Текст книги "Комиссар (СИ)"

Автор книги: Алексей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Стреляя на бегу, он вонзил меч в границу первого круга, кувыркнулся, уклоняясь от молнии, швырнул первую из припасённых гранат, отскочил к стене и лёг на землю. Громыхнуло так, что пол затрясся. С потолка и стен посыпалась пыль, вокруг ничего не было видно, но комиссар прекрасно ориентировался на площадке, точно знал, где оставил свой меч, мог найти его с закрытыми глазами.

Брошенные наугад, блеснули две молнии, ударили совсем не туда. Кирилл сумел вытащить меч из каменного пола, но клинок лязгнул, волшебник сориентировался и направил очередной разряд точно в цель. Комиссару удалось отскочить. Стараясь двигаться зигзагами, он нырнул в коридор, спрятался там. Хотел перевести дыхание, но тут увидел, что прямо напротив пулемётный расчет – солдаты навели на него ствол оружия, открыли огонь. Его оберегу не справиться с такой скоростью пальбы, даже если пули незаговорённые, он выскочил обратно в коридор и тут же поплатился – разряд угодил прямо в грудь, его отбросило обратно, оберег разлетелся на мелкие кусочки, пурпурно-синеватый язык молнии обжёг плечо. Кирилл откатился обратно в коридор, в котором только что видел пулемётный расчёт – то был морок! Теперь уж точно не было права на ошибку.

Прикинул, сколько заговоренных патронов осталось, сменил магазин, когда услышал шаги, выхватил вторую гранату и бросил, сам же побежал в противоположном направлении, рассчитывая и в этот раз одурачить чародея. Граната взорвалась, казалось, началось землетрясение, которое погубит всё здание. Кирилл не стал сворачивать в другой коридор, метнулся в обратную сторону. Замысел удался – чародей направлялся к единственной неповрежденной арке, Кирилл же вылетел из другого коридора, пулей метнулся к своему противнику, завертелся вихрем, нанося удары клинком чередующиеся с пистолетными выстрелами, умудряясь оставаться за спиной чародея.

Вспышка!

Цели не достигла, но обожгла, из рубца на спине слабо сочилась кровь. Комиссар приземлился на четвереньки, вонзил меч во второй круг, кувыркнулся, уворачиваясь от направленного прямо в него разряда, выдал последнюю серию выстрелов заговоренными пулями, бросился к заваленному аркой проходу, но вместо того, чтобы скрыться под сводом врезался в стену.

Морок! Сместиться не успел – молния ударила в спину, чудовищная боль пронзила левый бок, Кирилл не удержался, вскрикнул, но самообладания не потерял. Чародей тоже не всесилен – колдовство ослабло, раз молния не убила, значит запас прочности волшебника подходил к концу.

Действуя инстинктивно, комиссар сместился в сторону. Вовремя – молния ударила в то самое место, где он стоял мгновение назад, но лишь слегка пошкрябал стену, а не размолола камень в пыль, как было поначалу.

Кирилл почувствовал, что хромает. Плохо – пока ещё он передвигался быстро, но если повреждение серьёзное, то очень скоро даже адреналин не поможет и боль сломит его. Нужно было поскорее справляться с чародеем.

Уклоняясь от очередной молнии, комиссар перезарядил пистолет, открыл огонь обычными патронами, сильно толкнулся здоровой ногой, кувыркнувшись очень далеко. Очутился прямо у меча, но вытащить клинок не успел – волшебник разгадал его замысел, ударил прямо туда, где он приземлился, заставив комиссара отскочить назад. Недолго думая, комиссар встал и, отступая, принялся стрелять по контуру последнего, центрального круга. Удалось – слабый, напоминающий флуоресцентный свет, исходящий от окружности, погас, знаменуя нарушения целостности контура. В этот момент молния ударила прямо в левую ногу, заставив Кирилл закричать во второй раз. Он упал, откатился в стону от очередной пущенной в его сторону молнии, попытался встать, но тут же припал на колено, пользуясь лишь правой ногой и руками, сумел скрыться от атак волшебника в ближайшем коридоре. На этот раз чародей не торопился подходить, выжидал.

Кирилл поглядел на раненную ногу – через бедро тащился жуткий черно-алый шрам, исходил запах палёного мыса. С задней стороны голени кровила другая жуткая рана. Наконец болела область чуть ниже ягодицы – туда колдун угодил в самый первый раз. Пощупав заднюю часть бедра, Кирилл скорчился от боли – казалось, молния выдрала кусок мяса. Из коридора донёсся лязг меча – чародей пытался вытащить вонзенное в пол оружие комиссара.

Кирилл зарядил последний магазин, прыгая на одной ноге, выскочил в зал, с ходу открыл пальбу, неуклюже свалился набок, стараясь выполнить кувырок. Чародей, застигнутый комиссаром у меча, снова принялся читать заклинание, но вид у него был измождённый. Мог бы прикончить Кирилла, но молния ушла куда-то в сторону, со второй сумел совладать, но комиссар уже очухался, откатился, выстрелил. Тут настала очередь чародея кричать – оберег на его груди вспыхнул, рассыпался.

– Сдаюсь! – завопил колун, подавшись назад, будучи уверенным, что следующая пуля убьет его.

– Руки подними, пой гимн своего ордена, – потребовал стоявший на коленях и державший чародея на мушке комиссар.

Волшебник подчинился немедленно, Кирилл отложил пистолет в сторону так, чтобы в любой момент мог схватить его и прикончить колдуна, занялся перевязкой своих ран.

…

Взрывы и грохот, доносившиеся из замка, стихли. Крестьяне испугано переглядывались, один из них подошёл к голове.

– Так что же, Никита Алексеевич?

Тот пожал плечами

– Вы, – обратился он к двум крестьянам, – заберитесь на тот уступ, если увидите, что выходит комиссар, стреляйте в спину. Вы втроем караульте здесь, остальные в рощицу. Этого, – он кивнул в сторону Захара, – тоже туда волоките.

Устроив засаду, крестьяне стали ждать.

…

– Слышишь как тихо, – сказал Кирилл волшебнику. Тот мрачно посмотрел на него, ничего не ответил. – Голова за вас, ясное дело, вот только скольких он с собой приволок. А с тобой что делать прикажешь?

Волшебник продолжал молчать.

– Не знаешь? Ну, тогда не обижайся, – Кирилл в полсилы ударил колдуна рукоятью пистолета в затылок. Тот потерял сознание, бухнулся на землю. Проверив пульс(бывало, после таких ударов люди уже не приходили в себя), Оболенский убедился, что чародей жив, после чего стал готовиться к предстоящей битве. Он хромает, в пистолете осталось всего два патрона. По дороге он, правда, захватил винтовку одного из народоборцев, но с боевым стилем комиссара она не сочеталась.

Оторвав широкий клочок рукава рубашки, Кирилл плотно затянул израненный голеностоп, меч снял с пояса, повязал себе за спину, схватив двумя руками винтовку, стал подниматься по ступенькам наверх, к выходу из подвала. Не торопился, подождал, когда глаза привыкнут к свету, сконцентрировался и произнёс простенькое заклинание, пытаясь вызвать морок. Сомневался, что получится: обет молчания он хранил недолго, произнес много ненужных слов. Всё-таки вышло – в воздухе материализовался двойник Кирилла. Даже с полувзгляда было понятно, что это не человек, но крестьяне нервничали, могли спутать.

Не успел двойник подняться из подвала, как прогремела канонада выстрелов, фантом растворился, но этого было достаточно. Над входом в подвал не меньше двух человек, в кустах на пригорке пряталось ещё как минимум трое. Оттолкнувшись здоровой ногой, комиссар прыгнул, придав себе вращательный момент. Развернувшись в полете спиной к прятавшимся в кустах, он сразу заметил затаившихся над выходом крестьян, которые растерянно смотрели туда, где только что растворился его двойник. Целиться из винтовки было неудобно, но в полете он успел выстрелить трижды, одного убил с ходу, второго серьезно ранил – крестьянин застонал, выронил ружье, хотел отползти, да неуклюже грохнулся вниз с надстройки, на которую они с его сообщником забрались. Упал неудачно – шмякнулся головой об угол ступеньки, пробрил череп, вероятнее всего умер.

Кириллу некогда было интересоваться судьбой бедолаги, он перевернулся на живот, стал стрелять по прятавшимся на пригорке крестьянам. Стрелял практически наугад, стараясь в памяти воспроизвести траекторию пуль, направленных в его двойника. Ему опять повезло, – после пятого выстрела один крестьянин завопил, двое других побросали ружья, бросились убегать. Вовремя – в винтовке у Кирилла остался один патрон. Тут в него стали стрелять со стороны рощи. Пули ложились кучно, Кирилл чудом успел укрыться за стенами подвала. Попробовал встать на больную ногу. Больно, но терпимо. Успеет добежать до рощи? Другого выбора не оставалось. Выбросив винтовку, комиссар выхватил меч, набрав полную грудь воздуха, выскочил на пригорок, вращаясь, рывками передвигаясь из стороны в сторону, нарезая зигзаги по неудобной каменистой почве, претерпевая боль, он поднимался к роще.

Стрелки оказались опытными, не палили напропалую, выжидали, залпы стали давать только когда Оболенский подобрался очень близко. Сразу две пули достигли цели – левое плечо вспыхнуло огнем, обожгло правый бок. Кирилл потерял концентрацию, кувыркнулся наугад, сумел откатиться в сторону, укрыться за деревьями. Откуда не возьмись появился крестьянин, направил ружье, выстрелил, но комиссар отреагировал, сместившись и метнув меч. Клинок пронзил грудь несчастного, он рухнул. С проворством и грацией пантеры Кирилл подскочил к телу, не обращая внимания на кровь, сочившуюся из плеча, заливавшую спину, вытащил меч, перемещаясь от одного ствола дереве к другому, стал приближаться к основной массе устроивших засаду селян.

Вот он возник за спиной одного, нанёс размашистый удар, перерубив крестьянину позвоночник. Находившиеся рядом оказались слишком неповоротливыми для комиссара, не успели наставить свое ружье на Кирилла, как он рассек одному шею, другому отрубил челюсть, заставив визжать от чудовищной боли, захлебываться кровью. Когда же оставшиеся открыли огонь, комиссар метнулся за дерево, пули разрезали воздух. Но вот он снова возник, размахивая клинком, словно жерновами смертоносной мельницы. Замертво повалился еще один крестьянин, судорожно хватаясь за перерезанное горло, завопил другой, прижимая к груди перерубленную руку, ружье третьего взорвалось у него в руке, будучи рассечено размашистым ударом, край лезвия вонзился в грудь четвертого, кромсая плоть и кости, словно хлеб, пятый бросился было бежать, но выверенный удар в левую часть спины заставил застыть его на месте.

Еще один, залп, но комиссар опять растворился среди деревьев. Хоть многие из крестьян и прошли через фронт Мировой войны, они никогда не сталкивались с человеком, который холодным оружием был способен перебить десяток вооруженных ружьями мужчин. Нервы не выдержали, крестьяне бросились прочь из рощи, выбежали на открытую местность, остановились метрах в тридцати, на пригорке, дрожащими руками направляя стволы в сторону, рощи. Из тридцати человек, пришедших сюда, в живых оставалось от силы двадцать. Испуганный голова приставил нож к горлу Захара, безумными выпученными глазами вглядываясь в рощу, закричал:

– Хватит, Оболенский. У нас твой человек. Сдавайся, или мы перережем ему глотку.

В ответ тишина.

– Никита Алексеевич, давай отдадим его! – взмолился один из крестьян. – Этот же, – крестьянин ткнул стволом ружья в сторону рощи, – нас всех убьет.

– Замолчи! – приказал не меньше его напуганный голова. – Слышишь, Оболенский! – снова заорал он, стараясь держаться уверенно. – Прикончим твоего дружка, а потом и до тебя доберемся.

– Это вряд ли, – прозвучал на этот раз громкий и уверенный ответ. – Вы, конечно, можете убить Захара. Но со мной так просто не выйдет. Уже должны были понять.

– Так что, готов пожертвовать жизнью своего товарища, ублюдок?! – заорал голова, теряя самообладание.

– Правильно, Кирилл Ваныч! – выкрикнул Захар. – Не сдавайтесь им!

Голова зарычал, толкнул Захара в спину, ногой ударил в висок. Тут же из рощи прогремел выстрел, один из крестьян, стоявших рядом с головой, упал замертво. Перепуганные селяне попадали на землю, даже не помышляли о том, чтобы начать отстреливаться.

– Я не договорил! – донесся стальной озлобленный голос комиссара. – Вы можете убить Захара и если так поступите, я перестану относиться с моему заданию, как к формальности и стану мстить. У меня здесь как минимум пять двухзарядных ружей, хватит, чтобы перебить почти всех вас. Я бы мог сделать это уже, но пока меня сдерживает тот факт, что наркомату обороны нет до вашего села никакого дела и мне не поручали наводить здесь порядок и устанавливать власть Народного Собрания. Однако со смертью Захара все переменится. Более того, я не ограничусь убийствам тебя и твоих приспешников, – голос повысился, слова звучали страшнее канонады артиллерии. – Я вырублю всю вашу деревню! Детей, женщин, парней, девушек – всех! Убивать буду у тебя на глаза, Никита Алексеевич, тебя прикончу последним, четвертовав! Трупы выброшу в реку, а Оболенское выжгу дотла. Никто и никогда не вспомнит о том, что здесь когда-то жили люди. Никто и никогда! – с надрывом в голосе повторил он. – Вот что будет, если Захар умрет.

Вжавшиеся в землю крестьяне заскулили, Никита Алексеевич схватился за голову. Захар, на мгновение потерявший сознание, пришел в себя, блуждающим взглядом смотрел по сторонам.

– Э, комиссар, никто его убивать не будет! – закричал вдруг один крестьянин. – Не стреляй, мил человек, я его развяжу.

Встав с земли, селянин направился к Захару. Из рощи не донеслось ни звука.

– Стой, дурак! – воспротивился было голова, да тут остальные крестьяне, увидев, что в их товарища никто не стреляет, загомонили.

– Не смей ему мешать! Только тронь! Пускай освобождает! – донеслось со всех сторон.

– Да он же поубивает нас, как вы не понимаете! – возразил было голова, да тут кто-то подскочил и врезал ему. Захара освободили, а крестьяне толпой стали мутузить Никиту Алексеевича.

– Из-за тебя, скотины, наших братьев поубивали. Не ввязывались бы никуда, никто бы нас не тронул. Дать им переночевать, да дело с концом, полез, жирная свинья!

– Товарищи крестьяне! – донеслось из рощи, заставив избиение прекратиться. – Ружья свои нарармейцу сдайте и трех лошадей сюда приведите!

На этот раз пререкаться никто не стал, Захар забрал оружие, пошел в рощу, к Оболенскому. Бледный, истекающий кровью Кирилл слабо улыбнулся, увидев друга.

– И в этот раз выкрутились, Захар, – произнес он слабым голосом.

– Кирилл Ваныч, да вы ж весь в крови! – всплеснул руками Захар.

– Ерунда. Та, что в плечо угодила, навылет прошла, бок только прочесало, – комиссар достал из небольшого кармашка на внутренней стороне штанины бинт, стянул с себя рубаху. Сейчас перемотай, как сможешь, там разберемся. Уходить нужно и поскорее. Где Гришка?

– Предал он нас, Кирилл Ваныч, – сообщил Захар, перебинтовывая комиссара. – Предал. Сергей Митрич Салтыков приезжал. Он возглавляет местных народоборцев. Они-то нас с Гришкой и повязали.

– Салтыков? – обнадежено переспросил комиссар.

– Салтыков, – подтвердил Захар, краем глаза поглядывая на выражение лица своего командира.

– Думал, убили его во время Гарского сражения, – тихо произнес Оболенский. – Живой все-таки, – улыбнулся, вспомнив старого друга, с которым оказался по разные стороны баррикад. Не мог скрыть радости от осознания того, что Салтыков жив.

– Гришка-то им зачем? – опомнившись, спросил комиссар.

– Я-то почем знаю.

– Выходит, не на пустяковое дело нас отправили, Захар.

– А бывало такое, что отправляли на пустяковое? – задорно улыбнулся солдат.

Оболенский засмеялся, слегка поморщившись от боли в плече.

– И правда, не бывало, – ответил он.

Захар закончил перевязку, помог комиссару снова надеть рубашку. Оболенский встал, сильно припадая на больную ногу.

– Теперь спустись в подвал, там волшебник, надеюсь, без сознания. Приведи в чувства и веди сюда, надо будет допросить.

– Слушаюсь!

– Одно ружье возьми, за крестьянами глаз да глаз.

Мешать Захару никто не стал. Когда же сельчане увидели, как из подвала выводят живого волшебника, еще больше обозлились на голову, поняв, что если бы сами не напали на комиссара, все остались бы живы. Кирилл прислушивался к их разговорам и из услышанного понял, что за жизнь Кирилла Алексеевича теперь никто не поручится. Вскоре к роще привели троих коней. Связав волшебника и кое-как усадив его в седло, народники ускакали, с осторожностью поглядывая на крестьян. Впрочем, скрывшись от глаз селян, остановились. Кирилл приказал стащить волшебника с седла, поглядев на него при дневном свете, сразу же узнал.

– Эразм, и ты здесь, – усмехнувшись, сказал Кирилл.

– Я вот сразу тебя узнал, Оболенский.

– Прости, у меня на шваль память плохая. И ты, и Салтыков кружитесь вокруг Оболенского. Что-то намечается?

– Тебе-то какое дело, комиссар?

– Я кое-что слышал, Кирилл Ваныч, – вмешался Захар. – Они про какие-то отряды говорили.

– Про отряды? – до того слабо улыбавшийся Кирилл посерьезнел – Что за отряда, колдун?

Эразм молчал.

– Ты понимаешь, что на кону твоя жизнь?

– Подполье и партизанщина, – нехотя заговорил чародей. – Мы развернули здесь сеть, вербовали крестьян, готовили выступление против вас.

Кирилл скривился, провел правой рукой по своим коротко стриженым волосам.

– Понимаешь Захар?

– А чего же не понимать, Кирилл Ваныч. – Они нас в глубоком тылу укусить решили, пока мы на Западе добиваем интервентов.

– Надо срочно возвращаться, обо всем доложить.

– Так поехали, – согласился Захар.

– Поедешь один.

– А вы?

– А я поеду за Салтыковым. Нужно узнать, зачем им был нужен Гришка.

– Кирилл Ваныч, вы, конечно, за старшего, но я не могу согласиться с этим решением. Какая разница, чего они хотят от предателя, если тут народоборцы развернули партизанскую войну?

– Именно поэтому разница есть. Времени мало и пререкаться некогда. Поезжай, – мягко попросил Кирилл.

– Я сделаю, как вы просите, но знайте, решения вашего не одобряю, – повторил Захар.

– Со мной-то что будет? – заговорил до того молчавший колдун.

– Я бы отправил тебя с Захаром под честное слово, Эразм, – отозвался Кирилл, – да вот только в прошлый раз ты своего слова не сдержал.

Комиссар вынул меч из ножен.

– Захара ты обманешь простеньким мороком, с собой я тебя взять не могу.

– Я рассказал о партизанщине, комиссар, – с презрением посмотрел на Оболенского волшебник. – У нас вроде уговора. Поступишься своими хваленными принципами и казнишь без суда и следствия пленного?

– Задача политика заключается не в том, чтобы следовать моральным принципам, – произнес Кирилл, – а в том, чтобы взять на себя ответственность, когда общее благо требует эти принципы преступить. Запомни Захар, то, что я сейчас сделаю, неприемлемо и судить себя я буду до конца жизни. Поступаю так не потому, что мне хочется, а потому, что иначе нельзя.

Эразм обреченно посмотрел на приближавшегося комиссара, Захар молча наблюдал за разворачивающейся сценой.

– За измену своему народу и революции приговариваю тебя к смерти, колдун, – произнес Кирилл.

Эразм тяжело вздохнул, губы его задрожали, глаза покраснели, он опустил голову, подставляя шею под меч.

– Убей меня быстро, – попросил колдун.

Когда казнь состоялась, комиссар и нарармеец разъехались в разные стороны.

Первая кровь

Красивые механические высокие резные часы, стоящие у стены, отбивали мерный ритм. Часовая стрелка улиткой ползла к цифре два, минутная черепахой стремилась к десятке, а секундная кузнечиком перескочила шестерку. Крупный сенбернар, раскинувшись на красивом восточном ковре, дремал, время от времени лениво приоткрывая глаз и поглядывая в сторону двери. В клетке, стоявшей у перегородки между двумя смежными комнатами, скакала канарейка, рядом с ней располагался старый залакированный шкаф с изящно выполненными ножками и расшатавшимися на некоторых ящичках ручками. По диагонали от шкафа, под крупным окном, выходившим на оживленный проспект, лежала красивая молодая женщина. Кудрявая, одетая в нарядное белое платье, украшенное розовыми бантиками и переливавшимися в солнечном свете камешками, она беспокойно шевелила губами, хмурилась, ворочалась, измяв свою одежду.

В этот самый момент из коридора донеслись шаги, сенбернар встревожился, поднял голову, навострил уши. Дверь, располагавшаяся рядом с часами, открылась, внутрь заглянул бородатый сердитый мужчина с симметричными залысинами на висках. Увидев, что женщина спит, он хотел бесшумно ретироваться, но сенбернар, узнав хозяина, с удивительной для столь крупной собаки проворностью подскочил и радостно загавкал.

– Папа? – встрепенулась, открыла глаза спавшая. – Это ты?

Вспорхнув ласточкой, она подлетела к отцу, бросилась в его объятия. Мужчина прижал дочь к себе, улыбнулся.

– Всё хорошо, Оля, всё хорошо, – прошептал он на ухо дочери, потом с напускной строгостью посмотрел на собаку, погрозил сенбернару кулаком.

– Бесстыжий, Оленьку разбудил!

Пес будто бы понял слова хозяина, пристыжено опустил глаза, тихонько заскулил, шаркнул лапой, словно приносил свои извинения.

– А Кирилл? – Ольга, наконец, оторвалась от отца и решила выяснить судьбу своего возлюбленного.

– Жив, – недовольно поморщился отец. – Идёт сюда.

– Что такое? – заметив недовольство отца, спросила Ольга. – Он повёл себя недостойно?

– Не знаю, – неопределенно повел плечами отец. – Нам приказ дали: не подчинятся – открыть огонь. Он стрелять не стал, всё увещевать их рвался.

– Разве это плохо?

– Я сам не сторонник кровопролития, доченька, но пойми, мы ведем тяжелую войну, а тыл разваливается. Мне самому жалко рабочих, да что там, – отец неопределенно махнул рукой, – даже убогих этих грязушей жалею, но нельзя миндальничать, когда Отечество в опасности. Он гвардеец, элита войск, гордость самого Государя, должен уметь перебороть сострадание, когда того требует обстановка. Вместо этого колеблется, не знает, как себя вести.

Отец вздохнул, перевел взгляд на часы.

– Ранили его. Лучшего фехтовальщика академии одолел простой рабочий!

Услышав это, Ольга побледнела.

– Да не пугайся ты, ничего страшного. По голове огрели, а он даже защищаться не пытался. Зарезал грязуша, застыл над его трупом и стоит, смотрит, как тот подыхает. «Товарищ» со спины к нему подкрался и приложил. Не окажись Сергея Салтыкова рядом, убили бы. А я ведь знаю Кирилла, у него ушки на макушке, он не мог не заметить подлеца, но это убийство, его первое убийство, что-то в нем надломило. Как бы не потерять парня. Ты уж поговори с ним Оля, он тебе верит, всё расскажет. Разговор мне передашь, подумаем, решим, как поступить. А вот и он!

В коридоре появился мужчина лет двадцати с перебинтованной головой и отсутствующим выражением лица. Ноги переставлял механически, смотрел куда-то вдаль, выглядел растерянным.

– Кирюша! – испуганно выкрикнула Оля, вырвалась из объятий отца, побежала навстречу своему возлюбленному.

Звук ее голоса словно бы вернул Кирилла на бренную землю, он посмотрел в выразительные карие глаза Оли, заметил непослушный светлый локон, зигзагом упавший на белый гладкий лоб девушки, зарумянившиеся от волнения щеки, наряд, который она надевала только по праздникам.

– Куда же ты так вырядилась? – удивленно спросил он, когда Оля крепко обняла его, продолжая стоять столбом.

– Я с бала приехала, не могла отказать Анастасии Михайловне. Но когда узнала, что вас отправили в трущобы подавлять бунт, мигом сюда примчалась.

– Это ты с ночи здесь? – спросил Кирилл, снова устремив взгляд вдаль.

– Да, Кирюша, – Ольга отстранилась, посмотрела на бинты на голове Оболенского. Нежно коснулась их рукой. – Больно?

Кирилл ответил не сразу – казалось, он ее не услышал. Но спустя несколько мгновений словно бы прозрел, отрицательно покачал головой.

– Нет, не больно. Все уже прошло.

– Мне отчитываться надо, – подал голос отец Ольги, поняв, что он тут лишний. – Ты, Кирилл, – мягко сказал он, – приходи в себя. Но потом поговорить с тобой надо будет. Думаю, понимаешь о чем.

Кирилл тяжело вздохнул, кивнул. Похоже, только сейчас он полностью пришел в себя: вернулась оживленная мимика, присущая Кириллу, глаза забегали, лицо налилось румянцем.

– Я здорово вас подвел, Павел Степанович? – спросил он, потупив взор.

Генерал улыбнулся, понял, что не может долго злиться на своего любимца, смягчился.

– Не переживай, дело пустяковое. Но лучше такому не повторяться.

– Простите, генерал! – выдавил из себя Кирилл.

– Отдыхай, тебе серьезно досталось, – сжав губы, дабы сдержать улыбку, произнёс Голицын и ушел.

Ольга взяла Кирилла под руку и увлекла за собой, в кабинет отца. Сенбернар начал кружиться, обнюхивать Кирилла, но Ольга прогнала пса, не обратив внимания на возмущенное гавканье последнего, усадила Кирилла на диван, заперлась, вернулась к любимому, подняла его ладонь, поцеловала пальцы, прижала к щеке.

– Что случилось, Кирюша? – ласково спросила она. – Мне-то ты можешь рассказать.

– Я никогда до этого не был в трущобах, Оля. Не видел ничего подобного. Ты просто не представляешь. И я представить не мог, – голос Кирилла задрожал, Ольга с ужасом заметила, что на глазах гвардейца навернулись слезы. До сегодняшнего дня Кирилл казался ей железным человеком, у которого нет никаких слабостей, кроме искренней и трепетной любви, которую он испытывал к ней. Но сегодня она узнает о нём что-то новое, разглядит черты характера, о существовании которых и не подозревала.

– В детстве я с отцом жил на востоке Империи, – собравшись с мыслями, начала рассказ Кирилл. – Я никогда не видел представителей других рас – даже грязушей, которые живут повсюду – не знал, что такое труд рабочего. Там ведь одни крестьяне-землевладельцы, батраки, да охотники. Кто-то беднее, кто-то богаче, но все живут в достатке. Моего отца любили, хоть он и помещик, жили дружно, перед царем испытывали благоговение, не верили в россказни иногда заезжавших в Оболенское революционеров-пропагандистов, повествующих о жизни в городах. Когда я поступил в академию, я кружился только в богатых кварталах. Мне приходилось сталкиваться с нищими и попрошайками, но я всегда считал их бездельниками и разгильдяями, которых следовало пороть кнутом и заставлять работать, а не подавать им милостыню и бесплатно кормить. Потому и презирал дворян-филантропов, рассуждавших о необходимости глубоких реформ, перестройки общества. Лицемеры, рассуждал я, хотят использовать революционеров в своих целях, прогнать царя и установить власть подчиненного им парламента, по примеру островов. Выпустите гвардию в мятежные регионы, устремлял я свою мысль к логическому концу, позвольте задушить заразу на корню и революции не будет. Пересажайте иностранных шпионов, которые одаряют деньгами революционеров, а не можете посадить, вышлите из страны. На том всё и закончится. Так я думал до того, как на нас с Дмитрием возложили задачу выведать у рабочих в трущобах подробности о готовившемся мятеже. Ты знаешь, мы почти месяц болтались там под видом безработных, шпионили. Невольно оказались втянуты в жизнь трущоб и впервые мне открылись те страницы жизни, которые в силу моего тупоумия, ограниченности, оставались неведомыми, – Кирилл скривился.

– Да что же там случилось? – Ольга обеспокоенно посмотрела на гвардейца.

– Девочка, лет одиннадцати, не старше. Шатенка, грязная, а глаза пустые, голодные, мертвые. Я думал, попрошайничает, подошел с монетой, протянул, а она как глянет на меня: столько злобы, столько ожесточения в глазах, а на лице холуйская улыбка. Взяла за руку и куда-то тащит. Ну, я за ней. Проулок петляет, вокруг грязные обшарпанные каменные стены, где-то в глубине стены расползаются, стоит покосившийся сарайчик. Волочет меня туда, а я понять ничего не могу. Засада, думаю, ограбить попытаются. Приготовился, пистолет у меня всегда при себе. Заводит внутрь – стены пыльные, серо-зеленые от грибка, мерзкий затхлый запах сырости. По полу бегают худющие мыши. Заприметив нас, юркнули под половицу. Она меня к кровати, что в углу стоит, подводит, сама ложится на черно-ржавый измятый матрац, задирает подол юбки…

– Прекрати! – покрасневшая от стыда Ольга не выдержала. – Ты в своих трущобах совсем о приличиях забыл, что мне такие вещи рассказываешь?!

Кирилл поднял глаза, посмотрел на нее как-то иначе, словно на чужую.

– Приличия? – ухмыльнулся он. – Ты знаешь, почему она стала проституткой в одиннадцать-то лет? Неоткуда больше денег взять. Местная забегаловка, трактир или что-то наподобие. Там постоянно собираются рабочие. Вот и её отец туда ходит. Уже год работы найти не может – молодые, что из деревни едут, за копейки готовы трудиться, а ему, чтобы семью прокормить за те деньги круглосуточно нужно корпеть. Пьет он там от горя, что жена и дочь в проститутки подались. А знаешь, откуда деньги на выпивку получает? От них и получает – жены и дочери. Нам всегда говорили, что только мятежники поднимают бучу на ровном месте, всего-то у них в достатке, просто ленивы крестьяне да рабочие. Больше бы работали, больше бы и зарабатывали. Не спорю, может оно и так. Пример другой семьи известен. Там трое мальчат, вместе с отцом на фабрике одного промышленника трудятся. К детям помягче относятся – всего по десять часов работать заставляют, отцу сложнее – пятнадцать, а в иной день и по шестнадцать часов не покладая рук крутится. Видел тех детишек. Глаза такие же мертвые, как у малолетней проститутки. Не таким я был в детстве, Ольга, не таким.

– Все это ужасно, но Кирилл, этим людям постоянно помогают, мы сами регулярно жертвуем нуждающимся.

– А знаешь, как относятся люди, даже самые угнетаемые, на вроде упомянутого мною отца малолетней проститутки, к грязушам? У меня на глазах рабочие забили троих до смерти. Догадаешься за что? За то, что показались у трактира в дневное время. Их заставляют копать шахты, спасать рабочих из завалов, но ходить по трущобам в дневное время не позволяют – они, видите ли, оскорбляют своим жалким и уродливым видом людей, высшую расу. Я посетил район, населенный ими. Поговорил с одним из грязуш. Он хоть изъясняется и с трудом, но рассказать, как им живется, сумел. Комнатка пять на пять метров – внутри десяток грязушей. Они хоть и низенькие, худенькие да всё равно тесно. Вспышки эпидемий регулярны, у них в шерсти заводятся блохи, которые разносят заразу по всем трущобам, страдать начинают и люди, а винят во всем грязушей. «Позвились би ви вси», – передал мне слова одного человека представитель этого народца, с которым я беседовал. Он еще уточнил: человек этот хороший, никогда их не бьет, другие гораздо хуже. Особенно дети – бывает, развлечения ради забирают у матери весь выводок грязушей и бросают в речку. Крохи своими широкими лапками воду под себя загребают, барахтаются, а все бестолку – камнем уходят под воду. А ребятня смотрит на это и от смеха животики надрывает. И всё бы хорошо, да в сторонке мать-грязуша стоит да тихонько поскуливает, оплакивая своих без вины убиённых детишек.