Текст книги "По ту сторону волков"

Автор книги: Алексей Биргер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

– Выходит, это значит… – начал довольно пустым таким голосом один из парней.

– Ничего это не значит, – оборвал я его. – Мало ли что могло быть. И байки всякие не особенно распускайте. И, главное, на меня не ссылайтесь. Я все равно от своих слов откажусь. Охота разве, чтобы мне сверху втык делали за то, что я мистику пропагандирую…

– Понятно… – протянул один из фабричных. – И что теперь, начальник?

– А что теперь? С оборотнем покончено, пора за Сеньку Кривого браться. Я еще его дела не глядел, больше по слухам с ним знаком. Наверху говорят, он настолько опасен, что и его самого, и его банду при взятии надо ликвидировать. Честно вам скажу – мне наплевать, что говорят наверху! Если увижу, что он не такой ненасытный душегуб, каким его малюют, то подойду к нему соответственно. Но если я сам решу, что он опасен для общества хуже чумы – то сам его и прикончу, как взбесившуюся дворнягу. А ежели он попробует меня опередить… – Я улыбнулся, и они поежились – видно, нехорошая улыбочка у меня получилась. – Так вот, завтра – Восьмое марта. Чтобы в славный международный женский день здешним женщинам настроения не портить, поняли? Развлекайтесь, но в меру. Мы с вами, можно сказать, душа в душу будем жить, если у меня из-за вас не будет неприятностей.

И я пошел прочь.

Оставалось мне лишь одно дело, и делать его очень не хотелось. Может, так и оставить? Все равно уже все и так ясно. Я добрел до конторы. Дежурный доложил, что никаких событий не было.

– Хорошо, – сказал я. – Мне еще проверочный обход предстоит, но я хочу передохнуть полчасика. Может, документами займусь. А может, усну. Если усну – через полчаса меня разбудить.

И я ушел в свой кабинет. Через полчаса…

Давай предположим, будто я тебе свой сон рассказываю. А может, это и был лишь сон. Мне часто потом это снилось, вот я и подумал однажды: а не приснилось ли мне это и в первый раз? Словом, хочешь сном считай, хочешь явью.

Так вот, снилось мне, будто дежурный разбудил меня через полчаса. Я уснул прямо за столом, уронив голову на папку с делом Сеньки Кривого. Проснувшись, я, не мешкая, отправился в путь, в деревню Митрохино. Бабка-коровница встретила меня во дворе. Затревожилась сильно, меня увидев.

– Чего вам надо, гражданин милиционер?

– В дом меня проведи. Хочу видеть твоего сына-инвалида и с вами обоими потолковать.

Она засуетилась, машинально отерла руки о ватник, провела меня в дом. В жарко натопленной, чисто прибранной комнате стояло кресло, а в кресле сидел парализованный молодой человек. Видать, ладный был парень до того, как его прихватило. Некрасив, но все равно лицо привлекательное – из добрых, знаешь, таких лиц, которые всегда вызывают сочувствие. И злобы не было в его взгляде, скорей умоляюще он на меня посмотрел.

– Ну, здравствуй, – сказал я. – Как зовут тебя?

– Володя, – сказала его мать. – Володей его зовут. Нет, вы не думайте, с головой у него все в порядке, и говорить может. Робеет он сейчас. Да и переживает.

– Знаю, что переживает, – сказал я и поглядел на ножки кресла. – Колесики к ним Тяпов приделал?

– Да, он, – это уже Володя заговорил.

– Кто он тебе?

– Брат он его двоюродный. – Это мать в разговор вступила. – С детства дружили. А после того как Володя с площадки поезда сорвался, очень Толя о нем заботиться стал. – «Толя»? Это она Тяпова имела в виду. – Ну, и они друг к другу всем сердцем привязались. Толя говорил еще, что Володя его отдушина, что у нас он душой отдыхает. Без Толи мы пропали бы.

– Он вам корову обеспечил?

– Да. Прошлой весной рассказал, что, мол, слышал, из города разнарядка пришла: помочь коровой бедствующей семье, лучше всего с инвалидом, чтобы, значит, в газетах прописать об этом. Теперь, говорит, семью выбирать будут. А я уж, говорит, потихоньку постараюсь, чтобы вас выбрали. Корову у вас забрали? Забрали, вот и вернут. А в газетах лишний раз, говорит, пропишут про щедрость советской власти. Вы уж, мол, не забудьте советскую власть за заботу поблагодарить, если журналисты и до вас доберутся.

– С коровой вы и выжили? – Я повернулся к Володе: – А щенки все погибли?

– Нет… – Он улыбнулся бледной счастливой улыбкой. – Один еще держится. Может, выходим… А откуда вы про щенков знаете? – вдруг спохватился он.

– Я все знаю, – ответил я. – А ты хоть знаешь, что твой Толя натворил?

– Неправда это, – убежденно ответил Володя. – Толя добрый.

– Для кого добрый, а для кого… Волков он где держал?

– Сперва на конезаводе, пока тот еще пустовал. Потом, под Новый год, на несколько дней у нас селил, искал волкам новое место. Где-то устроил их. Где – не знаю. Только забрал в начале января. Волчицу то есть. Волк сбежал и исчез. Толя каждую ночь его искал, подманивал, но без толку. Потом открылось, что волчица беременна. Позавчера вечером он нам щенков принес, когда… Но не он это…

– Пусть не он. – Для него Тяпов был ангелом, и тут не переспоришь. Да и охоты мне не было спорить. – Кто по ночам выл – волк сбежавший или Тяпов, приманивая волка?

– Я так понял, что по-разному бывало, – сказал инвалид. – Но не интересовался особо, просто знал, что он по ночам волка ищет.

– Волки тихо себя вели в те дни, что у вас жили? Корова не нервничала? Где их держали – то есть, ее, волчицу? Я все время забываю, что волк сбежал, а волчат еще не было…

– Да, корова в те дни совсем мало молока стала давать. Хотя держали волчицу далеко от нее, на замке, в дровяном сарае. Толя умел с ней разговаривать – пошептал ей что-то, и она все дни тише мыши просидела.

– Мда… А куда волчонок денется, если выживет?

– Другом моим будет, – с горячностью сказал инвалид. – Верным и единственным. Знаете, как он любить меня будет!

– Они оба были без ума от этой идеи, – сказала его мать. – Совсем на ней помешались. Володя – от мысли, что не будет одинок, когда ни меня, ни Толи нет рядом, а Толя – от радости за Володю!

– Ведь про родство ваше с Тяповым все знают? – спросил я.

– Да, все, – ответила мать. – А что тут дурного?

– Ничего дурного. И вам без вреда. Все знают, что вы безобидные. И про ваше родство с Тяповым никто не вспомнит… пока волчонок по двору не забегает. Убить его убьют, ясно. Еще придумают что-нибудь навроде того, что это Тяпов воскресший. Но, главное – пока волчонок глаза людям мозолить не начнет, никто не свяжет воедино вас, Тяпова и корову… А что, корове вашей многие завидуют?..

– Не то чтобы завидуют… – сказала мать. – На жизнь серчают. А такой зависти, чтобы именно на нас особый глаз держали, нету. Не придираются к нам… Погодите, – добавила она, начиная соображать, что к чему. – Вы хотите сказать, что как волчонок на глаза кому-нибудь попадет, это будет как спичкой при сухом сене чиркнуть? Про выкормыша оборотня зашумят или про что-то навроде этого, нас в Толины подельщики запишут, начнется разбирательство, и власть у нас корову отберет?

– А вы как думаете? – спросил я.

– Нехорошо это, не сделают так, – сказал Володя, но я объяснил, что к чему:

– Власть наша, она справедлива, но сурова. Как вам корова досталась? Благодаря проискам врага… – Я встал в наступившем молчании. – Про то, что кроме волка волчица была, да с волчатами, только два человека пока знают. Со вторым я договорился, он будет молчать. Но ваш волк, подросши, сам себя выдаст… Сами, в общем, думайте, я тут не советчик.

Я направился к двери, но меня остановил голос парализованного, заговорившего умоляюще:

– Мы его дома втихую будем держать. Или как подрастет, на волю выпустим…

– Дома его долго не утаишь, – возразила мать. – А если выпустить, он или погибнет сразу, законов воли не зная, или начнет к нам возвращаться, в родной привычный дом – не прогонишь… – Она повернулась ко мне. – Без коровы мы с голоду вымрем, а у сына душа сгорит, если… – Она не договорила: и так все было понятно.

Я кивнул. Сын ее – как заключенный в собственном теле и в четырех стенах. А заключенные, они – сколько случаев описано – даже крыс, мокриц и паучков порой приваживают и рыдают навзрыд, если с теми случается беда. От тоски и душевного одиночества… А тут не паучок и не крыса, тут совсем другое – привораживающее и трогательное. Настоящее существо. И другом настоящим стать обещает.

Мать встала.

– Вот что, Володя, – сказала она. – Я пропаду – со мной и ладно, но тебе я пропасть не дам. Ты для меня – как для тебя этот волчонок. И выбора нету.

– Не-ет!.. – завопил парализованный.

Мать вышла вслед за мной в сени, поплотнее закрыв дверь.

– Авось, соседи не услышат, – сказала она.

– Занюк, которого вы на дороге убитым нашли, был у вас перед этим? – спросил я.

– Стучался с вечеру, водки или самогону клянчил. За несколько домов отсюда гулял, их компании выпивки не хватило. Он и пошел попрошайничать по всем домам. С ним бывало.

– И сразу ушел?

– Выставила я его сразу. Мне показалось, правда, что он после этого по двору малость порыскал: нельзя ли прихватить чего. Опять выглянула – его уже не было. Ну, во дворе у меня пусто, взять нечего, а коровник заперт. Правда, разглядеть волчицу в сарае он мог. Может, потому и на станцию помчался – о спрятанном волке докладывать. Или с испугу побежал, не разбирая пути, абы в какую сторону. А может, волчицы не видел, просто решил, что на станции вернее самогону достанет… Ну, и принял свою смерть. Не верю я, однако, что от Толиной руки.

– Когда волчица родила? – спросил я, закрывая предыдущую тему и не отвечая на ее полувопрос. Кривить душой я не мог, а правду говорить, настаивать… Что толку?

– А накануне того дня, что погибла, – сказала старуха. – И что ее ночью из укрытия выманило, ума не приложу. Видно, серьезное что-то, раз волчат своих махоньких оставила…

Я подумал, что знаю, почему. В тот вечер волчий человек впервые вылез на большую прогулку. Сперва он и выл, наверное. А она узнала родной голос, за много лет ей привычный, и вышла ему навстречу.

– Толя пошел ее искать, вернулся нескоро, рассказал, что волчица погибла, что тело он ее спрятал так, что никто не узнает, – в тайнике, оставшемся от сбежавшего сторожа. В общем, сказал – нам теперь самим волчат выхаживать надо… Очень был расстроен, просто убит…

– Ясно, – сказал я. Кое-что оставалось непроясненным, но больше задавать вопросов мне не хотелось. – Ну, я пошел.

– Погодите. – Она вцепилась в мою руку. – Вы должны это сделать, вы. Я хоть и тверда была на словах, но у меня рука не подымется. И Володя мне до конца жизни не простит. А вы чужой, пришли-ушли, вам… только вы и сможете.

Я внимательно поглядел ей в глаза – сколько в них было страдания. И знала она на самом деле, как на словах ни гнала от себя эту мысль, что любимый их Толя…

– Ведро с водой приготовьте, – сказал я.

Странно человек устроен. Столько жестокости было в этом деле – но совершить ту, последнюю, вся душа сопротивлялась. Есть некоторые виды жестокости, иногда даже, кажется, менее страшные, чем другие, но противоречащие человеческому существу. Или я уже так проникся той искривленной психологией, чтобы правды дорыться, что и сам стал ее разделять. Не знаю. До сих пор мне это снится как один из самых жутких моих кошмаров. И вопящий инвалид в доме.

Вот я и говорю – может, это и было сном? Не навещал я их, нет. А щенки у них сами собой передохли, вот и ушли концы в воду. Да и… тот… Он слабеньким был, хиленьким. Скорей всего, все равно не жилец.

Ну, вот тебе и вся история. Понял, что происходило? Или вопросы есть?