Текст книги "Стеклодув"

Автор книги: Алексей Биргер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Но все это будет позже. А тогда, я отправился к Ирке на день рождения с тяжелым шаром в ранце. Мне пришлось положить шар в ранец, во-первых, потому что, он оказался тяжелее, чем я предполагал. Ну, понятно, одно дело – на несколько секунд приподнять его в руках или перенести на метр-два с одного рабочего стола на другой, и совсем другое – тащить несколько сот метров. Поэтому, конечно, надо было нести его на спине, а не в руках, иначе к концу пути я бы совсем выдохся, а когда руки затекают от тяжести, недолго и выронить подарок. А во-вторых – потому, что все пространство ранца, с его жесткими стенками и крепким каркасом я заполнил мягкой ветошью, окутав ею шар, чтобы в дороге он был в полной безопасности. Хотя и недолгая выходила дорога, но мало ли что могло случиться. Достаточно один раз споткнуться, и...

Я еще сам не понимал, какой чудесный шар мне удалось сделать. В последующие годы возникали ситуации, когда он мог разбиться вдребезги не раз и не два, но оказался будто заколдованным. Ничто его не брало, не то, что трещинки, а даже щербинки на его поверхности не появилось.

Впрочем, я забегаю вперед. О том, что было дальше, я поведаю в нужный срок. А пока я просто отправляюсь на День рождения.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ПРЕДСМЕРТНАЯ ИСПОВЕДЬ

Чем хорошо стекло? Тем, что практически не надо искать материал для работы, он есть повсюду. Сколько битого стекла можно насобирать, если нужда приспичит! И марганцовка, и медь, и свинец, и многие красители – все легко добываемо. Да и если вздумаешь выплавлять стекло сам – все составляющие, как говорится, в земле найдешь, в земле или под рукой. К тому времени я настолько разбирался в химии, что давно иссякшие в наборе «Юный химик» препараты научился находить сам, пользоваться теми веществами, что всегда под рукой. А что до колбочек, реторт и стеклянных трубочек, которые, естественно, постоянно бились, то я и сам мог их выдуть взамен утраченных. Короче, я, по большому счету, ни от кого не зависел, и это чувство независимости было мне приятно.

Но порой я все-таки обращался за помощью, когда были нужны особо чистые вещества или когда добывать эти вещества самому было слишком много мороки. Помочь мне всегда был готов Иркин отец. Он встречал меня радостно и дружелюбно, когда бы я ни заглянул, а препараты у него имелись любые, в изобилии, даже в те годы всеобщей нехватки самых простых вещей. Еще бы, ведь как раз его особый цех, выпускавший самые ценные и необычные виды стекла, занимался еще и производством тех внепоточных уникальных изделий, которые шли и в валютные магазины, и в Кремль. Когда по телевизору показывали вручение подарков важным зарубежным делегациям, там мелькали и работы, сделанные под началом Иркиного отца. Мне запомнился кувшин в виде жар-птицы, мимолетной радугой порхнувший в руки какому-то экзотическому президенту. Кроме того, они делали и пуленепробиваемые стекла для "членовозов" (интересно, продолжают ли так называть в России правительственные машины?), и совсем уникальное стекло, необходимое в космической и военной промышленности. Понятно, что даже в самые дурные времена его работа оплачивалась щедро. Отсюда были и японский телевизор с видеомагнитофоном, и многое другое. По-моему, Иркин отец оказался из тех, кто стал жить даже лучше, чем раньше, потому что теперь он мог принимать частные заказы, – ведь система, когда при любых деньгах тебе что-то было недоступно без "товарных" или "продуктовых" карточек, уходила в прошлое. Есть деньги – покупай все, что хочешь.

При этом Иркин отец оставался таким же скромным, немного молчаливым и непосредственным в общении, как и прежде. Меня он всегда приветствовал. Я думал потому, что рад был помочь мне после смерти отца, но в разговоре с Иркой понял, что не только поэтому. Конечно, на него повлияли слова умирающего Дормидонтова.

Надо сказать, я часто припоминал тот фильм, который мы смотрели вместе с Иркой, и тот день вообще. Чем больше я думал, тем больше укреплялся в мысли, что тайная сила, управляющая моей жизнью, существует. Такая сила, которая для меня многое может сделать, если я не нарушу условий, на которых она взялась мне помогать. Думать об этом было и страшно, и приятно. Страшно – потому что я понимал, какая она, эта сила, и во что может вылиться ее покровительство. И приятно – потому что при этом тайном вмешательстве, хоть и адском, жизнь обретала цельность и порядок, все ее события выстраивались в четкую логически последовательную структуру, переставали быть цепью нелепых и ни к чему не обязывающих случайностей. Да, наверное, легче было признать пусть самый зловещий порядок, которому ты не безразличен, чем представлять себя щепкой, затерявшейся в морских волнах, на которую всем наплевать и которая сгинет так же бесцельно и одиноко, как и появилась на свет.

Пожалуй, приблизительно так я мог бы объяснить тогда свои мысли и переживания в то время.

Новому настрою моих мыслей, моей крепнущей вере в то, что где-то там, за моей спиной, надо мной распахнулась пара черных крыл, способствовали и все новые "мистические триллеры", которые мы с Иркой смотрели втайне от ее родителей. Названия одних я забыл, другие помню до сих пор. Среди них и "Омен", и "Полтергейст-1", и, конечно, "Изгоняющий дьявола", но все они убеждали, что за пределами видимых и обычных человеческих жизней всегда протекает иная жизнь и есть люди, становящиеся как бы мостиком между мирами, когда их выбирает добрая или злая воля.

И чем больше я об этом размышлял, тем больше мне хотелось воплотить в материале задуманную мной пару автомобилей и тем тщательней я готовился к этому воплощению.

В тот день я отправился к Иркиному отцу, чтобы попросить у него соляной, а также серной кислоты – обе были необходимые мне для работы. Конечно, эти опасные химикалии я мог бы достать и где-нибудь еще, но, думалось мне, проще всего было пойти самым прямым путем. Иркин отец мне не откажет, он знает, что без дела я ничего не попрошу и что в работе я всегда очень осторожен.

Кроме того, у меня была и вторая, задняя мысль. Я не сомневался: Ирка не договорила мне чего-то, сказанного обо мне ее дедом. Пытать ее на эту тему я давно перестал – было ясно, что она не "расколется". Но, может, ее отец что-то мне поведает, если я умело поведу разговор?

За воротами, на служебной стоянке, я увидел рядом с "жигуленком" Иркиного отца еще одну машину. Сердце у меня екнуло: это была черная иномарка довольно элегантных очертаний. Неужели мой автомобиль? Но достаточно было взглянуть еще разок, чтобы понять: я ошибся. Смотрелся автомобиль вполне хорошо, однако все его формы были расхожими, ординарными, не выходили за пределы чего-то необычного. Да и целый ряд мелких примет слегка сбитые боковое зеркальце и ручка задней двери, облезшие либо отколовшиеся кусочки краски под багажником, брызги грязи свидетельствовали об обратном. Была поздняя осень, и обычная машина не могла не подхватить грязь, колеся по нашим дорогам. А я твердо знал: тот автомобиль всегда находится в идеальном состоянии, на нем не могло быть ни сошедшей краски, ни малейшего искривления самой мелкой детали, ни царапины вокруг дверных замков. Даже по самой грязной проселочной дорогой он пролетел бы птицей, к нему не пристало бы ни пятнышка грязи.

Словом, передо мной был вполне обычный земной автомобиль, хотя и очень дорогой.

Успокоившись... Да, успокоившись: пусть я убеждал себя, что неоткуда взяться страху, кроме как из моих собственных фантазий, но я все равно испугался. Итак, успокоившись, я поднялся по боковой лестнице мимо основных помещений экспериментального производства к кабинету Иркиного отца. Дверь была приоткрыта, и я уже хотел зайти, как вдруг услышал голоса.

– Так ты не понял? Объясняем: двадцать процентов от оборота будешь списывать на нас, а если кто еще подъедет, скажешь, что ты под нами.

– Похоже, вы не поняли, на что замахнулись, – отвечал Иркин отец. – Я отчитываюсь непосредственно перед Москвой, в нашей продукции заинтересованы и военные, и спецслужбы. Вы себе представляете, что будет, если я позвоню в Москву?

– Москва далеко, а мы близко, – сказал другой голос. – А твоя семья еще ближе. Хочешь дочку с отрезанной головой найти? Или чтоб жене твоей...

– Можешь и в местную милицию позвонить, – хмыкнул первый голос. Милиция и пальцем не шевельнет, а мы о твоем звонке сразу узнаем. Только фига с два мы будем тогда разговаривать по-доброму. И еще намотай на ус: с нами тебе и Москва будет не указ. Может, мы по поручению Москвы действуем, и там все согласовано...

Я не стал слушать дальше. Смертельно напуганный, я сбежал по лестнице и выскочил во двор. Разговоры о том, что бандиты прибирают к рукам все мало-мальски ценное в городе, я слышал давно, но лично столкнулся с этим впервые. Разумеется, такое золотое дно, каким было экспериментальное производство, бандюги пропустить не могли. И что будет с Иркиным отцом, если он согласится? А если не согласится? Я слышал достаточно и был уже вполне взрослым, чтобы понимать: его все равно убьют, либо когда бандиты решат, что он им больше не нужен, либо когда исчезновениями крупных сумм заинтересуется следствие, и бандиты решат избавиться ото всех, кто на допросах может на них указать.

Я почувствовал, как от боли, ярости и чувства бессилия у меня сжимаются кулаки. Если бы я мог что-то сделать! Как я ненавидел бандитов в этот момент! Я с яростью поглядел на их машину, и вдруг.

Мне показалось, будто возле переднего колеса что-то сверкнуло, пошевелясь, как живое. Приглядевшись, я увидел, что это довольно крупный осколок стекла. Нет, конечно, он не шевелился – это солнечный луч, на миг пробившийся из-за облаков и скользнувший по нему, создал иллюзию движения. Или... или он все-таки полз к колесу, послушный моей воле? Еще крепче сжав кулаки, я прошептал:

– Ползи... ползи... впейся им в колесо...

Я себя не помнил, мне хотелось только одного: расправиться с этими гадами! Я внушал себе, что вижу, как осколок ползет, будто вышколенный мной свирепый волкодав, готовый растерзать мир по одному знаку своего обожаемого хозяина.

Двое бандюг – крепких молодых ребят в модных в то время фирменных спортивных костюмах – вышли, сели в машину и уехали, не заметив меня. Я поглядел туда, где минуту назад блеснул осколок. Его не было.

У меня подкосились ноги, я буквально сполз по стене, к которой прислонялся, и опустился на корточки. Воображаемое общение со стеклом отняло все мои силы, я буквально превратился в выжатый лимон, в мышцах и в голове сплошная пустота.

Не знаю, сколько я так просидел в полном бессилии, когда откуда-то издалека до меня донеслись скрежет, металлический визг и звон, а потом крики... Криков было все больше, они распространялись, как волны от брошенного в воду камня.

И откуда только ко мне вернулась бодрость? Я вскочил и побежал туда, откуда доносились крики.

Через два поворота, на третьем, я увидел все увеличивающуюся толпу людей. Меня схватил за плечо старый стеклодув, друг отца.

– Не ходи туда! Зрелище там – не для детских глаз!

– А что случилось? – спросил я.

– Да двое бандюг местных разбились. Милиция уже подъехала, говорит, осколок стекла воткнулся им в шину так, что баллон разорвало прямо на повороте, их и занесло. Диву даются, как они могли этот осколок подцепить... Такое же раз на миллион бывает. Да и не это главное.

– А что? – спросил я.

– Понимаешь, когда они в фонарный столб врезались, у них от удара разлетелось лобовое стекло. Да так, что одному из них голову отрезало, как бритвой, а второму осколок воткнулся точнехонько в висок. Словом, беги отсюда. Не стоит тебе такое видеть.

Я пошел прочь, ошарашенный. Меня пошатывало, и я еле добрался до кабинета Иркиного отца.

– В чем дело? – встревоженно спросил он, увидев меня. – На тебе лица нет!

– Я к вам шел, а там... Там двое местных бандюг попали в дорожную аварию. Оба – насмерть, – проговорил я.

Иркин отец привстал из-за стола.

– Двое местных бандюг, говоришь? Как они выглядели?

– Нормально, в таких костюмах спортивных. На черной хорошей машине. Жуткое зрелище!

– Да-а... – протянул он после паузы. -Представляю себе! – его кулаки несколько раз сжались и разжались. Он подошел к окну и, стоя ко мне спиной, глубоко вдохнул, потом, с облегчением выдохнув, повернулся в мою сторону. Так что тебе было надо?

– Я хотел попросить у вас немного кислоты серной и соляной.

– Для мусселинового стекла?

– Не только. Еще – для золотого рубина.

"Золотым рубином" называется красное стекло очень красивого оттенка. Этот благородный рубиновый цвет получается, когда в стеклянную массу добавляют золото, разведенное в "царской водке", то есть в смеси серной и соляной кислот. Мне казалось, что задние сигнальные фары моих автомобилей получатся так лучше всего. Кроме того, у меня были насчет золотого рубина и другие задумки.

– Гм, – пробурчал он. – А золото у тебя есть?

– Нету. Но я достану.

– Не надо доставать. – Иркин отец отпер сейф. – Вот, держи! – Он протянул мне маленькую золотую пластинку. – Этого тебе надолго хватит. Ты знаешь, что у золота очень сильный окрашивающий эффект и брать его надо не больше четырех сотых процента от массы стекла? Иначе все пойдет наперекосяк.

– Да, конечно, я это знаю.

Он кивнул.

– Еще бы ты не знал! Это я так спросил, на всякий случай. Ладно, пойдем в лабораторию, я распоряжусь, чтобы тебе выделили и серной, и соляной кислоты.

Мы прошли в цех, он отдал распоряжения и оставил меня, сказав, что у него есть срочные дела.

Я опять поднялся к нему с плотно закупоренными склянками серной и соляной кислоты – по одной в левом и правом карманах куртки. Поднялся просто для того, чтобы поблагодарить и попрощаться, не зашел, потому что услышал, как он разговаривает по телефону.

– Да, товарищ полковник, да, – говорил он. – Сегодня, можно сказать, сам Бог спас. Но ведь это может повториться. Да, конечно, я сам прошу об этом позаботиться. Чтобы больше никогда ничего подобного... Да. Да. Это будет сделка, выгодная всем.

Я тихо удалился, поняв: теперь Иркин отец решит все проблемы, обратившись за "крышей", как это стало называться, в официальные органы, в какие-то спецслужбы – и, скорее всего, ему не захочется, чтобы кто-то об этом знал.

Ирке я ничего не рассказал ни о бандитском "наезде", ни о том, как отцу угрожали смертью дочери. Зачем было пугать ее лишний раз?

Меня больше мучил другой вопрос: случайно ли произошла катастрофа с бандитами или сработала та сверхъестественная сила, которая готова в любой момент прийти мне на помощь, пока я буду соответствовать каким-то ее требованиям? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно было убедиться, и, желательно, не один раз, что между мной и стеклом и впрямь существует магическая связь.

И чем определялась эта связь? Моим даром, который – я в это твердо верил – сделает меня лучшим мастером в мире? Или чем-то другим?

Я опять стал думать, что эта связь проявится, когда я сделаю свои два автомобиля. Произойдет что-то такое, благодаря чему я получу доказательства.

И я получил эти доказательства. Но какой ценой!

Я уже говорил, что мама после смерти отца стала быстро хиреть и слабеть. Ей все труднее стало ездить в Москву, чтобы торговать моими поделками. А сам я ездить в Москву не мог. Во-первых, потому что к совсем юному пацану, торгующему на рынке, и отношение было иное, чем к женщине в возрасте. Во-вторых, я не мог себе позволить тратить два или три дня в неделю на сбыт своих изделий – тогда я не успевал бы их делать. Были и "в-третьих", и "в-четвертых".

Я был в Москве раза два, когда еще отец был жив, и мои впечатления о столице оставались чисто детскими. Но Москву столько показывали по телевизору, что, казалось, бываешь в ней почти каждый день, и меня совсем туда не тянуло.

Впрочем, иногда я задумывался о том, что, живи я в Москве, моя клиентура стала бы намного шире. Но дальше этих смутных мыслей дело не шло.

Зима подходила к концу, когда я наконец взялся за автомобили. К тому моменту у меня были готовы две октавы моих музыкальных блюдечек. Первую октаву я сделал золотым рубином, вторую – зеленой с добавкой окиси хрома. Октавы отличались по цвету, и блюдечки одной октавы никак нельзя было спутать с блюдечками другой. Кроме того, добавки различных металлов дали большую густоту и прочность звука, а главное – обеспечили разную его высоту. Сверяя свойства металлов и их удельный вес по таблице Менделеева, просчитывая различные возможности, которые может дать добавка того или иного металла, я укреплялся в мысли, что стекло для одной из самых низких октав следовало бы сделать с добавкой окиси урана (натриевой соли урана, которую обычно при этом берут) – тогда не только вид этой октавы получился бы благородного желтого цвета, причем можно было бы добиться и зеленых отливов изнутри, мерцающих и даже светящихся в темноте, но и ее глубокий низкий звук держался бы в ней основательнее. Однако где взять уран, я не знал. Вряд ли Иркин отец поделился бы им со мной с такой же легкостью, как золотом. Я даже не знал, наверняка есть ли в их лаборатории урановые соли, но подозревал, что должны быть.

Поэтому я пока что экспериментировал с серебром, подбирая такое его количество, которое давало бы густой и ровный оранжевый цвет.

Надо еще сказать, чтобы не забыть, что я нашел довольно оригинальную форму для блюдечек: в виде округлых отпечатков доисторических рыб в морском дне, слегка прикрытых тонкими водорослями. Получилось очень красиво: рисунок смотрелся почти кружевным и при этом графически четким.

Повеяло первой оттепелью, когда я взялся за автомобили. Взялся, до мельчайших деталей зная, какими они будут и как мне добиться того или иного эффекта.

Мама уехала ночным поездом с пятницы на субботу, чтобы рано утром уже торговать, с субботы на воскресенье переночевать у подруги, в воскресенье торговать до самого вечера и, сев на поздний воскресный поезд, в понедельник утром выйти на работу, где она все так же раскрашивала елочные игрушки. Я несколько раз просил ее бросить работу, но она, во-первых, считала, что ее дополнительный заработок нам не помешает, а во-вторых, хотела выработать полный стаж до пенсии, иначе она получилась бы минимальной.

Проводив маму до поезда, я помог ей загрузить сумки с аккуратно упакованными стеклянными изделиями и, вернувшись домой, сразу встал за печь. Спать мне не хотелось, хотелось побыстрее взяться за дело.

К утру у меня были готовы основы обоих автомобилей. Только тогда я сделал перерыв, открыл банку консервированных сосисок, разогрел их, позавтракал и улегся ненадолго вздремнуть.

Я проспал часа три, до полудня, и встал на удивление свежим и бодрым. Выпив чаю – больше мне ничего не хотелось – я опять взялся за работу. Когда часа в четыре меня навестила Ирка (по субботам она часто забегала ко мне), я уже показал ей две почти готовые салатницы, белую и черную. Белая была близка к французскому опалу, но мне удалось добиться большей прозрачности, чем обычно дает этот сорт стекла, и главное – как бы свечения изнутри. Для черной я применил особую технику, которая, наверное, была моим собственным изобретением (оговариваюсь "наверное", так как совсем не исключено, что до меня эту технику уже изобретали. В нашем ремесле всегда есть вероятность, что некогда какой-то мастер уже набрел на то же , что делаешь ты, и себя никак нельзя считать первооткрывателем). Нечто похожее по эффекту мне встречалось в работах братьев Даум и Макса фон Шпауна. Они использовали почти однотонные темные цвета, благородство которых подчеркивалось игрой тончайших прозрачных переливов и абсолютной строгостью травления декоративного рисунка, но у меня все это было несколько иначе. У меня все радужные переливы будто тонули в бездонном мраке, однако при этом их игра сохранялась, сам мрак становился прозрачным и возникал легкий намек на серебристую пелену, будто мрак этот дышал то ли морозом, то ли туманом. Задние фары салатниц-автомобилей пылали двумя рубинами. На белом автомобиле они смотрелись двумя махровыми маками в лацканах белого смокинга, а на черном – глазами черной пантеры, созерцающей багровый закат.

Черный и белый автомобили-близнецы были еще без крышек, многие другие детали предстояло доделать, но уже стало абсолютно ясно, что это будет одна из моих лучших работ.

– Вот, – сказал я Ирке. – Кажется, я их одолел.

– Потрясающе! – тихо проговорила она, обходя автомобили со всех сторон. Она сделала движение, будто хочет взять их в руки, но не взяла, ее пальцы застыли в воздухе. – И вот этот черный автомобиль являлся тебе?

– Да. А белый еще появится. Нам обоим.

– Не сочиняй!

– Я не сочиняю. Я знаю.

Мы провели еще какое-то время, обсуждая, что и как мне стоит доделать. Ирка не просто хорошо знала стекло, она чувствовала его и всегда давала очень толковые советы.

После ее ухода я поработал еще немного, но потом решил оставить всю доводку на следующие дни. Я сделал основу на таком грандиозном рывке, с таким напряжением сил, что в голове все мешалось, руки были как ватные, и я боялся напортить, если потороплюсь завершить обе вещицы.

Уйдя из мастерской, я заставил себя съесть тарелку супа и без сил растянулся на диване в большой комнате. Надо выспаться, думал я, завтра еще предстоит делать уроки, и садиться за них нужно на ясную голову. А перерыв в работе пойдет мне на пользу. Я успокоюсь, еще раз взвешу все свои идеи насчет общего вида автомобилей, решу вопрос с ручками на крышках... Это сложный вопрос, ведь, с одной стороны, автомобили должны быть естественной для них обтекаемой формы, без всяких лишних выступов, а с другой – без ручек не обойдешься, крышки с салатниц должны сниматься быстро и удобно. Почти засыпая, я думал, что, пожалуй, моя идея ручек как плавных вмятин, незаметных и при этом удобных для пальцев, не так хороша, как мне виделось все эти месяцы. Лучше сделать узкие боковые выступы над дверцами. Будут вполне подходящие захваты для рук, которые смотрелись бы как конструктивная деталь автомобиля. И еще мелькнула мысль, что я наконец сделал работу, представлявшуюся мне вызовом судьбе. Интересно, отзовется ли это на моей жизни, изменится ли в ней что-то? На этом я и уснул.

Проснулся я в полной темноте от внезапно нарушившего тишину звука. Спросонья я не разобрался, что это за звук, а потом подскочил как подброшенный: это же взвизгнули автомобильные тормоза! Я кинулся к окну и вгляделся в темень.

Нет, это был не мой автомобиль. В тусклом свете фонарей можно было разобрать, что он не черный, а густо-вишневый. Иномарка, и вполне солидная, но не так, чтобы очень. И потом, подумал я, мой автомобиль не взвизгнул бы тормозами, он остановился бы абсолютно бесшумно.

Но почему автомобиль притормозил прямо перед нашей калиткой? И почему я кинул взгляд на настенные часы – так рано, около пяти утра?

И тут мне стало нехорошо, потому что дверцы автомобиля отворились, и я увидел, что оттуда вылезают два мужика, такие же наглые и мордастые, как те, кто приходили к Иркиному отцу, а между ними – моя мать, трясущаяся и перепуганная.

Они отворили калитку и направились к дому. Я ждал, застыв на месте. Вот открылась входная дверь, вот они протопали через прихожую, появились в комнате и остановились, разглядывая меня. Мать шевелила губами, пытаясь что-то сказать, но голос ей отказал.

– Значит, ты и есть тот мастер, фиговинами которого эта старуха торгует? – спросил мужик повыше и поплечистей. Я рядом с ним вообще казался муравьем. – Думаешь, трудно было тебя найти?

– Я и не прячусь, – ответил я.

– Может, и не прячешься, а незваным на рынок лезешь. Значит, так. Мы тебя от всех хлопот избавляем. Будем забирать твою продукцию, рассчитываться на месте. Сиди себе спокойно в своем углу, ясно?

– И как же вы мне будете платить? – спросил я.

– Нормально, – ухмыльнулся второй. – Двадцать долларов в неделю. И, разумеется, не отлынивать. Продукцию выдавать, как до сих пор.

Предложи они нормальную цену, на том бы все и кончилось, мы бы ударили по рукам и я был бы только доволен, что матери не надо мотаться в Москву, и волноваться, будет сбыт или нет. Но к тому времени мать наторговывала почти на сто долларов, и при этом мы понимали, что мои изделия уходят по очень низким ценам. Да, жили мы замечательно, по меркам нашего города даже богато, я уже подумывал и о новом телевизоре, и о видеомагнитофоне, и о многом другом. Но как-то один знакомый, побывавший в Москве, увидел мое изделие выставленным в центральном художественном салоне, где покупатели в основном иностранцы. И стоило оно там аж сто двадцать долларов! Тогда мы поняли, что многие из наших покупателей – перекупщики, наживающиеся на нас за милую душу. Ну, дали бы они по семьдесят долларов в неделю, я бы согласился. Спокойствие дороже, а разница в тридцать долларов – вполне разумная плата за это спокойствие. И пусть потом сами бандюги получают с моих изделий хоть тысячу в неделю! А они явно рассчитывали на очень большие деньги, потому и пожаловали.

Но в том-то и дело, что люди, являющиеся ночью, с угрозами, никогда не предлагают ничего нормального и разумного. Они хотели запугать нас так, чтобы мы горбатились на них за копейки, и считали, что деваться нам некуда, что мы у них в руках. В самом деле, куда бы мы побежали за помощью?

Я-то еще попробовал возразить, говоря как можно тише и спокойней, хотя и чувствовал, как во мне начинает закипать ярость, вытесняющая страх.

– Это слишком много. Получится, что вы забираете четыре пятых наших заработков. А мне ведь еще надо материалы покупать и думать о многом другом. Нет, лучше мы будем и дальше торговать сами.

– Слушай, паря, – сказал второй. – Тебе внятно объяснили, что еще много получать будешь, можно бы и поменьше. А если не договоримся, то пусть только твоя мамаша появится на любом из рынков Москвы – больше ты ее не увидишь. Можешь и сам приехать, если жизнь не дорога.

– Пацан он еще, потому и борзый, – сказал высокий. – С борзыми разговор короткий. Чего тут не понимать? У вас два пути – или работать на нас, на наших условиях, или никто не найдет, где вас зарыли.

Он взял в руки стоявшую на нашем круглом "главном" столе вазочку для фиалок моей работы и стал изучающе вертеть ее в руках.

Я покачал головой. При этом я чувствовал, как во мне поднимается жаркая волна, и это была уже не ярость, это переросло ярость – это было ощущение силы, единения с миром, готовности мира откликнуться на мой приказ. Может быть, и чужая была это сила, не принадлежащая мне, но я чувствовал, как она в меня входит.

Да, подобное ощущение силы могло быть всего лишь моим воображением, фантазией, взращенной на фильмах, которые меня увлекали в последнее время. Но кто мне объяснит, почему, когда жаркая волна, достигнув своего предела, стала почти раскаленной и поднялась в груди так, что, мне показалось, я вот-вот задохнусь, вазочка вдруг лопнула в руках бандита, и крупный осколок так чиркнул ему по запястью, что рассек его почти до кости, и из перерезанных вен забила кровь?

Конечно, он мог слишком крепко сжать хрупкую вазочку из-за переполнявшей его злобы. Но...

Второй отшатнулся, увидев, что произошло с первым. И очень неудачно: он толкнул тумбочку, стоявшую у стены под большим зеркалом. Тумбочка сдвинулась и ударила зеркало в нижний край рамы. Оно дрогнуло, поехало вкривь – и лопнуло! Неровная трещина разделила толстенное зеркальное стекло на две части, верхнюю и нижнюю. Верхняя выскочила из рамы, и если бы бандит не успел вовремя вывернуться, рубанула бы ему по шее. Он, побледнев, смотрел, как острый край куска зеркала обрушился на поверхность тумбочки, просвистев мимо его головы, будто нож гильотины... Моя мать, добрая душа, уже тащила из домашней аптечки бинты, вату и перекись водорода, чтобы обработать рану первого бандита. Он протянул ей руку, и она стала бинтовать ему запястье, а он скрипел зубами, то ли от боли, то ли от ярости.

Второй бандит медленно переводил дух.

– Ни хрена себе... – пробормотал он.

Убедившись, что запястье раненого перебинтовано, я сказал:

– Уходите.

Они молча вышли из дома, я пошел за ними вслед. Возле калитки раненый обернулся и процедил:

– Мы еще вернемся.

– Нет, – сказал я. – Вы никогда не вернетесь. Стекло вас не хочет. Я так понимаю, оно не убило вас только потому, что не хотело доставлять нам лишние неприятности – зачем нам в доме трупы? Но вне нашего дома оно может вас убить. Вы хотите, чтобы у вас лопнуло лобовое стекло машины и осколки вас иссекли? – бандиты ошарашено таращились на меня, а я добавил. Поверьте, я знаю, о чем говорю.

Они не сказали больше ни слова, сели в машину и уехали. Я посмотрел, как они отъезжают, и вернулся в дом.

Мама полулежала на диване смертельно белая, прижав руку к сердцу.

– Мама, что с тобой?.. – рванулся я к ней.

– Ой, сыночек, перенервничала, сердце схватило... Дай мне валидол.

Я достал валидол, а мама виновато говорила:

– Ох, и напугалась я. И эти несколько часов с ними в машине, когда они меня схватили... Но я не называла им адрес, неужели ты думаешь, я бы допустила, чтобы они с тобой дурное сделали? Да в жизни бы не выдала, хоть под пытками! Они сами знали адрес. Знали, куда ехать...

– Ой, мама, – сказал я, протягивая ей таблетку валидола, – даже если бы ты и назвала адрес – велика беда! Лучше назвала бы, чем мне потом знать, что тебя обидели... Все кончилось, не переживай.

– И это стекло... – пробормотала она. – Это стекло... Неужто и взаправду?

Я видел, что и после валидола ей не становится лучше.

– Мама, ты лежи, не двигайся, – сказал я. – Я сбегаю, "скорую" вызову.

Я выскочил из дому и побежал к ближайшему телефону-автомату. Он был сломан, даже трубка выдрана. Пришлось пробежать еще улицу. К счастью, следующий телефон-автомат оказался в порядке. Я вызвал "скорую" и бегом вернулся домой.

Мама выглядела еще хуже. Я дал ей еще одну таблетку, а она слабым движением руки показала, чтобы я сел рядом.

– Мне нужно рассказать тебе кое-что... – Голос ее едва звучал. – Только сперва... Вон там... – Она слабо улыбнулась. – В подкладке пальто... Деньги... Денег-то они не забрали... Торопились, видно, большой куш сорвать, ан вон как оно обернулось-то... Ты деньги сразу прибери...

Я достал деньги из потайного кармана маминого пальто и спрятал их в нижнем отделении бельевого шкафа, как обычно. Потом она опять заговорила.

– Вот так. Теперь на душе спокойней. Неровен час, не увидимся больше, как в больницу меня увезут – деньги и сгинули бы. А теперь слушай, что тебе надо узнать.

Я воспроизведу мамин рассказ в "очищенном" виде, опустив паузы и повторы, которыми он изобиловал.