Текст книги "Бездомный"

Автор книги: Алексей Горбатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Он сделал все так, как она хотела – переехал назад в YMCA, где ему досталась комната на полтора квадратных метра больше той, в которой он жил до бракосочетания, и весь следующий год ездил к Пегги, следя за оплатой медицинских счетов, сумма которых вскоре достигла астрономических цифр. Однако, гостиничная корпорация “Хайат” была действительно солидной и аккуратно оплачивала все медицинские расходы члена семьи своего работника.

Неожиданно Вектору пришло письмо из Чикагского иммиграционного департамента о том, что его прошение о политическом убежище отклонено за недостаточностью оснований. Он смотрел на плотный лист бумаги с витиеватой надписью “United States of America. Department of Justice” и не понимал, почему держит его в руках. “Какие основания? Ах, да. Ведь должны же быть какие-то основания. Но причем здесь все это, если у меня уже есть иммиграционный статус на основании брака. Ведь после того заявления на политическое убежище Марк заполнил совсем другие бумаги. Нас с Пегги вызывали на интервью, и мне присвоили статус “временного постоянного жителя”.

Тело Пегги умирало. Вместе с ней умирала и надежда Вектора на то, что произойдет чудо выздоровления – надежда глупая, отчаянная и пустая.

Холодным декабрьским утром, когда чикагский ветер срывал с вековых деревьев кладбища Южной стороны последние листья, Вектор стоял у черного лакированного гроба. Вознося Библию и глаза к небу, пастор произносил долгую речь о свидании всех и вся в этом мире с Богом. Гроб опустили в землю, засыпали землей, и Вектор вышел с кладбища, провожая взглядом кленовый лист, медленно кружащийся в воздухе. Даже когда ветер на несколько секунд стихал, лист все не падал на землю, как будто его подвесили над ней на тонкой невидимой нити. После поминок Вектор, как положено, не выходил на работу три дня, бродя с утра до вечера по одной и той же аллее в парке Золотого берега и садясь на одну и ту же скамейку.

Через три дня в Чикаго выпал первый снег и, раздав вещи Пегги ее родственникам, он сдал квартиру на Шеридан, на которую последний год вместе с его комнатой в YMCA тратил почти весь свой заработок швейцара.

Вскоре от администрации “Хайат” пришло уведомление о том, что лимит его медицинской страховки превысил полмиллиона долларов, и по условиям страховки от дальнейшей оплаты медицинских счетов компания отказывается.

“Что ж. Условия есть условия, хоть и солидные. И, слава Богу, что солидные. Ведь ничего другого я не мог бы ей дать”, – подумал Вектор.

Он продолжал работать в “Хайат”, пока весной в его жизни не произошли неожиданные перемены. Иногда встречаясь с соотечественниками, чтобы перебросится с ними русским словечком, он время от времени посещал “русские места” – ресторан “Метрополь” в северо-западных краях необъятного чикагского мегаполиса и ресторан “Московские ночи”, где на его слуху все чаще стало задерживаться слово “программирование”.

– Старик, пойми, – говорил ему завсегдатай “Московских ночей” Игорь, который приехал из Москвы по рабочей визе в один из крупнейших чикагских банков, – с твоим английским трудиться здесь столько лет швейцаром, тем более сейчас, когда в программисты берут чуть ли не парикмахерш, – это преступление против русской совести.

Обычно после таких разговоров Вектор вспоминал, что в институте он учил программирование, и особенно у него удавался перевод чисел из десятичной системы исчисления в двоичную и шестнадцатеричную, но, насколько за это время программирование продвинулось вперед, он слабо себе представлял. Однако всякий раз, поговорив с Игорем, он ощущал, что в его жизни что-то действительно проходит стороной. И вот, набрав в библиотеке книжек по информатике и вчитываясь в как будто перенесенные из одного времени и пространства в другое слова-коды: “program begin”, “declare A,B,C”, “if”, “else”, “go to”, “stop”, Вектор решил попробовать себя в новом качестве программиста. По совету Игоря выбор пал на солидного “job hunter” – “охотника за работами” – компанию, направляющую конкурсантов в другие компании по результатам собеседования.

– Великолепно! – говорил Вектору консультант, проводивший тестирование. – Так запросто переворачивать системы исчисления, наверное, способны только русские. Скажите, а Вектор – это русское имя?

– Русское, но перевернутое с точностью до наоборот, – ответил Вектор, повергнув консультанта таким ответом в мимолетную задумчивость.

– Разумеется, наоборот. И поэтому для вас у нас есть один проект в Милуоках, штат Висконсин. Так что желаю удачи, – резюмировал консультант.

Въезжая в “Деревню Жуно” – жилой комплекс в центре Милуок, рекомендованный ему как “белому воротничку”, Вектор попросил, чтобы ему дали маленькую тихую квартиру, но свободная студия в доме была только одна, на последнем, четырнадцатом этаже. Менеджер жилого комплекса открыл оцинкованную входную дверь, выкрашенную в бежевый цвет, и стал расхваливать апартаменты, упомянув, что за шестьсот пятьдесят долларов в месяц он нигде больше не снимет студию такой высокой категории.

В студии была просторная кухня, вид на город с высоты птичьего полета, тренажеры в соседнем здании и солярий на крыше, где недавно постелили великолепный буковый паркет.

Однако программистская карьера Вектора закончилась через полгода. Компания, куда он был направлен на работу, неожиданно стала сокращать персонал, подготовив различные объяснения для увольнений. Придумана была такая причина и для Вектора – “несоответствие стиля его программ американским стандартам программирования”. Ведущий программист компании стоял с белым мелком у черной доски.

– Я расскажу вам одну историю, Вектор. Мой друг был превосходным программистом. Он кодировал, что называется “из пальца”. Его программы работали превосходно, но в них никто не мог разобраться, даже я.

На слове “я” ведущий программист вскинул белый мелок и квадратный лоб к доске и стал рисовать на ней ровные прямоугольники, вложенные один в другой.

– Вот! – сказал он, раздавив остатки мела о доску. – В этих прямоугольниках заключено все американское программирование на КОБОЛе за последние сорок лет! Так должна выглядеть любая программа – блоки, абзацы, параграфы. И никакой отсебятины.

В отделе кадров Вектору сказали, что в течении полугода ему будут выплачивать пособие по безработице, составляющее больше половины его зарплаты программиста.

“Что ж, дотяну до интервью на гражданство, а потом переберусь в Чикаго”, – решил он.

Этого интервью Вектор ждал уже два года. После бракосочетания Пегги подавала для него заявление на иммиграционный статус на основании брака с гражданкой США. Их вместе вызывали на собеседование, после которого Вектору пришла бумага о том, что его “временный статус постоянного жителя” одобрен. Это давало ему основание на продление разрешения на работу на неопределенный срок, но потом его документы кружили по иммиграционным департаментам сначала в Чикаго, а потом в Милуоках. Последнее письмо о том, что Вектора в скором времени пригласят на интервью по гражданству, было получено в день увольнения. Вектор решил дождаться интервью в Милуоках, а не переезжать назад в Чикаго, где шансы найти работу были, конечно, намного выше. Наконец день интервью был назначен, и Вектор сидел перед иммиграционным офицером, листающим толстую папку, на которой было выведено красным карандашом: “Vektor Kysh”, а рядом синим “Vyektor Kyish”.

– Клянусь говорить правду, только правду и ничего кроме правды, – повторил Вектор за офицером слова, подняв правую руку.

Офицер уткнулся в бумаги. Вектор терпеливо ждал.

– Это ошибка, – сказал он, наконец, Вектору.

– Какая ошибка? – недоуменно спросил Вектор.

– Ваше дело – сплошная ошибка.

Не понимая, о чем идет речь, Вектор решил, что, наверное, стоит что-то объяснить.

– Ошибки здесь нет. Меня действительно зовут Виктор, а моя фамилия Кунш.

– Но в анкете на получение статуса беженца вы написали “Vektor Kysh”, – подозрительно посмотрел на него офицер.

– Совершенно верно. Так моя анкета была заполнена с самого начала. По этому делу мне пришел отказ, я не помню формулировку, но…

– С какого начала? – прервал его офицер.

– С начала ее заполнения десять лет назад в Чикаго.

– При чем здесь все это, мистер Кыш? Я говорю не об этом. Ваше дело о политическом убежище было закрыто. Никаких беженцев по политическим мотивам из России больше не существует. Такие сведения нам дал Госдепартамент. На апелляцию вы не подавали, и по закону возобновлять это дело вы не имеете права. Но потом вы заполнили анкету на получение иммиграционного статуса на основании брака с гражданкой США, – теперь клерк смотрел на Вектора дружелюбно, понимающе, но явно с оттенком недоверия.

– Эту анкету заполнял не я, а моя жена, которая… умерла, – потупился Вектор в разложенные на столе бумаги.

– Сочувствую вам, сэр. Но дело в том, что к заявлению не было приложено свидетельство о браке.

– То есть вы хотите сказать, что мы не состояли в браке? – недоуменно спросил он.

– Нет, этого я не говорю, но официального свидетельства о регистрации вашего брака нет.

– Это правда. Его вообще нет. Но ведь моя жена подписала все необходимые бумаги.

– Совершенно верно. Бумаги есть, в том числе и свидетельство о смерти мисс Пегги Хартфорд. Вам присвоили “временный статус постоянного жителя”, но в деле нет главного документа – официальной регистрации вашего брака. На каком же основании мы должны рассматривать ваше заявление на гражданство, следующее из присвоения вам статуса временного жителя? Конечно, я допускаю, что никакого лжесвидетельства с вашей стороны не было, но суть дела от этого не меняется, и рассматривать его мы больше не можем. Мы должны его закрыть за недостаточностью оснований, и теперь открыть дело о вашей… депортации.

Слова иммиграционного офицера повергли Вектора в шок.

– То есть недостаточность оснований в моем деле может привести к тому, что меня могут депортировать? – спросил он.

Офицер стал ровно складывать документы обратно в папку.

– Нет, этого я не говорю. Я неправильно выразился. Недостаточности оснований здесь не было. Здесь была нелепость, случившаяся четыре года назад, а именно, в момент присвоения вам “временного статуса постоянного жителя”. Нелепость с нашей стороны, которая, впрочем, не меняет суть дела.

Вектор сидел на стуле, как будто его приклеили к нему.

– И сколько же времени может занять этот процесс… депортации? – понуро спросил он и вдруг, вспомнив слова Марка о каком– то сроке давности и “статусе акклиматизации”, добавил, – видите ли… в некотором смысле, меня некуда депортировать, потому что у меня нет российского гражданства.

– Это не имеет значения, сэр, потому что вопрос о вашем русском гражданстве не является юрисдикцией Департамента правосудия. Принятие решения о депортации закрепляет за вами статус нелегального иммигранта. Вы лишаетесь юридических прав нахождения в стране, но не прав человека. Дело в том, что американская Конституция предусматривает за каждым человеком определенные права, независимо от его иммиграционного статуса. Однако продлевать вам разрешение на работу мы не можем. Что же касается сроков рассмотрения вашего дела о депортации, то эти сроки… весьма неопределенны, таких как вы в Америке, по данным Иммиграционного департамента, больше миллиона, – заключил клерк.

“Во всяком случае, я сам ничего не могу здесь сделать, и мне нужно идти к Марку”, – решил Вектор.

Эта встреча состоялась в Хайленд-парк, престижном пригороде Чикаго, куда Марк переехал, расширив свою адвокатскую практику.

– Проходите в эти кресла, Вектор, – начал Марк дружелюбно. – Пока вы сюда добирались, я поднял с полки один важный документ Закона о депортации. Ваше дело стало сложным, вы попали, как бы это сказать… в нелепую затею. Однако дело можно затянуть, но главное, что вам сейчас нужно – это немедленное продление разрешения на работу.

– И сколько это будет стоить? – спросил Вектор, поняв, что вопрос, разумеется, упрется в оплату адвокатских услуг.

– Видите ли, Вектор, это щекочущий вопрос. Организация помощи беженцам, которая оплатила десять лет назад мои услуги по вашему делу о политическом убежище, оплачивать эту работу уже не может. Поэтому, я думаю, что мы можем договориться о пяти тысячах. И это минимальное, что возьмет с вас любой адвокат за подобное дело, а о таких квалифицированных юристах моего уровня я и вовсе не говорю. Предстоит кропотливая работа с документами и… с офицерами иммиграционного департамента.

– Вы правы, Марк, меня этот вопрос действительно щекочет… с финансовой стороны, – потупился Вектор в стол, встал и, ничего не говоря, вышел из кабинета.

Он медленно ехал по 94-му хайвэю из Хайленд-парка в Милуоки. Мокрые от дождя машины перегоняли его старый “бьюик”, нетерпеливо сигналили и уносились вперед, туда, где серое октябрьское небо смыкалось с желтой кромкой осеннего леса.

Вскоре ему пришло письмо из иммиграционного департамента о слушании его дела по депортации. Вектора вызывали в департамент через месяц и прекращали выплачивать пособие по безработице…

Познакомившись с Латишей, он несколько раз ездил с ней в кинотеатр “Одеон” в Чикаго. Каждый раз он чувствовал, что ему нужно сказать ей, что он хочет, но он все не решался это сделать.

Перед Новым годом он поехал в русскую церковь в Чикаго и долго стоял среди русскоязычной толпы у иконы Георгию Победоносцу. Поставив перед иконой три свечки, он поехал в гостиницу YMCA, где снял номер на ночь, а потом гулял по заснеженному парку Золотого берега, вспоминая, как этот парк выглядит в другие времена года.

Наконец, наступил день интервью в иммиграционном департаменте, на котором должно было решиться все уже заранее решенное, и на которое ему незачем было являться…

Вектор стоял у широкого окна своей квартиры-студии и смотрел на заснеженное бейсбольное поле под окном. Дог, тянущий хозяина на поводке, как на заведенной пружине, обходил поле по часовой стрелке в третий раз. Хозяин собаки, вытянув вперед руку, едва сдерживал рвение своего питомца, рвавшегося из ошейника. Вектор обвел глазами серые башни трех гостиниц и лежащие как будто в их лощинах краснокирпичные двух-трехэтажные домики. Январский город просвечивал сквозь тонкую морозную дымку. Гостиница “Вестин”, гостиница “Хайат”, широкая, в четверть неба, стена общежития Школы Инженеров. Небо светлело по всему горизонту от едва различимых вдали мелких крыш одноэтажной Америки до одинокого шпиля церкви, воткнутого в белую пелену облаков.

Вектор стал думать о том, что теперь, ему, вероятно, нужно перебираться из Милуок назад в Чикаго. Там будет легче найти заработок для нелегала, ведь теперь он оказывался на нелегальном положении, без разрешения на работу, а это означало, что ему, вероятно, придется пройти весь путь сначала, и, разумеется, начинать его нужно в большом городе вроде Чикаго. Он решил перебираться в Чикаго и выехать из квартиры завтра утром, тем более что срок аренды студии в “Деревне Жуно” заканчивался через два дня. Что ж, наверное, все, что мне остается теперь в Милуоках, это проститься с Латишей, – подумал он. В его “бьюик” на заднее сиденье и в багажник могла войти пара чемоданов, матрас, складной столик, а если постараться, и компьютер с монитором. Нет, компьютер, нужно взять обязательно, лучше не брать какие-то вещи, но компьютер все– таки взять. “Что ж, позвоню Латише прямо сейчас”, – решил он.

Вектор снял телефонную трубку и набрал номер магазина “Товары за доллар”. Латишу подозвали к телефону, она схватила трубку злая и возбужденная.

– Ты работаешь сегодня до часу дня? – спросил Вектор, полагая, что кроме этого говорить вообще ничего не стоит, и если она хочет с ним встретиться, то все равно, до часу или нет. – Давай пойдем сегодня в “Мейдер” Как тогда в ноябре, первый раз, когда… ну, когда я купил у вас будильник.

Он подумал, что про будильник говорить не стоило.

– Ах, ты наконец-то решился на что-то. Наконец-то ты стал решительный, Вектор-стрелочка. Конечно, мы пойдем в “Мейдер”, и куда захочешь, пойдем. И вообще, что захочешь, то и спляшем, – защебетала Латиша в трубке.

– Тогда я подъеду к часу к “Товарам за доллар”, – закончил Вектор.

– Оттуда и начнем, – захихикала Латиша.

Направляясь к гаражу, где стоял его “бьюик”, Вектор уже точно знал, что ему нужно переезжать из Милуок в Чикаго.

Гараж находился на первом этаже соседнего здания. Это было открытое пространство с толстыми бетонными колоннами. Обычно Вектор парковал машину у дальней стены, где всегда был один и тот же свободный закуток, в который его “бьюик” помещался без труда.

Сев в машину, Вектор поехал по городу, бесцельно перескакивая из улицы в улицу. Время от времени он останавливался у тротуара, выходил их машины и наблюдал, как снежинки, едва коснувшись черной плоскости капота, превращались в мельчайшие капельки воды. Нахохлившиеся люди семенили по тротуарам, как по краям гигантских книжных полок с ровно стоящими на них домами-книгами, изредка задирая головы, как будто пытаясь прочесть названия этих книг на их корешках.

Вектор выехал на один из шести мостов через речку Милуоки. Он вспомнил, как на этом мосту он стоял, когда первый раз приехал в этот город, тогда просто посмотреть на него, еще не зная, что будет здесь жить. Он вспомнил, как он стоял на железном разводном мосту и смотрел вдоль реки, в серо-зеленую воду. Две девушки в байдарке вонзали в гладь воды длинные весла-ножи, как будто пытаясь срезать с нее тонкие солнечные лепестки, приклеившиеся к серой, трепещущей под легким ветром, поверхности воды. Останавливаться на мосту в машине было нельзя.

Красные цифры на переднем щитке показывали “12:56”, когда, подъезжая к магазину “Товары за доллар”, он заметил в окне Латишу.

Она, заметив его “бьюик”, тут же исчезла из витрины, и через минуту выбежала из дверей магазина. Она запрыгнула к нему в машину, пышущая возбуждением, которое он вспомнил, как будто оно проходило по телефонным проводам и шло прямо из трубки, когда он разговаривал с ней утром. На ней была голубая куртка, как в первый день их знакомства.

– Ну, я готова, – были ее слова.

Он завел машину.

– Скажи, наконец, что-нибудь, – подпрыгнула Латиша на сиденье.

– Мы сделаем это… в отеле “Хайат”, – выпалил Вектор, как только выехал с парковки перед магазином.

– А, вот оно что! То-то оно и есть! – воскликнула Латиша и закрыла глаза.

Он ждал, что сейчас она откажется, или скажет, что не готова сделать это сегодня, но она только сказала: “Сегодня и сделаем”. Они поехали к центру города по Северной улице, потом перешли на улицу Джексон и свернули на улицу Милуоки. Вектор молчал, и, похоже, это вывело Латишу из себя.

– Вообще-то, когда девушка говорит: “Я согласна”, ее нужно хотя бы поцеловать, для порядка, впрочем, понимаю, ты ведь за рулем, нацелен своим вектором в конечную точку, так сказать. А почему ты решил сегодня? Я так думала, что ты вообще никогда не решишься. Так вот и будем в кино ездить в Чикаго.

Вектор притормозил “бьюик” у тротуара, потянулся у Латише, которая сняла свою голубую куртку, оставшись в плотно обтягивающей ее точеную фигуру белоснежной футболке. Ее грудь была крепко стянута лифом, крупные соски выпирали на кончиках чашечек, как хлебные шарики. В машине было жарко. За три месяца их знакомства они поцеловались первый раз.

– И все-таки, почему ты выбрал черную? – спросила Латиша, оторвав свои крупные масляные губы от тонких губ Вектора.

– Почему? – удивился Вектор и растерялся с ответом. Он молчал, уставясь в ветровое стекло.

– Ну, да, почему? – не понимала Латиша его странного молчания. – Америка – это расистская страна. Ты ведь мог выбрать белую, или русскую или еврейку, или…

– Нет, – прервал ее Вектор. – Не мог.

– Почему не мог? – делая глупое выражение лица, повторила Латиша.

– Потому что, какое мне дело то того, расистская страна Америка или нет, если я выбрал тебя… с самого начала, – был его ответ.

– Хм. Резонно, – стушевалась Латиша. – А тогда скажи, почему ты решил это сделать сегодня?

– Я не знаю, почему, – задумался Вектор. – Я хотел вчера. Но ведь сегодня вторник. И у тебя сокращенный рабочий день.

– Совершенно правильно, – прошептала Латиша маслянистым ртом в его рот, извернувшись на переднем сиденье так, что ее голова оказалась перед его. – Поехали.

Они медленно ехали по улице Джексон, потом по улице Милуоки. Неожиданно снег пошел крупными хлопьями, асфальт запорошило рассыпчатым белым зерном, колеса “бьюика” мяли его и проскальзывали как на манной каше. Через несколько минут машина въехала под широкий навесной козырек гостиницы Хайат.

У регистрационной стойки было пусто. Вектор нажал на кнопку металлического звонка на блестящем мраморе, и она звякнула так, будто стеклянный шарик упал на тонкий лист жести. У стойки мгновенно появилась блондинка в черном костюме со значком “HAYATT” на левой стороне груди и медной табличкой “TAMMY” на правой.

– Желаете номер с одной кроватью или двумя, сэр?

– Это неважно, – ответил он.

Тэмми удивленно посмотрела на него, потом на Латишу, и молча начала заполнять регистрационный бланк.

– Это пятнадцать долларов разницы в цене, сэр, а всего за номер восемьдесят долларов, – сказала она, дав регистрационный бланк ему на подпись. – Подпишите здесь и здесь. Как будете оплачивать ваш номер, наличными деньгами или пластиковыми?

– Наличными, – ответил Вектор и протянул Тэмми деньги.

Взяв карточку-ключ от номера, он оглядел внутреннее пространство отеля, похожее на квадратный колодец. Двери номеров выходили на балкончики, опоясывающие колодец изнутри. Создавалось впечатление, что ты находишься в полом чреве огромной квадратной гусеницы, по одной из стенок которой проходит прозрачный позвоночник лифта. Замыкала пространство огромная люстра, похожая на золотую гроздь винограда. Латиша стояла поодаль, ухмыляясь и делая какие-то знаки Тэмми. Та, видимо поняв, что зарегистрировавшийся посетитель не очень в себе, смотрела на Латишу с выжидательной и пустой улыбкой.

Проскользнув в номер впереди Вектора, Латиша прыгнула на кровать. Она схватила пульт управления телевизором и стала тыкать в кнопки. На экране замельтешили головы комментаторов, блестящие револьверы в руках гангстеров, пачки долларов в кейсах и синие полицейские машины со зверскими лицами блюстителей порядка за рулем.

– Послушай, скажи мне, наконец. За все то время, что мы с тобой знакомы, ты истратил на меня кучу денег! Неужели ты делал это просто так, ничего не желая взамен?

– Конечно, нет! – воскликнул Вектор. – О, нет! Желая, конечно, желая! Я ждал этого дня, зимы и мороза… да именно этого дня, вторника, потому что сегодня, сегодня…

Он не знал, как закончить фразу. Латиша сменила тон на спокойный, ласковый.

– То, что ты странный русский, я уже поняла. Не обижайся, конечно, но я это еще тогда поняла, когда ты покупал будильник. И когда ты пригласил меня потом в “Мейдер”. Но, скажи, зачем было тратить на меня столько денег? Я бы и так с тобой пошла. Ведь то, что я согласилась с тобой на свидание, уже должно тебе было о чем– то сказать. Может быть, после того обеда в “Мейдере” и не пошла бы, но после “Одеона” точно бы пошла. И вообще, я не верю, что ты русский. И английский у тебя не русский, и внешность, и имя.

– А фамилия моя – Кыш! – воскликнул Вектор.

– Да ты не переживай так. Кыш и кыш. А кстати, что это значит? Это что, такая русская фамилия, вроде имени Вектор.

– Это ничего не значит. Кыш на английский не переводится. Так в России гоняют кошек – кыш! кыш! кыш!

– Вроде того, как ты, наконец, загнал меня в постель? – усмехнулась Латиша. – И вообще, ты все врешь. Нам в Школе Инженеров учитель английского говорил, что на английский переводится все. Вся мировая литература давно на английском, и европейская, и русская, Достоевский там, или, плохо проговариваю его имя, Солжет-ник-сон, и китайская, и индийская, и арабская, и даже суахили, все теперь на английском, и все уложилось в 26 букв.

Она встала с кровати, сняла покрывало и спокойно начала раздеваться. Он тоже встал, и раздевался вместе с ней, наблюдая, как ее черная плоть освобождается от одежды. Пурга за окном погасла, но вспыхнула вновь, окутывая высокие здания в снежные цилиндры. В комнате становилось жарко. Казалось, что жара шла отовсюду – от стен, от потолка, и даже от холодного окна, за которым бесновалась белая метель. Раздевшись и аккуратно сложив свою одежду на кресло перед постелью, Латиша подошла к окну, наклонилась к гудящей батарее и стукнула по терморегулятору. Вектор забрался под одеяло. Вернувшись к Вектору, она забралась под одеяла и обхватила его литыми бедрами, круто обрывающимися у тонкой талии. Ее точеные руки и как будто вылепленная из теплого пластилина грудь заскользили по его телу, и он ощутил этот жар, это бесконечное тепло, исходящим откуда-то из неведомого космоса, где оно никогда не кончается. Он ощутил этот жар, как смысл бытия, дающий жизнь тому, что должно было родиться и умереть, сойтись и навсегда разойтись. Он стал мять и впиваться в это тело. Он мял и впивался в него, а Латиша только все больше распалялась и дышала глубоко, свободно и весело. Часы на тумбочке запульсировали ритмичными сигналами. Вектор вскинул голову и взглянул на красные цифры.

– Нечего было ждать, – уверенно сказала она, и ее руки и грудь вновь заскользили по его телу. – Я ведь сразу поняла, что ты любишь черных. Самые лучшие суки – это чернокожие. Впрочем, тебе русскому, этого не понять.

– Отчего же не понять, – пытался глубоко вздохнуть Вектор под литым телом. – Это я понимаю даже больше твоего.

– Неужели? Ну, тогда, остальное я беру на себя, – извивалась над ним Латиша. Ее живот становился таким же маслянистым, как ее огромные губы.

Одеяло сбилось в угол кровати. Солнечный луч, прорезавший снежное небо, упал на черную литую спину, и ее живот вобрал в себя судороги, прошедшие по телу Вектора…

– А ты все ждал чего-то, – усмехнулась Латиша.

Он лежал в ее бедрах, как утлая лодочка. В одну секунду он почувствовал невероятное освобождение от мятущейся свободы, и теперь, лежа в объятиях этого крепкого тела, ему было все равно, что творится вокруг. Он чувствовал наверняка – это тело не отпустит его, защитит его, сохранит его, чтобы ни случилось. Латиша освободила Вектора из объятий, отбросила одеяло и ушла в ванную. Вектор проводил глазами ее маслянистую плоть и лежал неподвижно, как в забытьи.

Шум воды из ванной унес его воспоминания в один жаркий летний день, когда он жил в Чикаго и любил бродить по берегу озера, слушая переливы волн, плещущиеся о квадратные валуны, в беспорядке разбросанные по берегу. Эти валуны с желобками на их гранях, вероятно, были завезены сюда для строительства набережной или причала. Сверкая черными перьями в лучах заходящего солнца, на одном из валунов сидела чайка. Ее перепончатые лапы как будто приклеились к мокрой поверхности камня. Солнечные блестки на воде сходились в золотую россыпь у горизонта… “И все– таки она была черной”, – подумал Вектор.

Шум воды в ванне прекратился, и Латиша вышла оттуда, завернутая в длинное полотенце. Мелкие капельки воды висели на ее коротких волосах, как на жестких травинках мха, переплетенных друг с другом. Она сбросила с себя полотенце, и ее черное тело как будто вобрало в себя белый свет из окна, который на мгновение застыл на фоне метущихся за окном снежинок.

– Отличный шампунь, – сказала она, стряхнула с короткого мха волос капли воды, и подошла к креслу, на котором ровно ело– жила свою одежду, и стала одеваться. – Может, пойдем теперь куда-нибудь покушать, а то вечером у меня вторая работа. Взяли телефонисткой в полицию на два часа в день. Давай поедем в “Мейдер”, где мы были с тобой в первый день знакомства?

“И возвращается ветер на круги своя”, – подумал Вектор и стал одеваться, не отрывая глаз от метущихся по небу снежинок.

Подминая скрипящий снег, “бьюик” отъехал от вертящейся гостиничной двери. На парковке возле Мейдера стояло всего две машины. Вектор прошел с Латишей в дальний угол зала, где они сели за тот же столик, за которым сидели в первый день их знакомства.

Официантка в белоснежном передничке зажгла на их столе маленькую свечку.

– И все-таки здорово, что мы с тобой познакомились, – сказала Латиша. – Хоть иногда сходишь с кем-нибудь в приличное место. Не то, что с моим бывшим бойфрендом. Один попкорн от него видела, а его предок в Нью-Йорке “грины” лопатой гребет.

Солнечные зайчики запрыгали на белой скатерти, когда тонкая струйка вина из запотевшей бутылки полилась в холодное стекло…

Выходя из ресторана, Латиша глубоко втянула в себя холодный воздух.

– А теперь поедем в Озерный парк, – сказала она.

Погружающимися в сумрак пустынными улицами они выехали к озеру. Высокий свод каменного моста, перекинутого через глубокий овраг, перечеркнул сумеречное небо, когда они въезжали в парк по дорожке внизу оврага. От заснеженной парковки Латиша пошла к единственной расчищенной здесь аллее. Вектор шел за ней след в след. Проваливаясь в снег, они натолкнулись на припорошенный гранитный камень с позеленевшей медной табличкой: “Сыновьям, погибшим в Первой мировой войне. От матерей. 1918”.

– Это год, когда та война закончилась? – спросила она.

– Да, это было давно и… на другом конце света, – ответил он.

Вектор вспомнил заснеженное кладбище и ржавый крест с фотографией в перекрестье: “Евгения Куиш. 1918–1970”.

Белые кроссовки Латиши с надписью 'Nike' на задниках утопали в снегу. Вектор окинул взглядом зернистый снег, и время представилось ему россыпью песчинок в огромных песочных часах, где каждая песчинка, казалось, только и существует для того, чтобы превратиться из мельчайшей точки в верхней колбе в мельчайшую точку в нижней. Латиша ждала его на аллее. Невесомое облачко выдоха вырвалось из ее рта. Вектор подошел к ней. Мелкая ветка треснула над их головами – это белка промелькнула в ветвях и помчалась прочь, разбрасывая вокруг хлопья снега. Назад в город они ехали другим маршрутом, по улицам Фарвелл и Северной.

– Последний раз мы ездили с тобой в Чикаго перед Рождеством, – грустно сказала Латиша. – Завтра я полечу к своим, “сладкий дом Алабама”, на целую неделю, вот они обрадуются. А у тебя какие планы?

– По утрам наблюдать за красной секундной стрелкой, пересекающей зеленые, – часовую и минутную.

– Да, да, об этом ты мне уже говорил, глупость какая, – усмехнулась она и уставилась в ветровое стекло, – а все-таки я думаю, что я симпатичная черная, впрочем, тебе, белому, этого не понять. А вообще-то, лучше бы я вышла замуж у себя дома на Юге, а не ехала на этот холодный Север за дипломом. Правда, потом возьмут в приличную компанию. А все-таки интересно, почему ты тогда пригласил меня в Мейдер?