Текст книги "Сорок дней спустя"

Автор книги: Алексей Доронин

– Да ладно вы, елки-палки, – угомонил их Караваев. – Не смущайте барышню.

Сама Настя хоть и оставалась с виду потерянной, но смущенной не выглядела, встречая направленные на нее взгляды спокойно. Следующие две минуты оба обитателя квартиры наперебой изображали из себя джентльменов, сообразив, что девушка не про их честь. Но в их глазах читалась зависть к обладателю такого «трофея».

Прежде чем отпустить, Караваев отвел их в сторонку:

– Так, ребята, предложение на миллион. Там снаружи остались санки, в них убоина. Идете к входу номер два. Настя залезет в такой же мешок. Там сейчас два тюфяка на вахте, проверять не будут. Найдете Чернышеву из медпункта. Все ей объясните. У них в секции есть свободная койка. Недавно освободилась… Вот пусть поселит. Типа, выздоровевшую больную. Документы, мол, потерялись. Башкой за нее отвечаете. Узнаю, что хоть кто на нее косо глянул, вешайтесь. Андерстенд?

Он посмотрел на них выжидающе, но те молчали, переглядываясь. Пока он не сказал самого главного:

– Сделайте, а с меня по десять банок на брата. И Маше столько же.

– Не вопрос, – хором ответили дозорные.

– Вот и ладушки.

Глава 5. Встреча

Скрипнула дверь, и Борис Мельниченко, румяный как Дед Мороз, ввалился в комнату, впустив за собой холодный воздух. Фыркая и ежась, бывший сержант срочной службы сразу подсел к буржуйке, отогревая замерзшие пальцы. Похоже, будь его воля, он бы доху и в помещении не снимал.

Бинокль ночного видения он положил на стол с грязной, прожженной сигаретами полировкой. «Гарантированная эксплуатация при температуре воздуха от +45 до -40», – гласила инструкция к прибору, который они нашли в магазине товаров для активного отдыха. Так что тот работал почти на пределе возможностей. Гражданская модель, может, была и хуже аналогичных военных, но для их целей годилась.

Ветер, подувший сквозь щель неплотно прикрытой двери, пробирал до костей.

– А закрыть? – бросил напарнику Караваев, который сидел без верхней одежды. – Холод собачий. Сорок пять градусов на солнце.

– Кажись, все чисто. – Борис запер дверь как следует и тяжело опустился на стул. Стул жалобно скрипнул.

Это было почти голословное утверждение. За те полторы минуты, что он провел на балконе, трудновато было осмотреться, как следует. Да он и не старался. Бог не выдаст, свинья не съест. Контролировать их каждую секунду никто не станет; а если кому-то из большого начальства больше всех надо – пусть сами себе яйца морозят.

– Пост номер три, доложите обстановку! – ожил полевой телефон, нарушив тишину громовым басом, заставившим их вздрогнуть. Это был Батя. Он же Гробовщик.

Оба других поста находились внизу.

С тех пор как полагаться на радиосвязь стало трудно, сюда для надежности протянули пятисотметровый кабель полевого телефона от самого убежища. Благо еще в первые дни люди успели натащить на склад много полезных при обустройстве вещей.

– Все нормально, товарищ майор, – ответил Мельниченко, скрыв зевок. – Никаких происшествий.

– Хомяк, ты, что ли? – У зама коменданта была хорошая память на лица и голоса. – Волынишь? Смотри у меня. Узнаю, что опять фигней на посту маетесь, надолго там пропишетесь.

– Все в порядке, Сергей Борисович. Я только что с «фишки». Мышь не проскочит.

– Ну-ну. Продолжайте в том же духе.

«Сидит там у себя в тепле, а еще до нас докапывается, – подумал Борис и выругался, облегчив душу. – Почему нельзя поставить на каждый балкон по камере с инфракрасной оптикой, а в кухне монитор?»

К этому времени Петрович и Андрей со своим нештатным грузом должны были миновать бронированные ворота, а значит, из всего убежища только Антон и Борис находились на поверхности. В отличие от остальных, их отделяла от внешнего мира не толща земли, а тонкий слой железобетона сотой серии.

Это место как перевалочный пункт участники спасательно-мародерской операции присмотрели еще на третий день. Но стационарным пост на четвертом этаже неплохо сохранившегося кирпичного дома стал только на восьмые сутки подземной эпопеи. Потеряв крышу и чердак, превратившись из девятиэтажного в восьмиэтажное, здание, тем не менее, выглядело лучше соседних. По крайней мере, оно не кренилось на манер Пизанской башни. Бывший архитектор-проектировщик, которого час «Ч» застал в пробке рядом с убежищем, обследовав его, заключил: «Еще постоит».

Двухкомнатная хрущевка была угловой и имела два балкона, некогда застекленные, а теперь дающие превосходный круговой обзор, тем более что взрывная волна тщательно проредила окрестные дома.

Отгородили и утеплили только коридор и маленькую кухню, окно которой выходило на глухой торец соседнего дома, а значит, не просматривалось ниоткуда. Его заложили кирпичом, тщательно замазали все щели монтажной пеной для тепло– и звукоизоляции. Утеплили и межкомнатные двери, которые вели в «холодные» комнаты. Прежде чем организовать регулярное дежурство, квартиру подвергли обеззараживанию. Выкинули все, где могла скопиться пыль, – подпаленные ковры, постельное белье, чехлы с диванов и кресел. В кухне и коридоре сделали влажную протирку – тщательно, как в больнице, вымыв шваброй пол, стены и даже потолок. Сварили на месте и установили буржуйку. Притащили из соседней квартиры, где хозяин затеял накануне Армагеддона капремонт, мешки с песком и расставили их вдоль внешней стены, что по идее должно было ослаблять идущий снаружи поток излучения.

Прежде чем пройти в кухню, раздевались в коридоре-«предбаннике», не забывая протереть одежду влажной тряпкой. Здесь, в районе Академгородка, зимняя одежда и обувь давали достаточную защиту коже и даже респиратором типа «лепесток» не пользовались давно.

Вроде бы опасаться было нечего. Что бы там ни говорил допотопный радиометр, показания которого они записывали в тетрадь каждый час, от мыслей о гамма-лучах было неуютно, особенно когда ты своими глазами видел последствия их поглощения живой материей.

Последний смертельный случай от лучевой имел место шесть дней назад, хотя свою дозу тот мужик получил много раньше. Уровень радиоактивного заражения в пятнадцати километрах от эпицентра теперь превышал обычный фон промышленного города «всего» в восемь раз.

Но кто сказал, что они застрахованы от болезни? Радиация имеет пакостное свойство накапливаться в костях, клетках крови. Конечно, мутантом с двумя головами не станешь, но заработать лейкемию или рак кожи – запросто.

Свою позицию бойцы оценивали двояко. С одной стороны, их трудно обнаружить, с другой – если все же найдут, деваться некуда. На товарищей надежды мало. Пока они доберутся сюда… если вообще высунут нос из теплого подземелья. А бежать самим… можно было бы, конечно, спуститься через пролом в полу кухни на четвертый этаж, потом вниз по лестнице, наполовину загроможденной мебелью, потом через улицу, практически перекрытую остовами автомобилей. А дальше стометровая пробежка через пустырь – к запасному выходу, ибо два основных задраены и их не откроют быстрее, чем за десять минут. Да и откроют ли, еще вопрос. Вдруг бросят, пожертвовав двумя ради пяти тысяч?

Вот такие думы и не давали воспринимать эти смены как отдых, за который к тому же полагался двойной паек. Одно хорошо: сменялись они часто. Как ни мал был радиационный фон, а все же был, поэтому дежурство длилось всего четыре часа. Сдав пост двум другим бедолагам, можно было вздохнуть с облегчением. В следующий раз ты придешь сюда только через две недели. Целую вечность по меркам убежища. Ну, а пока тянутся часы дежурства, никто не заставит их приклеиться к прибору и таращиться наружу непрерывно.

Вначале, когда кругом было неспокойно и людно, вахту несли по трое. И в карты можно было перекинуться, и просто потрепаться за жизнь. Хотя внезапное появление под окнами вооруженной группы в двадцать бойцов, меняющей дислокацию, серьезно взвинчивало нервы. Случалась снаружи и стрельба, но всякий раз в отдалении. На пост еще ни разу не нападали. Позднее личный состав поста был усечен до двух человек, по поводу чего ходило немало сальных шуточек. Интимная, мол, обстановочка.

Что было под запретом, так это спиртное. Все знали, что у Борисыча, который любил лично принимать доклад у сменяемых с НП, нюх как у служебной собаки. Учует – на самые грязные работы пошлет, отстойник чистить по колено в фекальных водах. Но трудно было тут не запить, когда вокруг, насколько хватало глаз, усиленных шестнадцатикратной ночной оптикой, раскинулся мертвый город, который так и тянуло назвать городом мертвых.

Большинство людей отсюда ушли. Кто в пригороды, а кто и под серые сугробы вдоль стен домов, что, в сущности, было почти одно и то же. Живые ушли, когда вынесли из квартир все съестное и поняли, что помощи не предвидится. Мертвых сограждан люди из убежища сначала хоронили во время редких вылазок, а потом махнули рукой, предоставив это дело снегу, ветру – и собакам, которых не брали ни мороз, ни радиация. Люди с их голой тонкой кожей подвержены облучению сильнее других тварей, поэтому никто из тех, кто остался, не выжил. Худые оборванные тени, которые иногда как призраки бродили от дома к дому в поисках завалявшейся в чужом шкафу пачки супа, – это те, кто вернулся, поняв, что и в деревнях ловить нечего. Но таких было мало.

Энергия светового излучения досталась противоположной стороне дома, и пожар здесь не успел разгореться как следует, прежде чем его потушила обратная волна. Потом в дело вступили дождь и снег, и когда они впервые пришли сюда, в квартире многое могло рассказать о последнем дне жильцов. Выдвинутые ящики и распахнутые дверцы шкафов, разбросанные по полу вещи – все они оживляли в воображении картину лихорадочных сборов перед бегством в никуда. И орудовали здесь не мародеры – видно, что даже в спешке с вещами обращались бережно. Хозяева явно надеялись вернуться сюда.

В один из первых дней кто-то из мобилизованных штатских пожаловался Сергею Борисовичу, что ему тяжело находиться тут. Психологически. Мол, зря наблюдательный пункт устроили в жилом доме, а не в одном из научных учреждений по соседству. Майор, конечно, послал его на три буквы, но доля истины в тех словах присутствовала. Легче было бы нести караул в лаборатории или лекционном зале, где все безликое, ничье. А тут даже после уборки многое напоминало о прежних владельцах.

В тех зданиях, которые пережили ударную волну, мало кто погиб в первые минуты; у большинства хватило сил покинуть город. А сейчас они умирают от голода и холода километрах в двадцати отсюда, и эти вещи являются чем-то вроде надгробных памятников.

Пусть так. Двум бойцам, которые несли вахту сегодня, это было абсолютно по барабану. Нервы у них огрубели настолько, что, кажется, ничто уже не способно задеть их чувства. Гораздо важнее для них то, что это место устроено с относительным комфортом. Рядом с кухней располагался утепленный санузел. Все, кто попадал сюда, дивился на это чудо природы – работающий сортир среди руин. Коммунальное водоснабжение заменяло железное ведро с крышкой. Его наполняли снегом, который в обогреваемом помещении быстро таял. Пить эту воду было нежелательно даже после отстаивания, «козленочком станешь», для питья они приносили с собой канистры из убежища, но смывать ею – запросто. Само же отхожее место являлось гибридом выгребной ямы и ватерклозета, потому что отходы жизнедеятельности уносились не в канализацию, которой не существовало, а прямо в квартиру под ними через дыру в трубе этажом ниже.

Антон Караваев глянул на свои «котлы» «Патек-Филипп» с двумя циферблатами и кучей прибамбасов. Он особо не светил их, поскольку Батя труподерства не одобрял, относя к нему и вынос ненужных для выживания вещей из магазинов. Половина дежурства прошла. Как показывал опыт, это означало, что никто не сунется проверять их бдительность. А значит, можно чуть расслабиться.

Он потянулся, зевнул и метнул окурок в банку из-под кильки в томате. Еще один плюс. Внизу курить разрешалось только в одном месте, да и там из-за дефицита сигарет к тому, кто вытащит пачку, сразу липли с просьбой поделиться.

За пять минут он умял банку тушенки и две пачки галет, выпил кружку крепкого как чифир чая с четырьмя ложками сахара. Это помогло согреться. Антон потянулся, хрустнул пальцами и качнулся на стуле, отполированном задницами трех десятков дозорных. Достал из кармана айфон, вещицу из невозможного прошлого, и включил свой любимый плей-лист, жалея только о том, что нельзя поставить нормальную громкость.

Эту песню он и сам пару раз исполнял в убежище под гитару, разрешение на которую далось ему нелегко, чередуя пару аккордов и подпевая разудалым голосом, который отлично соответствовал содержанию.

 
На дороге снег заносит трупы,
Сдохли под обоями клопы,
Догорая, крыса скалит зубы,
Так и не добравшись до крупы.
А мы сидим в заваленном сарае,
Есть у нас два ящика вина,
Ах, она такая-растакая,
Ядерная зимушка-зима.
Все сгорело: книги и картины,
Детсады, больницы, психдома,
Винные сгорели магазины,
Развалилась прочная тюрьма.
А все одно, сидим себе, бухаем,
Есть еще два ящика вина,
Ах, она такая-растакая,
Ядерная зимушка-зима… [9]9
  Из репертуара группы «Полковник и однополчание».


[Закрыть]
 

Песня прервалась, нажавший на кнопку Антон закашлялся.

– Э, у тебя тубик что ли? – Хомяк отодвинулся от товарища.

Палочка Коха уже начинала победное шествие по убежищу, этому способствовали плохая еда и скученность, каких не встречалось ни в одной ИТК. От антибиотиков было мало толку, потому что убежище не могло предоставить больным санаторные условия. А при туберкулезе лучше никакого лечения, чем недостаточное: возбудитель становится иммунным к конкретному препарату и только комплексное применение может его убить.

– Нет. В горле запершило.

– Понятно, – успокоился Борис. – А от ящика винища я бы не отказался.

– Аналогично… Ладно, харэ кемарить, ты не забыл, что все выходы наружу твои? – напомнил он толстяку про карточный долг. – Смотри, если что, сразу тревогу поднимай. Ты же слышал, что Борисыч сказал? «Не ослаблять, блядь, бдительности ни на единую секунду», – спародировал Караваев голос майора.

– А я не пойму, чего ради? Что тут может быть?

– Да ни хрена не может, – пожал плечами Караваев. – Борисыча паранойя давит, везде ему всякие гады мерещатся. А тут одни люди с альтернативным метаболизмом.

– Чего?.. – уставился на него Хомяк.

– Это, Боря, американская политкорректность. Трупы, иначе говоря.

– Так бы и сказал, ёксель-моксель.

– Нормальные люди отсюда месяц назад ноги сделали. А ненормальные… перемерли все. Ну, кроме любителей альтернативных видов мяса.

Оба вспомнили об одном и том же. Эту историю они знали из уст самого участника, человека сдержанного и к истерике не склонного. Ну, после того случая он сильно изменился.

Неделю назад, стоя на этом же балконе, через пелену снегопада дозорный увидел в прибор ночного видения на противоположной стороне проспекта две фигуры. Одна двигалась вдоль дома, другая крадучись догоняла ее. На секунду дозорный потерял их из виду – людей скрыл торговый павильон. Но по другую сторону от него появился только один силуэт.

Боец навел на него ПНВ. Это был чужак, закутанный с ног до головы, в валенках и с накинутым капюшоном. Как потом говорил дозорный, почувствовал дурноту, еще ничего толком не разглядев. Вроде бы бродяга склонился над мертвым телом и обыскивал его. Это не запрещалось. Но что-то было неправильно. Когда боец навел резкость, его глазам открылась картина, от которой он чуть не выблевал завтрак. Разглядев все в деталях, он сделал то, за что получил потом строгий выговор. Вернулся в квартиру, взял, ничего не говоря напарнику, СВД и сделал два выстрела по человеку… если этим словом можно назвать того, кто сидит над раздетым трупом и методично срезает с него куски мерзлой ягодицы, складывая их в целлофановый пакет, как вырезку на рынке. Пули, выпущенные из снайперской винтовки, взрыли снег неподалеку от цели. Видимо, у бойца был легкий тремор рук.

Как он потом объяснил, выродок вскочил и резво побежал, выдирая ноги из глубокого снега. Третья пуля догнала его уже у самого подъезда.

Они многого навидались за эти недели, и любого из них трудновато было шокировать. Дело было даже не в том, что этот бедолага ел человеческое мясо. Просто человек с наблюдательного пункта достаточно навидался мертвецов и умел отличить свежий от замерзшего. Они и до этого находили давнишние трупы, раздетые и обглоданные собаками, но никому в голову не пришло, что лучшие куски с них достаются не зверью. Если б он лежал замерзший под снегом, на срезе не выступило бы ни кровинки, да и для разделки замерзшего мяса понадобился бы не нож, а топор.

О происшествии было доложено «вниз», и через четверть часа на пост прибыла оперативная группа. После опроса очевидца бойцы наскоро обыскали пятиэтажку, до которой пяти шагов не хватило трупоеду. Ничего не найдя, они вздохнули с облегчением и вернулись в подземелье, которое после этого, наверно, стало казаться почти родным. Тела трогать не стали.

История имела продолжение. На следующий день новая смена пришла на пост. Но ни мертвого людоеда, ни тела его жертвы на улице не обнаружилось. Видимо, товарищи убитого прибрали. Уволокли целиком, и вряд ли чтоб похоронить. На этот раз со всеми предосторожностями обследовали не только квартиры, но и подвалы пяти близстоящих домов. В одном из них нашли покинутую «лежку» – матрасы, пустой баллон для газовой плитки и закопченный котелок. Но ни характерных костей, ни обрезков, подтверждающих, что именно здесь обитали каннибалы, не оказалось. Кто-то из медиков высказал теорию, что все, кто остался в городе, который беженцы выжрали, как саранча, должны включать в свой рацион человечину. Иначе им нечем восполнять потери энергии.

– Да не понтись ты, – начал Карабас. – Мы же ходили и ничего не видели. Нет тут давно людоедов. Разве только…

В этот момент во входную дверь отрывисто постучали, и парень забыл, какой прикол собирался сморозить. Знаками он показал Борису, чтобы тот спрятал карты в стол, и отодвинул засов.

На пороге стоял не кто иной, как Павел Ефремов, – младший лейтенант ракетных войск, ныне четвертое лицо в убежище, начальник караульной службы. Один, без сопровождения, – он знал тут каждый камень.

– Ё-мое, знакомые все лица. Расслабляетесь? Посижу с вами, посмотрю, как службу несете… Вы вот, наверно, думаете, мы в игрушки играем. А на вас, между прочим, ответственность за все убежище сейчас…

Снова потянулось время, только теперь халтурить было нельзя. Разницу между днем и ночью глаз уловить не мог, но биологические часы неумолимо отсчитывали свое, и в три часа утра спать всем хотелось зверски. Выручал только крепкий чай.

Однако, когда до конца дежурства оставалось двадцать минут, случилось нечто, что надолго вырвало их из привычного распорядка дня.

Все трое находились в «холодной» комнате, когда в абсолютной тишине снаружи, к которой они привыкли настолько, что перестали ее замечать, раздались свист, а следом отрывистый хлопок.

– Это еще что?.. – Борис, который находился ближе всех к балконной двери, приоткрыл ее и высунулся наружу. Небо со стороны проспекта было раскрашено всеми оттенками зеленого.

– Ложись, баран! – Не дожидаясь реакции Хомяка, Ефремов ухватил бойца за шкварник и рванул вниз. Тот растянулся, но при его комплекции удар об пол получился пружинистый. Все лучше, чем схлопотать пулю в башку.

Караваев залег без напоминания. В голове вспыхнули сразу две версии относительно этих огоньков. Условно – хорошая и стопудово – плохая. Возможно, сигнал кому-то. Или обманка для глупых часовых, которые вылезают и начинают высматривать: «А что это там?» И синхронно снимаются двумя-тремя меткими стрелками с СВД или даже с простыми гражданскими «тиграми» с разных позиций.

Стоваттная лампочка, закрытая трехмиллиметровой фанеркой, обнаруживается прибором ночного видения на расстоянии, между прочим, в километр.

Нет, последняя версия маловероятна, очень маловероятна… Но разве легче умирать, дрыгая ногами и разбрызгивая содержимое черепной коробки, если знаешь, что вероятность рокового выстрела была один к тысяче?

Ефремов поднес бинокль к глазам. И поморщился, когда тот же участок неба снова расцветился ядовито-зелеными всполохами.

«Три зеленых свистка», – вспомнил Антон старый анекдот.

Тогда что же это? Версия номер раз – спасатели прилетели? Уцелевших ищут? Семафорят?

Смешно. Какие спасатели, когда вокруг такая жопа… Все спасатели себя спасают. Скорее, сигнал к атаке для скопившихся вокруг сил врага. Нужно же им координировать действия отделений и рот без рации.

Впрочем, это еще меньше походило на правду. Какие роты? Еще бы батальоны вспомнил. Тут не Берлинская операция. Поскольку и отделение-то хрен прокормишь. Да и если б чужаки каким-то чудом отыскали убежище, они постарались бы приблизиться к нему как можно тише. А эти зачем-то с такого расстояния обозначают свое присутствие.

Страх, который защитники убежища испытали двумя неделями ранее, когда в пяти километрах от города проехала по шоссе неизвестная группировка на бронетехнике, не прошел даром. С тех пор они замаскировали вентиляционные короба обломками, чтоб ни у кого не возникло соблазна прервать подачу воздуха в бункер, и укрепили шлюзовые камеры, сделав их защитой не только от радиации, но и от вторжения извне. Подземный переход, который какое-то время служил местом размещения части укрываемых, сейчас снова обезлюдел и был приведен в первозданное состояние. Слишком уж уязвимым местом он казался.

Так что теперешнее убежище с ходу не возьмешь. Чего нельзя сказать о нескольких бедолагах-наблюдателях, составлявших его первую линию обороны.

Тем временем фейерверк закончился, и над проспектом снова сгустился чернильный мрак. Но длилось затишье недолго. Еще через полминуты – Павел проверил по секундомеру – взлетела новая ракета. На этот раз он увидел ее, яркую смазанную комету, которая взмыла в небо над обглоданными силуэтами домов и брызнула искрами, как бенгальский огонь. С минуту она разбрасывала сполохи зеленого пламени, а потом мир опять погрузился во тьму.

Они ждали, замерев. Прошло не меньше трех минут в абсолютной темноте, прежде чем Павел позволил себе приподняться. Облокотившись о подоконник бывшей лоджии, на которой все еще стояли кадки с замерзшими бегониями, он чуть отодвинул фанерный лист, заменявший выбитое взрывом стекло.

Павел припал к окулярам прибора. И как раз в этот момент на темно-зеленом фоне появилось размытое молочно-белое пятно. Свет был не таким ярким, как от вспышек сигнальных ракет, но стабильным и ровным. И Ефремов готов был поклясться, что его источник находится примерно там же, откуда недавно запускали «салют».

Лейтенант опустил глаза, посмотрел на силуэт трехэтажного панельного здания метрах в пятистах от них. И узнал его сразу. Школа. Такая же заброшенная, как тот дом, где они коротали часы, но не в пример лучше сохранившаяся. И сейчас в одном из окон горел яркий фонарь. Луч был направлен вверх под углом градусов в тридцать, вонзаясь в низкое небо.

Он отметил, что здание выбрано со знанием дела. Со всех сторон его окружал школьный сад. Когда-то тут росли дикие яблони, но теперь от них остались одни палки. Через этот пустырь незамеченным не подберешься.

«Похоже на приглашение встретиться и покалякать о делах наших скорбных, – предположил Павел. – Или засада? Есть так, то очень уж глупая. Ладно, пусть у Борисыча голова болит».

– Сидим тихо, по комнате не бегаем, – не поворачиваясь, бросил он бойцам, которые и без команды застыли как статуи, не поднимаясь над линией подоконника. – Вдруг у них там снайпер. Или пулемет.

Хотя сам в это слабо верил. Снайпер, если бы он держал балкон на прицеле, воспользовался бы случаем и снял бы лейтеху как два пальца. А потом была бы атака.

Павел схватил трубку армейского полевого телефона. Рядом на столике до сих пор пылился обычный домашний, и даже шнур был воткнут в розетку.

– Наблюдательный пункт, что у вас там? – Голос дежурного на том конце провода был сонным и раздраженным. Давненько не объявляли тревогу, и «внизу» успели отвыкнуть.

– Это Ефремов. Замечены посторонние, подают световые сигналы ракетами. Похоже, хотят связаться с нами. Оповестите Сергея Борисовича.

– Ждите. Сейчас разбужу. Ух и злой он будет…

– Да быстрее, блин! – раздраженно бросил лейтенант. – Бегом беги, а то они тут, кажись, Новый год отмечать собрались. Демаскируют нас на хрен.

За те пять минут, пока в убежище решался вопрос об отправке группы на переговоры с пришельцами, сигнал повторился еще раз.

* * *

Через четверть часа сам Демьянов «в силах тяжких» выдвинулся навстречу пришельцам. С ним был оперативный отряд гарнизона убежища численностью пятьдесят семь человек, в который входили самые боеспособные, испытанные еще во время спасательной операции бойцы. Каким же далеким прошлым это теперь казалось…

Карабкаясь по лестнице запасного выхода вместе с отборными вояками, майор пытался постичь логику таинственных гостей. Те явно знали об убежище или, по крайней мере, о том, что здесь есть нечто большее, чем кучка уцелевших. Но вместо того, чтобы организовать скрытное наблюдение, они раскрывали себя. Широкий жест, который вроде бы должен говорить о мирных намерениях. Или о том, что гости успели все разведать и высмотреть. А насчет намерений… кто знает? Время такое, что доверять можно только себе, да и то с оговорками.

К тому же пришельцы раскрывали не только себя. Своими фейерверком они показывали, что в районе остались не только замерзшие покойники, а это было крайне нежелательно. Академгородок выглядел покинутым, вокруг запросто могут бродить опасные вооруженные гады. Звездюлей за этот первомайский салют им надо дать, пришельцам, будь они хоть из Красного Креста с полумесяцем.

А имелся ли другой способ связаться с убежищем, не зная точно, где оно находится?

Как бы то ни было, риск был обоюдным. Пришельцы тоже подставили себя под удар, пытаясь привлечь внимание «подземных жителей». А значит, не меньше в них нуждаются. И об этом на переговорах следовало помнить.

Они двигались не по проспекту, хоть это и была кратчайшая дорога. Разделившись на две группы, люди убежища проделали весь путь дворами, петляя между гаражами и растянувшись широкой цепью. Лыжники – за последние дни они освоили эту науку не хуже горных стрелков – даже в почти родных местах были готовы к любой неожиданности.

Иначе, чем на лыжах и снегоступах, теперь ходить было нельзя. Под полозьями скрипел снег, свежий и рассыпчатый, на своих двоих по такому далеко не уйдешь. А новый все падал и падал с неба – буранов не было давно, но этот невесомый пух иногда валил сутками напролет. Обманчиво легкий, он добавлялся к тем слоям, что уже покрывали землю. Каждый день. И вот уже почти все автомобили исчезли под снежным одеялом, а окна первого этажа находились с ним вровень. Конца этому не предвиделось, и Демьянов думал, сколько же еще будет падать, пока вся аш-два-о Земли не перейдет в твердое состояние, как на Марсе.

Приближаясь к школе, они, в свою очередь, дали знать о себе, запустив ракету, которая минуты три горела красным огнем, плавно снижаясь на парашюте. Не из вежливости, а чтоб не нервировать незнакомцев, которые легко могли встретить их пальбой. Обычно хмурый Ефремов пошутил, что, как бойцам ракетных войск, им это по профилю.

– Стойте где стоите! – крикнули на той стороне. Кругом было так тихо, что мегафон не требовался. – Сейчас к вам выйдут.

Спустя полминуты они заметили движение. Через бывшую спортплощадку двинулись три силуэта. Неспешно, почти прогулочной походкой, но при этом строго выдерживая равную дистанцию.

– Парламентеры, – пробормотал Демьянов, наводя резкость. – Ей-богу, парламентеры, мля.

Правда, без белого флага, но и без оружия, что по теперешним временам можно воспринимать как его аналог. Разве что пистолеты могли быть при них, но кто ж нынче выходит из дома с одним короткостволом? Не было у них и рюкзаков, да и одеты они были подозрительно легко для кусачего сорокаградусного мороза; это наводило на мысль, что гости отсиживались в далеко не стылом помещении.

Не делая резких движений, спокойно и уверенно они остановились напротив людей из убежища, демонстративно держа руки ладонями вперед. Мол, ничего у нас нет.

– Здравствуйте, товарищи, – нарушил молчание майор.

– Здравствуйте.

– Кто главный? С кем мне вести дела, мужики?

– Главный в здании, – ответил тот, что стоял ближе всего, мужчина средних лет с аккуратной бородой в куртке без молнии типа анорак. – Мы гарантия того, что с вами ничего не случится.

– Надо же, как умно. Заложники, значит? – сообразил Демьянов. – Ну, если что, пеняйте на себя, господа. У нас голодно. Шутка. – Он обернулся к своим: – Андрей, Иван – со мной. Костя, отведите гостей вниз, примите по высшему разряду, в моем кабинете пусть посидят. Остальные ждут тут.

– Можете руки связать, если не доверяете, – предложил заложник, который для этого статуса держался очень свободно.

– Да что мы, звери? – хмыкнул Демьянов. – Мы не фашисты и не фетишисты. Так сойдет, вы же люди умные.

Впрочем, гостей все же обыскали: осторожность прежде всего.

* * *

Прожектор больше не включался, но их, несомненно, ждали. Посланники убежища заметили чужаков еще из-за ворот школы, но это была сомнительная заслуга – с такого расстояния даже не снайпер, а просто толковый стрелок с автоматом мог перещелкать их, как в тире.

Второй этаж, крайнее окно слева – мелькнула голова. Плюс кто-то вполне мог лежать на плоской крыше гаража, подстелив коврик, чтоб не обморозиться. Но вероятнее всего, пришельцы следят не за ними, а оглядывают окрестности на предмет возможной угрозы.

Безоружные парламентеры убежища пересекли дворик и направились к крыльцу. Дверь была распахнута.

Когда они были в десяти шагах от ступеней, навстречу выступила темная фигура. Автомат человека спокойно висел на ремне, лицо было закрыто капюшоном и тем, что майор поначалу принял за лыжные очки. Фонаря у встречающего не было, но проблем с ориентацией в пространстве, как и стрелки в окнах, он не испытывал. Что могло означать только одно – у гостей тоже имеются ПНВ, и возможно, военного образца.

Человек помахал рукой: следуйте, мол, за нами.

– Ступенька, – предупредил он, открывая железную дверь.

Надо же, внимательный какой.

Они оказались внутри, но зажечь фонарь Демьянову не позволили. Следом за поводырем гости шли по темным коридорам и лестницам покинутой школы, где более впечатлительный человек услышал бы носящиеся под потолком голоса и смех детей, пока не оказались в просторном помещении бывшего спортзала. В ярко освещенном круге возле баскетбольного кольца расположились трое в зимнем камуфляже. Явно какие-то охотничьи костюмы, поди, еще и мембранные. Сам Демьянов был в простой «горке» – тяжелой и недышащей.