Текст книги "Дно разума"

Автор книги: Алексей Атеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

6

Возможно, читатель, занятый острыми коллизиями сюжета, уже позабыл о существовании главного персонажа нашего повествования. Пришло время напомнить о нем.

Юра Скоков явился в горотдел милиции как самый обыкновенный законопослушный гражданин. До сих пор он бывал здесь лишь в качестве подозреваемого или обвиняемого. Короче, в качестве преступника. Он толкнул дверь, попал в полутемный вестибюль и огляделся. Все выглядело как обычно. Ряд жестких казенных стульев вдоль стены, морда дежурного за стеклом. Но даже запах, устоявшийся за десятки лет, – смесь ароматов сапожного крема, прокисших окурков и несвежей мочи, – показался ему новым и чуть ли не приятным. Скок, нужно сказать, толком не знал, к кому обратиться. Он шел по длинному коридору вдоль обшарпанных дверей и читал таблички на них. Одно имя показалось знакомым. На табличке значилось: «Иван Матвеевич Колыванов. Уполномоченный по надзору».

«Колыванов, – мысленно повторил Скок. – Иван Матвеевич…»

В памяти возник толстый краснолицый дядька с редкими усиками. Вроде ничего мужик. Зайти, что ли?

Скок толкнул дверь и столкнулся именно с ним, краснолицым. Тот, видать, собрался покидать свой кабинет. На его кителе имелись погоны майора.

– Извините, – пробормотал Скок и хотел уж выйти, когда краснолицый поймал его за рукав ковбойки.

– Погоди, парень. Рожа твоя вроде мне знакома.

– Понятно, знакома, – пробурчал Скок.

– Ага, въехал. Ты – Юрка Скоков! Я тебя брал три года тому назад. Какими судьбами?

– Откинулся вот… То есть освободился. А сюда пришел за документами. Паспорт хочу выправить.

– Освободился, значит. Хорошо. Да ты садись.

И когда Скок уселся перед заваленным бумагами письменным столом, Колыванов пристроился напротив, придвинул к нему пачку «Беломора»:

– Рассказывай.

– А чего рассказывать? – спросил Скок и закурил.

– Чего делать надумал? Опять по карманам шарить?

– Почему сразу по карманам?

– Может, завязать хочешь?

– Может, и хочу.

– А остановился где?

– У мамки в землянке.

– На Карадырке? М-да. Не хоромы…

– Это точно.

– Так чего решил?

Скок пожал плечами.

– А вашу бражку мы того… – сообщил майор.

– Слыхал.

– Этот ваш, главный… Как его?.. Федул?.. Точно, Федул. Миронов Сергей Федорович. Он себя керосином облил… Или бензином. И запалил… Предъяву ему, видишь ты, кинули, будто стучит.

– А разве нет?

– Ну он и решил честного вора изобразить. А после его похорон мы всех и накрыли. И Голову, и Харю, и Кудрявого… Вилы, короче, им сделали. Так что, Скок, не с кем тебе по трамваям шастать.

– Да понял я.

– И отлично, что понял. А вот я никак не пойму: чего ты делать собираешься?

– Не знаю еще.

– Нужно к какому-то берегу прибиваться. Советую: кончай со старым, определяйся на настоящую работу.

– Кто же меня возьмет? С двумя-то судимостями…

– Возьмут. Главное, чтобы желание было.

– Желание, может, и есть.

– А куда бы ты хотел?

– На макаронную фабрику.

– Ты, браток, кончай дерзить. На макаронную фабрику он желает! А на мартен не хочешь?

– Куда?!

– На мартен. Поближе к горячему металлу. «В ту заводскую проходную, что в люди вывела меня».

– Какой мартен?.. Я же ничего не умею.

– Научишься. Не боги горшки обжигают. Пойдешь на печь, возьмешь в руки лопату и будешь кидать раскислитель.

– Здоровье не позволяет.

– Насильно, конечно, никого не заставляем, – равнодушно сказал Колыванов, – только, браток, в таком случае долго ты на свободе не задержишься. Опять на зону отвалишь.

– Это еще почему?

– Очень просто. Нынче у нас какая линия? Очистить город металлургов от разной нечисти. Ты поболтаешься-поболтаешься да и возьмешься за старое. Жить-то надо. Начнешь щипать. А мы тут как тут. И снова ты получишь пятерку и отправишься на лесоповал.

– Надоело!

– Вот и я говорю. А посему дуй на мартен.

– Не возьмут меня.

– Возьмут! Направление получишь. Начнешь работать. Комнату в общаге дадут. Словом, встанешь на ноги. Как паспорт оформишь, я распоряжусь, чтоб побыстрее все сделали, придешь ко мне, я дам бумагу, а там в отдел кадров и в цех. Все понял?

Скок кивнул.

– На аркане тебя никто не тащит, но советую подумать над моими словами. Поверь, в противном случае все будет, как я тебе рассказал. Карман – суд – лесосека. Жду тебя через три дня.

«А может, и вправду податься на завод?» – размышлял Скок, выходя из здания горотдела. Этот черт говорил с ним вежливо, можно даже сказать, по-отечески, однако в его словах прозвучала почти неприкрытая угроза. «Карман – суд – лесосека!» На лесосеку ой как не хотелось. В лагере он не раз думал о том, что неплохо бы завязать. Сейчас все обстоятельства подводили к этому. Но в цех тоже идти не хотелось. Скок прекрасно представлял, что такое колготиться у пылающей печи по восемь часов четыре смены подряд. Особенно летом! Семь потов с тебя сойдет, а воды будет выпито немерено. Ладно. Нужно вначале получить паспорт, а там видно будет. А чтобы получить паспорт, необходимо сфотографироваться. Ближайшая фотография находится на Правом берегу.

Скок сел в трамвай и поехал на Правый.

Имелся в Соцгороде один уголок, который горожане называли «немецкими кварталами». Действительно, дома, которыми был застроен этот район, несли на себе отпечаток западноевропейской архитектуры. Двухэтажные, с фасадами, отделанными диким камнем – плитняком, они образовывали маленькие уютные дворики, засаженные татарским кленом, по осени пламенеющим яркой листвой. Экзотики добавляли многочисленные арочки, лестницы, парапеты и даже бассейны, выполненные из того же дикого камня в стиле неоготика. Район строили в войну пленные немцы. Утверждали: именно ностальгические воспоминания о родной Германии заставляли их воспроизводить на уральской земле уголки Нюрнберга и Мюнхена. Однако ностальгия тут была ни при чем. Район проектировался еще до войны, и так уж получилось, что «германские» фантазии архитекторов воплощали именно немцы.

Нужно также заметить, что, хотя район и отличался «нездешней» живописностью, квартиры в «немецких» домах были неудобные, тесные, с крошечными кухоньками. Возможно, поэтому здесь было очень мало квартир на два-три хозяина.

Публика в «немецких кварталах», как и в целом в Соцгороде, обитала самая разная. В ходе расселения сюда перебирались чуть ли не всем бараком. И нравы на первых порах мало чем отличались от барачных. Если гуляли, так всем домом. Случалось, выносили празднично накрытые столы во двор. Пели и плясали тут же, возле подъездов. Всем домом поминали и умерших. А если уж скандалили, то вопили на весь квартал.

Особой криминальной обстановки не наблюдалось, однако уличные нравы, принесенные из бараков, процветали. Среди ребятни модно было устраивать драки «двор на двор». Бились жестоко. В ход шли дубины, кирпичи, пустые бутылки, железные прутья арматуры. Палили друг в друга из самопалов, именуемых «поджигами», швыряли заточенные электроды. Иногда в драках принимали участие и взрослые. Тогда приезжала милиция и стреляла в воздух из «наганов».

Имелись в «немецких кварталах» и так называемые блатхаты – притоны, в которых собиралась уголовная и околоуголовная публика. Блатные держали себя тихо, стараясь не привлекать внимания, однако, случалось, одурев от водки и спертого воздуха, толпой вываливали во двор, становились в кружок и вели толковища, время от времени заканчивавшиеся ударом ножа. Но все это было в прошлом. К середине шестидесятых нравы смягчились, коллективные гулянки устраивали все реже и реже, а о драках «двор на двор» почти позабыли.

Скок, хотя и жил на Левом берегу, до отсидки бывал здесь довольно часто. В основном он приезжал играть в карты. А играли здесь, случалось, по-крупному, выигрывая и проигрывая сотни рублей. На этот раз Скок топал сюда не столько перекинуться в картишки, сколько узнать последние новости.

Одну из блатхат держал престарелый уголовник по кличке Дохлый, давным-давно отошедший от дел, однако знавший все о событиях, происходящих в блатном мире не только Соцгорода, но и всей страны. Дохлый жил в двухкомнатной квартирке на первом этаже, болел туберкулезом и был примечателен двумя обстоятельствами. Во-первых, он обладал феноменальной памятью, а во-вторых, в пищу предпочитал употреблять мясо собак, утверждая, что только благодаря собачатине он до сих пор жив.

Скок постучал, и ему тотчас открыли, словно ждали его прихода.

– А, Юрок, – обрадованно воскликнул стоящий на пороге Дохлый, ощерив в улыбке два ряда железных зубов. – Откинулся, выходит. Был базар за тебя. Ну проходи.

Обстановка квартиры, в которой проживал Дохлый, вполне подходила под определение «спартанская». Кроме застеленной ветхим одеялом кровати, на которой спал сам хозяин, имелись еще три койки, покрытые какой-то несусветной лоскутной рваниной. Кроме кроватей в одной из комнат стоял большой круглый стол на мощной, напоминавшей слоновью, ноге. Над столом висела голая электрическая лампочка. Из предметов роскоши на кухне присутствовал холодильник «Апшерон». В квартире стоял тяжелый кислый запах, напоминавший дух тюремной камеры. За столом сидели два юнца и лениво шлепали картами. Перед ними стояла почти полная бутылка дешевого портвейна, а на газете лежали плавленый сырок и надломленная булка.

Скок поздоровался и сел на стоявший у стены табурет.

– Вот, братва, это Юрок, – отрекомендовал Скока Дохлый. – Только «от хозяина».

Парни с интересом взглянули на гостя.

– Ну и как там? – спросил один.

– Сходи, сам узнаешь, – засмеялся Скок.

– Может, и схожу, – насупился парень. Был он круглолицый и с румянцем во всю щеку, что называется, «кровь с молоком».

– В последнее время что-то много народу пришло «от хозяина», – заявил второй, с испитым хмурым лицом.

– А кто еще? – спросил Дохлый.

– Какой-то Капитан объявился, – сообщил хмурый. – На пляже вчерась познакомились. Весь в наколках с башки до пяток.

– Капитан?.. – переспросил Дохлый. – Не знаю такого.

– Он не наш… Залетный, – стал повествовать хмурый. – К Федулу, говорит, приехал. А Федул того… С копыт долой.

– Говоришь, он Федула знает?..

– Знал.

– Ну да… Знал. Капитан, Капитан… Чего-то припоминается. Есть, кажись, такой вор.

– Мы вчерась с утра на пляж подались, – продолжал рассказ хмурый парень. – Я, Геша… – он кивнул на румяного, – и Баня. Ну лежим, картишками шлепаем. Он идет. Разрисованный от и до! К нам подвалил и улегся рядом. Мы на него дыбанули. Видим, свой. Окликнули, он рядом упал. Ну… и все.

– А че сюда не привели? – спросил Дохлый.

– Он потом с Баней куда-то свалил.

– С Баней? Этот Баня какой-то придурошный. Блатного из себя гнет… – Дохлый пренебрежительно усмехнулся. – Фуфло он…

В дверь громко застучали, и Дохлый пошел открывать. В комнату вошел новый парень.

– А вот и Баня, – глянув на вошедшего, сказал Геша. – Легок на помине.

Скок с интересом взглянул на пацана. По виду совсем сопляк, лет шестнадцати, не больше. Белесые волосы, крысиная мордочка, щупленький, видать, от хронического недокорма. Таких Скок видел в достатке, да он и сам был из той же породы, хотя ел вдосталь, поскольку мать работала в столовой. Правда, питался всякими объедками, но собачатину, в отличие от Дохлого, пробовать не приходилось.

– Здорово, кенты! – воскликнул вновь прибывший и пожал руки приятелям.

Театральность приветствия рассмешила Скока.

– Ты че лыбишься? – с некоторой угрозой спросил Баня.

– Разве нельзя?

– Кто таков? Почему не знаю? – повернулся Баня к хозяину квартиры.

– Это свой. Юрка Скок. Только откинулся.

– По какой статье чалился? – строго спросил Баня.

– Ты разве участковый? – захохотал Скок.

– Он щипач, – пояснил Дохлый.

– Щипач… – в голосе Бани послышалось легкое пренебрежение. – По карманам, значится, тыришь…

– А у тебя какая специальность? – насмешливо спросил Скок.

– Баклан он, – в тон гостю заметил хозяин.

– Я не баклан! Не баклан!!! – неожиданно заорал Баня.

– Чего разбазлался. Ладно, не баклан. Ты – авторитетный вор, – оскалил ряд стальных зубов Дохлый.

Все засмеялись.

– Да, авторитетный! – Баня, казалось, не заметил насмешки.

– А скажи, авторитетный, ты куда кореша дел? – спросил Дохлый.

– Какого кореша? А-а, Капитана. Он из города свалил.

Глаза у Бани забегали.

– Почему свалил? Он же только прибыл.

– Мы с ним одно дельце совместно провернули, – пояснил Баня. – Мокрое…

– Мокрое?! – изумился Дохлый. – Кого же вы замочили?!

– Кого надо, того и замочили! Только без базаров. Он-то свалил, а я пока тута.

Присутствующие озадаченно молчали.

– Чего притихли? – продолжал Баня. – Может, в картишки перекинемся? В буру или в очко… Ты как, щипач?

– Его Скоком кличут, – недовольно пробурчал Дохлый.

– Пускай Скок. Так как?

– А отдача у тебя есть? – спросил Юра.

– Отдача?! Да полные штаны! – Баня сунул руку в карман, извлек монету и бросил ее на стол.

– Погоди, пацан, чего ты тут лепишь? – сказал Скок, разглядывая монету. – Это какая-то туфта. Я думал – рубль, а это, похоже, древность, да еще и дырявая. Ты ее где взял? У какой-нибудь бабайки с камзола срезал?

– Не нравится эта, получи другую, – и швырнул на стол царский червонец.

– Ого! – подался к столу Дохлый и подхватил монету. – Похоже, рыжая!

– А ты думал! Я же говорю: на дело ходили.

– И кого же обнесли?

– Есть люди!

– Ну ты даешь!

– А вы не верили, что я деловой. Думаете, Саша Седов – лох, фуфлыжник?! Нет, братаны. Не в масть попали. Саша Седов нынче в авторитете. И кликуха у меня теперь вовсе не Баня, а Волк… Или лучше Тигр! Мазендеранский Тигр. Как в кино! На киче я еще не был! Это верно! Но разве деловой вор должен обязательно на киче париться? Нет, братаны! Дела на воле делаются. Настоящие дела!

На улице резко заскрипели тормоза.

– Ого, менты! – произнес Дохлый, бросив взгляд в окно. – Похоже, по нашу душу прикатили. – Он бросил быстрый взгляд на Баню. – Уж не за тобой ли, как там тебя?.. Мазендеранский Тигр, что ли?

В дверь забухали крепкие милицейские кулаки. На пороге возникли двое в форме: молодой старший лейтенант с полевой сумкой в руке и солидных размеров старшина.

– Ага, – довольно произнес старший лейтенант, – компания в сборе. Хорошо! И Баня тут. Отлично! Мы, Саша, как раз по твою душу явились. Дома у тебя побывали. Говорят: к Дохлому пошел. Ну Дохлого мы, конечно, знаем. Так чего, Баня, колоться будешь?

– В чем колоться?

– Да как же… Кто вчера вечером совершил налет на квартиру гражданина Добрынина? Да не один, а с недавно освободившимся из мест лишения свободы гражданином Селиверстовым. Монеты у него выкрали дорогие. Вон, одна на столе лежит. Никак золотая. Это хорошо. А потом ты, Саша, своего напарника убил. Видать, поделить награбленное не смогли.

– Ничего себе! – произнес Дохлый.

– Вот тебе и «ничего себе», – сказал старший лейтенант. – Вот тебе и блатное братство! Из-за лишней копейки соучастника прикончить – это вам как?

– Беспредел, – сообщил Дохлый.

– По-вашему, беспредел, а по-нашему – убийство с отягощающими обстоятельствами. Давай-ка, Седов, выворачивай карманы. А ты, Сорокин, и ты, Ермолаев, – он указал на приятелей Бани, – понятыми будете.

– Блатного пришить – это западло, – сделал вывод Дохлый.

– Вот и я об этом же толкую, – сказал старший лейтенант. – А, Баня? Ты как? Понимаешь, чего натворил?! Тебя же в тюрьме свои на пики поставят.

– Я не Баня, – гордо ответствовал Седов.

– А кто же ты?

– Мазендеранский Тигр!

– Это как понимать?

– Погоняло у него новое, – сообщил Дохлый.

– Погоняло – это кличка? Очень красиво звучит. Ма-зен-деранский Тигр! Прямо как в индийском фильме. Ничего, тигр, в клетке по-другому запоешь. Гонор-то тебе пообломают. Выворачивай карманы.

На стол была выложена горсть золотых монет.

– Ага, шило! – удовлетворенно произнес старший лейтенант. – Орудие убийства гражданина Селиверстова. Ну что ж. Будем писать протокол…

Примерно через час Скок вышел из квартиры Дохлого и только тут обнаружил, что в кулаке у него зажата серебряная монета, которую он вначале принял за металлический рубль. Он отошел подальше от места событий и стал разглядывать монету. Она была явно старинной, довольно красивой, и Скок решил повесить ее на ключи. Правда, ключей пока не имелось, но чем черт не шутит, возможно, они вскорости у него появятся.

Уже вечерело, когда он вернулся в землянку. Мать отсутствовала, но дверь была не заперта. На печи, завернутая в обрывок ватного одеяла, стояла сковорода с жареной картошкой, приправленной салом. От запаха еды у Скока немедленно потекли слюнки. Он слазил в погреб, достал молоко, налил из бидончика в эмалированную кружку, сел за стол и разом смолотил почти всю картошку. Потом сыто рыгнул, потянулся… Спать было еще рано. Скок закурил, потом вышел из землянки и уселся на скамейку возле калитки.

Красный шар солнца опускался за горизонт. Было тепло и тихо. Где-то в розовеющих небесах заливался запоздалый жаворонок. Лениво брехала соседская собака. Скок курил и размышлял. Все как будто складывалось благоприятно. Во всяком случае, пока. Блатных в городе, считай, не осталось. Сегодняшнюю пацанву, которую он повстречал у Дохлого, в расчет, конечно же, принимать не стоит. Значит?.. Значит, нужно прибиваться к какому-то берегу. С работой у него как будто выстраивается. Правда, в отделе кадров он еще не был, но, скорее всего, его возьмут на завод, поскольку имеется направление. С жильем? Тоже, надо думать, решится. Пока придется перекантоваться у матери, а потом дадут койку в общаге. Словом, жизнь налаживалась.

Он вспомнил виденное и слышанное сегодня. Вспомнил про неведомого Капитана. Надо же! Только освободился и по глупости пропал. И кто его убил? Придурок малолетний, который даже параши не нюхал. Возможно, и его, Скока, ждет нечто подобное, не завяжи он вовремя. Сама судьба подсказывает…

Скок внезапно вспомнил про монету, полез в карман, достал дырявый кругляш, щелчком подкинул его в воздух. Монета крутнулась несколько раз и упала в пыль. Скок покосился на нее, но подбирать не стал. На кой она ему? Пускай валяется. Глядишь, какой-нибудь пацан отыщет.

Он достал новую папиросу и прикурил ее от старой.

А ведь за эту монету кого-то кокнули, пришло ему в голову. И, скорее всего, не в первый раз. И вообще, этот серебряный кружок, похоже, разного повидал на своем веку. Негоже разбрасываться подобными вещами. Счастья не будет.

Скок нагнулся, поднял монету и стал ее разглядывать, насколько позволял сумрачный свет. Звезда… А в центре глаз. Надписи какие-то не по-русски… Интересно, что они значат?

Скоку вдруг показалось: в глазу зажглась крохотная красная точка, однако он догадался: отблеск закатного солнца. Действительно, точка тут же пропала. Скок снова сунул монету в карман и пошел спать. Он оставил входную дверь в землянку незакрытой, чтобы было посвежее, и улегся на кровать. Заснул он не сразу; лениво перебирал в памяти последние события, пока не сделал вывод, что все вроде бы идет нормально.

Как только Скок получил паспорт, он, не мешкая, отправился в отдел кадров. Встретили его без особой радости, но нотаций читать не стали. Чувствовалось, за него замолвили слово, и посему никаких бюрократических проволочек не наблюдалось. Так же безо всяких разговоров он получил место в общежитии и тотчас переехал туда. Ни он, ни мать при расставании слез не пролили, тем более что Скок обещал регулярно навещать ее.

Публика в общежитии была разной. По большей части, конечно же, молодые ребята-работяги, приехавшие в Соцгород из ближайших городков и деревень. Встречались и тертые парни, некоторые, видать, как и Скок, вернувшиеся из заключения. Юрка с первого взгляда вычислял таких, да и они понимающе смотрели на него. Однако Скок ни с кем из подобной публики не сблизился. Он знал: в общаге играют в карты, а то, что здесь пили, видел достаточно наглядно, однако пока участия в этих мероприятиях не принимал. По правде говоря, Скок сильно уставал. Помахай-ка лопатой восемь часов подряд! Поэтому, вернувшись со смены, он тут же падал на кровать. Особенно в первое время Юра спал по десять-двенадцать часов. Поест в столовой – и на боковую. И в бригаде он до сих пор особой дружбы ни с кем не завел. «Здорово» – «Здорово». Вот, пожалуй, и все общение. До сих пор его не покидало некое почти неосознанное удивление. Как это он, вор с несколькими судимостями, вкалывает в горячем цехе? Машет лопатой, слушает разговоры работяг о том, кто как провел выходной, про рыбалку, про отдых на садовом участке, про посадку картофеля… Поначалу это смешило его, потом оставляло равнодушным и, наконец, стало немного интересовать. Нельзя сказать, что работа нравилась ему. Она была действительно тяжелой. Даже тяжелее, чем на лесоповале. Там хоть свежий воздух, а здесь?.. Огонь со всех сторон! Чуть забудешься, сдвинешься с привычного места, и волосы трещат от жара. Однако за эту работу платили приличные деньги. И, главное, он свободен. Он может в любое время бросить лопату и написать заявление на расчет. Такими, или подобными им, мыслями Скок оправдывал смену ориентиров и переход в разряд «мужиков». Пока что такая жизнь его устраивала. Серебряную монетку он прицепил к кольцу, на котором имелось два ключа: ключ от комнаты в общежитии и ключ от ящичка в душевой.

Однажды при входе в общежитие он столкнулся со старым знакомым, кличка которого была Фофан. Тот щипал в бригаде Федула, потом откололся, стал работать самостоятельно, но скоро сел. По слухам, его сдал Федул, однако доказательств на этот счет не имелось. Фофан был со Скоком примерно одного возраста, но сел в первый раз. Теперь Фофан выглядел настоящим франтом. На плечи его был накинут куцый пестренький пиджачок, украшенный значком «Мастер спорта СССР». Асфальт мели расклешенные клетчатые брюки, а довершали великолепие двухцветные черно-желтые штиблеты фасона «Манхэттен».

– Здорово, Скок! – приветствовал Юру Фофан. С потного лица весело взирали наглые голубые глаза.

– Здорово.

– Слыхал про тебя. Говорят, в рабочий класс подался. В сталевары вроде…

– Ты что-то против имеешь?

– Да нет, понятно. Это я так.

– А ты чем промышляешь? – спросил Скок. – Все по карманам щипешь?

– Какое щипешь? Нынче карманка не в моде. Я сейчас по другому полю гуляю.

– По какому же?

– По шпилевому.

– Это в карты, что ли?

– Ну. Я на киче с одним битым каталой чалился, вот он меня и надрочил. Короче, я теперь сам шпилю.

– И как? На «мастера спорта» тянешь?

– На «мастера», возможно, и нет, а на перворазрядника уж точно! А может, и на «кандидата в мастера».

– И на хлеб хватает?

– Скажешь! И на хлеб, и на маслице… В натуре, не жалуюсь. – Фофан похлопал себя по карманам. – Знаешь что, Скок, давай в кабак смотаемся. Посидим, потолкуем. Я башляю.

– Я на свои привык сидеть. А ты, я смотрю, даже ботать стал как лабух.

– С кем поведешься. Ладно, пополам. Я на свои шпилевые, ты на свои пролетарские.

– Мне сегодня в ночную смену, – соврал Скок.

– До ночи еще далеко. Пивка попьем…

Они медленно шли по улице, постепенно спускаясь вниз. Фофан вцепился в Скока и никак не хотел его отпускать. Он все канючил и канючил, призывая выпить за блатную жизнь, за веселые денечки.

– Слушай, отвали! – наконец не выдержал Скок. – Надоел со своим кабаком!

«А лучше бы ты сдох, зараза!» – в сердцах подумал он.

И тут случилось донельзя странное происшествие.

Они приблизились к перекрестку. Перпендикулярно их пути проходила трамвайная линия, по которой как раз шел вагон. Внезапно Фофан бросился вперед, словно захотел боднуть трамвай. Дальше Скоку показалось, что он видит кино, и не просто видит, а сам присутствует в нем. Время замедлило ход и стало тягучим, словно резина. Фофан, не разбирая дороги, лез под самые колеса трамвая. Скок увидел расширенные от ужаса глаза вожатой, ее разинутый в вопле рот. Девушка резко повернула ручку реверса влево, заскрежетали колеса, но было уже поздно. Вагон медленно, словно нехотя, ударил Фофана по корпусу, опрокинул и смял тело, переехал его и только тогда остановился. Фонтан крови брызнул из-под днища вагона, залив мостовую. Завопили, завизжали на разные голоса многочисленные прохожие, заскрипели тормоза проезжавших мимо автомобилей.

Скок остолбенело взирал на происходящее. Толпа, напиравшая сзади, притиснула его почти к самому трамваю, но во что превратился Фофан, он не видел. Лишь неестественно вывернутая нога в роскошном башмаке торчала из-под вагона. Белая, как мел, вагоновожатая беззвучно открывала и закрывала рот.

«Как же такое может быть? Как же может?..» – мысленно повторял Скок. Только что человек шел рядом с ним, нес разную чепуху, и вдруг его не стало. Как же такое может быть?