Текст книги "Мама джан"

Автор книги: Алексей Фролов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Алексей Фролов
Мама джан

Алексей ФРОЛОВ
М А М А Д Ж А Н

Моим друзьям – уличным музыкантам

и беспризорникам Курского вокзала

ПОСВЯЩАЕТСЯ

Глаза пустые, бегающие. Одет, как попало. Майка заношенная, когда-то белая, а теперь неопределенного цвета. Заправлена неряшливо в трусы. Речь бессвязная, лепечет чушь, одно только можно разобрать: достань ЭТО, где хочешь, но достань…

Господи, как же она его ненавидела в такие минуты! Не мужчина, какой там мужчина!.. пожалуй, и не человек уже, но – отец! То-то и оно, что отец. Отец… Наркоман, блин, законченный. Иногда ей хотелось уйти из дома и назад не возвращаться. Не любила она свой чужой дом.

– Даже не проси, – отрезала Рина.

А он и не слышит. Дрожащими пальцами, с обкусанными ногтями, отсчитал двести пятьдесят рублей. На ЭТО. И сорок рублей на дорогу. Последние семь рублей едва-едва наскреб мелочью. Сует ей в ладошку, заискивающе в лицо заглядывает.

– Плохо мне, Риночка… Твоему батьке очень плохо, понимаешь, дочка… Родненькая ты моя… Цветочек мой ненаглядный. Плохо мне, милая… Ты же знаешь, как мне плохо. Давно плохо… Ты ведь любишь своего батяню, девочка… Знаю – любишь. Ты добрая… Такая же добрая, как твоя мама. Мама у нас была хорошая… Несчастная только. И ты хорошая. Ты будешь счастливой. А твой батька уже не будет счастливым. Кончилось его счастье… Вот и пожалей меня, своего бедного папика… Пожалей! Меня жалеть надо… А кто меня пожалеет, кроме родной кровинушки? А, доча? Да никто меня, пропащего, не пожалеет. Одна ты можешь пожалеть… А ты меня дичишься… Стыдишься меня, да? А ты не стыдись… Слаб я… Вот и все. Сломлен и слаб… Признаю… Но не стыжусь. Это ведь рок, Риночка, судьба, одним словом… А если судьба, то чего ж ее стыдиться? А, Риночка? Судьбу надо принимать такой, какая она есть. Когда-нибудь ты это поймешь. Тогда и меня поймешь… Я сейчас заплачу… Ты хочешь, чтобы я заплакал? Я заплачу, Риночка. Но ведь ты не любишь, когда твой батька плачет. А я, правда, заплачу… Мне нужно поплакать…

Отец стал всхлипывать.

– Только не надо ля-ля… – оборвала его идиотские причитания Рина. – Ты бы подумал, на что мы жить будем?

– А на что и жить, если жить не на что, – жалко улыбнувшись, попытался отшутиться отец.

Остатки былой предрасположенности к юмору. Он когда-то был остроумным и веселым, ее папик. Пока не пришел «груз 200». Из Чечни. Проще говоря, гроб. В нем доставили то, что осталось от ее старшего брата, десантника, не дожившего до двадцати лет трех недель. Тогда-то они и запили, отец и мама. Мама быстро сгорела. У отца, видно, здоровье было крепче. Только теперь он алкоголь на барбитураты сменил. Хрен редьки не слаще.

«А может, и правда, ему легче будет, если он ЭТИМ станет накачивать свои синюшные вены?» – так подумала Рина. Помешкав, она взяла деньги.

– Вот спасибо, вот спасибо… Золотая у меня дочка! Я всем говорю, что дочка у меня золотая. Одна радость осталась. Да и говорить не надо, все и так знают, что дочка у меня – золото чистой пробы. И я горжусь тобой, Риночка. Пусть батька твой опустился… – он всхлипнул. – Слабый человек, что же… В ясности своего сознания повторяю еще и еще раз… И еще тысячу раз повторю – слабый! Зато ты – сильная! В тебе уже теперь угадывается характер. У-у, какой у тебя характер! Какой характер! Всем характерам характер! Вот какой… Голыми руками не возьмешь! И ты никогда такой не будешь, каким стал я… Знаю, что не будешь. Уверен, что не будешь… А я что ж… Прошлое мне тяжело вспоминать. Да и не хочется. Глупо вспоминать прошлое… Мираж… А будущего у меня нет. Только ты и есть… Как в песне, миг между прошлым и будущим. Между прочим, большая философия. Миг – и ни прошлого, ни будущего… Прости, заболтался… Прости навсегда… Я люблю тебя, Риночка… Вот…

Лицо у него вдруг посуровело, он метнулся к серванту, достал пакет.

– Вот… – выудил из пакета пистолет. – «Макаров». Гляди, новенький. Мне сосед дал… Димка… Спер, наверно. Он у новых русских дачу сторожит. У них, небось, и спер. Загони, говорит. Проширяем… Загнать-то всегда успеем. Держи!

– С какой радости? – удивилась Рина, не сводя взгляда с оружия, формы которого были совершенными, но холодными и грозными и вызывали невольный трепет в душе.

– Держи, держи… Он пневматический, правда, но палит как боевой. И по виду не отличишь. Обращаться с ним просто – один раз зарядила и можешь подряд тринадцать пуль выпустить, не перезаряжая.

– В кого?

– Ну, не знаю… Ты же в Москву за этим поедешь, город опасный, криминальный. Всякое случается. Держи. Мне так будет за тебя спокойнее, – отец опять всхлипнул. – Я не переживу, если с тобой что-нибудь случится.

Пистолет будоражил кровь. Рина взяла его из рук отца. Этот вороненый «Макаров» удобно помещался в ладони. Дурашливо прицелилась в свое отражение в зеркале. Как актриса в этом боевике, как его? Ну, неважно, все боевики одинаковы: пиф-паф.

– Береженого бог бережет, – сказал отец.

– Ты заботливый, – как-то двусмысленно сказала Рина.

Она опять направила пистолет на свое отображение. И вдруг– бац! Зеркало упало. И вдребезги, разлетелись по полу мелкие осколки. Это зеркало было старше Рины, висело в прихожей, сколько Рина себя помнит. И вдруг упало. Ни с того ни с сего. Она ведь не стреляла, точно не стреляла.

– Я не стреляла, па… Честно… Оно само…

Отец всполошился.

– Плохая примета… Зеркало разбить – к несчастью. Если не привезешь ЭТО, не знаю, что со мной будет.

Рине только недавно исполнилось пятнадцать лет, про приметы ей ничего еще не было известно. Все равно неприятно. Она хотела собрать осколки, но отец остановил.

– Я сам, я сам… Ты поезжай… Да не задерживайся. Одна нога там, другая здесь. Я буду ждать и волноваться.

Она засунула пистолет за спину, под джинсы, спустила кофту пониже и вышла из дома. А на душе почему-то кошки скребли.

В родном Климовске, конечно, были аптеки. Но ЭТОГО там не продавали. Наркоманы скупали все мигом, глазом моргнуть не успеешь, и тогда местные власти добились, чтобы ЭТОГО в аптеках и близко не было. Можно подумать, что решили проблему наркомании, Бога за бороду схватили! Как бы не так! Наркоманы стали отовариваться в Москве, а в Климовске появились перекупщики. Наркотики они брали оптом в Москве и поштучно продавали местным. Товар сразу подскочил в цене, и многим ЭТО оказалось не по карману. Рине тоже пришлось мотаться в Москву. Она нашла такую точку, где ЭТО продают без рецепта.

Впрочем, мотаться – это неверно сказано, мотаться – это подразумевает что-то неприятное, подневольное, а Рина любила Москву и ехала туда с радостью, как будто в сказочное путешествие отправлялась. Вот Климовск, честно говоря, она терпеть не могла, задыхалась в родном городе. Безысходная тоска и гнилость царят в нем. Утром ли, днем ли, вечером ли выйдешь в центр – то бомжи, то пьяные рожи навстречу. На дискотеку завеешься – здесь каждый второй под димедролом или триганом, каждый первый бухой. У парней одно на уме: накачаться алкоголем или обдолбаться – и потрахаться. Но нажравшись и употребив, уже и трахаться не тянет. А у девчонок свой интерес, подцепить кого-нибудь, хотя бы и на ночь, и гульнуть на халяву и, конечно, потрахаться. А Рине ни колоться не хотелось, на отца налюбовалась до отвращения к этому занятию, ни тем более трахаться с кем попало. Она мечтала о любви. Но влюбиться в свои пятнадцать лет ей не было суждено в Климовске. Не попал еще в ее поле зрения такой парень, на которого можно было бы запасть безоглядно.

Она не курила, пила совсем мало, не испытывая при этом особого удовольствия. Подруги над ней насмехались: редкостный экземпляр, таких теперь днем с огнем не сыщешь, в пятнадцать лет – и целка! Полный отпад, то есть ненормальная какая-то, наверно, даже фригидная. А парни спорили между собой – целка, кому же она достанется? «В Климовске – никому!» – решила Рина.

Насколько отталкивал ее родной город, настолько притягивала к себе Москва. Здесь, ей казалось, царила атмосфера нескончаемого праздника, рождавшая в душе Рины какие-то смутные надежды. Надежды на что? Она и объяснить-то этого не смогла бы вразумительно. На счастье, разумеется.

В Москве она чувствовала себя Золушкой на балу.

Бродила по улицам, заходила в дорогие магазины, не обращая внимания на скептические улыбки продавцов, с полувзгляда понимающих, кто действительно стоящий покупатель, а кто так – с дыркой в кармане. Плевать на их глупые ухмылочки. Она их не замечала.

Рина с наслаждением разглядывала дорогую одежду, не решаясь примерить. Мысленно представляла, как бы она в ней выглядела. В ювелирных магазинах любовалась драгоценными безделушками. Ах, как смотрелся бы на ее точеной шее вот этот миниатюрный кулон на тонкой золотой цепочке. Или это колечко с бриллиантом. Если надеть на ее длинный палец – взгляд не оторвешь.

Она замедляла шаг перед огромными окнами ресторанов с манящими названиями. Там, за окнами, как экзотические рыбы в большом аквариуме, роскошные ухоженные женщины и неотразимые мужчины. Она представляла себя за столиком. Обворожительная и недоступная… Какой Климовск?! Конечно, места у них бесподобные, просто зашибись, какие красивые места. Речка с веселым названием – Петрица. Затейливо петляет. Вода чистая. Белые лилии… Лес за речкой… Паутина плавает в звенящем воздухе. И тишина, тонкая, как паутина… Есть, что любить.

А присмотреться? На берегу окурки, шприцы и бутылки. В лесу бутылки, окурки и шприцы. И мат-перемат по всей округе. Есть, что не любить.

Какой к черту Климовск! Спасибо – и до свидания! Жить в Москве! И любить в Москве! И счастливой быть в Москве!

Она ехала в электричке. Прикольно ехать в электричке. Народ колготится. Вроде бы одиночества не ощущаешь и в то же время одна со своими мыслями и мечтами. Только дорога кажется такой короткой. Жаль.

Ну, вот он, Курский вокзал. Она выскочила на шумный перрон, заполненный гомоном и толкотней, толпа понесла ее на привокзальную площадь. Рина поплыла в людском потоке, жадно вдыхая ни с чем не сравнимый московский воздух. Вообще-то смрадный воздух, но ей он казался каким-то особенным.

По правде говоря, Курский вокзал немного пугал ее. Было в его атмосфере что-то такое, что заставляло Рину не задерживаться здесь. Она научилась понимать, что вокзал и округа, примыкающая к нему, живут загадочной двойной жизнью. Взгляд у нее был цепкий. В толпе прохожих, среди пассажиров на перроне, то тут, то там, она замечала, сновали темные личности с нехорошими вороватыми взглядами, бомжи кучковались, вальяжно прогуливались проститутки. Рина старалась побыстрее убраться отсюда. Миновала площадь и вышла на Садовое кольцо. Встала на остановке, поджидая троллейбус.

Безумный поток оголтело несущихся машин завораживал Рину. Она так загляделась, что чуть не пропустила троллейбус. В последнее мгновение запрыгнула в переднюю дверь. И поехала по знакомому маршруту к Парку культуры. В Такую аптеку. Даже не аптеку, а аптечный киоск. Наркоманы Москвы тут всегда пасутся. И алкаши. Наркоманам – ЭТО, алкашам – боярышник. Есть, конечно, и другие точки, но там цены круче. И еще один плюс, впрочем, если разобраться, минус: здесь ЭТО запросто продают даже малолеткам. Но как раз минус-то никого и не интересует.

Рина примелькалась киоскерам, свой клиент, можно сказать, постоянный. Продавщица неопределенного возраста с невыразительным лицом равнодушно приняла деньги, равнодушно пересчитала, равнодушно выложила упаковку ампул и шприц. Рина поспешно схватила ЭТО и торопливо направилась прочь от киоска.

Все – дело сделано! Теперь гулять! Куда глаза глядят. До вечерней электрички уйма времени. Можно на обожаемый ею Арбат. А оттуда на Красную площадь. Идти, не торопясь, особенным шагом, как модель, нога – от бедра. Встречные пацаны будут дико пялиться вслед, ослепленные ее тонкой талией и круглой попкой. А ей по барабану их козлиные взгляды. Никаких знакомств с встречными-поперечными. Ведь у нее стадол и шприц в кармане и в дополнение ко всему пушка за спиной.

Она не успела дойти до остановки, как возникшие непонятно откуда два амбала, прямо у нее на глазах отработанными до автоматизма приемами заломили какого-то парнишку. И тут же со стороны аптечного киоска взвихрился истошный вопль: «Облава! Бегите! Облава!..»

Топот ног, крики, ругань, стоны… Крепкие мужики, охватив кольцом прилегающую к киоску территорию, валили на землю мордами вниз всех, кто вызывал у них подозрение.

Сердце Рины учащенно заколотилось. А в голове мелькнула утешительная мысль, как хрупкая надежда: «Меня не примут. Никто ничего не видел. Мое дело сторона. Иду себе и иду. Гуляю, вся из себя красивая… »

Еще как приняли! Опомниться не успела, сбили с ног и тоже мордой в землю. А под нос какой-то мудак тычет удостоверение и долдонит: «Госнаркоконтроль».

Ну, блин, влипла. И вот беда – не смогла избавиться ни от ЭТОГО, ни от шприца, ни от долбаного «Макарова», который всего минуту назад придавал ей такую уверенность. Моментально все изъяли, обыскав Рину умело и грубо.

А потом ее в общей куче задержанных доставили в отдел милиции. Кошмарным сном все казалось. А потом ее допрашивал молодой мент. В очках, с короткими испанскими усиками, толстый и наглый. Отвратительный тип, будто с карикатуры сошел.

Он указал на стул. Она села.

– Фамилия. Имя. Отчество.

– Крамская Рина Сергеевна.

– Кто – Сергеевна?

– Рина.

– Полное имя?

– Да

– Понаебут уродов! – Буркнул он себе под нос. – Дата рождения?

Она ответила.

– Пятнадцать лет, выходит.

– Выходит.

– Заткнись. Спросят – ответишь. Проживаешь?..

Она сказала свой адрес.

– Из Климовска? А сюда че мотаешься? – мент оторвался от бумаг, спустил запотевшие очки на нос и оглядел ее.

Рина обмирала от страха, понаслышавшись рассказов о том, что менты делают с девчонками. Пусть отберут все, только не насилуют.

– Ну-с, язык проглотила? Послушаем еще одну интересную сказку… Например, как эти волшебные ампулы прямо с неба свалились тебе в руки.

– Да я ведь это… не себе… папа у меня такой…

– О, да, я тебе верю!

– Не вру, правда… Смотрите, – она засучила рукава. Чистейшие вены. Потом штанины, тоже чисто.

– Да вы и в пах колетесь… Я-то знаю. Ну-ка, покажи.

Только не это. Сейчас начнется.

Рина, глотая слезы, расстегнула пояс, спустила до колен джинсы. Потом трусики.

Мент, уродина, похихикивая, заставил Рину долго стоять в таком унизительном виде. Наслаждение доставляло ему это зрелище, будто никогда в более подходящей обстановке голых девок не видел, извращенец хуев. Конечно, никаких следов от уколов не было и в помине.

– Да не ссы ты, – наглазевшись в свое удовольствие, сказал мент. – Никому ты, малолетка, не нужна. Одевайся.

Она оделась.

В комнату вошел сержант с кипой протоколов и двумя пакетами. Усатый сказал ему:

– Слышь, Антоныч, а эта, по ходу, правда не себе брала. Ни дорог, ни значков, ни одного укола. Но все равно… за хранение мы эту маромойку припашем.

Рина вся так и напряглась, что еще он задумал?

– Так она же киллер профессиональный! – с наигранной тревогой объявил сержант.

– Да ну? – изобразил испуг толстяк. Явно переигрывал, образина.

А сержант достал из одного пакета другой – прозрачный, в котором покоился отобранный у нее пистолет, и выложил его на стол.

– Во – полюбуйся! Видал, чем нас мочат.

– Ни фига себе! Макаров! Охренеть можно! Ты где его взяла?

– Отец дал. Для самозащиты. Говорил, Москва – опасно. Я даже не стреляла ни разу. Проверьте…

– Та-ак. Статья!

– Какая статья? – задохнулась Рина. – Это же пневматика… Типа не оружие… Пугач… как бы…

– Ты самая умная, да? Еще скажи, что стадол – это не наркотик.

Повисла пауза.

– Ну что, Рина Сергеевна? Сидеть будем. Причем капитально будем сидеть. Или договоримся? По-человечески… Мы ведь тоже все-таки люди… А?

«Ага, люди… Оборотни в погонах», – вспомнила она выражение, давно ставшее в народе крылатым. А вслух сказала, пробивая этих гадов на жалость:

– У меня только двадцать рублей. И то – обратно надо ехать.

– Ну, тогда выбирай… Мобилу нам даришь… Либо… услуги орального характера, – хихикнул в своей противной манере усатый.

– Ствол, естественно, мы у тебя конфискуем. Но делу ход не даем. Ты поняла? – добавил от себя сержант.

– Поняла, – пролепетала Рина.

– Вот и чудненько. Тогда свободна. Вали отсюда, пока мы не передумали.

Уже выходя из кабинета, Рина уловила, как толстый сказал сержанту: «Антоныч, сегодня твоя очередь прогуляться на скупку».

Рина пулей вылетела из отдела. Вся в слезах, от издевательств и оскорблений. Тошно было думать об этом. Она, сломя голову, помчалась по улице, не давая себе отчета в том, куда бежит. Праздника ей хотелось – вот он, праздник. Получила по полной программе. Так ее никогда еще не опускали. И все из-за отца. Сволочь, наркоман пустоголовый, отправил дочь на позорище. Расскажу, а ему что за печаль? Он даже и не покраснеет, сочувствия от него не дождешься. Скорее всего и не поймет толком, в каком дерьме она оказалась. Изноется, изойдет соплями, почему без ЭТОГО приехала. Пошел он!.. Какой это отец!..

Ну, и что теперь? Праздник не состоялся. Неприветливо в этот раз встретила Рину Москва, любимая Москва, город ее мечты. Ноги сами собой, на автопилоте, вынесли Рину к Курскому вокзалу. Менты, крохоборы, последнюю двадцатку забрали. Чтоб вы подавились этой несчастной двадцаткой! Положим, в электричке можно и без билета проехать, дело привычное. Только не тянуло ее домой. Совершенно не хотелось домой. Ничего там хорошего не будет. Одиночество по душе размазывать? А здесь кому она нужна? Чужая она здесь. Впервые Рина с такой невыносимой остротой почувствовала, что в этом городе она никому не нужный чужой человек. Она было уже понемногу успокаивалась, но после своих безотрадных размышлений ей так жалко стало себя, что Рина опять разревелась. Сидит на парапете возле перехода и ревет.

Неподалеку бухали какие-то пацаны. Внизу, в переходе, кто-то пел под гитару песню Ромы Зверя. И никому до нее нет никакого дела. Ну и пусть. Ей тоже нет дела ни до кого. Она плакала и слушала песню. Как нарочно, под ее настроение, когда хочется реветь.

 
Напитки покрепче,
Слова покороче.
Так проще, так легче
Стираются ночи…
 

Из тяжелых мыслей ее выдернул парнишка:

– Ты… это…

– Чего?

– Ну, это… сидишь, плачешь?

– А че, тут нельзя сидеть и плакать? Запрещаешь?

– Да нет, сколько угодно, если такая потребность. Но мы… это… тут играем песни веселые, люди улыбаются, а ты одна плачешь… Значит, плохо играем.

– Хорошо играете… А ты вообще-то кто?

– Я? Хрен в пальто. – Пацан открыто улыбнулся, ответив задорно и витиевато. – Я бродяга и путешественник. Путешествую по чужим судьбам и душам.

Так забавно это прозвучало, что Рина в ответ невольно засмеялась, глотая слезы.

– Это как? – спросила она.

– Долго объяснять.

– Хозяин – барин, – она пожала плечами и поинтересовалась. – А кто там пел?

– Я, – с оттенком удивления в голосе ответил пацан, мол, неужели ты меня не знаешь. – Первый раз, что ли, на Курском? Никогда нашу группу не слушала?

– Да нет, не первый. Просто я никогда здесь не задерживалась. Хорошо ты пел…

Они замолчали. Вдруг Рина испугалась, что парень сейчас повернется и уйдет, а ей муторно было бы остаться снова одной. Она поспешно спросила, закрепляя мимолетное знакомство:

– Как тебя зовут?

– Кабан… Кабанчик…

Рина расхохоталась, настолько неожиданным оказалось его прозвище. Парень был в крутом прикиде, модная куртка «Хонда», белые расклешенные джинсы, на ногах остроносые ботинки, и сам по себе приметный: высокий, широкий в плечах, но худой – никогда бы и в голову не пришло назвать его Кабанчиком, тем более Кабаном.

– Ты чего?

– Смешно… Кто тебя так прозвал? Кабан… Никакой ты не Кабан. Не идет тебе… Не обижайся…

– Забей… Потому, наверно, и прозвали, что не идет, что смешно… Все дело в контрасте. Контрастное намертво пристает. Цыган как-то обозвал меня Кабаном и все – тут же навсегда прилипло. На контрасте, понимаешь? А может, потому что я упертый, как Кабанчик. Ну, а тебя как зовут?

– Рина.

– Рина? Первый раз встречаю девушку с таким именем. Уменьшительное, что ли? Полное-то у тебя какое?

– Это и есть полное. Отец хотел назвать Ириной, а мать – Мариной. Сошлись на среднем – получилось Рина… Просто и красиво. Переводится как «песня».

– Вот видишь, что я тебе говорил?! Тоже на контрасте.

Не очень-то она понимала эти его рассуждения о контрастах.

– Ты вся дрожишь, – сказал Кабан.

– Это нервное.

Он не стал расспрашивать, что да как, почему нервное. Рина про себя отметила его деликатность, не зная еще, что для тех, кто постоянно обитал на Курском вокзале, – а Кабан был из их числа, для него вокзал давно стал родным домом, – существовало неписаное, святое и нерушимое правило не донимать человека вопросами о том, что с ним произошло. Боже упаси. Понадобится – сам расскажет. В крайнем случае, можно все каким-нибудь окольным путем выведать.

– Могу кофе угостить, – предложил Кабан. – Хочешь?

– Ага, очень хочу…

Рина обрадовалась тому, что знакомство их продлится.

Они направились к палатке, рядом с переходом. Кабан по-свойски обратился к хозяину:

– Познакомься, Ашот. Эту девочку Риной зовут. Редкое имя, да? Ты когда-нибудь слышал такое?

– Нэт! Никогда! – воскликнул Ашот, обжигая Рину взглядом выразительных черных глаз. И пылко спросил. – А ты?.. Слыхала такое имя – Ашот?

– Нет, – смущаясь, ответила она.

– Тоже рэдкое имя! Да? Два рэдких имени! Дружить будэм, значит, да?

– Тогда организуй Рине кофе, – попросил Кабан. – На нее чего-то колотун напал. От нервов. А мне пива. Я те потом отдам денег. Лады?

– Да нэ вапрос!.. Для такой красывый дэвушка, с таким рэдким именем, можна всу жизнь кофэ дэлать! Вах…

Кабан в шутку погрозил ему.

– Ну, ладна, ладна… У меня Мара есть. Мара – это моя жена, – объяснил он Рине. И шепнул, закатывая глаза. – И еще есть Тамара… О-о, Тамара… А еще Гюзель и Лэночка… О-о… Ты же знаешь, Кабан… Какие жэнщины!.. Скаковые лошади, а нэ жэнщины! Вах!..

Ашот лично сварил для Рины кофе, большая честь, кто знает порядки в его заведении, а Кабану выставил бутылку пива.

– От души, брат. От всего сердца, Рина.

– Спасибо, Ашотик! Вы хороший человек.

– Вах! Красиво сказала! – Темпераментно воскликнул Ашот. – Повтори еще раз мое рэдкое имя – Ашотик. На «ты» ко мне обращайся! Ну, давай!

– Спасибо, Ашотик! Ты очень хороший человек!

Оба расчувствовались. Рина потому, что впервые за этот ужасный день ее согрели неожиданным участием, а Ашот потому, что ему приятно было осознавать себя хорошим, даже очень хорошим.

Кабан и Рина заняли свободный столик.

– Он, правда, прелесть, – сказала Рина, наблюдая, как Ашот обслуживает посетителей.

– Кто бы спорил, – откликнулся Кабан, отхлебывая пиво из горлышка бутылки.

Ашот занимал заметное место среди достопримечательностей привокзальной округи. Жизнерадостный армянин пятидесяти лет отроду, маленького роста, с короткими, пухлыми, волосатыми руками, крупной головой с неизменной кавказской кепкой на копне густых черных волос, без единой седой прядки, с покатыми плечами, с округлым животом да и вообще весь круглый, точно мяч, он не ходил по земле, а как будто перекатывался, подпрыгивая на неровностях тротуара. Много всякого было в нем понамешано, как и полагается уроженцу Армении. Добродушный и вместе с тем лукавый, простой в общении и в то же время себе на уме, щедрый безгранично и умеющий с большой для себя выгодой провернуть беспроигрышную, пусть и сомнительную, махинацию. Ашот все делал весело. Весело и шумно дружил с вами, весело и вкусно ел, устраивая по-кавказски многолюдные застолья, весело и азартно мог обвести приятеля вокруг пальца и тут же весело и простодушно умел покаяться в обмане, но, бывало, весело и безоглядно бросался на помощь малознакомым людям и даже себе в ущерб. Его палатка работала все двадцать четыре часа в сутки, шашлык, шаурма, люля, пиво, кофе – заказывайте на здоровье, а для надежных завсегдатаев, пожалуйста, дорогой, водка из-под полы. Невозможно было представить переход перед вокзальной площадью без Ашота и его заведения. К палатке тянулся пестрый вокзальный люд. Тут тусовались музыканты, воры, бомжи, проститутки, малолетки – всех Ашот привечал и все его уважали. Милиция его «крышевала». За веселый и многогранный нрав Ашоту сходило с рук такое, чего никому другому не простили бы ни за какие пироги. Кабан был искренне привязан к Ашоту, а тот в свою очередь симпатизировал этому парню, бесшабашному и бесхитростному, больше, пожалуй, чем другим.

Странно, как это Рина раньше сюда не забрела и не познакомилась ни с Кабаном, ни с Ашотом?

Кофе, наверно, оказал свое воздействие, дрожь перестала ее колотить. Рине безудержно захотелось выговориться. Нутром она почувствовала, что Кабану можно доверять. Без всяких расспросов, взахлеб, она принялась рассказывать об отце, о том, как покупала ЭТО, как попала в ментовку и вырвалась оттуда без денег, без мобилы, без дурацкого «Макарова», сто лет он бы ей не нужен, зачем только взяла… Поколебавшись, не удержалась, рассказала и о том, как заставили ее снять джинсы и трусики.

Кабан слушал внимательно, ни разу ее не перебил.

Выговорившись, облегченно умолкла, ожидая, какая реакция последует с его стороны. Он сказал до обидного буднично:

– Знаю я тот обезьянник… Ну, у них это обычно. С головы до пят обчистят. Сам четыре раза там был. Глотнешь пивка?

– Нет.

– Послушай меня, не комплексуй из-за всей этой истории, – посоветовал Кабан.

– То есть? – не поняла Рина.

– А то и есть. Просто с тобой первый раз такое. Еще нахлебаешься всякого говна. Если будешь на каждом таком случае зацикливаться – умом сдвинешься и скворечник треснет.

– Я тебя не понимаю…

– Как бы это растолковать… Главное, быть самим собой. Тогда к тебе никакая грязь не пристанет.

Помолчали, думая каждый о своем.

– В голову не могу взять, почему я так с тобой разоткровенничалась? Дура, наверно…

– Вовсе не дура. Со мной все откровенничают. Даже бабки-пенсионерки. Сказал же я тебе, что путешествую по чужим судьбам и душам. Теперь вот и соображай, как это происходит. Просто надо уметь выслушать человека…

– Тоже мне, психотерапевт, – немного обиделась Рина. – Сам-то ты не раскалываешься?

– Сам? А вот сам – хуюшки… Да мне особо-то и не в чем распространяться. Ну, что там у меня за плечами? Я детдомовский. Сбежал… Задыхался я там… Была любовь да вся вышла. Нет любви. Зато есть друзья. Ну, еще, конечно, гитара. И конечно, Курский вокзал. Это мой дом. А ночую я в подъезде…

– Нравится такая жизнь?

Кабан уклонился от ответа.

– Рина, мне работать надо, – сказал он. – Мой перерыв кончился. Хочешь, побудь со мной, то есть с нами. Постоишь, послушаешь…

– Хочу. Я дома сегодня носа не показала бы… Меня отец запилит… Но ночевать-то где я буду?

– Это как раз не проблема. Пойдем… Я тебя со своими познакомлю. Мы сейчас на площади будем работать…

– Скажи, Кабанчик… Может, ты в курсе… Сколько стоит «Макаров»?

– До хера… Тысячи на три потянет.

Рина вздохнула.

– Чего вздыхаешь?

– Долбаный «Макаров». Он ведь чужой. Отец за него вообще убьет.

В стороне от них два подвыпивших пацана устанавливали аппаратуру. Кабан подвел к ним Рину. Ей в глаза бросилось: две колонки, две акустические гитары и электрогитара. Солидно – сразу уважение вызывает. От палатки Ашота тянулся провод, к нему была подключена аппаратура.

– Кабан, че слоняешься? Работать пора, – крикнул цыганистого вида парнишка.

– Познакомьтесь с девушкой. У нее редкое имя… Рина.

– А что Рина умеет?

– На гитаре играешь? Поешь?

– Так, для себя, – неуверенно ответила Рина.

– Вот наша группа, – знакомил Рину с музыкантами Кабан. – Это Медведь. Наш гитарист. На электрухе играет. Полностью Медведь-Шатун. Но так длинно.

Рина пожала протянутую Медведем руку.

– А это Саша – тоже солист. Более известен среди почитателей его таланта, как Шоник. Кстати, чистокровный цыган.

Низкорослый, щупленький, смуглый цыганенок подмигнул Рине. Сколько лет было Шонику – трудно сказать. Он сам толком не знал. То говорил, что ему пятнадцать, то уверял, что шестнадцать давно исполнилось. В общем, что-нибудь между этим. Но выглядел он лет на тринадцать, не больше. Шоник с первого взгляда располагал к себе безоговорочно, однако следовало бы присмотреться к нему повнимательнее – физиономия продувная, как у чертенка, с ним ушки на макушке необходимо было держать торчком.

– Привет, Рина, – улыбнулся Шоник, растягивая рот до самых ушей и демонстрируя ослепительно белые зубы.

– Привет, Шоник. Это ты его Кабаном прозвал?

– Нет. У нас еще Цыган есть.

– Бывают два рэдких имени у двух рэдких человек, – подражая голосу Ашота, сказал Кабан. – И живут на свэте два рэдких цыгана. Если могут встретиться два человека, рэдких человека с двумя рэдкими именами, то и два рэдких цыгана могут встретиться в одной рэдкой группе на Курском вакзала.

Все заржали.

– А ты-то как представился девушке? – хитро прищурился Шоник.

– Как надо, так и представился, – буркнул Кабан, предчувствуя подвох.

– Как надо – я тебя представлю, – и Шоник выкрикнул, не давая себя перебить. – Солист группы «Дети подземелья» Алексей Р-рома-анов! Он же Кабанчик! Он же Кабан-Ебун! Прошу любить и жаловать! Ваши аплодисменты!..

«Понятно», – подумала Рина, захлопав в ладоши.

– Кончай треп, – отмахнулся Кабан. – Как говорит Сеня-газетчик, ссылаясь на исследования ученых?

Ему ответили дружным хором:

– До мирового катаклизма осталось тридцать тире пятьдесят лет!

– Во-от… Тридцать тире пятьдесят лет осталось до мирового катаклизма. Поэтому – что?

– Что?

– Ну, давай…

– Поэтому порадуем нашими песнями публику, облегчим людям кошельки, чтобы было на что выпить до мирового катаклизма. Значит, порадуем, облегчим и выпьем! – заключил Кабан.

– И ширнемся.

– Облегчим, выпьем и ширнемся.

– Выпьем, ширнемся и заторчим… Кайф словим…

Парни заводили себя перед выступлением, на глазах Рины разыгрывался импровизированный спектакль. Она с интересом его смотрела.

– Ну, блин, вы такие прикольные! С вами так клево! – засмеялась Рина.

– Ты еще увидишь, как с нами клево!

– Мы самые прохаванные музыканты Курского вокзала!

Появилась девчонка, размахивая бейсболкой. Зыркнула быстрыми глазками на Рину, вопросительно посмотрела на пацанов.

– Рина, это – Оленька. Наш аскер, – сказал Кабан.

– Кто?

– Аскер… Ну, типа, с кепкой ходит.

– А… Ясно.

Оленька была крепко сбитая деваха, на редкость виртуозная матерщиница, вторую такую поискать надо. Ей недавно исполнилось шестнадцать лет, но Рина дала бы и все восемнадцать.

– Здравствуй… Какая ты хорошенькая, – Оленька неожиданно чмокнула Рину в щеку.

– Э-э, ты че делаешь?! – заорал Медведь. – Давай уже работать.

– Лесби, маму ее налево! – на ухо Рине шепнул Шоник.