Текст книги "Скучно в городе Пекине"
Автор книги: Алексей Бабий
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Алексей Бабий
Скучно в городе Пекине
Курортный роман
1
Название, между прочим – класс. «Скучно в городе Пекине». Ну – такое название пропадает! Просто грех не написать рассказ с таким названием. Только вот – про что?
А вообще-то это песня. И поют ее вот так:
Ску-у-у-уушно в городе Пи-и-и-икине![1]1
Внимание! Если вы читаете «Скучно в городе Пекине» впервые, проигнорируйте примечания, а то будет неинтересно. А вот, если в первый раз будет интересно, прочтите еще раз – с примечаниями. А эту славную песенку подарил мне в Нордвике наш «шефа», Владимир Георгиевич Сиротинин. Я сразу же понял, какое это классное название для рассказа и загорелся рассказ написать. Только, действительно, про что? А название очень точно отражает пустыню в душе героя…
[Закрыть]
Cпя-я-я-ят на крышах воробьи-и-и-и-и…
Два китайских мандарина-а-а
Бреют рыжие усы-ы-ы.
И говорит один другому:
Скушно, говорит, в городе Пекине!
Спят на крышах воробьи,
Два китайских мандарина
Бреют рыжие усы.
И говорит один другому:
Cкучно в городе Пекине!
Cпят на крышах воробьи…
…и так далее. Помнится, один старшина переплюнул Эйнштейна и соединил пространство со временем, приказав рыть канаву от забора и до обеда. Я пою эту песню с девяти утра до вон той скалы. На скале я сяду поищусь насчет клещей и спою что-нибудь более задушевное. Про двенадцать негритят, например:
Двенадцать негритят[2]2
А это – песня маминого детдомовского детства. Вообще, здесь пока идёт треп ни о чём. Разгоняемся помаленьку…
[Закрыть] купались в синем море.
Двенадцать негритят резвились на просторе.
Один из них утоп, ему купили гроб.
И вот вам результат: одиннадцать негритят.
Одиннадцать негритят купались в синем море…
…и что вы думаете, на двенадцатой итерации все это кончится? Как бы не так:
Ноль негритят купались в синем море.
Ноль негритят резвились на просторе.
Один из них воскрес, ему купили крест.
И вот вам результат: один негритят!
Один негритят пошли купаться в море…
Так о чем я там… А, о клещах. Клещи – это, конечно, минус.[3]3
Смех смехом, но я снимал с себя после каждого выхода по сотне клещей. Я устроил им кладбище в стакане и набрал чуть ли не четверть стакана этих гадов.
[Закрыть] Я ищусь и на процедурах, и в столовой, и на приеме у врача. А давеча прямо посреди курортного пришпекта остановился и машинально запустил руку под трико, на радость окружающим.
Клещи – это минус, но и плюс. Из-за клещей в лес не ходит публика. Поэтому туда хожу я. Курортная публика смотрит «Богатые тоже плачут» и читает Анжелику вперемежку с Ивановым, который Анатолий. Курортная публика громко и фальшиво хохочет. Курортная публика жрет все подряд, покупает что попало, торчит изо всех окон, со всех скамеек, из-под каждого куста. Курортная публика… да что там говорить – можно подумать, вы не видели курортной публики!
В санаторий я являюсь только затем, чтобы поваляться в радоновой ванне, получить очередную порцию жидкости из шприца «в мягкие ткани» и порцию гнусного первого-второго-третьего в желудок. За день я произношу всего десяток слов, и все в столовой: «Доброе утро (день, вечер)» и «приятного аппетита» (3 раза). Вот чего мне не хватает в жизни – так это одиночества.[4]4
Вот уже кончается трёп и начинаются серьезные заявки. Вот такой он мизантроп, видите ли. Он, видите ли, любит одиночество. Между тем, если бы меня попросили выразить идею «Пекина» одним словом, я бы сказал слово «одиночество». О, знает ли кто-нибудь одиночество более одинокое? Да, есть одинокие женщины, но приходит мужчина – и они перестают быть одинокими. Крокодил Гена пишет объявление – и находит себе друзей. А вот такое одиночество не хотите – когда между тобой и человечеством ничего общего нет? Когда среди людей ты ещё больше одинок, чем в одиночке? Когда ты одинок не в силу внешних обстоятельств, а одинок по природе своей… В конце рассказа, устав от аллегорий, я говорю всё это прямым текстом.
[Закрыть] Лет пять назад я вполне серьезно узнавал у юристов, за какие деяния сажают в одиночную камеру. Так вот, оказывается, у нас это не принято. Оказывается, это негуманно.
И вот целыми днями я шляюсь по лесу, и нахожу удовольствие в пении идиотских песен, и отдаюсь постыднейшему из своих пороков: сочинению стихов. Графомания – это болезнь, и болезнь позорная, вроде недержания мочи. И неизлечимая. Вообще в жизни я придерживаюсь правила «не умеешь – не берись». Но с моей музой шутки плохи: это вам не слабое создание, бряцающее на лире. Моя муза крепкого сложения, яростная и неутомимая. Она извещает меня о своем приходе: часа за четыре где-то в горле начинается щекотание, и кто-то внутри меня похохатывает, как похохатываает человек, читая, скажем, «Двенадцать стульев» – несильно, но постоянно. Я обреченно готовлюсь: расчищаю вечер, готовлю бумагу, запасаюсь стрежнями. Муза врывается, тряся своими персями,[5]5
Ну, этот пассаж про музу – едва ли не лучшие строки, которые я написал. Тряся своими персями… Ах, какая музыка! Впрочем, сравнение писательства с поносом – не весьма оригинальное. И, кстати про датскую поэзию, если кто не знает – это стихи, которые пишут к датам. К дню рождения, например. Самый мерзкий вид графомании.
[Закрыть] смешки перерастают в сатанинский смех, и начинается оргия. Теперь я не тварь и вошь, я бог, создающий миры, и я создаю их и вижу содеянное, и говорю, что это хорошо, строчки прут из меня, как… прошу пардону, но самое точное сравнение оказалось не самым аппетитным. Но оно все-таки самое точное, потому что утром я все это брезгливо перечитываю, приговаривая: «В сортир… В сортир… И это – в сортир…» Ну посудите сами, куда годится, например, такое:
На берегу пустынных волн
Сидел я, дум великих полн.
За мной закат в сто солнц горел,
А я сидел, сидел, сидел…
А прямо в ноги бил прибой,
А чайки реяли гурьбой,
А я сидел, сидел, сидел,
И в даль далекую глядел!
Сидел я, дум великих полн,
На берегу пустынных волн…
Чего же я такого съел,
Что, сняв штаны, весь день сидел?
Ну куда это годится, кроме как в сортир? Я уж не говорю о том, что, за исключением двух-трех строк, это сплошной плагиат. И можете ли вы представить чаек, которые гурьбой реют? Бред какой-то.
А вот еще. Это уже из датской поэзии: по вирше на каждую лечебную процедуру. Знаете ли вы, что такое циркулярный душ? Нет? Вам крупно повезло: это нечто среднее между душем и циркулярной пилой.
Я был зеленым и невинным,
Я был к тому же сир и наг,
Когда открыл я дверь в кабину,[6]6
Никаких дверей в кабину в циркулярном душе нет. И медсестра стала включать воду для каждого отдыхающего отдельно – только в 1996 году, когда кубометр стал стоить двадцать тысяч рублей. А до того вода лилась себе и никакой медсестры не было. Но в стихе медсестра играет роль чуть ли не Бога, потому я и погрешил против технической истины.
[Закрыть]
Когда сестричке подал знак.
Сестричка ухмыльнулась криво,
Открыла вентиль, и по мне
Хлестнуло из десятков дырок:
По животу и по спине!
О, как я, братцы, извивался,[7]7
Стих не такой простой, как кажется. Впервые в нём появляется Оля В., о которой вы вряд ли узнаете, потому что я этим делиться с вами не собираюсь (просто посмотрите все мои стихи и рассказы с 1985 года по примерно 1994, и вы почти все поймете). Вот эти все жизненные передряги (как же душ в бока впивался), и любовные неудачи (ну, а всего сильнее в пах). И горечь от своего малодушия (Я, точно, жил не так, чтоб очень, всё норовил и вам и нам). Ну, а пассаж о том, как я смело вошёл в струи – это о том, как я, защитившись от любви и обретя тем самым внутреннюю стойкость, двинулся навстречу жизненным передрягам. Вы думаете, я разыгрываю? Ничуть не бывало, когда я писал стих, имел в виду именно всё это.
[Закрыть]
В своих обманутый мечтах!
О, как же душ в бока впивался,
Ну, а всего больнее – в пах!
Я выл, орал, искал дорогу
Туда, где я бездушно жил…
Но медсестра сказала строго,
Что душ – полезен для души!
Она сказала: в жизни тоже
Обычно бьют со всех сторон!
Она сказала: ты, похоже,
Не только в душе не силен!
Я, точно, жил не так, чтоб очень:
Все норовил и вам, и нам…
Я был любитель до обочин,
И до разделов пополам.
Ах так?! Хлестнул словцом душонку,
И в струи смело я вошел,
Прикрыв ладонями мошонку,
А также – кое-что ишшо!
Что-то в моем творчестве появились фаллические мотивы. Я полагаю, что это – тлетворное влияние Запада. В промежутках между процедурами я иногда заглядываю в видюшник, а там крутят одну эротику: чего же еще крутить на курорте? Свежие идеи я, кстати, беру на заметку. Вернусь домой и непременно использую. Ты где был, скажет жена, на курорте или на курсах повышения квалификации? На курсах, хмыкну я: вечером теория, ночью практика. И пусть она догадается, шучу я или нет.
Самое смешное – что шучу.
А вот мой сосед по комнате, Петро, в комнате почти и не бывает. А когда бывает, делится впечатлениями. Ну, воодушевленно говорит Петро, помогает-то она, только треск стоит, и слышь, Коля, платочек носовой подстелила, чтоб простыню не замарать!
На этот раз он это о носатой расплывшейся бабище неопределенного возраста. Петро, говорю я ему, ты бы хоть количество качеством заменил, что ли!
– Тебе врачи какой режим прописали? – спрашивает Петро.
– Щадяще-тренирующий.
– А мне – постельный! – и Петро, чрезвычайно довольный, валится на койку, и хлопает ладонями по пузу, и блажит:
Белокуриха-река, быстрое течение!
А радон без мужика – это не лечение!
Эх, Петро! Мужские достоинства не между ног висят: в основном они находятся совсем в другом месте. Но дело даже не в этом. Вот стоит троллейбус, вот бежит советская гражданка. Успела. Отпыхивается. Смеется. Счастлива. И вот за это мне ее хочется придушить:[8]8
А вот уже заявка на философию. Обратите внимание: герой хочет придушить гражданку только за то, что ей для счастья надо так мало. Вы не находите, что он ей люто завидует? Опять штрих в ту же копилку – про одиночество. Заметьте также, что про одиночество упоминается чуть ли не в каждом абзаце – чем дальше, тем больше… Хохмы хохмами, а мы подходим всё ближе к сути.
[Закрыть] за то, что для счастья ей надо так мало.
2
На скалу-то я сел, а поискаться не удастся. Некстати показались две мадамы. Одной, рыжей, недалеко за тридцать и, кстати, у нее неплохая попка. Второй далеко за сорок, но тоже еще очень даже – в форме и формах.[9]9
Но, кстати, и хохмы неплохие. И все мои – про режим, про достоинства, про курсы, про количество и качество. Песня про радон без мужика, к сожалению, не моя – народная, и куплетов в ней значительно больше, правда, нематерные встречаются очень редко.
[Закрыть] И как их только занесло сюда – в этакую рань? Не дай бог, загрызут.
Вот как-то на второй или третий день отдыхал я после радоновой ванны, и вышел, сонный, в коридор. Солнце бъет прямо в глаза, а между мной и окном следует особь женского пола: «О, какие тут мужчины скрываются! И что же они тут делают?» И так ее силуэт был строен и изящен, и так пышны волосы, и такой грудной у нее был голос, что я не успел сгруппироваться, и начал весьма игриво: «Они там лежат и ждут…», но тут мы вошли в полутемный переход, и я увидел ее морщинистое лицо, и на полуфразе свалил налево. И правильно сделал, а то был бы изнасилован прямо в коридоре.
А как-то возвращался из леса, танцы были в разгаре, и дернул меня черт посмотреть на этот невольничий рынок. И был как раз белый танец, и я был немедленно приглашен, хотя и был в кедах и футболке, хотя и врал, что не умею – но не отбился, и топтался четыре с половиной минуты в обнимку с чем-то тестообразным, отвечая на вопросы в соответствии с писанием: («И пусть будет ответ твой да – да, нет – нет, а что сверх того – от лукавого».)
Или вот три тетки – соседки в столовой. Они за меня сильно переживают и считают не то импотентом, не то голубым. Одна, не помню как зовут, та, что три раза в день выдает подробные сводки со своих любовных фронтов (а она открыла и сразу два), спросила вчера напрямик: ну а вы, молодой человек, что все один да один? А вы что, хочете, спросил я. Приходите, сказал я.
Вот так и выдал: хочете, а не хотите. Для большей усвояемости. Любимая манера – прикинуться валенком. Ну и добился своего: она перестала со мной разговаривать. И очень хорошо. А то скоро она начнет рассказывать, какими именно из 296 различных способов ей там щекотят клитор. Не уверен, что это хорошо сказалось бы на моем аппетите.
Другая тетка, тоже забываю, как зовут,[10]10
И еще. Заметьте, как педалируется здесь «забыл, как звать». То есть люди настолько неинтересны герою, что он и их имена-то не запоминает. Попытка героя приблизиться к человечеству начнётся как раз с того, что он запомнит имена…
[Закрыть] потом выговаривала мне. Ну, к этой я отношусь нормально, я ей и сказал нормально. Разводите тут любовь с большой дороги, сказал я. Цветы, свидания, измены – прям как на самом деле. А вы знаете, сказала эта тетка (забыл, как звать), муж-то мой мне ласковых слов не говорит. А этот, сказал я, для души говорит или для дела? А мне-то какая разница, сказала она.
Ноу комментс.[11]11
И всё-таки комментс. Все случаи реальные – и про особь, и про танцы, и про трёх теток. Правда, насчёт «хочете» я хотел сказать, но не сказал. То есть герой несколько погрубее меня. Но заметьте опять, какого рожна этому герою надо. Любовь с большой дороги его, видите ли, не устраивает. Ему надо не прям как на самом деле, а на самом деле. Ну, ну, посмотрим, как он себя поведёт, когда это будет на самом деле?
[Закрыть]
3
Ну вот, мадамы уже рядом. Вот эта, постарше, сейчас вцепится. Технология знакомства:[12]12
Вот по первоначальной идее, рассказ должен был описывать эти курортные технологии. Они достаточно однообразны и сводятся, во первых, к правилам определения подходящего партнёра, во-вторых, к правилам «съёма».
[Закрыть] «Вы не знаете, как пройти до скалы Четыре Брата?». Технология мужская: «Как, вы еще не были на Церковке?»
Так и есть, спросила. И где была моя голова: я не стал отрицать, что иду туда же. Чтоб ты провалилась, тыдра! Сейчас начнется второй тур:
Ну и, конечно, срок. В смысле – сроки. Сроки должны максимально совпадать. Сделаешь заход, а партнер(ша) завтра уедет.
Второй тур начался, и я гаркаю, как в зоне на разводе: «Николай Старков, остеохондроз, десятое пятого тире третье шестого». Старшая озадачилась, а младшая ухмыляется. Оценила. Ух ты, да мы, кажись, с интеллектом! И посмотри, Коля, волосы-то! Ах, какие рыжие! Да какие яркие! Да какие густые![14]14
Внешность главной героини я почему-то взял от Любаши Федорченко. Реальный прототип был намного бесцветнее…
[Закрыть] Уж не затрепетало ли у тебя что-нибудь, не в груди, так в штанах? Была ли у тебя когда-нибудь рыжая женщина? Однако, нет!
Ну, и не будет. Чего это ты раздухарился? Тем более – на лицо она подкачала. Кожа так себе. И нос. Нос, это самое. Ну, в общем, не фонтан нос.
Петра бы это не остановило. Петро сказал бы: с лица воду не пить, да и потом, сказал бы Петро, в бабе главное не формы, а содержание.[15]15
Эта острота тоже моя. Вообще при бессознательном написании неожиданно выперла масса афоризмов, причём неслабых. Но кроме того я, как говаривал Ильф, «ограбил свои записные книжки»: в «Пекин» я вбухал все словечки, фразочки, песенки, накопившиеся за много лет. Вообще, «Пекин» – самый цветистый из моих рассказов, в нём много мелких деталюшечек, не имеющих отношения к делу. Обычно я всё же выбрасываю из рассказа всё, что не касается главной темы. А тут – на тебе! Очень нетипично…
[Закрыть]
Великий и мудрый Петро! А не приобщиться ли мне к кобелиному племени, а не распустить ли хвост веером, а не порассказывать ли о своих подвигах и приключениях, а не залезть ли на скалу Четыре Брата? То есть, я и так на нее каждый раз залезаю, но для себя, а тут восхищенные зрительницы, и я будто бы оборвусь левой ногой…
Эрзац. Кофе из овса.[16]16
Строго говоря, не из овса, а из ячменя. Но вот как-то про овёс лучше выговаривается.
[Закрыть]
Да, но иногда пьешь и из овса. Хочется чего-нибудь такого.[17]17
Вот. Начинается. Не от мира сего…
[Закрыть] Земного-земного.
Так я и полез вам на скалу.
Но, не успели подойти к Четырем Братьям, как эта рыжая, как ящерица, пошла вверх. Мама моя, как она прошла карниз! Мне теперь – хошь не хошь, идти, и тем же маршрутом.
Тыдра, конечно, не полезла, а мы сидим наверху. Вдвоем. Ну и там – антураж. Поет о чем-то зеленое море тайги. Голубеет купол неба. Все, как надо. Герои встречаются глазами. Наезд. Крупный план.
– Вы альпинистка?
– Нет. Но горным туризмом увлекаюсь.
Самая светская беседа. А были ли там? Да. А вот этам? Нет, но собираюсь. А я был. Мы, вообще, оказывается, родственные души. Не пора ли нам по этому поводу в постельку?
А между прочим, она одинока. Тут мне документы не нужны, я таких сразу вижу. Она может быть тихая или разбитная, но – не глаза даже, а поворот головы выдает: одна. С такими я почему-то чувствую себя виноватым. Может, ей предназначался как раз я. Хотя, возможно, ей и повезло – я не подарочек. Но живет же со мной жена – уже который год!
Так вот, она одинока, и это не сотрапезница моя, получившая свободу на двадцать четыре дня и со рвением наставляющая рога своему мужу, нет, это совсем другой случай, и волосы у нее рыжие и, может быть…
Нет, братцы мои. Увольте. Отзыньте. Это же еще хуже.
А эта тыдра, эта старая сводница, вытащила между тем из меня обещание сводить их после обеда к скале Круглой. Я пообещал. Но не приду. Не приду, и все. Мало ли что. Заболел. Ногу сломал. Как раз третью.[18]18
Обилие не слишком приличных острот привело к тому, что я долго никому рассказ не показывал: на внешнем уровне он казался вообще пошлым и циничным. «Красноярская газета» так его и поняла и разразилась гневной рецензией. Каждый понимает в меру своей испорченности, товарищ Зорий Яхнин!
[Закрыть]
4
И, очень кстати, после обеда идет мелкий, нудный дождь. Если пересечемся когда-нибудь, скажу: да вот, дождь был. Такая жалость.
Сам-то я, конечно, пойду. В этом есть особый кайф. И, чтоб кайфу было побольше, пойду не по тропинке, а напрямик. Бразды пушистые взрывая, шурует по лесу эсквайр![19]19
Про эсквайра украдено у себя же, в «Хронометраже».
[Закрыть]
В некоем восточном учении есть упражнение на сверхусилие. Вот, положим, буран, а тебя отправляют километров за двадцать, что-нибудь отнести. Позарез надо. И ты идешь, преодолеваешь всякие трудности, приносишь, и можно спокойно переночевать, но ты – САМ – возвращаешься обратно. Хотя никто от тебя этого не требует и даже все уговаривают остаться. Хотя тело твое категорически против. Но ты идешь опять эти двадцать километров, а то так еще сделаешь крюк. В упражнении этом есть особый эзотерический смысл, это чисто физическая процедура типа выпаривания или кристаллизации, но мне оно еще и нравится: ты показываешь своему глупому телу, которое умеет только жрать или совокупляться, кто в доме хозяин («Кто в доме хозяин, я или кошка?»[20]20
Как ни парадоксально, мой двоюродный брат, тоже Алексей Бабий, только Николаевич, в подпитии орал эту фразу. И про «родился-удивился» я услышал тоже от него. Чьё же это? По стилю вроде Жванецкий…
[Закрыть] – орет в подпитии мой брательник).
Самое замечательное упражнение на сверхусилие я проделал как-то в Заполярье. Мы полдня шли по тундре, потом попали в болото и месили его, в холодной жиже по самые яйца, еще пять часов: ни присесть, ни отдохнуть, и вышли, наконец, на твердую дорогу: на настоящую насыпь самой северной в мире железной дороги. Во рту горит, в паху все стерто, ноги выписывают вензеля, как после хорошей попойки – вот тут-то я и сошел с дороги, и попер параллельным курсом прямо по болоту, и не просто так, а резво и с боевыми песнями:
Товарищи мои решили, что я рехнулся, а я-то словил незабываемый кайф.
И не только кайф. Кажется, остеохондроз[22]22
Забавно, но на момент написания я об остеохондрозе знал только название. Я допытывался у знакомых больных, что они чувствуют. Это было всё равно, что слепым ощупывать слона. Один говорил: голова болит. Другой – в ногу стреляет. А главный герой у меня должен был страдать остеохондрозом, это самый распространённый диагноз в Белокурихе. В 1994 году я узнал, что это такое, на себе – и мигом нашёл нужные слова, и успел вставить их в уже свёрстанную книжку «Полночное солнце», где, собственно, «Пекин» впервые и появился.
[Закрыть] я словил там же. Кошмарная болезнь. Представьте, что у Вас в заднице болит зуб. Во рту – просто пошел бы и вырвал. А что делать с задницей?
И вот – дождь, и – что замечательно – скользко, и – что еще лучше – грязно. Душа поет, пока я самым непроходимым путем лезу на хребет. А на хребте лоб в лоб сталкиваюсь с рыжей[23]23
О героине рассказа. Это фигура крайне вспомогательная и служит только для поддержания сюжета. Поскольку сюжета практически нет, то и героиня присутствует номинально. Нечто подобное со мной действительно произошло, но весьма далекое от рассказанного. Действительно, встретились мне как-то на белокурихинской горной тропе две мадамы, за которыми я зачем-то увязался, да только имя младшей из них я никак не смог бы запамятовать, потому что звали её, естественно, Ольгой, и к тому же она была программисткой. Меня это уже никак не удивило, я принял это как рок.
[Закрыть] (уже забыл, как ее зовут. Цифры и фамилии вылетают из памяти моментально. Хорошо держатся ассоциации).
Немая сцена. Или, как сказал бы мой братец: «Родился – удивился: почему голый и без документов?»
– А я думал, вы не пойдете!
– А я думала, вы не пойдете!
– А что это вы – в дождь? Упражнение?
– Да почему? Просто нравится!
– Ну, знаете ли! Я думал, я один здесь такой идиот!
– Спасибо на добром слове!
И вот мы сосредоточенно шлепаем по мокрой траве. Я, собственно, пытаюсь вспомнить, как ее зовут. И потому молчу. А она молчит просто так. Нравится ей молчать, она и молчит. И мне это тоже нравится. Не выношу болтливых баб. И еще – смеющихся с подвизгом. Зазвенит где-нибудь в кустах «Их-хи-хи-хи-хи», у меня в зубах свербит, как от бормашины.
Да. А зовут ее Любой. Или Людой. Как-то так.
– Расскажите что-нибудь о себе, – говорит она.
Дейл Карнеги, ухмыляюсь я про себя. Как приобрести друзей и оказывать влияние на людей. Глава какая-то там, совет номер три: говорите с собеседником о том, что его интересует. Увы, этот фокус я знаю. И, к тому же, меня ничто не интересует. Ну вообще ничто.
– Я мастер по ремонту крокодилов. Окончил соответствующий вуз. Хотел пойти в МГИМО, но я боюсь, что в эту фирму не берут дебилов.
Конечно, это был тест, и этот тест она выдержала.[24]24
А вот Вы не выдержали тест, если решили, что это моё стихотворение. Увы, это не я, а Филимонов.
[Закрыть]
– Берут, – сказала она, – И еще как. – и добавила. – А если без метаметафоризма?
– А если без него, – грустно сказал я, – я специалист по технологии.
– Технологии чего?
– А ничего, просто технологии. «А еще они рисуют все, что начинается на букву „М“: мальчишек, математику, множество…» – «Множество чего?» – «А ничего. Просто – множество…»[25]25
«Алиса в стране чудес», причём не книга, а грампластинка. Все, знавшие её наизусть – это очень близкие по духу люди. Вот тут мгновенно возникает взаимопонимание героев.
[Закрыть]
– Понятно, – сказала она, – только не очень.
– Ну, – сказал я, – меня не интересует, ЧТО делать, а интересует – КАК. Приемы, рецепты, алгоритмы.[26]26
В первоначальном варианте Люся была программисткой. Там был такой диалог: «Вы знаете, что такое алгоритм?» – «Я программистка» – «Ну, так у вас в программировании тоже, поди есть технологии?».
[Закрыть]
И начинается интеллектуальный разговор. Ну очень интеллектуальный. Но не о том. А внутри этого разговора, на полунамеках и полуфразах, идет менее интеллектуальный разговор, но – о том самом. Так вот ты, оказывается, какой. А ты, оказывается, вон какая.
Ритуальный танец. Только танец языком. Или так: ритуальный танец на обоюдоостром языке, смертельный трюк.
И что меня особенно бесит: я распустил хвост, как последний петух – сразу, с первой фразы. Не то, что я стараюсь казаться умнее, чем я сеть (да это и трудно: я ужасть какой умный!). Но я ВЫПЕНДРИВАЮСЬ, вот что паршиво. Из-за этого и пить бросил: чуть глотнешь, и начинаешь из себя изображать, а утром невыносимо стыдно. Ну умный ты, так и молчи себе в тряпочку. Тем более, что в нашей стране это – основной закон самосохранения.
Да. А зовут ее, оказывается, не Любой. Любой, как выяснилось, зовут ту тыдру.
…Что-то у меня с логикой. Почему бы им обеим не быть Любами? Классическая загадка: у меня в кармане две монеты на общую сумму 15 копеек. Одна из них не пятак. Что это за монеты?
– Скажите, а как вас звали в детстве? – спросил, наконец, я. Исключительно умный ход. «Киса…» – застенчиво сказал Ипполит Матвеевич. «Конгениально!» – заметил великий комбинатор.
Она насмешливо косит на меня зеленые глаза. – Да так и звали. Люсей.
То есть, догадалась. Стыдобушка-то…
5
Мы только-только успели к ужину. Точнее, в Люсином санатории ужин был чуть позднее, и у нее был шанс переодеться. А у нас ужин уже кончался, и я заявился в столовую, как есть: мокрый с головы до ног и в грязном трико. Тетки высказали мне свое «фе», но я ихнее «фе» проигнорировал.
После ужина я не спеша помылся в душе, постирал трико и неожиданно увидел себя в зеркале, в натуральном, то есть, виде. Нельзя сказать, чтобы это было в новинку: одеваясь после радоновых ванн, я тоже поглядывал в зеркало, но чисто технически: на предмет обнаружения прыща или клеща. Но тут я обозрел себя с точки зрения эстетической, чего не бывало уже много лет.
Гм, сказал я себе в сердце своем. Ну, не Арнольд Шварценеггер, конечно. Но такой еще из себя: гладкий. Грудь мужественная, волосатая. Шея моя, как столп Давида, и живот мой, как ворох пшеницы[27]27
Ну вот, горячей и горячей. Болтовня ни о чём закончилась, приступаем к делу. Пошли цитаты из Библии, из «Песни песней», впрочем, ёрнически извращённые. Вообще, в герое главный шарм – в сочетании интеллекта с непритязательными манерами. Он говорит «ихние», «фе», «тыдра» и так далее.
[Закрыть] (кстати, немаленький ворох), и… и что там еще? Дальше вроде что-то про чресла и лилии. Ну, не знаю, что там за лилии, а чресла у меня тоже ничего, не из последних. Очень даже не из последних, а?
Столько добра пропадает. Жалко тебе, что ли? А то жена пилит из ревности за здорово живешь. А так пострадаешь – так хоть за дело. Поделись с ближней, Коля, думал я. Сытый голодного не разумеет. Это тебе никто не нужен, а женщине всегда нужен кто-то.
И, кстати, вспомнил я, ведь именно так вылечили Гарри, степного волчару,[28]28
А вот уже пошло главное. Прямая ссылка на «Степного волка» Гессе. Кто не понял, кто не читал или забыл – для того целый пласт рассказа остался «за бортом». Я, правда, через главку бросил читателю ещё одну палочку-выручалочку: Печорина. Ну ладно, Гессе не читали, но уж героя-то нашего времени, лишнего человека, поди, помните? Я тут применил такой приём: вместо того, чтобы описывать героя, делаю ссылки и скрытые цитаты. Кому надо, поймёт…
[Закрыть] брата твоего по крови. Именно так, и именно от этого. Приходит это Гарри как-то домой, а там в постели – этакий бутон (не помню, как звать: не то Мария, не то Гермина).
Нет. Не хочу. Я хочу свернуться калачиком и так лежать, и чем дольше, тем лучше. Поймать бы золотую рыбку. Чего тебе надобно, в меру упитанный мужчина в расцвете сил? Рыбка! Золотая моя! Выбей из меня мозги, до последней завитушечки! И веди меня к реке, и положи меня в воду, и научи меня искусству быть смирным…[29]29
Это вообще блеск, я этот абзац жутко люблю, да и всю эту главку тоже. Весь из цитат: тут и Гребенщиков, и Пушкин, и Астрид Линдгрен, и всё в жилу… Заметьте, чего хочет герой? Чтоб ему выбили мозги, чтобы он обрёл естественность, пусть даже плывя по реке на манер известного вещества: это кажется ему однозначно лучшим образом жизни, чем он имеет. Вот одна из причин его одиночества: уж шибко он умный, и ум заменяет ему всякие другие полезные свойства, да только заменить как следует – не может… Вообще этот абзац как нельзя лучше описывает моё состояние в последние годы.
[Закрыть]
6
У меня была работа.
Я ее любил!
Да вот только подлый кто-то
Интерес убил…
А ведь, братцы, я работал
До семнадцатого пота!
А теперь —
Вот:
Только до
И от…
У меня была зазноба.
Ох, как я любил!
Да вот гад какой-то злобный
Взял да разлучил…
Я ведь, братцы, с той зазнобой
Век бы счастлив был, должно быть!
А не так
Вот:
Только до
И от…
У меня была идея.
Я весь мир любил!
Только кто-то мне неверьем
Душу отравил…
А ведь, братцы, с той идеей
Стоек был в любой беде я!
Ну а так —
Вот:
Только до
И от…
У меня была идея…
У меня была работа…
У меня была зазноба…
Все теперь наоборот!
И лежу лицом к стене я:
Кто же, кто же эти кто-то?
Я бы их довел до гроба,
Кабы не был «до и от»!
7
Все это сплошная литературщина. Вот, хотя бы вчерашняя встреча с Люсей, под дождем. Слямзено у Рязанова, не иначе. Если б я писал роман, я бы этим эпизодом побрезговал. Ну сколько можно!
Увы, я не пишу роман, а кручу его. Или, если уж быть совсем точным, он меня крутит. И крутит, и крутит, но ничего нового под луной нету. Вот плохо помню Лермонтова, но у Печорина тоже был курортный роман: не то с Бэлой, не то с княжной Мэри, не то с обеими сразу. Не помню. Как изучили в каком-то там классе, так и не дошли руки перечитать.[31]31
Это действительно так. Перечитал я это буквально году в 1995, причём с большим наслаждением.
[Закрыть] А ведь явно про меня. Лишний человек, и всякое такое. Чем дело кончилось? Помню, что лошадей загнал. Значит, скорее всего, нагадил, а потом раскаивался. Ну, это – по нашему. Это – мы могём.
А если подробнее, то пойду сейчас в библиотеку и посмотрю, чем у нас с Люсей дело кончится. А чего это вы ухмыляетесь? Ну да, у нас с Люсей. Увы. Сегодня мы были на Церковке, и отдыхали, сидя на камушке. Тут-то я и пал, когда она собрала волосы в узел и открыла шею. Я тут же понял, что хочу, и хочу немедленно. Для меня самое притягательное место в женщине – шея сзади, эти ложбинки и завитки, уж такой я извращенец. Я почувствовал себя молодым козлом, я взмемекнул бы и набросился, но с нами была тыдра Люба. Она, может быть, мое поведение и одобрила бы, но вот что-то я застеснялся…
Но решение принято, и теперь надо дело доводить до конца.
Петро переселился к очередной пассии, комната пуста.
Сегодня вечером танцы, тыдра Люба их ни за что не пропустит. А Люся танцы не выносит. Как и я. Значит, сегодня вечером мы идем к Круглой новым маршрутом.
Диспозиция, кажется, ясна…
(К северо-востоку от рэсторана находится туалэт типа сортир, обозначенный на схэме буквами «мэ» и «жо». В десяти метрах от туалэта – пыхта. Под пыхтой буду я. Ха-га-га-га-га![32]32
Опять пошли цитаты, на сей раз из «Бриллиантовой руки».
[Закрыть])
Эх, были мы когда-то рысаками! И я подтянулся, я ощутил себя охотником, моя рука не знает промаха, мое копье длинное и твердое, но все же подкрепите меня вином и освежите яблоками, ибо от любви я уже совсем изнемог.[33]33
А это опять «Песня песней», безбожно перевранная.
[Закрыть]
…И все было сделано чисто, и я был разговорчив и она мила. Я обошелся без этих пошлых штук типа ухватывания за талию и похлопывания по заду. Как-то я этого не переношу. Я пару раз подал ей руку на спуске, и все. Но было сделано главное: у нас был общий язык, общие тайны, и понимали мы друг друга с полуслова. («Не приспособлены вы, кролики, для лазания!» – говорил я, помогая ей на «катушке». – «Болтать-то вы умеете, Джим. А летать?» – отвечала она.[34]34
Вот это тоже важно: пластинка «Алиса в стране чудес».
[Закрыть])
Я очень натурально заблудился и пошел не той тропой. А надо сказать, что в монастыре ровно в одиннадцать запирают все двери. Но в нашем корпусе есть потайной ход, мне его Петро показал.
Все было сделано чисто: к отбою мы не успели. Что же делать, сказала она, выход есть, сказал я и, пока она не очухалась, повел, и провел, и оставил ее устраиваться, а сам пошел до ветру, ибо перед этим делом я привык сходить до ветру, ну и вообще привести себя в порядок.
Когда я вернулся, она лежала в постели, натянув одеяло до самых глаз. А вы-то где устроитесь, спросила она. Ну, сказал я улыбнувшись, думаю, что там же. Что, спросила она изумленно, а потом сообразила. Так для того все и было затеяно, сказала она, и все было специально, сказала она, а я-то думала, сказала она, ну и дура же я, сказала она. И заплакала.
Вот это да. Вот это номер. Ни за понюшку табаку покончил с собой покоритель сердец: помер со смеху.[35]35
Это фрагмент большого произведения под названием «Чтение фразеологического словаря с чувством, толком, расстановкой». Так мы баловались с Саней Пинкиным – берётся фразеологический словарь и на ходу надо, выхватывая случайные выражения из него, построить связный рассказ. Я тут же выдал печальную повесть о Томе Фариной (тогда это было очень горячо), на букву «П»: Сильный пол купил кота в мешке, а слабый (нежный, прекрасный) – на полпути ищи ветра в поле. Хоть в петлю полезай! От полноты души положил зубы на полку. Полез в бутылку, в полном рассудке – до положения риз. Полегче на поворотах! Ни за понюшку табаку покончил с собой покоритель сердец: помер со смеху. И помин простыл, поминай как звали. Не поминайте лихом!
[Закрыть]
Послушай, сказал я, положив руку на ее плечо. К этому надо относиться проще, сказал я. Ты же вернешься к жене, сказала она. Как же ты к жене-то вернешься, сказала она. А жена-то тут при чем, удивился я. Я пошла, сказала она. Отвернись, сказала она, я оденусь.
Вот чего не люблю – это уговаривать. Скажет мне человек «нет» – ну, на нет и суда нет. Не больно-то и хотелось. Даже с женщинами – хоть и знаю, что их «нет» – это на самом деле «да».
Куда ты пойдешь, сказал я, убирая руку. Спи давай. Не буду я тебя трогать. Честное пионерское.
И лег на Петрову кровать, и долго мы молчали и слушали дыхание друг друга, и переговаривались дыханием. Она сперва всхлипывала, а я обиженно сопел. А потом она вздохнула глубоко, и стала дышать ровно, и я сделал то же самое. Но потом я вспомнил ее затылок и представил, что было бы сейчас вот тут, в двух шагах, повернись все иначе, да и рука помнила ее плечо. Она в ответ тоже задышала часто и тяжело, но, стоило мне скрипнуть пружинами, она отвернулась, и выровняла дыхание, и я тоже стал дышать редко и осторожно, и заснул, а проснулся уже утром, от ее сдавленных рыданий.
Вот ведь, подумал я, послал бог на мою голову.
Ну чего ты опять, начал я, и вдруг понял, что она не рыдает, а хохочет.
Вот это анекдот, сказала она, сияя.
Да уж, хмуро сказал я, таких идиотов поискать.
Я думаю, сказала она, это первый такой случай в городе-курорте.
Да, наверное, и последний, сказал я.
Такой шикарный план – и вдрызг, поддела она.
Нет, сказал я с достоинством, это была импровизация. Ноктюрн на флейте водосточных труб.[36]36
А это опять появляется Оля В… Ноктюрн на флейте водосточных труб – это на нашем с Олей сленге – импровизация. «Ну, как ты сегодня лекцию отчитал?» – «Ноктюрн на флейте водосточных труб!». Еще бы, вчера, вместо того, чтобы готовиться к лекции – гулял с Олей по правому берегу…
[Закрыть]
А главное, сказала она, так ошибиться в человеке. Я думала, ты другой.
Я тоже так думал, сказал я.
