Текст книги "Путь домой"

Автор книги: Алексей Гравицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– А ты посмотри на это с другой стороны, – предложил я.

– Не топчи клумбы. Я и смотрю с другой. Я смотрю с точки зрения политики. Нужен повод для национальной гордости. Нужно на чем-то строить и воспитывать патриотические чувства. Нужно объединяющее звено. Но почему футбол? Почему эти тупые «оле-оле-оле, Россия вперед»? Мы же даже играть в него толком не умеем.

– Это интересно многим. Особенно молодежи.

– Многим интересна докторская колбаса. Давайте теперь орать, что она лучшая в мире. Оле-оле-оле, колбаска вперед! При чем здесь Россия? Даже у гребаных янки есть глупый гимн, полосатый флаг, конституция и Авраам Линкольн. А у нас, выходит, нет ничего, кроме кучки никчемных футболистов. Не на то ставим.

Я глотнул из бутылки. Неудачно. Пена полезла наружу. Поспешно отхлебнул. Борян, любитель подначек про кончающее пиво, даже внимания на это не обратил. Видимо, тема его задела. Меня она тоже начинала заводить.

– А что у нас есть? На чем еще может играть наше государство, чтобы вызвать у меня патриотические чувства?

– На футболе оно их не вызывает. Большинство этих футбольных патриотов спят и видят, чтобы поднять денег на этой стране и сбежать с ними в другую.

– Знаешь, – рассердился я, – мне футбол реально до лампочки. Но я тоже мечтаю отсюда свалить.

– Молодец, – зло пробурчал Борис. – Я и говорю, что патриотизма нет. Крикунов как грязи, а родину никто не любит.

– А за что мне ее любить? Что она мне дала?

– В первую очередь, она дала тебе тебя.

– Вот спасибо!

– Еще заходи.

– Иди ты в пень, Борзый. Себя я сам сделал.

Борис презрительно фыркнул.

– Не устал делать, творец, блин?

– Мне здесь мешают жить. – Я пропустил его реплику мимо ушей. – Государство делает все, чтобы сделать мою жизнь невыносимой.

Борзый зло сверкнул в мою сторону глазами.

– Ага. Государство спит и видит, как бы это Серого изжить и сделать его жизнь невыносимой.

– Таких серых – вся страна, – огрызнулся я.

– Вся страна разная. Но таких серых хватает. Им всё время всё не так. У них страсть искать место получше. Пословицу «там хорошо, где нас нет» они не воспринимают. Сначала их тянет в город, потом в столицу. Потом за бугор. Иногда это через поколение передается. Ты вот на понаехавших наезжаешь. А сам такой же. Сбежишь отсюда, там будешь понаехавшим. Лимитой.

– Тебя, что ли, все устраивает?

– Меня много чего не устраивает. – Борис подался вперед и продемонстрировал мне кукиш: – Но вот я отсюда свалю. Пусть другие бегут.

– А я свалю.

– Валяй. – Борис снова откинулся в кресле и одним глотком осушил бокал. – Потом назад прибежишь, расскажешь, как там невесело.

– Не прибегу.

– Не прибежишь, значит, открытку пришлешь с нытьем про русские березки и то, как тебе их не хватает. Большинство сбежавших ноют.

– Ни хрена они не ноют.

– Иди в сраку, – обозлился Борзый. – Раз ты все знаешь, я с тобой на эту тему больше говорить не буду.

Он обманул. Мы еще возвращались к этой теме. И не раз.

Он был прав. Я ничего тогда не знал. Это нельзя было знать. Это нужно было прочувствовать.

Я прочувствовал. Не знаю когда. Может, в Таиланде, когда проснулся среди людей другой культуры и другого языка. Может, в отеле, когда нашел мертвого Олежку и понял, что дороги назад нет, и все нити, связывающие меня с домом, оборваны. Может, позже, когда начал скакать по червоточинам… Но прочувствовал. Понял, осознал, что мечтал сбежать не туда. Такая хренька…

– Что, Серега, сбежать решил?

Толян держал ТОЗ высоко, и его гладкий ствол смотрел мне между глаз. Чуть выше. Индийцы рисуют там себе точку чем-то красным. Не знаю, за каким хреном она индийцам, но я сейчас эту точку чувствовал очень хорошо.

Вторая часть Янкиного плана была не такой стройной, разнообразной и увлекательной, как первая. Но имела право на существование. Так я ей и сказал после наших многочасовых кувырканий на ее кровати.

Если бы такой план предложила не Яна, я бы тысячу раз подумал. Но рядом с этой женщиной думалка отказывала. И я согласился без вопросов.

Поначалу все шло неплохо. С обещанными палаткой и мангалом я вернулся в кремль. Сдал «находки», получил пайку и неторопливо поел под внимательным взглядом Звездочки. С кухни мы ушли с ней вместе. Поговорить со Звездой наедине вышло довольно просто. Уговаривать долго не пришлось.

Звездочке здесь не особенно нравилось, а без меня понравилось бы еще меньше.

– Если не хочешь, не надо. Оставайся, – закончил я, разрисовав ей планы на вечер.

– Надо-надо, – поспешила переубедить меня Звезда.

Дальше оставалось только выждать вечера и не попадаться на глаза большому человеку Фаре и его прихвостням. Это тоже вышло без проблем.

На удивление просто получилось миновать ворота кремля, пройти вместе со Звездой мимо костров под понимающие улыбочки и свернуть в ближайшие заросли.

Здесь должна была ждать Яна. Мы договорились встретиться в перелеске вместе с немцем. Яны не было.

Немец в плане побега играл ключевую роль. Может быть, именно из-за него я и согласился на это непродуманное безумие. Яна утверждала, что немец знает, как переходить из одной червоточины в другую. У немца есть схема. И сюда он пришел не случайно, а целенаправленно. Только застрял надолго стараниями Фарафонова.

В качестве рабочих рук Штаммбергер Фаре нужен не был, значит, привлек большого человека чем-то помимо этого. Григорий не тот, кто станет плодить рты без пользы для себя или для дела. Чем привлекателен немец? Знаниями? Или как придворный шут?

Мы сидели в кустах, следили за воротами кремля и ждали. Время шло. Яны не было. Ни с немцем, ни без немца. В голову навязчиво лезли неприятные вопросы. Что случилось? Она забыла? Передумала? Не смогла? Ее поймал Фара?

Я тряхнул башкой, отгоняя мрачные мысли. Чего гадать? Ждать надо.

– Сережа, – тихо позвала Звезда. – Чего мы ждем? Идти. Надо-надо.

– Успеется, – покачал головой я.

Звездочка тяжело вздохнула.

Стало знобко. От земли тянуло холодом, от Волхова тянуло холодом и сыростью.

Прошло еще с четверть часа. Где-то рядом зарядила угукать сова. Сильнее подул промозглый ветер. Яны не было.

Еще немного, и мы тут околеем.

Я был настолько озадачен ожиданием Яны, что подошедшего сзади Толяна не услышал. А когда за спиной щелкнуло, и мне предложили «поднять жопу и положить грабли на затылок» было уже поздно.

Теперь Толян стоял в паре шагов от меня, целил мне между глаз из ТОЗика и ждал ответа на вопрос о моих планах.

– С чего ты взял, что я решил сбежать? – Я постарался сделать предельно наивную рожу.

Толян разулыбался в ответ.

– В самом деле, с чего? С чего это ты на ночь глядя за территорией шкеришься по кустам вместе со своим педиком.

– Chạn hlng thāng, [14]14
  Я заблудилась (тайск.).


[Закрыть]– не раздумывая, сообщила Звезда.

– Ты мне не трынди, гомосятина. Я знаю, что ты по-русски прекрасно жаришь.

– Где здесь туалет? – мягко промяукала Звезда.

– Для вас – везде. – Толян повел стволом ТОЗа, но сдержанно, без особой широты. И зрачок дула мгновенно вернулся обратно, продолжая высверливать дырку у меня между глаз.

– Ты ружье-то опусти, – недовольно пробурчал я.

Толян улыбнулся шире.

– С чего бы?

– С того бы. Не собирались мы убегать. Просто надо было уединиться.

– Зачем?

– Затем, – рассердился я. – Зачем двое половозрелых людей в кустах уединяются?

Толян посмотрел недоверчиво. Неверие на его физиономии медленно сменилось злорадством.

– То есть, ты хочешь сказать, что вы с ним все-таки…

Я опустил глаза, поправил:

– С ней.

Только бы Звезда сообразила подыграть.

Толян перевел взгляд с меня на трансвестита, обратно. ТОЗ в его руках все так же смотрел мне в центр лба. Толян колебался. Ему хотелось поверить в мою голубую сущность и отомстить, оправдаться, сделав посмешище из меня. Но он сомневался.

– Ну-ка, давай, – решился наконец он и мотнул стволом ружья.

– Чего давать? – не понял я.

– Как чего, снимай штаны и делайте то, для чего сюда приперлись. А я посмотрю.

– Я в стеснении, – покачала головой Звезда.

– А я на взводе, – перестал улыбаться Толян. – Значит так, бакланы, варианта у вас два: или вы сейчас доказываете мне, что это не отмазка, или я считаю, что поймал вас при попытке к бегству. И отвожу к Фаре. А Фара с беглецами не церемонится.

Я подался вперед. Палец Толяна мгновенно побелел на спусковой скобе.

– И не рыпаться. А то стреляю.

– Фарафонов тебе не простит, – сказал я сердито, расстегивая ремень на джинсах.

– Мне простит, – ухмыльнулся Толян, глядя на мое обнаженное естество. – А ты выходит правда голубь, Серега. Охренеть. А так и не скажешь.

Я никогда не был «голубем» и даже не имел таких фантазий. Перспектива стать геем меня ничуть не радовала. Но вариантов было немного. Или сдохнуть, или…

Толян раздухарился и от души развлекался, предвкушая зрелище. Хренов извращенец. Неужели ему на самом деле интересно на это посмотреть?

От позора меня спас немец. Вольфганг Штаммбергер в сопровождении Яны явился как раз вовремя. Градус накала страстей в чертовых кустах настолько зашкалил, что появления вечного немца никто не заметил, как до того мы со Звездой проворонили появление Толяна.

– О, майн гот! – воскликнул старик-ученый, вышедший прямиком на мою голую задницу.

Толян отвлекся на голос, кинул взгляд мне за плечо. Этого хватило. Решение возникло само собой. Путаясь в приспущенных штанах, я поднырнул под ружье, схватился за ствол и рванул в сторону, выламывая Толяну палец.

Тот успел нажать на спуск. Грохнул выстрел. Картечь ушла в ночное небо.

Толян выматерился. Я снова рванул ствол на себя, на этот раз выдрав ружье из рук противника, и тут же резко двинул обратно, впечатывая прикладом Толяну в рожу.

Удар получился знатным. Несчастного Толика отбросил назад. Он не удержался на ногах и повалился на спину. Скрючился на земле, зажимая разбитый нос и матерясь, на чем свет стоит.

Придерживая под мышкой трофейный ТОЗ, я поспешно натянул штаны.

Старый немец таращился на меня, совершенно ошарашенный. Звезда глядела, не скрывая восхищения. Не успевшая толком испугаться Яна теперь задорно улыбалась.

– Весело у вас тут.

– Вы очень вовремя.

Я застегнул ширинку и отвесил под дых, пытающемуся подняться Толяну.

– Драпаем. Резче. Ты вперед, – приказал я Яне и добавил для немца: – Надо поторопиться, Вольфганг. Иначе нам капут.

Слава богу, среди моих компаньонов любителей задавать лишние вопросы не нашлось, и тратить время на объяснения не понадобилось. С другой стороны, Звезде и Штаммбергеру в силу языкового барьера объяснять пришлось бы очень долго, и оба это понимали. А Яна…

А Яна – просто умница.

Шли быстро настолько, насколько мог идти старик. Яна двигалась первой, уверенно раздвигала ветви, держала направление. Следом ковылял ученый, за ним семенила Звездочка. Я замыкал процессию.

Ветер, кажется, поутих. Сова давно заткнулась. Но ломко трещали кусты. И подвывал где-то далеко побитый Толян.

Вскоре его голос затих в отдалении, а следом прилетели сердитые многоголосые крики. Ну, вот и все. Если до этого момента время шло на минуты, то теперь оно пошло на секунды.

– Яна, быстрее, – подгонял я. – Вольфганг.

– Их бин торопится, – тяжело дыша, просипел старик.

Ученому на глазах становилось хуже, и я молился только о том, чтобы хреновского немца не прихватил очередной приступ.

Заросли кончились: хвала всем богам, что Фара не успел вырубить лес по всему периметру. Перед нами была улица. Правее – мост.

Стена света, резала его по всей длине и захватывала вместе с ним кусок улицы. В темноте червоточины смотрелись особенно эффектно и завораживающе, но сейчас было не до красот. Сзади слышались звуки погони.

– Вперед, – просипел старик. Дыхание его сбилось, слова вырывались с сиплым клекотом. – Schneller. [15]15
  Быстрее (нем.).


[Закрыть]

Посмотрите на этого фраера, он меня еще и поторапливает, старый пердун! Если б не он, мы бы уже были в червоточине. Внутри бушевали злость, страх и адреналин. Искали выхода, но находили его пока только в мыслях и проецировались явно не на того. В самом деле, при чем здесь старик?

Мы перемахнули улицу. Стена света полыхала теперь нестерпимо ярко. Немец посмотрел на меня, я кивнул на сверкающую стену. Старик покорно шагнул вперед и исчез в свете. Следом в золотистое сияние ушла Звездочка. В ней я тоже не сомневался. Мы с ней не один десяток стен прошли.

Яна колебалась. Я взял девушку за руку, отбросил в сторону бесполезный в отсутствие патронов ТОЗ и решительно пошел вперед.

Эх, надо было патрончиками у Толяна разжиться, наверняка ведь были… Но время играло против нас.

Холодная ладошка девушки намокла, пальцы судорожно подрагивали, сжимая мою руку.

– Закрой глаза.

Яна повиновалась. Но каждый шаг давался ей с трудом. Девушка боялась, ей приходилось себя перебарывать.

Свет сделался нестерпимым. Я смежил веки, вошел в золотистое сияние и буквально втащил за собой Яну.

Вовремя.

Где-то сзади затрещали кусты, послышались крики, но все это было уже неважно.

Хлопнуло по ушам, как тогда, в Прибалтике. И наступила тишина. Свечение сбавило силу, отступило.

Я открыл глаза.

Яна вцепилась мне в руку, словно моя конечность была последней соломинкой для утопающего. Она настороженно зыркала по сторонам. Звезда с Штаммбергером ждали нас тут же. Они продвинулись всего на несколько шагов вперед.

Немцу было совсем паршиво. Его трясло, дышал он тяжело, с такими хрипами и бульканьем, будто у него в легких случилось наводнение. Звездочка растерянно косилась на Вольфганга, явно не зная, что делать.

Только б его не скрючило. Если придется тащить старика на себе, далеко мы не уйдем.

– Чего встали? Держи их! Там они, суки! – рявкнуло над ухом.

Я вздрогнул и резко обернулся. Никого. Преследователи, даже если и вышли на улицу, явно не торопились лезть в червоточину. Оно и понятно. Первый раз оно всегда страшно. И не только первый.

– Тс-с-с, – прохрипел голос Вольфганга.

Я посмотрел на немца. Тот стоял все такой же скрючившийся и явно не склонный к разговорам.

– Замереть. Не двигайтса, – отчетливым шепотом продолжал голос немца, хотя Штаммбергер даже не думал открывать рот.

Тихо ахнула Яна.

Что за ерунда? Чревовещание? Или червоточина морочит голову?

Точно, Толян говорил, что здесь все то же самое, только голоса шепчут. Но кто бы мог подумать, что шептать станут знакомые голоса!

– За мной. Вперед. Пять шагофф вперед и стоять. Не двигайтса. Так они нас не уффидят, – продолжал наставлять голос старика.

Я снова, на всякий случай, посмотрел на немца. Губы ученого были сжаты настолько плотно, что никакое чревовещание было невозможно.

Вольфганг перехватил мой взгляд, мотнул головой. Устало махнул рукой вперед, туда, куда уходила набережная и параллельная ей улочка, и зашкандыбал к той самой улочке с невероятной прытью. Откуда только силы взялись, ведь умирал только что?

В любом случае, старик прав: надо идти. И как можно быстрее.

Мы заспешили вслед за немцем. Шагов через двадцать далеко впереди сделалось светло, будто в ночи там проснулись и закружились в хороводе мириады светлячков. Второй слой?

– Вперед, – снова повторил голос немца.

И тут же за спиной грохнул выстрел.

Я вздрогнул и резко обернулся. Никого. Что за чертовщина?

– Вон они! – проорал из ниоткуда рассерженный голос.

Я зашагал быстрее. Свет впереди начал сгущаться, уже не освещая, а высвечивая пейзаж, делая его невидимым, превращая в непроглядное сияние. Точно, стена. Второй слой.

Немец понимает, куда идет. Мы со Звездой всегда тыкались наобум, ощущая интуитивно только направление. А уж с точкой перехода сколько мучились… Старик-ученый не нащупывал точки, и не предугадывал расположение границы слоев. Он точно знал, где они расположены.

Все же Яна молодец. Выкрасть немца и использовать его знания было блестящей идей.

– Это есть частный особенност местечкоффого искажений реальности. Anomale Zone, [16]16
  Аномальная зона (нем.).


[Закрыть]– булькающе проговорил голос, хотя я шел рядом с немцем и готов был поклясться, что старик рта не раскрывал.

– Что это за чертовщина? – не выдержала Яна.

Штаммбергер повернул голову и произнес, на этот раз отчетливо артикулируя:

– Это есть частный особенност местечкоффого искажений реальности. Anomale Zone.

Фраза прозвучала с той же интонацией, с какой и полминуты назад. Будто на диктофон записали и прокрутили.

Я обернулся. Граница первого слоя была теперь дальше от нас, чем вторая стена, к которой мы направлялись. Если свет впереди загустел и потерял прозрачность, то через мерцание сзади стало видно происходящее в темноте, вне червоточины: преследователи добрались до стены и решились пройти сквозь свет. Уже проходили.

Вот теперь самое время ускориться.

Мысль эта, видимо, пришла в голову не только мне. Мои спутники задвигались быстрее.

– Вон они! – рявкнуло за спиной, и грохнул выстрел.

Я припустил почти бегом, волоча вцепившуюся в меня мертвой хваткой Яну и подталкивая немца. Граница второго слоя приближалась. Уже не было видно ничего, кроме золотистого свечения. Стало светло почти как днем.

Звездочка споткнулась, едва не растянулась, я вовремя успел подхватить ее под руку.

– Вперед, – не оглядываясь, пробормотал немец.

Граница второго слоя была уже перед нами. Слепящий свет переливался, словно расплавленное золото. Вольфганг остановился, почти войдя в стену, обернулся. Сияние тянулось к нему, пыталось облизать лабораторный комбинезон и редкие вздыбившиеся жиденькими вихрами волосенки.

– За мной. Вперед. Пять шагофф вперед и стоять. Не двигайтса. Так они нас не уффидят, – наставительно произнес немец и растворился в свете.

Хитро придумал старик. Вплотную сквозь свет нас внутри стены не увидят, а издалека смотреть никто не догадается.

Я схватил Звездочку за предплечье – от греха подальше, вдруг она не поняла сказанного немцем? – и шагнул в стену, отделяющую первый слой от второго. Яну тянуть не пришлось, она сама меня не отпускала.

Сзади грохотал топот. Преследователи осмелели и бежали уже не таясь.

Теперь торопиться не стоило. Удерживая одной рукой Звезду, другой Яну, я не спеша сделал второй шаг, третий, четвертый, пятый…

Всё. Теперь стоять.

Свет слепил даже сквозь сомкнутые веки. Я чувствовал себя словно залипшая в капле смолы муха. Хотелось поскорее выйти из стены.

– Замереть. Не двигайтса, – отчетливым шепотом проговорил рядом немец, будто прочитал мои мысли.

Топот и сбитое дыхание нескольких глоток приблизились.

– Тс-с-с-с, – прошелестел немец хрипло.

– Чего встали? Держи их! Там они! – тут же рявкнуло совсем рядом.

Снова послышался топот шагов, а после ничего не стало, словно все звуки сожрало золотистое сияние. Только бухало сердце.

А еще я чувствовал свет.

Свет выедал глаза.

Свет пощипывал кожу.

Свет обтекал тело, забирался внутрь. Закупоривал поры и заполнял легкие.

Муха в янтаре.

Я муха в янтаре.

Мысль становилась навязчивой. Я пошевелил лапками, но они залипли и…

Какие лапки?

Кто я?

– Ты муха в янтаре, – пришел ответ.

Как будто кто-то большой и невероятно могущественный залез в мою голову и подумал за меня.

Господи, кто я?!

Муха в янтаре.

Время перестало существовать.

Пройдут годы, века, тысячелетия. Смола застынет, превратится в янтарь. Светлый камень. А я буду вечно находиться внутри этого света. Распятый и обездвиженный.

Нет.

Я забился, задергался. Рванул вперед, чувствуя, как ломаются крылья, как трескается хитин. Как… рвутся сухожилия…

Нет! Я человек!

– Я человек!!! – услышал я собственный крик, и свет сменился тьмой.

Кромешной.

Я открыл глаза. Вокруг не было ничего, кроме темноты.

Тьма обволакивала со всех сторон, шепталась. Со мной ли? С собой?

Я сделал шаг. Под подошвой захрустели камешки. Поглядел вниз. Под ногами было пыльно и грязно, будто я шел по… поверхности Луны?

Я же в червоточине. Это все иллюзия. Этого всего не существует. Реален только переход. Прыжок из одной точки Земного шара в другую. Всего остального нет.

В темноте тихо захихикали. В смешке слышалась издевка.

Что-то внутри против воли хотело спросить: кто здесь? Невероятным усилием я придавил порыв. Здесь никого нет. Это только игра воображения.

Смешок повторился. Тонкий, мерзкий, откровенно издевательский.

– Здесь никого нет, – прошептал я. – Никого. Только я.

– И я, – раздался за спиной знакомый голос.

Я обернулся. Позади меня в десятке шагов угадывалась крепкая фигура. Темный силуэт. Тень во тьме.

– Этого не может быть. – Я старался говорить спокойно, но голос задребезжал и дал петуха. – Ты умер.

Фигура приблизилась. Остановилась рядом. Из темноты проявились знакомые до боли черты. Олежка!

– Ты умер, – повторил я.

– Можно и так сказать, – согласился Олег. – Хотя я бы предпочел другую формулировку.

– Какую?

– Я заснул. Серенький, я первый раз в жизни заснул на бабе.

– Знаю.

Я устало опустился на холодную пыльную бесплодную землю.

– Олег, это все игра моего воображения. Тебя нет. Ты заснул… Все заснули. Некоторые потом проснулись.

– Ты проснулся, – кивнул Олег.

– Я проснулся. А ты нет. На вас потолок рухнул. Я видел твой скелет.

– Обидно, – вздохнул Олег, и на лице его появилась грусть. – А я даже кончить не успел.

У меня закружилась голова, перед глазами замелькали темные и светлые пятна.

– Господи, Олежа, о чем ты говоришь?

– Я говорю, обидно, что кончить не успел, – охотно отозвался Олег и мечтательно улыбнулся. – Было бы приятнее умереть от оргазма. Хотя, в общем, и так неплохо получилось. Смерть в постели это как-то не по-мужски, но смерть в постели на женщине…

Он вдруг оборвал себя на полуслове и посмотрел на меня серьезно, без улыбки.

– Серенький, а зачем я здесь?

Я пожал плечами.

– Просто у меня что-то не так повернулось в мозгу. Или это влияние червоточины.

– В мозгу повернулось, – эхом повторил Олег. – Ты мне Фрейда не втирай. В мозгу у тебя, конечно, повернулось, но на все есть причина. Я не мог прийти просто так. Я должен был что-то сделать, что-то сказать.

Лицо Олега стало совсем глупым, глаза пустыми. Мне захотелось прекратить это. Я зажмурился, надеясь вынырнуть из бредового кошмара. Сжал веки с такой силой, что перед глазами снова поплыли светлые пятна. Но когда открыл глаза, вокруг была все та же темнота, а рядом стоял Олег.

– Вспомнил, – с гордостью сообщил он. – Ты ведь идешь не один. Кто с тобой?

– Звездочка, – просто ответил я.

Тут же спохватился. Теперь уже не только Звездочка.

– Еще Яна. И немец. Вольфганг Штаммбергер.

– Один из них тебе врет, – уверенно заявил Олег, развернулся и пошел прочь.

– Олег!

Я вскочил на ноги.

Несколько шагов, и он скрылся в темноте.

– Олежа, – позвал я, где-то в душе смутно понимая, что говорить с собственным видением – верх маразма. – Кто?

Темнота хихикнула. Я побежал за смешком. Под ногами хрустели камешки. Теперь уже со всех сторон тихонько смеялись и перешептывались. Тьма жила своей жизнью, как зал театра перед спектаклем.

– Олег!

Я споткнулся и полетел вперед. Темнота хлестко ударила по лицу. За первой пощечиной прилетела вторая. Мир вспыхнул, и я открыл глаза.

В нескольких метрах от меня мерцала стена света. Я лежал на спине, голова моя покоилась на коленях сидящей на потрескавшемся асфальте Яны. Надо мной склонилась обеспокоенная Звездочка. Рука ее взлетела в замахе для очередной пощечины.

Я перехватил ее за запястье. Попросил хрипло:

– Не надо.

– Надо-надо, – привычно отозвалась Звезда.

Во всем теле чувствовалась слабость, голову словно набили ватой. Я с трудом поднялся на ноги. Меня шатало.

Огляделся. Звезда смотрела встревоженно. Яна ласково. Немец устало. Штаммбергеру, похоже, было не лучше, чем мне, если не хуже.

«Один из них тебе врет». Бред.

– Что со мной было?

– Флуктуация, – включился Вольфганг, словно ждал, когда ему зададут умный вопрос. – Тфой мозг фойти в резонанс с актифной точкой червоточины. Это вызыфало…

– Понятно, – оборвал я немца. – А эти где?

– Уходить. Они нас потерять и уйти немножко обратно.

– Они вернутся, – заметила Яна. – Гришка вас так просто не отпустит. А меня тем более.

– Значит, надо идти, – кивнул я и пошел вперед по улице, сохраняя прежнее направление.

– Найн, не туда. Мало вправо, – одернул меня немец и тяжело закашлялся.

К утру сильно похолодало. Когда небо начало светлеть на востоке, меня уже знобило. Звездочке, привыкшей к другому климату, было и того хуже. Ее откровенно трясло, да так, что зубы выбивали дробь.

Немец и Яна были одеты лучше нашего. Но Вольфганга донимал кашель. И чем глубже мы уходили в червоточину, тем надрывнее и жестче перхал старик. Кроме того, все устали.

Второй слой мы прошли легко. Третий и четвертый дались с большим трудом. На пятом неожиданно возникло затишье, и теперь я шел и наслаждался покоем. Вот только холод донимал, и состояние Штаммбергера мне категорически не нравилось.

Старик остановился и снова закашлялся. Очень нехорошо. Всё, хватит. Надо согреться и отдохнуть.

– Стоп, – скомандовал я. – Привал.

– Найн, – немец качнул головой. – Надо двигаться.

– Надо-надо, – поддакнула Звезда, дробно постукивая зубами на каждое «д».

– Надо согреться. Иначе мы далеко не уйдем. Яна, привал.

Девушка, в отличие от иностранцев, спорить не стала – кивнула только. Я споро насобирал мелких веток, сложил шалашиком, запалил. Небольшой костерок быстро разгорелся, затрещал веселым пламенем, и я пошел за дровами посерьезней.

Когда вернулся, трое моих спутников сидели у костра и мирно беседовали. Вернее, Янка и Звездочка слушали, а немец самозабвенно вещал.

– Предстаффте себе глобус, – немец растопырил пальцы, разнес ладони, изображая, будто держит в руках мячик. – Это наша Земля. Тепер предстаффте, что в глобус стрелять из ружья. Вот здесь приставили к ней ружье и пффф! Стрелять дробью. Что мы получим?

Вольфганг сделал паузу. Посмотрел на Яну со Звездой. Те молчали.

– Глобус разорвет к чертям собачьим, – вставил я. Присел у костра и стал скармливать огню дровины.

– Предстаффим, что не разорвет, – поморщился немец. Видно, мой рационализм был сейчас некстати. – Предстаффим, что каждая дробинка пройти сквозь геоид по сфоей траектория и выйти с другой стороны. Тут выйдет отна дробинка, тут другая. Третья где-нибудь здес. Все дробина в разных местечках. Претстаффили?

Звезда молчала. На лице ее было написано, что не понимает и половины, но слушала она внимательно. Яна только кивнула.

– Вот так фозникли червоточины. «Ника» работать здесь. Возникать взрыв. Бах! И тысячи частиц пройти через Земля насквозь. Там, где частицы вылетайт наружу, там возникать червоточин. Тысячи червоточин. Мы их изучать. Изучать проснувшийся люди. Изучать последствия.

Костер разошелся на полную, я сел на корточки и протянул к огню озябшие руки.

– Это очень интересно, Вольфганг, – прощебетала Яна, изображая благодарного слушателя.

– Это ни хрена не интересно, старик, – отрубил я. Разговор меня малость злил. – Вы бы лучше раньше изучать. Когда свой коллайдер крутили. Экспериментаторы хреновы. Вы же ни черта не знаете. Вся ваша никчемная наука не знает ничего. Вы тычетесь, как слепые котята. И тыркаете процессы, в которых ничего не смыслите. Наобум. Методом научного тыка. Давайте сделаем и посмотрим, что будет. Вам не нужно понимать, что и как устроено. Вы – как ваши подопытные макаки. Нажимаете кнопку и ждете результата. Тыкнули? Получили?

Штаммберга скрючило. Не то от моих слов, не то просто стало плохо.

– Это несправдливостно, – пробулькал он и закашлялся.

Я выждал, когда он откашляется, продолжил:

– Справедливо. Вы долго испытывали судьбу. Наконец, судьба не выдержала. «Бах!» – как вы выражаетесь, и Земля откатилась в Средневековье. Тридцать лет прошло, Вольфганг. Всего три десятилетия. И во что превратилась ваша наука? Техника? Во что превратились достижения вашей гребаной цивилизации? А во что превратились те, кого вы отучили жить своими силами? Те, кого вы подсадили на гаджеты?

– Это тут при чем? – вступилась за немца Яна.

– При том. При том, что они же со своей наукой объяснили миллионам, что жить без микроволновки, мобильника, холодильника и компьютера нельзя. Им же поверили. Сколько поколений выросло с пониманием, что они боги в сети? Что они имеют охренительные навыки общения и жизни в компьютере? Но эти боги – ничто в реальной жизни, хотя, конечно, об этом не догадываются. Или просто болт на реальность клали. А потом случилась жопка. Ее эти же умники и устроили. И всё. Боги низвергнуты. Что теперь представляет собой тот, кто умел стрелять в каком-нибудь квейке и выживать в каком-нибудь сталкере? Кто теперь те мастера язвительного слова в социальных сетях? Никто. Если они еще живы, то бегают у Фары в рабах. Потому что в настоящей жизни умение делать сто кликов в минуту мышкой, шустро нажимать на кнопочки и анонимно выеживаться во вконтактике, жежешечке или фейсбуке не стоит ни черта. С такими скиллами даже в шестерки к Фаре не попадешь.

Я чувствовал, что меня несет. Не понимал почему, но не мог остановиться.

– Сережа, – промяукала Звездочка, – не надо.

– Надо-надо, – огрызнулся я. – Я завидую тем, кто заснул в глухих деревнях. Для них изменений произошло минимум. А у меня жизнь перевернулась. Я этого хотел? Меня спрашивали, чего я вообще хочу? Нет. Просто кучка ученых ублюдков поэкспериментировала. Как у вас говорят, Вольфганг? Отрицательный результат – тоже результат? А теперь вы будете изучать последствия и объяснять мне, что случилось? По науке?

– Потшему нет? – с искренним удивлением спросил немец.

– Потому что мне это не интересно. Я не хочу знать, что произошло и почему мне не надо объяснять, в каком месте вы накриволапили. Раньше надо было это объяснять. Себе. А теперь не надо. И от Фары тебя, фриц несчастный, вытащили только для того, чтобы ты дорогу показал.

– Куда?

– Ту зе Москоу сити, – нарочито коверкая слова, проговорил я. – Проводишь нас, а потом звиздуй куда хочешь. На все четыре. Только втирать мне, что и как произошло, не надо. Мне это не интересно.

Немец зашелся в новом приступе кашля.

– Сережа… – Звезда смотрела на меня с укором.

– Зря ты так, – поддержала трансвестита Яна.

– А как иначе?

Я встал и отошел в сторону. Говорить не хотелось. Хотелось курить.

Как иначе? Из-за этих умников с их наукой погиб Олежка. И не только. Сколько народу перемерло. А они всё не уймутся. Исследуют. Изучают. Все им объяснить надо. Нет чтобы понять сперва. Они объясняют. Сволочи!

А еще из головы не шел привидевшийся Олег: «Один из них тебе врет».

Меня передернуло. Не то от злости, не то от холода. Сзади прошелестели легкие шаги. На плечо мягко легла рука. Не иначе Яна все-таки решила поддержать.

– Сережа.

Я обернулся. Рядом стояла Звезда и молча смотрела на меня преданным взглядом кокер-спаниеля.

– Ладно, проехали, – тихо сказал я и пошел обратно к костру.

Вольфганг выглядел усталым, но не обиделся. На меня он смотрел с каким-то высшим пониманием. Казалось, что он видит меня насквозь, понимает мою позицию. При этом имеет свою правду и умеет встать еще на голову выше и разбомбить все правды низшего уровня, как детские куличики.