Текст книги "Мама джан"

Автор книги: Алексей Фролов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– За нас с вами и за хуй с ними! Алаверды!

Выпил залпом. Он уже заметно накачался. Жена отодвинула от него стакан.

– Завязывай. Нам еще в ресторан ехать…

Жена Цыгана держалась отчужденно от компании. Рина наблюдала за ней с завистливым интересом. Платье она покупала не на развалах Черкизовского рынка, явно в фирменном бутике, куда Рина и заходить стеснялась. Дорогая косметика, отпадные украшения. Видно, что жена Цыгана знала себе цену. И это была очень высокая цена. Но так же было видно, что она и Цыгану цену знала. И его цена была гораздо ниже, чем она ценила себя. Рина безошибочной женской интуицией это поняла. «Все с тобой ясно, Цыган», – подумала она. И почувствовало свое превосходство над ним.

Оленька уплетала курицу за обе щеки, масло текло по пальцам и подбородку. Медведь подкладывал Рине шаурму и овощи, но и себя не забывал. Все вокруг жевали и пили. Уже и тосты были не нужны. Цыган, начав говорить, не мог остановиться, никому не давал себя перебить. Да никто и не старался.

– Тут на кольцевой ветке произошла смешная история, – кричал Цыган со смехом. – Сошлись в одном вагоне два карманника и не просекли друг друга. Оба начали отрабатываться. Выходят они, значит, на одной станции. И офигевают. Один думает: «Вот эту мобилу я отработал, а где же моя?» А другой вор в пяти шагах стоит и то же самое мыслит: «Вот эту мобилу я отработал, а где же моя?» Посмотрели они друг на друга и поняли, кто кого отработал. Ну, ясно, обменялись они мобилами, каждый свою себе вернул. И заржали, как дураки…

История понравилась, смешно, кто понимает. А здесь это все понимали.

– Так выпьем же за НКВД! – предложил Цыган.

– Хватит тебе пить, – скандально потребовала жена.

– Ну, милая… Ну, пожалуйста… За НКВД я просто обязан выпить!

– А что такое НКВД? – крикнул кто-то через стол.

– НКВД означает – Нету Крепче Воровской Дружбы! – объяснил Цыган. – Но я точнее скажу – Нету Крепче Вокзальной Дружбы.

– Тогда погнали – за НКВД!

Веселье продолжалось, набирая высоту.

– Давайте петь…

– Пусть Цыган споет…

– Пусть сыграет на новой гитаре!

– Пусть сыграет на новой гитаре и споет!

– Цыган, «Мама джан» спой…

«Мама джан» пусть Шоник поет, – сказал Цыган, взяв в руки гитару. – Кстати, почему Шоника нет?

– Он за Надькой поехал, – сообщил Кабан. – Где-то пропадает…

– Странно. Неужели забыл о моем дне рождения?

– Подгребет. Еще не вечер. Пой, что хочешь.

Цыган выдал классный проигрыш.

– Не гитара – Богиня! Самая настоящая Богиня! – он закрыл глаза и запел старую песню Виктора Петлюры «Наш путь», которую очень любил и исполнял так, что до печенок пронимало:

 
Солнца весенний свет
И печали как будто нет,
И мы прощены с тобой на век.
Прикосновенье рук,
И запах твоих волос,
И нежность этих губ,
И сердца сту-ук…
 

«Вот от такого Цыгана можно потерять голову», – подумала Рина, глядя то на него самого, то на его жену. Та, видно по всему, такие же чувства в эти минуты испытывала. «Бросит она Цыгана, – подумала Рина, – когда он ей надоест. А надоест очень скоро. Ничего, Цыган не пропадет, другую найдет. Богатенькую, которая согласится его содержать за такие песни».

В это время в переход спустились карманники Ваграм, Армен, Арсен, Вазген и Карен. Цыган кивнул им, но, как и положено, не остановил песню. Ваграм общим кивком поприветствовал сборище, Рине отдельно улыбнулся, а с Ашотом поздоровался за руку. Как только Цыган допел песню, король подошел к нему и картинно вручил пять стодолларовых купюр, улыбаясь, словно его телевизионщики снимали.

– Поздравляю, брат!

Все захлопали и Цыгану, и Ваграму сразу.

– Это не все еще! – Ваграм поднял руку. – Карен, давай…

Карен отметился бутылкой армянского коньяка «Арарат». Цыган поочередно обнялся с карманниками и тут же в шесть стаканчиков разлил коньяк. Ашот поднес ворам румяный шашлык на шампурах.

– Все себе налейте, – распорядился Ваграм. Он сказал тост в честь Цыгана, проследил, чтобы все выпили и потом только сам выпил.

– А теперь, брат, нам надо отдельно с тобой пообщаться. Давай отойдем.

Цыган поспешно, с тревогой, последовал за ним, догадываясь, что предстоит какой-то тяжелый разговор. По пустякам его не стали бы выдергивать из-за праздничного стола. Ваграмова свита шла следом. Они поднялись наверх из перехода.

– Я тебя очень уважаю, Цыган, но ты мне объясни, как ты за одним столом хлеб ломаешь с пидором? – сразу спросил Ваграм.

Цыган изменился в лице. Суровое обвинение. Он даже вспотел.

– Это… кто это?

– Ну, пидорок, малолетка… как его? Арсен?..

– Бесенок, – подсказал Арсен.

– Да, Бесенок. Он на Китай-городе ротиком и попкой торгует!

– Опа-на…

– Вот так. Я верю, что ты не знал, иначе бы другой разговор вышел… Чтобы больше я его на вокзале не видел, да? И вообще не видел… Ты все понял?

– Да, Ваграм, конечно, Ваграм. Спасибо, что просветил…

Они простились. Цыган вернулся к столу, схватил Бесенка за шиворот и поволок из перехода.

Все затихли, гадая, что такое мог натворить Бесенок. Обрывок их разговора долетел, пока Цыган тащил малолетку по лестнице.

– … или я тебе булочки не покупал?!

– Покупал.

– Водичку я тебе покупал?!

– Покупал… Ай, Цыган, не надо.

– Или я тебе ширнуться не давал?

– Давал, давал…

– Так какого же тогда ты, членососка, на Китай-городе делал?

Вот оно что… Ну, Бесенок, влип по-крупному.

Цыган ударом отшвырнул его к стене.

– Не бей, Цыган, не бей! Не бей, братка…

– У тебя язык поворачивался меня братом называть?! – взвился Цыган. Но заметив, что прохожие на них смотрят, не учинил над Бесенком ту расправу, которую он заслуживал. – Скажи спасибо, что у меня такой день… Вали отсюда! Чтобы духу твоего здесь не было. Увижу, будешь у всего вокзала сосать! Понял!? Ты мое слово знаешь…

Цыган спустился вниз, погрозил кулаком малолеткам.

– Ну, говнюки, относишься к вам по-человечески, а от вас только и жди подлянку…

Он залпом выпил, чтобы успокоить нервы. Жена помешать не успела.

Внезапно Оленька сорвалась с места, выбежала из перехода, метнулась к троллейбусной остановке. На лавочке сидел Бесенок, поджидая троллейбус, чтобы уехать куда подальше, и плакал. Кровь шла у него из носа, он слизывал ее языком. Уличный закон жесток, он карает, не зная жалости. Вокзал отрекся от своего сына и изгнал, как злой отчим изгоняет из дома нелюбимого пасынка.

Оленька присела перед ним на корточки и протянула ему шестьсот рублей, все, что у нее было.

– Я слышала… Не ходи больше на Плешку, сгниешь там. Купи себе билет и уезжай из Москвы.

– Побудь со мной, – плача, попросил Бесенок.

– Мне нельзя с тобой общаться, ты – пидор.

– А сама-то – лесбиянка! Лесбиянкой быть можно? Почему голубым нельзя? – выкрикнул Бесенок и запрыгнул в подошедший троллейбус.

Оленька вернулась в переход. Веселье скомкалось. Тонус праздника упал. Надо было оживлять застолье. Цыган надел черные очки, пряча встревоженные пьяные глаза, закатал рукава на рубашке. Подал команду Кабану и Медведю. И они в три гитары отлабали тяжелый рок. Потом Вова-баянист затянул свою неизменную «Таганку». Но порядка уже не было. Ашот махнул рукой, мол, я свое дело сделал, теперь вытворяйте, что угодно, ешьте, пейте, пойте, пляшите… Гости разбились на кучки, по интересам. Два Коли уговаривали проституток Дашеньку и Машеньку прогуляться. Здесь неподалеку. Уговорили – и испарились. Продавцы газет о чем-то спорили. Витя-охранник анекдоты травил. В переход спустился, вернее заполз, пьяный мужик, оценил происходящее и подвалил к столу.

– Братух-хи, а где здесь «Кружка»? Че-то вот гуляю… ищу ее ищу… и не могу найти…

Его узнали.

– Блин, мужик, тебя мало отработали, что ли? Иди своей дорогой, – добродушно посоветовал Медведь.

– В смысле, отработали? – не понял мужик. – Так где «Кружка»-то?

Цыган окликнул его.

– Мужик, какая тебе «Кружка»? Ты же не дойдешь до нее… Садись давай, с нами… У меня праздник… Угощаю…

Мужика сильно штормило, но он ухитрился доплыть до стола. Ашот положил перед ним чебурек и напил стакан водки. Тот выпил и вырубился.

Кабан увидел Женечку. Она шла, выделяясь из толпы. А может, это Кабану только казалось. Может, хотелось, чтобы она выделялась. Он накануне позвонил ей, пригласил на день рождения. В руке Женечки красовалась пышная бархатная роза на длинном стебле. Женечка поздравила Цыгана. Подарила ему розу. Цыган распушил перед Женечкой перья, давай ручки целовать, комплиментами осыпал. Его жене это пришлось не по вкусу.

– Ты для меня еще не пел, – напомнила она капризно.

– О да! Виноват, виноват, виноват… И еще тысячу раз виноват! И еще сто тысяч раз виноват! Миллион раз виноват!.. – Цыган крикнул, стараясь перекрыть шум. – Внимание! Слушайте сюда!.. Для моей красавицы жены я исполню этот романс…

Он опустился на одно колено и запел. Черт, все-таки умел он покорять женские сердца, как никто другой! Хоть и ненадолго…

Кабан обнял Женечку за плечи, прошептал:

– Я соскучился.

Женечка прильнула к нему, поцеловала в мочку уха.

– Я тоже соскучилась, – горячо ответила она.

– Давай слиняем.

– Как скажешь.

Под шумок, ни с кем не прощаясь, они выскочили из перехода.

– Я тебе сегодня та-а-акое покажу! – сказал Кабан.

– Что?

– Не торопись…

– Что? Что? – Женечка была заинтригована.

– Увидишь… Говорю тебе, не торопись… Небо в алмазах!

Он повел Женечку на Котельническую набережную. К высотке, которую все москвичи знают. Но Кабан-то знал ее, может, лучше всех, только с другой стороны. Сколько чумовых ночей он провел на крыше этой высотки!

До Котельнической от Курского – по кривым старым улочкам – совсем близко.

– Вот, – сказал Кабан, когда они вышли к высотке. – Сейчас мы входим. Там консьержка… Если че, скажем, на запись в шахматный кружок…

Женечка засмеялась:

– Какой шахматный кружок?! В это время?

– Да, прокололся… Короче, идем… А там видно будет…

Они вошли в парадное. К счастью, сонная консьержка даже не обратила на них внимания. Блин, ну до чего же удачный сегодня день! Они прошли к лифту. В обнимку. Тридцатый этаж… Дальше маленькая дверца на чердак. Дверь на замке. Ой, подумаешь, на замке! Кабан в два счета справился с хилым замком. Взял Женечку за руку и, рассекая плечом душную чердачную темноту, вывел ее на крышу.

– Смотри!

Женечка замерла в объятьях Кабана, пораженная открывшимся перед ней видом.

– Такой Москву я себе не представляла…

Кабан, довольный собой, рассмеялся:

– Такую Москву ваще мало, кто видел…

И он отправился с Женечкой в необыкновенное путешествие, увлекая ее от одного края крыши к другому.

– Гляди туда… Видишь, башня…

– Ага.

– Павелецкая. А вон там – наша «Курская».

– Вижу. А там моя Каховка, да?

– Не, Каховка вон там… Это «Спортивная…» Смотри, прожектора освещают стадион…

– Да, вижу…

Прохлада на них дохнула. Кабан снял «Хонду», накинул Женечке на плечи.

– Я… я люблю тебя… Женечка, я люблю тебя…

– И я тебя люблю!..

Они целовались, как… Как можно целоваться только на крыше высотки, когда перед вами лежит вся Москва?

Вдруг Кабан выпустил Женечку из объятий.

– Что с тобой? – тревожно спросила Женечка.

– Не спрашивай. Постой здесь… Я сейчас…

Незаметно для Женечки вытащил из кармана куртки фотографию, заклеенную несколькими слоями скотча, чтобы никогда не порвалась, ни под каким дождем не промокла. На фотографии была Хонда. Она лежала на зеленой траве, обнажив животик. А рядом с ней, кленовыми желтыми листьями было выложено сердечко и слово «Леха». Он подошел к краю крыши.

– На хрен! Хватит о ней страдать, – сказал Кабан и швырнул фотографию вниз. Однажды он видел, как падал голубь с подбитым крылом. Эта фотка напомнила ему того голубя. И ширяться больше не буду! Не хочу…

Они еще долго путешествовали по ночной умопомрачительной Москве. Потом Кабан проводил Женечку домой и на последнем поезде метро вернулся на Курский. В переходе никаких следов недавнего разгула. Тихо и безлюдно. Кабан направился к палатке Ашота.

Ашот радостно его встретил.

– Ты мне скажи, Кабан?! По-твоему, хорошо все прошло? – озабоченно спросил Ашот.

– Просто потрясно, – ответил Кабан. – Лучше тебя никто в мире поляну не накроет.

– Вах, Кабан!.. Уважаю тебя… Как брата… Давай с тобой выпьем…

– Давай, если угостишь.

Ашот выставил пузатую бутылку.

– Ваграм думал удивить всех дорогим коньяком, – сказал он. – Ашота этим не удивишь. Ашот еще и не такой коньяк пьет. И не из пластмассовых стаканов.

Он не в пластмассовые стаканы налил дорогой коньяк. Очень дорогой. В рюмки налил. Хрустальные, между прочим.

– Скажи тост, Ашот, – попросил Кабан.

– За все хорошее, Кабанчик. Чтобы у нас все было, а нам ничего за это не было.

– Аминь!

Кабан выпил и почувствовал, как хорошо его начало забирать. Когда пил на дне рождения Цыгана, так не забирало.

– Нет, ты мне скажи, правда, все прошло на уровне? – не унимался Ашот.

– Не переживай. На высшем уровне! А за то, как Сеню помянули, отдельное тебе спасибо. Давай выпьем за Сеню.

Они помянули Сеню. Ашот крикнул жене:

– Неси сюда шашлык-машлык, кур неси, лепешки… овощи, фрукты… Все неси…

Он угощал Кабана.

– Да не лезет в меня, Ашот, – сопротивлялся Кабан.

– Э-э, брат, не обижай! Что такое, не лезет? Если вкусно, всегда лезет. Скажи, вкусно?

– Очень вкусно.

– Тогда ешь, дорогой.

– А кофе можно?

– Конечно, дорогой! Зачем спрашиваешь?!

Медведь возник, как приведение.

– Че, Медведь? Иди выпей.

– Нет, не буду.

– Какие проблемы?

– Я Рину ищу, – озабоченно ответил Медведь.

– Ладно, ищи. Найдешь, приходите сюда.

– Мы опять на шестнадцатом этаже, – предупредил Медведь.

Он ушел. Подвалила какая-то припозднившаяся компания, отвлекла Ашота от Кабана. А время, между прочим, было позднее. Кабан допил кофе и решил, что пора на боковую. Подойдя к подъезду ночлежки, он плюхнулся на скамейку выкурить последнюю за день сигарету. Сумасшедший был день. Сколько всего вместил в себя! Встреча с Дедом… Сеня умер… День рождения Цыгана… Ночная Москва с Женечкой… На крыше высотки… Такая круговерть! «Мы не мертвые, и не живые… «– вспомнилась строчка из стихотворения, которое читал Сеня за минуту до смерти. Живые, бля, живые! Сам ведь говорил Сеня, что нужно радоваться каждому прожитому дню, каждому часу. Кабан радуется, значит, он живой! «И за то, что могло быть иначе… «Кабан посмотрел на звезды – точно такие же звезды он видел минувшей ночью. «И за то, что не надо другого… «Кони… Наверно, кони несут теперь туда Сеню, в звездное небо…

Кто-то всхлипнул неподалеку. Тень колыхнулась.

– Эй! – окликнул Кабан.

В ответ – молчание. Ну, блин, глюки пошли. Да нет, не глюки, кто-то там копошится. Кабан встал, пошатываясь, сделал несколько шагов.

– Эй, ты че тут?

Тень корчится. Пригляделся Кабан, не тень – Рина!

– Рина, ты че?

А она плачет. Не плачет – захлебывается. Дыхание перевести не может. Что еще за дела такие, твою маму!..

Кабан поднял Рину, дотащил до скамейки, усадил… Гос-с-споди!.. Боже ты мой!.. Лицо у Рины – кровавое месиво, глаза синяками заплыли, искусанные губы вспухли, одежда в клочья. Кабан не вчера родился, все понял.

– Кто?! – заорал он, зверея. – Порву на хуй!

А Рина слова произнести не может.

Кабан на руках поднял Рину на шестнадцатый этаж. Оленька дрыхла, как суслик. Кабан уложил Рину на свободный матрас. Растолкал Оленьку. Продрав глаза, она сразу все поняла.

– Бля-я-ядь… Изнасиловали…

Кабан тряс Рину за плечи, допытываясь, как этот подонок выглядит, но из Рины невозможно было вытянуть ни слова.

– Ты пригляди за ней, – сказал Кабан Оленьке.

– А ты куда?

– Куда надо…

А куда надо? Он не знал. Хмель выветрился. Кабан ринулся к Ашоту.

– Ашот, с кем Рина ушла?

– Не видел, Кабанчик. Почему спрашиваешь?

– Какой-то хер ее изнасиловал…

– Вай, вай, вай… – запричитал Ашот.

– Найду, землю жрать заставлю! – бесновался Кабан. – Вот этими руками задавлю!

– Мара, ты слышишь? – крикнул Ашот жене. И повернулся к Кабану. – Где сейчас Риночка?

– В ночлежке.

– Марочка, ты слышишь? Вай, вай, вай… Какое горе… Какое горе… – Причитал Ашот. – Такая чистая девочка… Вай… Совсем еще ребенок…

Мара вышла из палатки, замутила голову Кабана расспросами, но он только отмахнулся и побежал на вокзал. Зачем? Сам не понимал. Этого гада искать? А как его найдешь? Нет никаких примет, ни одной зацепки… Возле кафе столкнулся с Медведем.

– Нигде ее нет, – озабоченно сказал Медведь.

– Да нашлась она, – сквозь зубы процедил Кабан.

И как под пыткой, выдавил из себя, какая беда настигла Рину. Медведь, выслушав, обхватил голову ладонями, сел на бетонный пол и заплакал.

В жизни такой ритм: белую полосу сменяет черная. Так теперь и получилось. Белая – день рождения Цыгана – быстро оборвалась. Черной черед наступил. А эта черная полоса, сука, какой-то нескончаемой оказалась. Даже не так, полосы не сменяли друг друга, белая потом черная. Полосы переплелись воедино. Сеня умер – праздник в переходе – Шоник уехал за сестренкой и как в воду канул – чудесная ночь на крыше высотки – в эту же ночь несчастье с Риной… Бело-черное, черно-белое… Такой вот коленкор. Шоник-то не пропадет, рано или поздно объявится. А вот Рина…

Рина в кошмарном состоянии была. Никуда не выходила из ночлежки, ни с кем не разговаривала, ни ела, ни пила, пластом лежала, утратив ощущение времени. От Ашота полный пакет еды принесли, сок, минералку. Вова-баянист заходил.

Рину так и не уговорили поесть. Глоток воды сделает, ложится на свой матрас и молчит.

– В больницу ее надо отвезти, – вздыхал Медведь.

– В какую больницу? – возражал Вова-баянист. – Ни в какую больницу ее не возьмут. В Москве не прописана… Раз!.. Этой, как ее?.. Подлючей медицинской страховки нет… Два!.. Понапридумывали каких-то страховок… Я зимой воспаление легких схватил… Меня на больничный порог не пустили, без паспорта и страховки. Хоть помирай. Нет, не возьмут… Пусть уж здесь отлеживается…

Кабан разыскал Ваграма, рассказал о том, что случилось с Риной. Понял, что и воры на Курском вокзале не всесильны.

– Ты знаешь, кого искать? Скажи, – потребовал Ваграм. – Клянусь, этот шакал пожалеет, что родился.

А что знал Кабан? Ничего не знал. Он сунулся к Олегу Черенкову, но мент только отмахнулся.

– Висяк… Каждый день или через день какую-нибудь дуру насилуют. Чего ты добиваешься?

– Узнать бы кто?.. Мы сами разберемся.

– Дохлый номер… Какой-нибудь залетный хуй. Говорю тебе, пусть даже не суется с заявлениями. Дело зависнет. А потом его закроют. Вот как это будет. Пусть домой едет… Отец вломит пиздюлей – и правильно сделает. Нечего тут мне картину портить…

Кабан не сдавался. Воры отмазались – только ля-ля– тополя, мент Олег Черенков открестился. Ну и ладно. Есть одна заморочка.

Как он сразу об этом не подумал…

Через три дня, после этих гнусных событий, Кабан сказал Медведю:

– Есть у меня знакомый… Он поможет. Надо Рину к нему отвезти.

– Кто это? – спросил Медведь, готовый ради Рины на все.

– Баджос. Укурыш один. Но медиум потрясный. Гипнозом владеет и все такое… Поехали к нему. Пожалуй, это как раз то, что нам надо. Под гипнозом Рина расскажет, как все было.

Легко сказать, поехали. Ноги не держали Рину, подкашивались, она шаг шагнуть не могла самостоятельно. Все трое намучились, пока спускались во двор. Кабан молил Бога, чтобы Борю встретить на стоянке, но, как по закону подлости, тот не бомбил в этот раз. Пришлось волочься в метро. Предстояла длинная поездка на Коломенскую. Чтобы пассажиры не пялились на Рину, Кабан и Медведь усадили ее в самом конце вагона. Встали перед ней, заслонили от всех.

Кабан случайно с Баджосом познакомился. Баджос был негр. Дитя международных половых отношений. Мать у него была русская. Баджос играл в переходе на тамбуринах. Гипнотизирующие ритмы извлекали его пальцы из души барабанов. Кабан как-то раз мимо шел. Остановился послушать его игру.

– Нравится? – спросил негр.

– Прикольно, – ответил Кабан.

Слово за слово, познакомились. Кабан стал наведываться к Баджосу. Он и не подозревал, что его новый приятель экстрасенс. Однажды Дед, захватив видеокамеру, отправился в Коломенское снимать пейзажи. Кабан составил ему компанию. За ними увязался девятилетний Толик по прозвищу Муха. Побродили по усадьбе, а на обратном пути, в переходе, наткнулись на Баджоса. Кабан познакомил негра с детдомовскими дружбанами. Постояли, послушали рокот барабанов, а когда собрались уходить, Баджос остановил Муху. Он взял пацаненка за руку и сказал:

– Тебя скоро найдут.

– Как это найдут? – пролепетал Муха. – Я что, потеряюсь?

Муха был отказник, подкидыш, его, нескольких дней от роду, нашли у дверей приюта.

– Как тебя зовут? – спросил негр.

– Муха… Ну… Толик…

– Нет. Не Толик. У тебя другое имя.

Баджос расстелил подстилку, усадил на нее Муху, амулетом вокруг головы принялся круги описывать. Муха в осадок выпал, впал в транс.

– Как тебя зовут? – снова спросил Баджос.

– Митенька.

– Как зовут твою маму?

– Наташа.

– Как зовут папу?

– Коля.

– Где твоя мама?

Муха молчал, сидя с закрытыми глазами.

– Где твоя мама? – повторил Баджос.

– Ее нету. Умерла.

– Где твой папа?

– Не знаю.

– Как зовут твою бабушку?

– Баба Нина.

– Что она делает?

– Плачет… Меня ищет.

Дед все это отснял на камеру. Баджос вывел Муху из транса.

– Что со мной было? – Муха встал с подстилки. Его шатало из стороны в сторону.

– Ничего, – сказал Баждос. – Скоро тебя бабушка найдет.

Кабан рассмеялся, таких чудес не бывает. Еще один Алан Чумак. Их на Старом Арбате пруд пруди. Халявщики.

– Ты что, из этих… из экстрасенсов? – спросил Кабан, насмешливо.

– Это глупое слово. Мои предки колдунами были, – с серьезным видом ответил Баджос.

– Откуда ты знаешь? – недоверчиво уставился на него Кабан.

– Мне мои духи сказали. Они мне передали силу предков.

Мало ли кем может вообразить себя человек? Пацанов лишь позабавил его ответ. Но вот ведь какая история! Когда Дед просматривал отснятый материал, кадров с Баджосом не оказалось и в помине. Как корова языком слизала.

– Может, ты сам стер нечаянно, – предположил Кабан.

– Что ты мне канифолишь? – возразил озадаченный Дед. – Ничего я не стирал… Это твой Баджос натворил!

– Ты паришь… Не верю я в эти штучки-дрючки…

А через некоторое время Муху нашла бабушка. Баба Нина! Вот вам и Баджос!

К нему теперь везли Рину. На «Автозаводской» в вагон впал мужик, до того заквашенный – лыка не вяжет. На толстой шее болталась золотая цепь. Мужика понесло прямо на пацанов. Чуть было с ног не сбил Медведя.

– Звините… я тут присяду, – осоловело улыбнулся мужик Кабану, который вовремя подхватил его под руки.

Мужика усадили на свободное место рядом с Риной. Кабан пристально разглядывал цепь на шее мужика. Прикинул, замок расстегнуть, плевое дело, он и ухом не поведет.

– Не вздумай, – Медведь разгадал его намерения. – Нашел время… Засыпаться решил…

– Утухни…

На станции «Коломенская», когда поезд затормозил, Кабан взмахнул руками, словно потерял равновесие, упал на мужика, обхватив его шею.

– Извините, – сказал он, поднимаясь. Цепь уже перекочевала к нему. – Извините…

– Пжалста… – пьяненько улыбался мужик.

– Выходим, Медведь!

Двери открылись, пацаны бережно вывели Рину из вагона. Кабан скосил взгляд в окно. Пьяный помахал ему рукой, как будто знакомого провожал.

– Извини, мужик. Так надо, – сказал Кабан. И тоже махнул рукой на прощанье.

– На хрена же ты на приключения нарываешься?! – рассердился Медведь.

– А как с Баджосом рассчитываться? Ты подумал?

В переходе в позе лотоса сидел негр в яркой одежде, расставив вокруг себя барабаны – маленькие и большие. У него были длинные дреды и красные от марихуаны глаза.

– Баджос! – окликнул его Кабан.

Негр, не изменив позы, посмотрел на Кабана так, словно заранее был оповещен о его приходе.

– Говори, – негромко сказал негр.

– Помощь твоя нужна, Баджос, – объяснил Кабан, подводя Рину поближе.

Баджос взглянул на нее с сочувствием.

– Понятно… – произнес он.

– Можно узнать, как найти этого?.. Ну, который ее… – спросил Кабан.

Баджос расстелил подстилку, усадил Рину, взял за руку, не мигая, смотрел в лицо.

– Его нет в Москве. Он уехал, – наконец сказал Баджос.

– И это все? – разочарованно спросил Кабан. – Больше ничего ты не можешь добавить?

– Больше ничего.

«Темнит», – подумал Кабан. И уточнил:

– Не можешь или не хочешь?

– Кабан, я тебе так отвечу. Баджосу не позволено делать людям зло.

– Ни хрена себе! Какое же это зло, если ты поможешь найти гада ползучего?

– Зло тебе грозит. Ведь ты собираешься отомстить за Рину…

«Во, дает колдун», – удивился Кабан. – Ведь никто из них не произнес ее имени.

– Не отомстить, а поступить по справедливости.

– Это ты так считаешь, – возразил Баджос. – Ты ему отомстишь, и через это придет к тебе зло. – Он еще раз повторил. – Мои духи не разрешают мне делать зло людям.

– Ну, спасибо твоим духам, – кипятясь, сказал Кабан. – Что же, пусть эта мразь живет преспокойно? Может, еще кого-нибудь изнасилует?!

– Ты не думай об этом. Настанет его час, ему придется отвечать перед духами. Он уехал, но от духов нигде нельзя скрыться.

– Так и скажем Рине, да? – не унимался Кабан.

– Ничего не надо ей говорить. Рину лечить нужно, – ответил Баджос. И пробормотал совсем для них непонятное. – Зеркало… зеркало… выстрел прозвучал… никто не слышал… Зачем в себя целилась…

– Какое зеркало? – тревожно спросил Медведь.

– Отойдите. И молчите. Я ее полечу.

Кабан и Медведь отошли на несколько шагов. Баджос стал манипулировать своим амулетом у нее перед лицом.

Через полчаса он вывел Рину из транса, поднял с подстилки, подвел не к Кабану, а почему-то к Медведю и сказал ему:

– Она поправится. Я буду лечить. Не оставляйте ее одну. А через семь дней привезите ко мне.

– Почему через семь? – спросил Медведь. – Мы можем и раньше.

– Раньше не получится.

– Спасибо, Баджос. Вот возьми, – Кабан протянул золотую цепочку, снятую в метро с пьяного попутчика.

– Нет, – Баджос вновь поразил ответом. – Не возьму. Была бы она твоя, может, тогда бы взял.

Кабан смутился.

– Через семь, говоришь? – пробормотал он.

– Да, – подтвердил Баджос. – И береги себя. Я попрошу духов, чтобы они тебя охраняли.

В вагоне, на обратном пути, Кабан спросил Медведя:

– Ну, как?

– Что?

– Черт его знает, верить этому – не верить?.. Но ведь после гипноза Рина без нашей помощи шла… И про цепочку Баджос догадался…

– Я верю, – ответил Медведь.

Оставив Рину на попечение Оленьки, Кабан и Медведь отправились работать в переход. Медведю не пелось, не игралось. Кабан тоже не мог настроиться. Вдобавок ко всему без аскера остались. Ощутимый материальный урон несли.

Ближе к ночи появились ветераны Афгана, в камуфляжной форме, с гитарами. У афганцев здесь не было постоянного места, но их на Курском уважали, когда они приходили, музыканты их как друзей встречали, без лишних слов уступали свою точку, давали мужикам заработать.

Афганцы установили плакатик, который гласил, что собранные средства пойдут на оказание помощи вдовам погибших воинов-интернационалистов. Эти мужики в камуфляжах пели только военные песни. Все их песни были суровые. Даже песни о солдатской любви. Прохожие были щедры к афганцам, редко кто пройдет, не положив на чехол перед плакатиком хотя бы несколько рублей.

Кабана тревожили эти песни. Он курил и слушал. Медведь тоже всегда слушал, однако сейчас его мысли занимала Рина. Она ему очень нравилась, но Медведь старательно скрывал свои чувства.

– Рина, ты все же поела бы, – уговаривала Оленька. – Хоть чуток поклюй чего-нибудь.

Рина молчала, отвернувшись лицом к стене. Оленька, не дождавшись ответа, вздохнула и сказала:

– Тогда мне одной придется. Жрать хочу, как сто китайцев.

Она принялась уплетать шаурму, запивая соком.

– Ты, Рина, меня послушай, – говорила Оленька, набив едой рот. – Конечно, жуть, что с тобой случилось… Но ты постарайся обо всем этом говне не думать. Просто отвлекись на что-нибудь другое. Что-нибудь хорошее… Вкусно, бля… Поешь, а?

Оленька облизала пальцы, добралась до жареной курицы. Она молотила челюстями, как машина, не переставая при этом рассуждать:

– Когда мне бывает совсем хуево, я заставляю себя придумывать разные красивые истории. Будто меня снял клевый пацан и повез отдыхать на море… Куда-нибудь в Турцию… Или в эту… Как ее? В Анталию… Только я не могу представить себе, как там, в этой Турции… или в Анталии… Ну, все равно приятно, блин, помечтать. Ты, Рина, мечтай… Ух, натрескалась! До отвала…

Оленька водичкой зашлифовала куру, привалилась спиной к стене и продолжала болтать, больше сама с собой, хотя и обращалась к Рине.

– Я тебе скажу… Ты лежишь и думаешь, какая ты несчастная… А думаешь, одна ты такая? Полно таких, как мы с тобой. Меня, Ринка, отчим изнасиловал, змеиное отродье. Думала – повешусь… А вот пережила ведь… Не повесилась… И правильно сделала. Все нормально будет, Рина. Все нормально… – Оленька сладко потянулась. – Эх, ширнулась бы я сейчас…

Рина резко обернулась, спросила не своим голосом:

– А у тебя есть?

– В том-то и дело, что нету. А что?

– Я хочу…

Оленька обрадовалась, что Рина заговорила, так и подскочила:

– Я моментом достану… Ты подожди… Я быстро…

Она скатилась вниз по лестнице, мысль четко работала, если застанет дома Тимоху-тридцать рублей, может, далеко бежать не придется. Тимоха был дома. У него как раз было то, что нужно. Но он, жлобина, цену свою заломил, запредельную. Однако ничего не поделаешь…

– В долг, – потребовала Оленька.

Тимоха нехотя согласился.

Запыхавшаяся Оленька вернулась на шестнадцатый этаж. Баян у нее был припасен.

– Давай руку, Рина, – сказала Оленька.

Рина вытянула руку. Оленька ввела дозу.

– Сейчас улетишь… Сейчас мы с тобой Турцию увидим… И эту гребанную Анталию… Хочешь я тебе с димедролом разбодяжу?

Рина сказала:

– Давай…

Афганцы обычно долго не стояли. Они отыграли два часа, сняли бабки и ушли, угостив на прощание пивом Кабана и Медведя.

Парни снова заняли свое место.

– Долго работать не будем, – сказал Медведь.

– Ладно. Песен пять-шесть споем. И шабаш…

Они только вторую песню закончили, как мобила Кабана сделал вызов. На экране высветился знакомый номер.

– Че, Оленька?

– Кабан, гони сюда!.. Тут Рина… Передоза, блин…

– Е-мое!.. Какого хрена?!

– Чего? – насторожился Медведь.

– Погнали! – заторопился Кабан. – Там они, кажется, натворили дел…

Парни примчались в ночлежку, видят, Рина лежит, обмякнув, не в сознании, пена на губах, концы отдает.

– Медведь, вызывай «Скорую»! – заорал Кабан.

Уходит Рина, уходит…

Кабан давай ее лупить по щекам, чтобы очнулась, не спала, чтобы подала признаки жизни. Медведь, отойдя в сторону, звонил по мобильнику.

– Ну что, Медведь?!

– Сказали, вызов принят… Ждать…

– Ждать, маму их! – орал Кабан. – Чего ждать?.. Сколько?..

Медведь был в полнейшей растерянности. Оленька перепугана до икоты. Только Кабан не утратил способности действовать.

– Понесли Рину вниз! – скомандовал он. – Бери ее за ноги, Медведь. Оленька, сучка, кончай икать! Поддерживай Рине голову.