Текст книги "Командор Петра Великого"

Автор книги: Алексей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Шеин вернулся поближе к карете и какое-то время стоял молча. Ширяеву пришло на ум, что так всегда и бывает. На одном конце – солдаты с офицерами, а напротив – грозным ворогом начальство с неизбежными штабными подхалимами.

– Егеря! – Показалось ли, нет, генералиссимус не сразу решил, как обратиться. – Представляю вам вашего нового полковника. Слушаться словно меня или самого государя. Послужили Петру Алексеевичу вы хорошо, надеюсь, теперь послужите еще лучше.

Из кареты вылез Олсуфьев. С перекинутым через плечо офицерским шарфом, словно не было недавнего разжалования.

Лицо нового полковника светилось плохо скрытым торжеством.

– Знакомиться не будем, – без приветствий заявил Олсуфьев. – Но через час всех старших офицеров прошу к себе на обед. Посидим, поговорим. Вспомним наш славный поход.

Шеин согласно кивнул и повернулся к карете, однако на его пути вырос фон Клюгенау:

– Прошу прощений. Где есть полковник Кабанофф?

Шеин скривился, словно услышал нечто весьма неприличное.

– Кабанов занят на строительстве Таганрога. Поэтому полком командовать больше не может, – отрезал воевода.

Клюгенау продолжал неподвижно стоять у него на дороге, и генералиссимусу пришлось обойти препятствие.

Следом за воеводой в карету запрыгнул его родственник.

Начальственный кортеж направился прочь, и только тогда в строю послышался глухой рокот. До этого изумление было настолько велико, что люди словно онемели.

Они ничего не имели против недавнего ротного. Просто в роли полковника его не представляли.

– Разойтись! Продолжаль занятий по ротам! – Клюгенау, может, и посматривал на солдат несколько свысока, однако настроение подчиненных чувствовать умел.

Послышались команды капитанов, и монолитный строй распался. Егеря потянулись прочь, только ропот не прекращался и даже становился громче.

– Позвольте обратиться, Дитрих Иоганович! – Ширяев не ушел вместе со всеми. – Как это понимать?

– Я есть сам ничего не знай. – Клюгенау выглядел, как всегда, бесстрастным, и только усилившийся акцент свидетельствовал о буре в душе подполковника. – Какой-то интрига.

– Дитрих! – В отличие от Ширяева, когда-то прошедшего армейскую школу, Гранье никаких чинопочитаний не признавал. – Я послан Петером в помощь Командору. Нет Командора, я возвращаюсь назад. Буду делать… как их?.. изобретений.

– Какой изобретений? – не понял Клюгенау.

– Не знаю. Исчо не вечер, – Гранье говорил по-русски почти грамотно. Хотя акцент все-таки был.

– Точно. Надо написать Петру, – загорелся Григорий. Но почти сразу угас. – Хотя пока дойдет… Тогда хоть Гордону. Пусть разберется, что тут происходит.

Гордон не был главой вооруженных сил. У них вообще не было номинального главы. Хотя авторитет бывалого шотландца стоял весьма высоко.

Клюгенау в подобные сферы был не вхож. Потому не знал, что предпринять. И вообще, допустимо ли офицеру протестовать против назначенного начальника?

Остальные ротные тоже подтянулись помаленьку.

– Господа! Я есть просиль вас продолжайт занятий, – напомнил фон Клюгенау. – Хотя скоро есть обед.

– Обед есть, да есть не хочется, – бросил Ширяев.

– Сегодня вообще постный день, – поддержал его один из капитанов.

Посты в походе не соблюдались.

– А ведь точно. Как я мог забыть? – поддержал его другой.

– Я буду готовиться к… как правильно?.. к отъезду. – В своей жизни Жан-Жак гораздо больше времени провел на море, чем на суше. Да и по суше гораздо чаще ходил в составе десантов, чем ездил. Это лишь в последнее время пришлось поколесить по бескрайней стране. – Исчо надо навестить Сорокина.

Клюгенау переводил взгляд с одного офицера на другого.

– Мы обязаны выполняй приказ. Но обед есть не приказ, – принял решение Дитрих. – Я есть послать гонца в Таганрог. Командор просить – что случиться, извещай его.

– Давайте я смотаюсь. Все равно не могу нести службу по болезни. Петрович выпишет освидетельствование, – предложил Ширяев. – В Крыму такой плохой климат.

На него посмотрели с завистью, а потом Клюгенау неожиданно для всех попросил:

– Пусть Петрович меня осмо… посмотреть. Так плохо себя чувствоваль. Их бин больной.

Он не понял, почему Ширяев улыбнулся последней фразе. А тот объяснять ничего не стал. Да и как объяснишь?

13. Флейшман. Брожение

Город бурлил. Я помнил его прошлогодним, только что взятым, когда часть домов была разрушена. На улицах кое-где еще лежали неубранные трупы турок, а уж всевозможного имущества, вернее, его недорасхищенных остатков, было разбросано столько, что пройти местами было почти невозможно.

Тогда я уехал довольно быстро и не видел дальнейших метаморфоз. Теперь Азов был отстроен. Дома стояли если не аккуратные, то целые. Крепостные стены больше не зияли прорехами. Только населения было маловато. Один гарнизон да те, кто решил попробовать счастья на новом месте. Торговцы, их семьи и прочий народ, готовый удовлетворить основные потребности служивого люда.

Теперь этот люд высыпал на узкие улочки, заполонил собой торговую площадь, даже местами выплеснулся за пределы крепостных стен. Доминировали стрельцы в разнообразных кафтанах, попадались и невзрачные мундиры городовых солдат. И только знакомых егерей нигде было не видать.

Еще перед Азовом мне рассказали об очередной истории, приключившейся с Командором. Включая его малопонятное отстранение от командования и назначение в Таганрог. Скорее всего, некто, не будем называть имени, решил присвоить себе лавры удачного предприятия. Вот Сергея и убрали, как говорится, с глаз долой.

Оказалось, поторопились. Бывшие в походе казаки порешили, что раз правды нет, то и делать здесь больше нечего. Под разными предлогами, а то и без них, лихие наездники потихоньку убрались по домам. Что до егерей, то они просто игнорировали нового командира. Приказы как бы выполнялись, однако лишь в тех пределах, которые не позволяли обвинить людей в попытке бунта. Во всем остальном вокруг полковника выросла стена. Его словно бы не было, а отличный полк, без сомнения лучший в армии, перестал представлять воинскую единицу. Или как там это называется у военных?

Шеин лично несколько раз приезжал к егерям, кричал, топал ногами, а как итог – понял, что ничего он тут не сделает.

И вроде бы все вернулось на свои места, Кабанов вновь стал командиром, егеря добились желаемого, но все-таки воеводе удалось отомстить. Если же точнее – напакостить. Вместо Коломны, куда полк должен был вернуться на зимние квартиры, Шеин послал его в Таганрог. Мол, раз Кабанов по совместительству назначен одним из строителей крепости и города, то только справедливо, если его полк будет при нем.

Флот тоже стал базироваться на Таганроге, и таким образом в едва намеченном городе собралась добрая половина нашей славной компании. Другая – со мной в Коломне. Конечно, хотелось быть всем вместе, годы скитаний сделали нас родными, да только не прохлаждаться же мы прибыли в Россию!

Приходилось утешаться тем, что дела, точнее доставляемый груз, привели меня к друзьям. И уж несколько свободных дней мы по старой памяти сможем провести вместе. Потом – опять возвращение к родным пенатам. Помимо прочего производства я как раз замыслил строительство небольшой бумажной фабрики. Учитывая отсутствие конкуренции, вещь прибыльная. Пусть пока нет газет, но даже патроны требуют массу бумаги. Раз уж гильзы еще не скоро станут металлическими.

Я предвкушал грядущую встречу, а сам пока неспешно осматривал город. Сколько помнится, через сравнительно короткое время его вновь вернут Турции и лишь позднее смогут окончательно включить в состав России.

А может, и не вернут. Раз уж наша компания здесь. Победить Османскую империю у нас не хватит сил, да и нет особого желания. Но на проигрыш кому бы то ни было мы не согласны.

И все-таки стрельцов на улицах попадалось многовато. Не по-хорошему возбужденных, явно разгневанных, косящихся на мой наряд так, что я пару раз пожалел об опрометчиво затеянной прогулке. Вроде наоборот, в городе, где масса служивого элемента, европейское платье не должно вызывать неприятных ассоциаций. Тут же полное впечатление, будто что-то затевается.

Шеина в данный момент в Азове не было. Отослал Кабанова, затем – его полк, а теперь сам уехал. Только не в Таганрог, а в Москву. Не зря же он – один из тех, на кого Петр государство оставил. Следовательно, жить должен по возможности в столице. На окраины можно наведываться время от времени. Например, когда подчиненные татар с турками громят.

Наверно, я не очень справедлив к генералиссимусу. Просто относиться иначе к нему не могу. Раз он пошел против моих друзей, то для меня он поневоле враг. Или если не враг, то и не друг.

– Захватим, а что дальше? – донеслось до меня от одной из групп. – Обложат опосля как зверей. Да и солдаты… – И умолк на полуслове, покосившись в мою сторону.

Городские солдаты действительно старались не смешиваться со стрельцами. У каждого – своя судьба.

Но только что означает услышанное? Как мы установили общими усилиями, бунт стрельцов должен был произойти через год. В реальности к тому времени московских стрелецких полков уже не будет. Следовательно, не будет и бунта.

Не должно быть, но что-то назревало. Если я еще способен хоть что-то соображать. Или это в очередной раз выпускается пар? У русского человека в крови ругать начальство, без различия государственного строя и века на дворе. Но это не значит, что каждый раз наружу выбирается призрак баррикад!

Попавшийся на пути кабак манил, словно оазис в пустыне. Не предстоящей выпивкой – возможностью хоть на время исчезнуть с улицы и перестать ощущать на себе враждебные взгляды. Пить я как раз не хотел. Жарко же, черт побери!

Внутри было почти пусто. Лишь сидела в дальнем уголке пара солдат, не очень-то молодых, неряшливо одетых, ничем не напоминающих подтянутых егерей, преображенцев, бутырцев. Да чуть ближе – трое не то мастеровых, не то мелких купцов. Короче, людей штатских.

– Квасу, – объявил я выросшему передо мной целовальнику.

Он явно разочаровался заказом. Вот штоф бы при соответствующей закуске – дело другое. Тогда каждый начнет тебя уважать. Даже когда мордой в этой закуске заснешь. Притом уважение отнюдь не помешает при случае стибрить кошелек.

Шиковать я не стал. Не стоит казаться богатым, когда вокруг полно бедных. Вводить во искушение малых сих, потом самому жалеть об этом.

Так, заплатить чуть больше, чтобы целовальник из благодарности и в надежде на повторные чаевые был поразговорчивее.

– Послушай, что происходит в городе? Стрельцы повсюду разгуливают. Многие при оружии. – Сабли-то у стрельцов были при себе почти всегда, но тут большинство держало в руках знаменитые бердыши да пищали.

– Бузят потихоньку, – коротко отозвался целовальник.

Я налил себе из жбана полную ендову и залпом осушил ее до дна. Все-таки настоящий квас – великая вещь! В отличие от пива, он не расслабляет, не туманит мозги. Зато жажду утоляет похлеще любого из напитков. А уж перепробовал я напитков немало.

Я положил перед целовальником еще одну монету.

– Чем недовольны-то? Я слышал, их вообще распустить хотят. Или им служба нравится?

Монета исчезла со стола, а целовальник заметно подобрел:

– Какое «нравится»? Вот ежели как раньше, в Москве… Промыслы, месяц в году послужишь… Но и положение терять не хочется. Тут сразу податей столько будет – волком взвоешь. – Целовальник явно не знал, как ко мне обращаться.

Военным я явно не был. Но и на простого купца не тянул. Одет был в немецкое (точнее, французское) платье, при шпаге. Разве что под камзолом укрывал пару пистолетов. Но их целовальник видеть не мог.

– Пусть идут в новые полки. Там жалованье вроде даже больше. Нельзя же все сразу…

– Вчера бумага пришла, – наклонился к моему уху целовальник. – Все стрелецкие полки из Азова направляют к литовской границе. Польского короля поддерживать.

Я едва не выругался. Они там совсем охренели?! Решили же раскассировать, так чего теперь?

Справедливости ради, с набором солдатских полков по извечной привычке здорово проваландались, и только сейчас дело едва стронулось с места. Добавить время на учебу и прочее – получается, что кроме пяти знаменитых полков, включая Кабановский, выставить в поле некого.

– А роспуск? – вопрос был глуп, и я сам знал это.

– Задержали. Мол, сослужите последнюю службу и тогда идите на все четыре стороны.

А служба та может длиться и полгода, и целый год. Да еще лето потихоньку подходит к концу, и приказ отправляться невесть куда и месить в этом «где-то» грязь энтузиазма не вызывает.

Только кто когда спрашивал солдат, хотят они или нет? Даже мне подобная постановка вопроса кажется глупой.

– Так пойдут или нет? – Я выложил еще одну монету.

– Кто ж знает? Ходят, спорят, ругаются. – Целовальник вновь наклонился к моему уху и произнес совсем уж тихо, на самой грани слышимости: – Они бы, может, что и задумали, но тут солдат полно. Опять-таки поместная конница.

Гарнизонным солдатам со стрельцами не по пути. Привилегий у них нет, терять нечего. Приобрести тоже ничего не дадут. Служба тяжелая, но для бунта повод нужен. И желательно – лидер. Лидера нет, а защищать стрельцов солдаты не станут.

Насколько помню разговоры Кабанова, стрельцов в Азове меньше, чем солдат. Поэтому, может, обойдется.

Предупредить местного воеводу? Он без меня должен знать, что творится в крепости. Не настолько она велика. Вот Командор по соседству может ничего не знать.

Хотя что он тут сделает? Или угаснет само, или полыхнет так, что полетят потом глупые стрелецкие головы.

Мои высокогуманные соображения пропали намного быстрее, чем появились. Едва в кабак ввалилась целая компания в стрелецких кафтанах. Не люблю никчемные конфликты с откровенными хамами.

Не оскорбляю – придерживаюсь истины. Точно такими же хамами могут быть вельможи. Доза спиртного, сознание, что все позволено, да желание бить-ломать.

Сразу заметно стушевались купцы-мастеровые, постарались стать незаметными солдаты, умолк целовальник и даже вроде как-то сжался, уменьшился ростом и габаритами.

Ему-то что? Каждый клиент – прибыль. А компания всегда закажет больше, чем одиночка. Радоваться должен. Или относиться спокойно. Пора бы привыкнуть к любым буянам на такой работе. Но тут чувствовалось, что буйство может перехлестнуть через край и обрушиться на любого, кто окажется рядом.

– Вина! – гаркнул широкоплечий немолодой стрелец с растрепанной бородой и перебитым носом.

Вся компания, человек под дюжину, с шумом и гомоном расселась у двух стоявших рядышком столов.

Целовальник едва не бегом приволок здоровенную посудину с водкой, которую тут частенько называли хлебным вином.

– Закуски принеси. Там, хлеба, капусты, – пока разливали, поморщился стрелец с перебитым носом.

– Пожрать чего-нибудь, – вставил другой.

Порой тон гораздо важнее слов. Слова были обыденными, зато интонации откровенно вызывающими. Компании явно не хватало объекта для приложения злобы, которая бушевала в их душах.

Мне оставалось спокойно уйти. Страха я не испытывал. Насмотрелся на всевозможные хамоватые компании и в прежнем времени, и в нынешнем. Но пустой конфликт явно ни к чему. Как и излишнее привлечение внимания к собственной персоне. Тут словно с собаками – облают, а много ли чести быть облаянным?

Поспешный уход мог вызвать обратную реакцию со стороны стрельцов. Поэтому в их сторону я не смотрел, спокойно допивал квас и лишь потом собирался покинуть помещение.

– Тащи все сюда! А вон энтот заплатит! – донесся до меня излишне громкий перевозбужденный от собственного хамства голос.

Что-то неприятное зародилось в душе. Внешне я этого не проявил и вообще продолжал сидеть так, словно нахожусь в кабаке один.

– Ведь заплатишь? А? Эй, немец! К тебе обращаюсь!

Немцем я никогда не был. И уж тем более не собирался за кого-то платить. Шаровиков всегда достаточно. На всех не напасешься. Даже если бы хотелось.

Мне никогда не хотелось служить падению ближнего. Чужие деньги развращают. Соответственно, развращать кого-то грех. На моей душе других грехов висит достаточно.

– Эй! Немец! Чего молчишь, как немой? – Говоривший недобро засмеялся от примитивного каламбура.

Сразу несколько человек поддержали его. Но кто-то, понимавший веселье чуть иначе, торопя его, выкрикнул несколько непечатных эпитетов и гипербол. Так сказать, решил проявить знакомство с филологией.

Эх, не слышал он, как изощренно выражались наши ребята на палубах! А тут что? Столичный уровень. Чувство есть, но ни ума, ни фантазии. Я бы на его месте сгорел со стыда от собственного убожества.

– Глухой, да? – Над моим столом навис вожак с перебитым носом. С его повадками даже удивительно, что остальные кости целы. Насчет мозгов не говорю.

У человека трагедия. Левое полушарие ампутировали по болезни, а правого от рождения не было. Потому никакие сотрясения мозга ему не грозят.

– Месье, вы не находите, что довольно невежливо обращаться к человеку, которому вы не представлены? – Я намеренно выражался на французском. Английский не распространен, стрельцу точно не знаком. А так – может, поймет.

Внутри было неприятно, как бывает порой перед схваткой. Тем более такой бессмысленной.

Стрелец не понял и французского. Руки потянулись к моему камзолу, да так и застыли.

Когда не понимают слов, приходится подыскивать более наглядные аргументы.

– Ша, парниша! Щас пообедаешь без помощи рта! – Я постарался, чтобы в моем голосе прозвучал одесский акцент.

Правда, мне никогда не доводилось бывать в этом славном городе. А стрелец, по понятным причинам, даже не подозревал о его грядущем существовании. Совсем как те арканарские штурмовики, которые понятия не имели о грузовом вертолете на холостом ходу.

Зато упершийся прямо в живот взведенный пистолет был моему противнику явно известен. Как и цели, для которых он служит. Иначе, с чего недавно такое красное лицо с переломанным носом вдруг заметно побледнело? Загар и тот словно исчез. Но южный загар никогда не славился своей долготой. Сходит обычно еще до зимы. В крайнем случае – до Нового года.

Пуля в лоб, конечно, надежнее, если лоб не чугунный, однако в живот – мучительнее. Учесть состояние медицины, антисанитарию и прочее – шансов выжить весьма немного.

Всегда поражало, как самые глупые и упертые люди вдруг начинают все сознавать и понимать, едва речь заходит об их жизни. А может, я не совсем прав, и стрелец не был таким идиотом, каким показался мне сначала. Мало ли в каком обличье мы предстаем перед чужим взглядом!

Прочие члены компании оставались сидеть. Одного стрельца, с их точки зрения, вполне хватало, чтобы вытрясти из случайного немца деньги, а будет сопротивляться – тогда и мозги. Другой оборот событий в их головы не приходил.

– Чего бузите? – Киношные выходы на улицу с прижиманием ствола к боку заложника наяву могут быть опасными. Как влепит кто-нибудь бердышом сдуру, не пожалев товарища! Ну, успею я его застрелить. А вдруг он не товарищ им вовсе? – Шум подняли, бунтовать собираетесь. А того не ведаете, что уже за егерями давно послали. Сколько отсюда до Таганрога? Ходить они умеют. Вот подойдут через часок и как устроят побоище! Они татар и турок били. Вы им – раз плюнуть.

После возвращения Кабанова из рейда мнение о его солдатах поднялось высоко. Сами участники всячески расписывали собственные подвиги, преувеличивали силы врагов. Факт, что отряд вернулся не только с небольшими потерями, но и с хорошей прибылью, заставлял поверить в воинские байки. Как наши пиратские подвиги стократно преумножались молвой и представляли нас в ореоле непобедимости, и это в свою очередь заставляло обмирать сердца врагов. Даже если реально они были сильнее нашей крохотной эскадры.

Так и здесь. Стрельцы могли заводить себя, расправляться в мечтах со всеми явными и кажущимися врагами, но при известии о нашествии егерей запал куда-то делся.

– Мой вам совет: не будите лихо, пока спит тихо. Не плюй против ветра, когда ветер давно превратился в ураган. Хотите воевать – поступайте в солдаты.

Нет – вам дана возможность жить мирно. Так живите, пока головы не полетели! Цыглер тоже ерепенился. И где он сейчас? Хотите отправиться следом?

От агрессивности моего собеседника не осталось и следа.

– Васька! Ты скоро? – окликнул его кто-то из компании.

– Немец понравился?

Последнюю фразу сопровождал недружный смех. Кто-то из нетерпеливых поднялся, желая помочь разобраться со мной побыстрее. Раз вопреки ожиданиям у одного не получилось.

Васька повернулся к приятелям, на мгновение позабыв про наставленный на него пистолет:

– Тихо вы! На Азов егеря идут!

И в кабаке на самом деле стало тихо.

Я спокойно поднялся, спрятал под камзолом пистолет и направился к выходу. Уже у двери остановился.

– Я все понимаю, мужики. Но вы же у себя дома не будете терпеть бардак. А страна тоже дом. И хозяин у нее есть. Не перли бы вы против. Бесполезно.

Не знаю, поняли ли они мою краткую речь. Хотелось бы…