Текст книги "Ровный ветер (сборник)"

Автор книги: Алексей Цветков

«или тот кому сперва писала…»

 
или тот кому сперва писала
в сумерки пленительный ходок
быстрая под липами присяга
стиснутого сердца холодок
 
 
все равно не тот с которым годы
крестиком робеет карандаш
или в зеркало с укором кто ты
что билет другому не отдашь
 
 
крестиком и есть на память вышит
защемило ниточку беда
не печалься кто-нибудь напишет
даже лучше правду чем была
 
 
потому что правда не похожа
на кривое что произошло
сорок лет не ладилась погода
а пришла расплата ни за что
 
 
суженый заворожит все ту же
к легкому подговорит греху
отовсюду выглядит не хуже
бархат в ртутных шариках вверху
 
 
молча льстить благодарить безустно
признаваться честно и всегда
тишина где исчезать не грустно
раз она роднее чем семья
 
 
здесь созвездий во весь мозг разверстка
не печалься дольше и умри
больно ли что сердце без наперстка
все иглой исколото внутри
 

«поскольку спит всего один из нас…»

 
поскольку спит всего один из нас
никто другой не закрывает глаз
 
 
или не он а кто-нибудь она
но это не меняет сути сна
 
 
сюжет же в том что все по одному
мы не живем а кажемся ему
 
 
не мы с тобой а он несет ответ
за каждый возникающий предмет
 
 
и спит не вспять а временем вперед
чтоб не случалось все наоборот
 
 
пусть явь не омрачит ему чела
чтоб завтра солнце встало как вчера
 
 
неутомим в сновидческом труде
я знаю кто и даже видел где
 
 
как древний гнев у времени в груди
живи вполголоса не разбуди
 

«смотри как жизнь придумана хитро…»

 
смотри как жизнь придумана хитро
нас в телевизор видимо поймали
космическое в звездочку нутро
и семьдесят до пенсии в кармане
 
 
вот девушки продеты в сарафан
разнузданной фантазии услуга
но бороздит моря левиафан
устроенный для нашего испуга
 
 
луга любви в распахнутой двери
там соловьи чтоб чувство не дремало
кругом добро и кажется бери
здесь все твое но денег очень мало
 
 
хоть юности диета не указ
на финишной катетер или клизма
так витгенштейн старался но увяз
в песках логического атомизма
 
 
вся полнота протянутых горстей
в зубах травинка в головах березка
тем обольстительнее чем пустей
текущий счет откуда все берется
 
 
промешкаешь и в экстерьере брешь
а дальше тело завтраку не радо
и говоришь приказчику отрежь
на семьдесят а в долг уже не надо
 

«где город огромен вокруг…»

 
где город огромен вокруг
найти в получасе отсюда
каких-нибудь быстрых подруг
друзей для пустого досуга
 
 
витрины жратвы и тряпья
гостиничный номер наутро
тогда и беда не твоя
а в книге читаешь как будто
 
 
но купол на шпилях багров
внутри где костяк настоящий
упрятан под кожный покров
по шву кровеносно саднящий
 
 
придется бояться вдвоем
в гостиничной клетке на пятом
за город огромный в твоем
мозгу с постепенным набатом
 
 
с кем попадя лучше дружи
покуда скелет не сломали
с подпорченной жизни ножи
порожнюю кожу слоями
 
 
дубленая доза тепла
и неба натянутый бубен
над теменем где ни тебя
ни города больше не будет
 

ЦЫГАНСКИЕ НАПЕВЫ

 
слепой скрипач у перехода
в очках из черного стекла
пока смеркается природа
пытает музыку всегда
как по мозгам щербатый ноготь
бедой гармонии грозя
за эту технику должно быть
ему и вынули глаза
 
 
но если пламя черных впадин
блестит из мстительных глубин
прицел смычка его понятен
я слишком музыку любил
кругом торговые палатки
еще отнюдь не берег вод
но не укрыться от догадки
куда проложен переход
 
 
он в пиджаке своем грошовом
срезает грифом фонари
всю кожу щупая ожогом
сжимая жизнь мою внутри
когда слабей и ниже ростом
навстречу участи возник
с пустой толпой перед помостом
где нищий музыку казнит
 

РОМАНС

 
когда прижмет апрель и все свои березы
найдет наперечет в больничной наготе
зачем они дрожат как облако белесы
наворожив весны а мы уже нигде
 
 
венчать повадится и уточнять своя ли
судьба сподобила да сослепу окно
крестом на пустоту где мы тогда стояли
наверное не мы но месту все равно
 
 
описка сетовать что обнимались мало
китайский отсвистал в осоке соловей
сквозь прорезь в воздухе там след от талисмана
где систола росла с диастолой своей
 
 
апрель себе варяг и всей весне никто мы
щелчком последний взгляд погаснет из окна
рассветы нипочем раз дни уже фантомы
березе все равно что дерево она
 
 
из многоствольных рощ где жизнь уже не метод
однажды обнажить до самых жил и в путь
ах не ищи меня ни в прошлый раз ни в этот
прощай всегда и больше никогда не будь
 

«мгновенно вернулся но вдруг никого не узнал…»

 
мгновенно вернулся но вдруг никого не узнал
не люди никто а со стен типовые портреты
чьи черные вещи растерянно жмутся к узлам
пространства в которое годы премудро продеты
 
 
внезапно не стало и так продолжается быть
сидят безымянно где блюдо съедают совместно
кто быстро доест наконец принимается пить
но взгляд одинаково пуст а в душе неизвестно
 
 
ведь это же кто среди всех деревянно стою
над кашей впригиб чтобы глубже полощется хобот
и кажется движется время подобно слону
животное тоже под встречный невидимый топот
 
 
которым в дорогу неловких вещей не собрать
на ощупь целы да с собой никуда не годятся
все в свернутой лимфе пространство куда умирать
не только что страшно но даже боишься бояться
 
 
но в рыжее зеркало в зыбь с побережья борща
офелией сливочной бряк в соблюдение часа
кончины тем временем тихо едим сообща
как будто и не был зачем же вообще отлучался
 
 
сатурнов круги озирая и разных венер
оскалиться зевом беззубо где месть не опасна
всем воплем тому возражая который велел
чье слово напалмом во рту но и ярость напрасна
 

«зря изумрудна трава и воздух янтарен…»

 
зря изумрудна трава и воздух янтарен
нет никому не буду впредь благодарен
коротко счастье но раз достается даром
медленно через пески с тюками тугими
будет и нам во дворе караван с товаром
станем до зорь пировать со всеми другими
 
 
полно впадать в младенчество или древность
нет никого кто дарил бы в обмен на верность
и без того по жабры в каждом богатства
жертвенник в фортку теперь существуем сами
жить на вершине и никому не сдаваться
радость взаимна за это и выпьем с вами
 
 
встарь громыхали в горах грешили красиво
может быть им до свиданья но не спасибо
лучше спасибо шмелям на цветущей липе
новорожденным скворцам на скрипучем вязе
лучше улыбка в раскопе на глиняном лике
тост черепком по чернофигурной вазе
 
 
здесь на заре во дворе шевелятся люди
плачет бубенчик на головном верблюде
скоро наверно и нам отбывать куда-то
с севера ветер ударами в стекла люто
черное облако над головой кудлато
но и за это ни слова хулы кому-то
 

«черный ночной из баллона с шипением газ…»

 
черный ночной из баллона с шипением газ
чтобы о свет каменистый не стаптывать глаз
 
 
неописуемо словом какие пришли
посохи в сторону наземь пустые мешки
 
 
лозунг напутственный вязью попробуй прочти
если в мозолях изрезаны блеском зрачки
 
 
те ли тела из кого теперь вынуты мы
мнут в кулаках аварийные тюбики тьмы
 
 
в синапсах совесть гнездится не дольше тепла
встань и ходи что осталось нигде от тебя
 

«не поднимая к звездам головы…»

 
не поднимая к звездам головы
обугленной напрасно их светили
последними словами говори
с окрестными предметами слепыми
возьми любой и ласково погладь
снаружи прост но весь внутри прекрасен
и обречен чего не мог понять
ни кант внимательный ни бодрый рассел
в час расставанья в ночь последних встреч
слипаясь кровеносными слоями
нам возникают зрение и речь
откуда никогда не предстояли
 
 
мы шустро обустраивали встарь
весь интерфейс пейзаж или погода
но вещи в нем не грубый инвентарь
а честные товарищи похода
врожденной неподвижностью смешны
теперь в руинах гонор или гордость
их не пускают там куда пришли
так пусть наш взгляд наследуют и голос
когда уйдем останьтесь нам верны
хотя и тоже в ночь на полушаге
дожди и лужи пни и валуны
мы всех усыновили малышами
последний голос взвейся и звени
где даже если свету смерть готова
увечные тетраэдры земли
восславят вечный эталон платона
 

МОРЕ

 
в дни юношества девушка-матрос
дала однажды в шлюпке под брезентом
потом на суше все-таки подрос
и нескольким еще предстал презентом
бессмысленно перечислять себя
подбитый бег животного дневного
так правильно что море есть всегда
так хорошо что берегов немного
минует верхнее теченье лет
вернемся все других раскладов нет
 
 
чуть времени отчаливали в крым
на пляже в жабрах доживает кто-то
ведущий род от серебристых рыб
сплошь трилобиты на семейных фото
она была русалка или с ней
чужие прежде совершили подлость
будь проклят дарвина древесный змей
подбивший глупых нас на земноводность
на каторгу вдоль пригородных рек
и очередь в крыму на чебурек
 
 
теперь поведай быстрой тишине
как сбился с курса не меняя галса
как весь в ее налипшей чешуе
под теплоходным душем чертыхался
кто предал все но трудно шел с горы
куда пешком предсмертная колонна
на прежний жертвенник принес дары
как одиссей и войско ксенофона
снесет быки мостов бетон плотин
неверные вернемся как один
 
 
по диафрагму в медленной воде
пока тысячелетие отлива
меняет эти органы на те
приспособляя ласты терпеливо
скорей диаспора ступай к себе
гипотенуза подмывает катет
устанет долгий голубь в синеве
просить посадки но земли не хватит
где проложила вечная вода
обратный курс к той девушке тогда
 

«сообщат вначале устно…»

 
сообщат вначале устно
а потом придет письмо
и недолго будет грустно
а потом пройдет само
 
 
в сердце каждого живого
вшит защитный аппарат
превращает в шелест слово
если правду говорят
 
 
впереди тверда плотина
для которой мы река
если правда не противна
значит ложь наверняка
 
 
вышел в сумрак с сигаретой
на запястье тускл жетон
жизнь как в бане перегретой
из последней кожи вон
 
 
весть приносит против ветра
буквы глупые внутри
не бери у них конверта
хоть на дату не смотри
 
 
столько страшного бывает
что наверное к утру
только зорька запылает
заболею и уйду
 
 
вниз где свет с водой сливается
к отвязанным плотам
ложь и заживо сбывается
а правда только там
 

САД

 
вот гуляю степенно себе в саду
ковыряю у гипсовой нимфы в заду
подпираю где куст в беде
как понять в раю я или в аду
если надписи нет нигде
 
 
в том что умер особых сомнений нет
то ли месяц назад то ли пару лет
здесь хронометр умолк в груди
захочу стишки запишу в тетрадь
или даже на арфе дерзну сыграть
вон в гостиной стоит гляди
 
 
а у гипсовой нимфы в глазах роса
у нее не то чтобы есть глаза
два бельма как у них у всех
но лицо точнее день ото дня
и когда врасплох глядит на меня
словно мелкий глотает смех
 
 
почему я с ней один на один
вертограду праздному господин
а других не сыскать с огнем
то ли добрых дел комплект невелик
то ли мельком грехи как в облаке блик
каждый ноль и память о нем
 
 
вот цветы но ни птиц кругом ни стрекоз
только блеск запомнил и в бездну сброс
словно в устье прямой кишки
безысходный в восьмерку свернуть момент
то на арфе быстрый дивертисмент
то в саду то снова стишки
 
 
я на нимфу в упор на меня она
проступает кристаллами явь из сна
пробирает рентген цветы
только вспять отсюда струится свет
видно ад не другие которых нет
настоящий ад это ты
 

«скончаться скажем в чине капитана…»

Устроиться на автобазу…

С. Гандлевский

 
скончаться скажем в чине капитана
зачем скончаться можно просто жить
быть менеджером среднего звена
помощником замзава по пиару
лауреатом премии дебют
поэтом премии поэт ловцом
простых монет в фонтанах госбюджета
 
 
и вот когда но это оговорка
когда не наступает никогда
а никогда становится работой
по графику с еженедельной явкой
на офисный брэйнсторминг на утечку
мозгов
 
 
так можно жить почти везде
дремать себе в гробу без угрызений
в погонах с небольшой кассиопеей
за вычетом одной сидеть в гостях
у нового замзава доставать
одним ужасно дельным предложеньем
весь персонал но молча про себя
 
 
так тщательно что временами бред
отдать весь ланч бездомному коту
проверить небо разве это звезды
однажды все же вырваться на марш
каких-нибудь таких же несогласных
пусть даже не согласных ни на что
дрожать под алебардами омона
 
 
и больше никогда не умереть
 

ПЯТЫЙ АКТ

С. Гандлевскому

 
сперва сюжет рождается из тьмы
струится речь в шатре притихшем нашем
на сцене свет там небольшие мы
роняем реплики руками машем
дурак в гробу но впереди река
где мужики цедили девку бреднем
мы нездоровы вроде бы слегка
мы сбиты с толку в действии последнем
внутри главврач простерся пауком
кто пациент тому весь мир больница
он призрака родителя боится
и на укол к сестренке прямиком
не рад ли ты ее фигурке юркой
с груженой галоперидолом фуркой
 
 
всегда в сознании к финалу сбой
из фабулы долой тогда свобода
так сложно персонажу быть собой
он выдумка а текст без перевода
вот опрометью зрители ко мне
между собой как все менты похожи
родитель корчится в ночном окне
то ухнет филином то строит рожи
потом фармацевтический покой
сомнамбул напряженные спирали
что за театр помилуйте такой
где отроду дверей не отпирали
вот буйный бог в издерганной узде
вот девкин труп с кувшинкой кое-где
 
 
тогда побег другой надежды нет
мы сами простыни крутить не промах
скорей спасатели с других планет
снимайте стражу на аэродромах
реви мотор мы улетим туда
где станем петь и толковать о многом
а кто записан в пьесе датским догом
тому и есть вся дания тюрьма
пора сквозь бархат звездного чертога
на пиршество всем чувствам и очам
 
 
есть многое на свете друг серега
что и не снилось нашим главврачам
 

ФИЛОСОФИЗМ

 
все что неправда ложь
что не рука то нога
все идешь себе и идешь
не поднять под подошвой грош
не дорога а каторга
 
 
если мир сотворить вдруг
не который здесь а другой
там бы лучше побольше рук
а в обратный впредь ни ногой
пыльче девок стал бы ласкать
или в зубы врагу раз пять
 
 
нынче кончен поход почти
отпылали в огне года
изолгались так что идти
все равно дальше некуда
 

ЯПОНСКАЯ ЭЛЕГИЯ

 
яблоневый тайфун
медленный шторм черешен
сходство с тобой легко
только лицо сотру
близко не подходи
здесь человек повешен
с кем собирала встарь
падалицы в саду
 
 
вынесу сямисэн
сяду на свой татами
лотосом и спою
как наша ночь темна
яблони шелестят
ласковыми цветами
в городе где никто
так не любил тебя
 
 
кто там висит в саду
черным по небу вышит
глухо кричит сова
тихо шуршит ниссан
будущее прощай
прошлого не опишет
нам ни поэт басё
ниже акунин-сан
 
 
ты подарила мне
вырезав из нефрита
сердце свое как вещь
случай сочтя судьбой
лучше сотру лицо
вот и мое небрито
камень гудит в груди
словно цудзуми бой
 
 
висельник быстр как сон
вот доплясалась сука
лучше б того кто был
помнила вдалеке
сломанный сямисэн
не издает ни звука
яблоневый цветок
скомканный в кулаке
 

РЕКВИЕМ ПОПЕРЕК

 
снова толпой алфавитно под голым небом
в списке откуда нужное вычеркнуть мелом
в сдвинутом спектре краски сурьма и кадмий
если нам лето позволят то зван не каждый
чутко над черной сиренью звенит пчела
кто-то умер вчера
 
 
кто-нибудь где-нибудь издалека не жалко
нет ему там ни лафета ни катафалка
под хасавъюртом в лесу каменистом хмуром
в поле где реют стервятники над дарфуром
под занесенной с мачете слепой рукой
кто-то другой
 
 
если в сочельник цейлон целебес цунами
нам не беда потому что беда не с нами
или статистика спида скелетом с койки
наши ли станут портреты черны от скорби
смерть словно в смете итоговая черта
эта важней чем та
 
 
в сонме дежурных в шеренге грустящих хором
кажешься вороном хриплым крадешься вором
братской соборности конного бюста в нише
ближний с годами все дальше а дальний ближе
после салюта на землю ступать нельзя
кладбище вся земля
 
 
слава полынь и салют ничего не значит
если остался над кем никто не заплачет
стану стенать над тем что другим не надо
над нашпигованным дробью мясом багдада
слабо светил а теперь насовсем погас
кто-то из нас
 

«я жил плашмя я столько лет болел…»

 
я жил плашмя я столько лет болел
морская зыбь на горизонте лентой
лежала тоже и струилась летой
в ней брода бренный глаз не одолел
или другой придуманной рекой
но я вообще не слышал о такой
 
 
мне было мало лет я был больной
тутанхамон в стекле на жестком ложе
там воробьи пищали надо мной
подвижные что поражало тоже
мечтал летать но не умел ходить
носимый сутками из света в тень я
где паука невидимая нить
водила за пределы разуменья
 
 
я там лежал и жил и был дитя
а в черных поперечинах окошка
переплетались ласточки летя
пространство тратила шагая кошка
я так жалел лежачему нельзя
владея хоть послушными глазами
за горизонт переселить глаза
чтоб видели а после показали
 
 
исполнить над собою колдовство
что вмиг на подвиг взрослых поднимало
я ждал тогда я всех любил кого
увидеть мог но видел очень мало
они ведь умерли потом поди
лежат но не имеют формы тела
струится ночь и ласточка в груди
летит но никуда не прилетела
всего что остается на свету
паук и паутина в пустоту
 

ЭВАКУАЦИЯ

 
забыл задумавшись за кем стою
взгляд в сторону и смежные в колонне
слипаются но очередь свою
чернилами читаю на ладони
гудят в затылок задние толпой
годину неурочную ругая
всплеск молнии как будто над тобой
но там не ты там кто-нибудь другая
 
 
откуда здесь мы кто сюда пришли
спросонок пригородными лугами
при каждом только тощие мешки
имущества наощупь и бумаги
часы уже справляются едва
стучи вперед несчастная машинка
вот вновь сполох и словно ты видна
но загодя понятно что ошибка
 
 
построили как скаутских волчат
взгляд никуда равнение на древко
там впереди они уже молчат
а тут пока вполголоса но редко
потом затопчут тление в золе
рассеют облако стреножат ветер
кто разбудил не знаю на заре
зачем ладонь чернилами пометил
 
 
мы скопом все мы многие давно
хрипит равнина выбритая бурей
а при себе нехитрое добро
но третьей молнии тебе не будет
так страшно вчитываться в номера
лица в уме восстановить не в силах
кто напоследок вспомнит про меня
из заспанных вокруг и некрасивых
 

ЛЕС

 
на семи холмах до семи небес
ледяные ливни пронзает лес
до неведомой приговорен весны
насылать на город пустые сны
 
 
в нижнем городе жителей словно блох
даже множатся к той же что лес весне
людям чудится вот существует бог
а в действительности просто лес везде
 
 
снится жителям что живут в домах
провожают мужей выбирают подруг
а в действительности на семи холмах
до семи небес только лес вокруг
 
 
я запасся ветошью и песком
я суровой ниткой сошью мешок
потому что лес с каждым новым сном
придвигается к городу на вершок
 
 
прозорливы без радости мы с тобой
часто пяльца валятся из руки
слышно заполночь дробно по мостовой
росомахи бродят и барсуки
 
 
если треснут над городом семь небес
и с семи холмов облетит туман
потечет в долины наследный лес
прекратится наш городской обман
 
 
сколько жизни внизу не знавали бед
так нам жалко мертвым что бога нет
 

СНЕЖНАЯ К

 
силуэты осень в сепию слегка
липкий блик кинематографа лесного
лето слизывает словно со стекла
пусть зима наносит снова
 
 
раз природа пополам населена
прыгнет грейфер кадры склеивать ребенку
кай ли сеет ледяные семена
герда нервная вдогонку
 
 
он не свидится наивный сея смех
с тем до времени полярным горностаем
чье дыхание в сюжете держит всех
если раньше не растаем
 
 
чебурашку крепче к сердцу не дрожи
охрой с кобальтом наш мыльный шарик вышит
кай возводит ледяные витражи
герда спящая не дышит
 
 
под плащом ее так мирно и светло
звонко стеклышки в ладошках обезьянки
в полушарии где кроме нас никто
с черной оспенной изнанки
 

НОЧЬЮ

 
от села невесела с того ли крылечка
ставни наперекос по двору куры востры
скок-поскок только смерклось старичок-калечка
стук-постук кривой клюкой о пустые версты
узелок приторочил в узелке заначка
гнать взашей стыдный страх исчезни луна в туче
а за ним опрометью малая собачка
хоть неказист человек а свой с ним-то лучше
вот идет калечка лугом семенит бором
ягоду ли берет гриб ни гроша не давши
в пуще лешие в крик русалки в пруду хором
чуть хлебнет из горлышка и шасть себе дальше
чу не мент ли из-за бугра шагами тяжко
послушно лезет в узел где печать на ксиве
справка из диспансера нужная бумажка
ан нет является ему сам господь в силе
стой говорит калечка ничего не бойся
глаза огнем палят борода снег на брюхе
говорит зычно но голоса нету вовсе
понятно без голоса просто слова в слухе
вот говорит господь лес поляна вот речка
в лесу лоси сохаты на лугах покосы
счастлив ли ты на такой дороге калечка
или еще что-нибудь сочинить для пользы
старичок в ответ а что кому еще нужно
тут говорит чуть вбок уйма грибов и ягод
когда не подеремся живем даже дружно
люди как проспятся довольны ну и я вот
и доволен что бог а не мент участковый
и уже идти дальше погоняет ногу
только вдруг внизу трава шелестит по новой
и собачка изо всех сил говорит богу
сделай просит господи и для меня тоже
чтоб и я собачка была на свете рада
сотвори другой мир а не нынешний боже
пусть жизнь в нем окажется не беда а правда
нет говорит бог не для тебя творил время
не для тебя пространство небо с легким паром
тебе говорит бог собачка волчье семя
ни дам ни отниму живи как жила даром
 
 
и пошел себе не страшный но шибко гордый
вот выпадает роса скоро овсы в колос
калечка с заначки ослаб весь лежит мертвый
собачка сидит рядом и воет и воет в голос
 

«ну тогда d’accord и вполне sehr gut…»

 
ну тогда d’accord и вполне sehr gut
из пробирки кровью разжавши жгут
подмахну договор с рогатым
поглумился над образом и вперед
я вообще не из тех кто у бедных берет
и как ты отдает богатым
 
 
если зло свобода я ратник зла
с тирсом черного лобызал козла
смерть и слава на выбор людям
уговор кто испуган тех и спасай
чудных зайчиков с речки старик мазай
а меня спасибо не будем
 
 
я на двадцать лет закопал талант
а в твоем зверинце любому бант
вся в лучах надо лбом бейсболка
но которому арфа не с той руки
сладко вспомнят зайчики как круги
разошлись по воде от волка