Текст книги "Лужа"

Автор книги: Алексей Автократов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Автократов Алексей
Лужа
**Аннотация:*
О Лужниковском рынке 1998-2000 гг

Лужа

Физиологический очерк

Самое утро

В час, когда обыватели московские спят и видят свои предпоследние сладкие сны, когда ворочаются и дрожат на чердаках и в подвалах от предрассветного холода бомжи, когда вываливают из закрывающихся кабаков веселые, сытые люди – менты и бандиты, у нас рабочий день уже начался. Грузят торговые люди в «жигули» и «Волги», «газели» и подержанные иномарки тюки и коробки, ящики и баулы, вынося их из своих квартир, гаражей и арендованных складов по всей Москве и

Подмосковью.

Раздражая страдающих бессонницей стариков и неврастеников, хлопают дверцы багажников, чихая, заводятся и прогреваются моторы, вспыхивает ближний свет фар и из дворов и переулков выползают на трассы забитые барахлом автомобили. Из Зеленограда и Люберец,

Подольска и Видного катят и катят по пустым шоссе водители, останавливаются на постах ГИБДД, предъявляют настоящие, а чаще

"левые" документы на груз, "отстегивают", въезжают в город, постепенно смешиваясь с себе подобными из Чертанова и Ясенева,

Медведкова и Строгина. Все они держат путь в Лужники, а проще в

"Лужу" – крупнейший московский рынок, широко известный по всей

России и далеко за ее пределами – в Китае, Турции и других

"неверных" землях.

Вот она – Лужа, справа и сзади остаются древние стены

Новодевичьего монастыря, впереди завиднелась черная дыра проезда под

Бережковским мостом, в которую медленно втягивается хвост многорядной колонны автомобилей – торгаши въезжают на платную лужниковскую автостоянку. Разные бывали порядки: бывало, при въезде отдай пятнашку за первый час стоянки, а пять минут просрочил – плати, как за целый день, тридцать пять рубчиков. Теперь по-другому: тридцатник, хоть за пять минут, хоть за весь день. Сколько машин проходит в день через стоянку? Может, пять тысяч, может, десять или пятнадцать, их никто не считал. В "оптовые" дни и места свободного не найдешь, хотя деньги уже уплачены. Бывало, что внутри этой платной стоянки устраивалась еще одна – "охраняемая" – еще червончик. Бывало и так: охранники сначала загоняли машины на

"охраняемую" стоянку, а как заполняли ее, так и быть, вали на

"платную".

Въездов на стоянку два: упомянутый – напротив Новодевичьего монастыря и другой, ближе к Фрунзенской набережной. Со стороны

Новодевичьей набережной имеется въезд на еще одну стоянку: для иногородних автобусов, арендуемых "оптовиками" специально для поездки на Лужниковский рынок. Она находится за стадионом со стороны

Лужнецкой набережной. Через те же ворота всю вторую половину ночи и раннее утро тянутся на территорию рынка сотни грузовиков-фургонов,

КамАЗов и ЗИЛов. Большая их часть спешит занимать свои места на

Южном Ядре, меньшая – у Малой спортивной арены.

Въехать с товаром на стоянку – дело нехитрое. Дальше сложнее будет. Въехал, нашел место – не теряй времени, разгружай машину, вынимай тележку, нагружай на нее весь свой скарб: один-два раскладных столика, разборную палатку и товар – у кого в чем: в мешках, баулах, сумках, коробках. Нагрузил тележку – увязывай все барахло веревками, утягивай резинками, чем крепче – тем лучше. Тебе ее, тележку, катить триста-пятьсот метров до входа в саму Лужзону, то есть за кованый забор. Развалится по дороге – твои трудности, опять будешь собирать, да еще и матюками обложат другие торгаши – дорогу загораживаешь. Летом проще телегу катить – асфальт, зимой, по снегу – тяжело.

За кованым забором – кусочек Москвы, где витают, сталкиваются между собой радости и горести, слезы и смех, наглая сытость и голод, торговая удача и разорение, хитрость, предусмотрительность, глупость и наивность. Все эти чувства и качества в той или иной пропорции сочетаются в каждом человеке, здесь лишь созданы идеальные условия для их концентрированного проявления. Здесь за последние годы сформировалась частичка российского и азербайджанского среднего класса, а за посткризисное время она активно расформировывается.

Здесь "уходят в тень" бешеные деньги, царят свои обычаи, свои порядки. Это не совсем кусочек Москвы. Это – Лужзона.

Проходов в кованом заборе несколько, кому – куда, а нам в Главный вход, который тоже делится на несколько ворот. Нам в те, где написано: «Вход с товаром», там очередь, охрана проверяет у всех абонементы и билеты на право торговли. Если нет, забыл, потерял – поворачивай оглобли: не пустят. То есть пустят, есть хитрость, но не бесплатно. Дело в том, что существует в Лужзоне некий «орден», союз носильщиков, который на платной основе ввозит в Лужу на больших четырехколесных телегах любые грузы для торгашей. В его составе в основном азербайджанцы, но есть и русские. В качестве униформы – оранжевый жилет с надписью «носильщик».

Некоторые члены этого союза совсем ничего не возят, а стоят по утрам у входа, и, если к такому обратиться, проблемы исчезают.

Платишь по таксе: мешок, баул, большая сумка – по червонцу, и

"носильщик" кричит: "Этого пропускаем!" Отверзаются неприступные двери, путь свободен. Считается, что это носильщик провез тележку, хотя реально ее катил торгаш.

Справа от Главного входа находятся билетные кассы, там тоже толкутся люди, пытаются купить торговые билеты. Некоторые и покупают, другие никак не могут взять в толк: почему одним продают билеты, а другим нет? Стоят, чешут головы. Впрочем, непонятливых сейчас уже совсем немного.

У других ворот, где «Вход без товара», стоит большая толпа – это покупатели, их пока не пускают, и правильно делают. Пусть сначала торгаши да носильщики с телегами пройдут, поставят палатки, разложат, развесят товар, а то что же? Все вперемешку попрут, сшибая телеги и друг друга, создадут в темноте давку, а она и без того будет вполне приличная. А покупать все равно ничего не будут – темно еще.

Однако поспешать надо, скоро и те ворота откроют. Нам – в дальний конец рынка, на «Луч», в сектор «В-I», там у нас абонемент на полпалатки в этом месяце. Двинули!

Слева – «Труба», широкий, длинный проход на Южное Ядро, место доходное, жирное, оптовик хвостом бьет и плещет чуть не целый день, от рассвета до заката, можно сказать. Но места торговые больно дорогие, не по карману, да и выкуплены давно и надолго вперед те места. Прямо – «С-З» сектор, здесь больше дорогое продают (хотя и дерьмо, как правило), ну и покупатель свой, специфический. Над «С-3»

Ленин-истукан вверх вознесся, как будто это он здесь "крышу" держит.

Но Ленин сейчас уже не котируется, на его "крышу" всем начхать, есть другие, покруче.

– Дорога, дорога давай! – навстречу из темноты летит с грохотом огромная телега, мешков на ней немерено, толкают четыре азера-носильщика1. Даем, конечно, дорогу, зашибут.

Вот наконец и место наше, приехали. Палатка уже стоит, поставил еще один действующий в Лужзоне союз – союз палаточников. Если иной торгаш своей палатки не имеет, может взять в аренду за сорок – шестьдесят рублей в день. Палатка палатке рознь, новая или старая, светлая или темная – все имеет значение. В новой, светлых тонов палатке товар смотрится лучше и продается легче – отсюда и разница в цене. Если торгашу лень возить с собой палатку, утром, теряя время, ставить ее, вечером разбирать, это тоже возьмет на себя союз.

Цена – пятьдесят рублей. Союз делится на бригады, за каждой закреплен свой сектор, и не моги нарушить границу – будет война.

Можно, конечно, нанять на сбор-разбор палатки человека и за пятнадцать-двадцать рублей в день – мало ли в Луже всяких голодранцев, но если такого деятеля поймают бригадники – плохо ему будет. И палатка торгаша останется несобранной, а то и вовсе пропадет.

Ладно, приехали – давай быстрее товар с телеги в палатку закидывать, мешки-сумки раскрывать, доставать цепочки с крючками, особой палкой раздвижной те крючки за каркас палатки цеплять. Теперь

– как товар на цепочки развесить? Тоже тонкость есть – цепочки хоть и одинаковые, да места их в палатке – ох, разные! Самое лучшее место у "первой" цепочки считается, у той, что с самого края палатки висит. Товар на ней первый в глаза покупателю бросается, потому и берут его лучше всего. А продавец не всегда свой лучший товар на первую цепь вешает, лучший – он и так уйдет. Может, на выгодное место умнее неходовой товар повесить, пусть хоть понемногу продается. А кто наоборот – лучшее на первую цепочку вешает, на

"висяк" свой плюнул, отчаялся продать. Мало ли что в голове у хозяина?

Вот поперлись по «Лучу» бабы толстые с большими сумками на раскладных тележках, пустые пока сумки. Это не те, что терлись у

Главного входа, те пока не дошли сюда. Это оптовицы из дальних городов, что еще ночью въехали на автобусах в Лужу спящими, а теперь проснулись и подались на торговые ряды. Темно еще, товар не видно, но они – порода-то торгашеская – норовят хоть рукой пощупать и орут:

"Почем?" И какую цену ни скажи, все равно не слушают и прут дальше:

"А здесь почем?"

– Скоч, скоч, сигарэт! – еще один союз лужниковский пробудился. -

Сигарэт, сигарэт, скоч! – Идет по ряду сильный брюнет, и лицо смуглое, нос крючком, жилет поверх куртки зеленый, да не видно его, жилета. Спереди на груди картонка болтается, на ней наклейки от сигаретных пачек – видов двадцать. Сбоку сумка с сигаретами, а на спине связка мотков скотча – штук тридцать-сорок. Союз этот – афганцы, п р а в о такое купили у бандитов: по всей Луже вразнос сигаретами и скотчем торговать, а другим никому нельзя чтобы.

Монополия. Стационарных сигаретных точек по всему рынку понатыкано, и торгует, кто точку эту купил, но вразнос – только афганцы, и на рубль-два дороже за пачку.

Раньше бандиты и простым торгашам разные п р а в а продавали.

Например, эксклюзивное право торговать таким-то товаром на таком-то ряду. Если у кого другого такой товар увидят – говорят: "Снимай!"

Упрется – в рыло или абонемента лишат. Говорят, за бешеные деньги и на торговлю во всей Луже можно было эксклюзивное право купить. Но сейчас что-то не слышно об этом.

– Чай, кофе, какао, пирожки-булочки, кто забыл? – сразу две грузинки два лотка на колесах наперегонки катят. В Лужзоне сегодня и ежедневно действует еще одна «лига» – грузинское ТОО «Коробейники».

На их передвижных лотках стоят по три-четыре термоса с кипятком, банки-склянки с растворимым кофе, какао, чаем, лежат пирожки-булочки, иногда горячие хачапури – невкусные. Стаканчик растворимого кофе "Нескафе" – шесть рублей, "Голд" – семь, чай – пять, пирожки-коврижки – по-разному. Торгаши уже по два-три часа как на ногах, в работе и потому кофе-булки берут активно.

Прошли два «сервиса»-мордоворота, рожи у обоих отвратные, проверили абонементы на право торговли. Дальше по ряду заорали, слышно, на кого-то:

– Чи-во? Права качать? Ты вон в ту палатку иди права качать! Понял?

Понял небось. Чего тут не понять: в «той» палатке бандюки сидят, из той палатки люди без зубов выходят.

Светает. Втягиваются на «Луч» покупатели. Идут с двух сторон: со стороны автобусной стоянки окончательно проснувшийся «дальний» оптовик. Потенциально он сильнее, выгоднее «ближнего» – московского и подмосковного – берет много. Из дальнего города за малым количеством товара невыгодно ехать, дорога не окупится. Но, с другой стороны, в провинции денег у людей совсем мало (конечно, не везде), мало-мальски дорогой товар там не продать, и дальний оптовик берет самую дешевку, «числом поболее, ценою подешевле». Оптовик, он хоть какое-то понятие имеет: знает, что за октябрем ноябрь идет, в ноябре уже снег выпадает. Значит, зимняя одежда понадобится. И покупает зимнее несколько заранее. А «розничник» ориентируется больше по сегодняшней погоде, если дождь идет, подай куртку или ветровку из непромокаемой ткани. Кончился дождь – не надо. Утром холодно – подай теплое, днем потеплело – не надо теплого. Тяжелый гражданин.

Через Главный вход идет ближний оптовик. Ха, оптовик! Разобраться, так настоящих оптовиков совсем мало из них. Отчаянно торгуясь, возьмет две-три вещи, и весь опт. Бежит на розничный рынок или к метро, к проходной завода в день получки и продает. Продаст – еще придет в Лужу, не продаст – не придет. Обнищали все вконец, вот что.

Но и с такого «дохлого» оптовика тоже есть толк – курочка по зернышку клюет. Главное – сколько его, оптовика. Толпа покупателей была у входа огромная, но бывает еще раз в пять побольше, в пик сезона да в оптовые дни. Оптовыми днями в Луже понедельник и вторник считаются, среда – так, ни то ни се. А четверг и пятница – просто не оптовые, совсем невыгодные дни. Суббота с воскресеньем – дни розничные, москвич на рынок попрет, берет мало, да зато цены выше, у москвича еще денежки водятся иногда. А оптовик по выходным на своих рынках торгует, в Москве и в провинции. Распродался – и в Лужу.

Ближний оптовик на своих машинах или на метро к открытию приезжает, а подмосковный часто полночи на каком-нибудь вокзале сидит, открытия метро ждет.

Вот собралась перед воротами толпа огромная, ждет открытия, нервничает, ругаться начинает: чего, дескать, не открывают? Нам время дорого! Хоть и темно, но некоторые оптовики своих постоянных поставщиков имеют, всегда только у них и берут, бывает, и годами. И в темноте найдут, и товар, не глядя толком, купят. Знают, что поменяет торговец брак постоянному покупателю. Эти-то в основном и ругаются.

Наконец открыли ворота, да разве пойдет народ по очереди? Ни в жисть! Каждый норовит хоть одного, другого обогнать, отжать, оттолкнуть. А большинство ведь с сумками, сумки к тележкам прикручены – обратно полную сумку тяжело в руках тащить. Тележки эти всем за ноги цепляются, бабам чулки-рейтузы рвут – опять крик, ругань, иногда и до драки.

Вот прорвались к самим воротам, тут новая беда: охрана все большие сумки проверяет. Здесь «Вход без товара», а вдруг в сумке товар лежит? За его пронос платить надо. Показывай, что в сумке? Эх, поймали одну! Три свитера в сумке.

– Да это брак, я брак менять несу, – баба надрывается. – Какой же это товар?

– Ничего не знаю, с товаром в те ворота, там все объяснишь. – И не пускают бабу. Но она и обратно уже выбраться не может, навстречу толпа злобная так и прет, так и ломит – и все матерят, толкают бабу, рвутся все в Лужу.

Слава Богу, бараны-охранники додумались и другие ворота открыть, теперь полегче пойдет. Вдвое сильнее закипел водоворот людской за воротами, и там тоже толкучка, ведь кому направо, кому налево, а кому и прямо. Но ничего, распределились, влились в ряды и проходы, поперли вперед, вперед, чем дальше от входа, тем дешевле товар, надо быстрее, как бы не расхватали! Наконец рассасывается, успокаивается людской поток, проходит нервное возбуждение. Лужа обретает свой рабочий ритм. Так, наверное, наркоман во время «ломки», достав где-то дозу наркоты, ищет, ищет и наконец находит трясущейся иглой исколотую вену, зелье поступает в кровь, сердце гонит его в мозг, во все дрожащие члены и органы, затем в мельчайшие сосудики во всем теле, и оживает, становится похож на человека несчастный наркоман.

Первая волна

Сейчас на рынке в ходу куртки, сезон в разгаре. Детские, взрослые, на синтепоне, на пуху – всякие. Громадное большинство из них китайские. Сейчас в Луже почти все китайское. Есть, попадается кое-где и Польша, и Турция, и Индонезия. Индонезия индонезийская и китайская. Есть китайская Корея и даже Россия. А если по этикеткам да по словам продавцов судить, ничего китайского и нет вовсе! Чего ни спросит покупатель – все Венгрия, Турция, а то и Финляндия,

Германия. Скажет продавец – "Китай", и не возьмут товар. Шарахается народ бестолковый от Китая, само слово отпугивает. А ведь Китай страна огромная, товаров самых разных выпускает колоссальное количество. Есть среди них откровенная дрянь, лет пять назад челноки только ее и возили в Россию. Тогда все, что ни дай, сметали с прилавков. А через неделю-другую рвалась, лопалась та дрянь, и с тех пор пошло: раз Китай, значит, точно дрянь. А между тем вся Европа, и

Штаты, и весь мир китайским товаром завалены – значит, не одну дрянь китайцы выпускают. Многие китайские товары сейчас очень приличного, а по российским меркам и вовсе хорошего качества. Да разве втолкуешь дуракам? Посмотрят вещь в руках, будто чего понимают, скажут:

"Бра-а-чное!" (бракованное). – И смех, и грех, хоть кол на голове теши.

Рассвело, самый спрос начинается, оптовик все гуще валит, цену спрашивает, хочет, ясное дело, подешевле взять. Идет волынка обычная, надоедная:

– Почем?

– Двести.

– А оптом?

– Оптом двести.

– А так, чтобы взять?

– Двести.

– А дешевле?

– Не могу. Я продавец, хозяин сказал: двести. Что, я свои буду доплачивать? (Врет – сам хозяин.)

– Ну, давай – сто восемьдесят! Много возьму!

– Не могу я, говорю!

– Ладно, дальше пойду. – Баба делает вид, что хочет уходить, но что-то долго возится. – Давай, сто девяносто! Десять штук возьму!

Двенадцать!

– Ну, добро!

– Смотри, если брак, назад привезу!

– Нет вопросов, привози, только у нас не бывает брака.

На самом деле и брак бывает, и вопросы будут, да еще какие, и не привезет она назад ничего. Увезет товар в свою глухомань и, если найдет брак, все равно вещь продаст, цену сбавит немного. Да и знает прекрасно, что в Луже брак ей не поменяют и деньги не отдадут.

Меняют только своим постоянным и давним оптовикам. А слова эти так, для порядка. Они ничего не весят, слова.

Хотя как сказать? Слова словам тоже не чета, иной покупатель, особенно из «грамотных», от своих же слов сильно в Луже страдает – книжек, газеток дурацких поначитался и думает, что умный стал. Чуть что не по нем, сразу про права, про законы какие-то талдычит. Чисто как дите. Вот интеллигентского вида дамочка из современных, с сигареткой в наманикюренных пальчиках, заспорила свысока с матерой торгашкой:

– Да вы хотя бы законы знаете? По Закону о правах потребителей вы обязаны по первому требованию покупателя…

И по другому закону какому-то торгашка будто бы что-то обязана.

Наивные люди, про законы эти и вообще по существу вопроса здесь с ними спорить никто не будет, а огорошат прямо в лоб:

– Ага! Ишь ты, ага! Глядите: курва старая, а накрасилась, как молодая!! Колбаса ты тухлая, ходишь, задом вертишь, кобелей приманиваешь! Папироса!

А в таком тоне дамочка культурная разговаривать не умеет, не приучена, порода у нее другая. И пойдет она восвояси, платочком слезки промокая, и горько ей будет от сознания интеллигентской своей беспомощности, от неумения ответить хамством на хамство. И настроение на три дня испортится. А все газетки! Понаписано в них: требуйте, мол, своих прав, закон на вашей стороне! Поначитаются люди этих глупостей и лезут на рожон, не понимая, что разные это вещи – газетки и жизнь.

Все валит, валит первая волна покупателей, только и слышно кругом:

– В какую цену?

– На какую цену?

– Какая цена?

– Цена? А оптом? А почем отдашь? Ты чего, с дуба рухнул? На том ряду на двадцать рублей дешевле! (Врет.)

– Вот там и покупай!

Многие продавцы тоже молча не стоят, кричат кто во что горазд, товар свой нахваливают, обороты речи часто самые дикие:

– Слаживается, разлаживается! Бачьте: що угодно ложим в цю сумку-косметычку, хоть бульбу, хоть помаду! Бачьте: слаживается, разлаживается, шестьдесят пять оптом!

Девицу эту странную, нелюдимую недавно с «С-3» выперли другие торгаши: достала там всех своим «слаживается-разлаживается» – шарахается покупатель, особенно москвич. А на «Луче» ничего, прижилась, здесь все такие.

– Ийех, вр-решшь, нэ вазмешшь, вр-решшь, нэ вазмешшь! – азербайджанец новый усатый оптовика подзадоривает, дразнит какой-то тряпкой, как тореадор быка на арене. Значит, только что из самого дальнего аула: не понимает толком, что слова эти значат. Смех!

Постепенно падает спрос, проходит первая волна покупателей. Бабы толстые уже с полными сумками обратно на автобусную стоянку покатились. Сейчас будут там покупки перебирать-перекладывать, сумки набитые в багажные отделения автобусов запихивать. Запихнут, сверятся с записями – что купили, что забыли купить, а надо бы! Если деньги и время еще остались, обратно на рынок пойдут уже с новыми сумками. А если сумок нет – не беда, здесь они на каждом шагу продаются.

После одиннадцати на «Луче» торговля плохая. Оптовик прошел, болтаются – не поймешь кто: таких называют «зрители» или

"экскурсанты". Ходят, смотрят, спрашивают цену, крутят мордами, щупают товар, критикуют и с брезгливым видом уходят, ничего не купив. Изредка налетит и "чумовой" покупатель, есть и такая категория. Невесть откуда вырвался, глаза по полтиннику, рот раскрыт:

– Это почем? Давай! А это что? Давай! – И смылся, пыль столбом.

Веселятся торгаши.

Пока покупать ни шатко ни валко будут, надо бы в туалет сбегать, а на обратном пути и пожрать купить что-нибудь поосновательней – на одном кофе грузинском не проживешь. За товаром соседи пока присмотрят. Хохлы они, соседи. А может, и не хохлы: сами из Западной

Украины, а говорят между собой по-румынски – хрен чего поймешь.

Много их на "Луче" ошивается, торгуют все турецкими рубашками теплыми – девяносто рублей оптом. Хороший товар, берут оптовики.

Лезешь из палатки через столик витринный, а сзади слышится привычное, ежедневное, ежечасное:

– Ох и шо вы мине мучаете? Да дайте же вы мине спокою, не тяните же вы с мине нервы, всю душу мою вы с мине вымотали, не знаю уже я, куда и деваться мине от вас! – И так далее и тому подобное; нет песне сей ни конца, ни края. Соседка, баба Оксана – хохлушка, старуха крепкая, набожная и очень склочная – продолжает возмущенно и жалобно собачиться с оптовиком – попросил брак ему, вишь, поменять.

Глаза, небось, как всегда, под морщинистый лоб свой закатывает, за сердце хватается. Вот-вот помрет! Но не родился еще тот оптовик, которому бабка поменяет брак или вернет деньги.

В туалет в Лужзоне сходить – пятерочка, но ничего, осилим, тем более что попутчик имеется.

Хмурым бомжем плетется по Луже промозглый ноябрь, по леденеющей ноябрьской слякоти катит тележку с сорокалитровым алюминиевым бидоном мрачный лужниковский бомж. Его путь лежит в платный туалет, где под строгой официальной надписью «Набор воды для пищевых целей запрещен. Санэпидемстанция» имеется крантик, на который и наденет бомж кусок черного резинового шланга. Через этот шланг он наполнит водой свой сорокалитровый бидон и покатит его в «порт приписки» – в одну из пищевых палаток, где будет он чистить картошку-морковку аж до тех пор, пока его вновь не пошлют за водой. И другой работы бомжу будет вдоволь: столики обеденные протирать, мусор отгребать от палатки – за этим следят иногда. К самой плите, где еда готовится, его, конечно, не допустят: вдруг налетит проверка, санэпидемстанция эта самая: «Где санитарная книжка?» – не отмажешься. За труды его пару раз в день покормят чем попроще (хлеба, конечно, от пуза), а может, нальют стакан водки и дадут сигарет. Но расслабляться нельзя!

Вот, взяла раззява-тетка за тридцать пять рублей ароматный дымящийся шашлык, поставила тарелку на столик, отошла купить стакан чая. Это мгновенно заметил чужой, залетный и смертельно голодный бомж, который схватил и сожрал шашлык за две секунды. Бей его теперь, убивай – ему все равно: голод не тетка. Баба в крик; местный бомж виноват, не доглядел, получит в рыло.

Не каждый бомж найдет себе в Луже работу. Работы-то много, но бомжей еще больше. Конкуренция. Совсем уж отвязного, опустившегося не возьмут и воду возить, возьмут кого поприличнее.

А взяться бомжу за такую работу, за которую торгаши деньги платят, которую разные союзы-бригады делают, – и думать не моги! За это – сразу в рыло.

С питанием на рынке – выбирай что хочешь: щи, борщи, бульоны грибные и куриные, супы всякие, китайские и не китайские, котлеты, бифштексы, всех мастей салаты, гарниры. Само собой, имитация кавказских блюд в большом ассортименте: шашлык свиной, куриный и рыбный, люля-кебаб, самбуса (раньше стоила десять рублей – внутри требуха какая-то, наехала санэпидемстанция, теперь – пятнадцать рублей, требуха все та же). Есть чебуреки и даже «свиха – национальное арабское блюдо с сыром и грибами». Интересно, где у

"национальных арабов" грибы растут – в "Белой арапии"? Еще продают

"хычин" – лепешка такая с мясом.

Взял «свиху арабскую» за пятнадцать рублей, дают – чуть теплая.

– Почему холодную даешь?

– Э, брат, – азер ухмыляется, – свиха холедний надо кюшат, обичай такой!

Наглые, гады. Как будто я ее двадцать раз горячей не ел. "У

Ленина" ее таджики готовят – те никогда так не нахамят. Ладно, некогда связываться. Больше никогда у него не возьму! Да ему, впрочем, по барабану.