Текст книги "Ночное Солнце"

Автор книги: Алексей Олейников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Я гляжу в глаза Фанеры, живые черные омуты на осыпающемся ослепительной известью лице.

Гляжу, пытая взглядом собственное отражение в неимоверно расширившихся зрачках друга.

На гладкой шкуре ножа, уютно пристроившегося в ладони, плясали багровые блики еще не пролитой крови и мы оба молчали.

Я, потому что..

А Фанера..

Не знаю..

Последние слова, капля и соломинка, жгли мне гортань, кривили губы и рвались в..

Но я молчал.

И тишина девятым валом вздыбилась за спиной, грозя распороть обезумевшей струной весь мир на куски.

Я молчал.

Мое отражение тысячью брызг разлетелось во все стороны, и Фанера еле заметно наклонил голову.

Так надо.

Клинок поплыл к свече и одновременно Фанера потянулся правой ладонью к трепещущему пламени.

Черным..

Облегчено выдохнул я, и нож поплыл быстрее.

Именем..

Володя, улыбаясь уголками рта, вытянул руку и накрыл пальцами пляшущий огонек.

Пламя, пригнувшись сначала, в следующий миг светлым ореолом овеяло преграду.

Тоски..

Последнее слово, зацепившись за зубы, закружилось шипастой снежинкой, скользнуло по лезвию ножа, и, оттолкнувшись от ладони Фанеры, черным мотыльком упало в огонь.

Игривый янтарный язычок взметнулся вверх, обвивая живую плоть, и истаял в воздухе, оставив лишь тонкую струйку дыма, тянущуюся к земле.

И мы с ночью упали в обнимку.

..Лицо вспыхнуло резкой болью, словно кипятку на щеку плеснули, и сквозь толстый слой ваты, непонятно как оказавшейся у меня в ушах, донеслось:

– ..ок, ты живой? Сашок? Или где?

– Местами – вяло ворочая языком, пробормотал я.

И, открыв глаза, приподнялся на локтях. Дабы оценить обстановку.

Скопившийся в голове туман начал потихоньку рассеиваться, видимо, улетучиваясь через неизвестные науке отверстия.

– Убери руку с моего пульса, я еще слишком живой для тебя. Не дождешься, некрофил.

Встревоженная физиономия Фанеры, нависающая надо мной, при этих словах гнусно ухмыльнулась и разом вернула себе прежнее пофигисткое выражение.

– Живой – со странным удовлетворением сказал он.

А жаль. Редко когда выпадает возможность безнаказанно съездить другу по фэйсу. Но ничего, щас я еще раз врежу, прриготовься. Ты что это, скотина такая, сделал? А?

Я горько вздохнул и, с трудом поднявшись, принялся отряхивать испачкавшийся маскхалат.

Подумать только, единственный выходной маскхалат и тот в грязи.

Как же я на банкеты и рауты теперь ходить то буду?

Отряхивался я долго и вдумчиво. И у Фанеры что-то лопнуло. Возможно и терпение..

– Ну, так я жду ответа на поставленный мною? – грозно произнес он. Вернее, ему казалось, что грозно.

Я вздохнул еще раз, бесполезно, надо в химчистку, и честно признался:

– Не знаю.

– Не знаешь?! – с плохо скрываемым изумлением повторил Фанера.

Смешной человек, он мне не поверил.

– Ну, я пошутить хотел, пошутить. Придурок я, ты уж прости, что мешал. Не знаю, что случилось. Меня как будто потянуло и..

Я запнулся, не в силах состыковать ускользающие верткие слова в мало-мальски понятную фразу.

Как собака, ей богу. Все понимаю, а сказать не могу.

Фанера, поглядев на мои лексические муки, махнул рукой и вздохнул:

– Так и быть, прощаю, пиит. Что с тебя взять, ты ж из-за угла, пыльным мешком да не один раз к тому же. Но будешь еще под руку говорить, пришибу. И, блин, предупреждай, когда на тебя стихотворное настроение накатит. Чтоб я спрятаться успел.

Эриль, забодай тебя копыто.

– На себя посмотри – машинально огрызнулся я. – Если б не я, ты б еще часа два за воздух как припадочный хватался.

Концовка фразы сосулькой застряла в горле, когда до меня дошло, что именно сказал Фанера.

– Ты хочешь сказать, что я, то есть мы ..короче, открыли ? прокашлявшись, с трудом выдавил я.

И попятился, увидев его безумные глаза.

– Саша – вкрадчивым шепотом начал он. – Видит Тот, Кто Есть, я не хочу. Но если ты задашь еще хотя бы один вопрос, хотя бы один – ТО Я ТЕБЯ УБЬЮ! ИДИОТ!

Да, мы открыли! Благодаря тебе, обормоту. И хватит об этом! А теперь молчи и жди! Чего руку тянешь?!

Спросить хочешь?

– Дяденька Гудрый Мудвин, Великий и Ужасный, а кого мы ждем?

– Человека одного – прорычал Фанера, успокаиваясь.

– Нужного. Без него никак. Помнишь, у Фрая Мелифаро был стражем Темной Стороны? А мне нужен проводник. Без него мы заблудимся.

– Паанятно – протянул я. – Странно, а кто-то сильно по пути убивался, что времени в обрез. А ежели он опоздает или, еще круче, не придет? Че тогда?

– Тогда – Володька скрипнул зубами. – Тогда я оторву твою голову и использую ег вместо фонарика. Ясно?

Озадаченный таким нестандартным инженерным решением, я смог лишь молча кивнуть. Мне, конечно, говорили, что голова у меня светлая, но не до такой же степени!

– Ладно!

Фанера, взглянув в десятитысячный раз на часы, махнул рукой.

– Хрен с ним. Пошли. Ну, Сартр, скотина..

Он вынул из бэга ломик, поддел люк, и со скрежетом отволок его в сторону, открыв черный провал колодца.

Затем он достал из, похоже, бездонного баула увесистый даже на вид моток веревки с навязанными узлами, и, крепко примотав один из концов к ржавой скобе, криво, и, я очень надеялся, что крепко, вбитой в крошащийся, бурый от старости кирпич, сбросил моток вниз.

Спустя секунд двадцать стало понятно, что удара о дно не будет.

– Скоко метров? – неожиданно хрипло поинтересовался я. Заболел, что ли?

Он пожал плечами, подхватывая сумку.

– Метров сорок, примерно. Ну что, полезли?

– Полез.. Сколько?!

– Или пятьдесят, я не помню. Да ты не волнуйся, Саш.

Если сорвешься, тебе будет все равно, что сорок, что пятьдесят.

– Да я и не волнуюсь. Уже – оторопело отозвался я, одевая рюкзак. Просто это ж не воздушная шахта метро, это канализация. Откуда такие высоты.

Вернее, глубины. Ладно, снявши скальп, о бейсболке волноваться. Ныряем. Только ты первый..

– Дамы вперед? – игриво хмыкнул Фанера, погружаясь.

– Ученых и ослов в середину, деревенщина – просветил я неуча, одновременно наступая ему на голову.

– Как интересно – восхитился Фанера, ловким финтом уходя из-под моей карающей стопы.

– А к какой категории относишься ты, о длинноухий и плоскостопный?

– К ученым, естесссно!

– Ну-ну – пробурчал он скептически. – Посмотрим.

...Фонарь на шее Фанеры взбалтывал густую темень неровным кругом колышущегося света, размазывая липкие тени по влажным стенам, веревка шершавой змеей тянулась рядом и я, автоматически перебирая руками и ногами, скользил по ней бездумным взглядом.

Сколько это продолжалось, не знаю.

Может час, может два, а может день или год. Не ведаю. Кирпич сменялся грубой каменной кладкой, которая плавно переходила в бетонные кольца, в свою очередь, уступавшие место пробитому в сплошной скале штреку. И обратно.

Какие сорок метров. Километра три.

..Лезть, лезть, лезть.

Земля мягким ударом толкнулась в ноги, и добрый древостружечный голос вывел меня из этого колодезного транса.

Ну, вот и пришли.

Кажется, это я уже слышал. Ты повторяешься – полусонно отметил я, и лишь спустя некоторое время осознал смысл сказанного.

Как, уже?

Я, постепенно обалдевая, огляделся, выпадая обратно в реальность. Или уже в нереальность?

Не может быть такого под Москвой.

Не может и все.

Последний осколок прежней жизни, колодезная лесенка ржавой цепочкой тянулась по влажно сверкающей в электрическом свете гранитной стене и растворялась где-то вверху. Луч до потолка не доставал, изнемогая по пути от тотального одиночества. В кромешной, какой-то запредельной темноте, Фанера повел фонарем, обрисовывая контуры колоссального зала. Справа и слева смутно угадывались стены, а впереди клубком свернулась тьма.

– Ну, с Богом, пошли – выдохнул Фанера и, перекрестив воздух клинком света, шагнул. И вслед ему и в путь себе я махнул руной Райдо , простирая ег огненно-белую тень, насколько мог, вперед.

И пошел за ним.

Шаг ли, вздох ли, тянется за нами гулкой блеклой тенью, тьма и довековая тишина, слитые в единую плотную, хоть ножом режь, жидкость, закручиваются чернильными воронками на границе луча, и мы идем.

Мы идем в узком коридоре света, вне которого ничего нет, словно пустота предвечного хаоса еще до рождения звезд, сомкнула вокруг крылья. И лишь изредка из небытия выплывают обглоданные временем кости земли.

Ослепительно-белые, оплывшие как свечи на огне Хроноса мраморные статуи.

Мы идем, и пламя факелов мечется из стороны в сторону, продуваемое нездешним сквозняком, а ледяные капли, выпадающие из тьмы и норовящие забраться за шиворот, шипят в огне.

Мы идем.

Тени свиваются в смутный хоровод жажды крови, не решаясь ступить в круг, очерченный огнем святой омелы и крестом.

Невнятный хор молитв, просьб, и проклятий сливаются в неумолкаемый гул вечной реки.

Мы идем.

Рукоять жертвенного ножа примерзла к ладони, и серые волны нетерпеливо лижут черный песок у моих ног, не решаясь..

Мы идем.

Сталактиты взрываются вихрем белых хлопьев, и каждый осколок бьет точно в сердце, но, падает на ладонь прозрачной бабочкой и застывает в неподвижности, едва трепеща тонкими лепестками крыльев.

Мы идем.

Кровь медленно стекает по лезвию и, застывая на глазах, падает на заиндевевшую землю, раскалываясь сотней черных брызг.

Свет испуганной птицей жмется к рукам, и мы падаем в бездонный колодец забытого взгляда, на дне которого свивается клубком пламени руна Райдо .

Падаем, падаем, падаем.

Черные крылья, белый восход, пламя объяло весь небосвод.

Мы пришли.

Хриплый крик разорвал застоявшуюся тишину, и стремительная тень с жестким металлическим шорохом унеслась вперед, к янтарному подножию небосвода, опирающегося на дрожащие контуры далеких гор.

Я проводил ее бессильным взором и уткнулся носом в песок. Было не просто жарко.

Было чудовищно, аномально жарко.

Выцветший облезлый небосвод стеклянной пустотой нависал надо мной, источая всей поверхностью неимоверный жар.

Ни Солнца, ни облачка, ни ветра.

Я медленно варился в своем замечательном зеленом маскхалате, видимо, напоминая сверху распластанный по песку шибко больной облысевший кактус, и не мог пошевелиться.

Сил хватало лишь на вялое вращение левого глаза.

Правый был уткнут в песок и ничего интересного показать не мог.

Впрочем, и левый транслировал отнюдь не карнавал в Рио-де-Жанейро. Бархан и осколок неба, безразличного, как морда верблюда Кеши в Московском зоопарке.

Поэтому странные, лающие звуки, внезапно раздавшиеся справа, за пределами моего скудного кругозора, изумили настолько, что я поднял голову и сумел принять полувертикальное положение, прежде чем смог логически обосновать, почему не в состоянии этого проделать.

Это смеялся Фанера.

Он смеялся, запрокидывая лицо к небу и хлопая себя по голым бокам. Схожий с тощим, общипанным петухом на каменном насесте.

Он смеялся, и небеса сотрясали приступы жестокого кашляющего хохота.

– Гху..гху..гхлупые паучки – прокаркал он. – Лезете и лезете, раскачиваясь на тоненьких ниточках над бездной. А она ждет.. ждет.. Кхаа..

Он резко прервался и, по-птичьи склонив голову набок, пристально посмотрел на меня.

В этот момент он поразительно напоминал курицу, неожиданно обнаружившую червяка прямо у своих лап. Вкусного такого червяка.

До Фанеры было метров пять, но я вдруг невероятно четко, это с моими -10ю, пусть даже и в очках, увидел тонкий пульсирующий зеленый ободок радужки вокруг огромных провалов в ничто, лишь по недомыслию названных зрачками..

.. себя я пришел, лишь удвоив дистанцию между нами.

Как я умудрился покрыть такое расстояние одним прыжком из положения лежа, да еще спиной вперед, то есть назад, до сих пор не знаю.

Песок заскрипел под напружиненными ногами, левая рука взметнулась змеей к плечу, и застыла там, расслабленно настороженно поводя головой-ладонью, а правая, ощутив ребристую рукоять невесть откуда взявшегося ножа, вспорола воздух блистающей полуторной петлей и плавно ушла в нижнюю позицию, к бедру.

Словно в нору заползла, не видно ег и не слышно и лишь посверкивающее стальное жало, изредка стремительной молнией выныривающее из тьмы, одним отточенным движением напоминает:

Не сстоит нас ссбрассывать ссо сссчетов.

Не сстоит.

– М-да. Иногда я действую быстро, но вот умно ли?

Черная равнодушная пустота скалилась мне зрачками моего друга, а я стоял, и не знал, что делать.

– Браво – хихикнул как бы Фанера. – Готов к труду и обороне.

Надо сказать, довольно гнусно хихикнул.

– И кого же ты, добрый молодец, этой зубочисткой чикать собрался? Неужто меня?

– А кто попадется – процедил я, понимая, что выгляжу полным идиотом среди всех этих песков с режиком в руках.

Но убирать нож и признаваться в собственном кретинизме не хотелось. Тем паче, что интуиция моя просто голос сорвала: Не почудилось тебе, не Фанера это! Побереги ухи, парень!

Лучше быть живым параноиком, чем мертвым поклонником Дейла Карнеги.

– Ты куда Володьку дел, урод? – прищурившись, поинтересовался я. Получилось почти как в боевиках.

Только на лже-Фанеру это не произвело ровным счетом никакого впечатления.

– Жив, жив твой Фанера – ухмыльнулся он. – И даже здоров. У него сейчас забавный диалог наклевывается. Ха.

Он на секунду отвлекся, прикрыв глаза, словно прислушиваясь к чему-то доступному лишь его слуху, и я, проскользнув по песку, приблизился на шаг.

Если он выглядит как человек, говорит и двигается как человек.. Может он и внутри устроен как человек?

– Ты лучше о себе подумай! – внезапный черный взгляд из-под взметнувшихся век буквально пригвоздил меня к земле. – На месте стой, стихоплет! Тоже мне, сталинский сокол-диверсант нашелся.

– На себя посмотри, Вий-недоучка – огрызнулся я, выкарабкиваясь из омута антрацитовых зрачков. – Развелось тут..

Я замялся, подыскивая точное определение.

– Ну? – заинтересованно подбодрил он.

– Нечисти всякой! – торжествующе отпарировал я.

– Ты даже не знаешь, кто я – с какой-то жалостью глядя на меня, пробормотал Фанера . – Толи я бес мелкий, народ смущающий, толи демон планетарный, толи вообще Кастанедовская сущность какая-нибудь. Ха.. союзник. И чем ты от меня защищаться собрался? Ножиком своим? Двумя молитвами, выученными до половины, ядреным русским матом? Или.. О, да руны! Это великая вещь.

Только вот есть ли в тебе хоть сколько то Силы, да не той, простой грубой силы, а истинной Силы!

Есть?! И не будет ли расплата куда страшней того, от чего обороняешься? А?! Что ж вы все лезете и лезете, броду не зная, сердцем глухие, в прорубь вмерзая. Тянете жилы, дышите кровью, горе рожденным, платящим любовью. Глупые души. Вам сегодня повезло.

Он чуть качнулся вперед, словно тростник под порывом незримого ветра, и, накрыв меня холодной тенью, протянул руку за ножом.

– Отдай.

Нервы мои давно звенели, как перетянутые струны на жестком колке и, наконец, порвались.

Ужас и страх, исподволь копившиеся во мне с начала этого безумного похода, да что там, с начала всей жизни.

Страх детский, юношеский, взрослый, страх того-что-там-в-темной , страх а-он-ведь-сильнее , страх как-я-ей-это-скажу , страх с вздохом жизни и ужас с взглядом смерти.

Страхи всех возрастов, одеяний и обличий, сливаясь в одном взмахе, тысячехвостой раскаленной плетью распороли обнаженные нервы, и, мутная обжигающая волна с головой накрыла меня, вскипая черными воронками чужих бездонных зрачков.

И испарилась в одной, неимоверно долгой, вспышке сумасшедшей хохочущей ярости.

...Движенье, от которого рушатся миры, тихим вздохом идет от стоп, скользит, скользит вверх еле слышным ветерком, и, закручиваясь в бедрах, вихрем взвивается по позвоночнику.

Разворачиваясь в плечах неистовым оком тайфуна, обрамленным блистающей короной ветвистых молний.

Правая рука гибкой плетью выхлестывается от бедра вперед и вверх.

И, поймав в ладонь стальной проблеск одной из молний, распластывает бритвенно-острым лезвием липкий воздух на дрожащие, как прозрачное желе, слои.

На пути к сердцу, непонятно откуда возникшего здесь, врага.

А в том, что это враг, я уже не сомневался.

Я уже ни в чем не сомневался.

И последней, слегка удивленной мыслью было:

Я и не знал, что во мне столько страха А потом остался только нож.

Из зыбкой глубины, что под вздохом, из багрово-темных недр, что за сердцем, рвется, тянется мучительной паузой оборвавшейся струны, полощет наждаком гортань, и, разбиваясь о сомкнутые зубы, единым махом выплескивается сдавленный крик: Сааа!

Сердце сумасшедшей колотушкой бьет в грудь, тщетно пытаясь заполнить собой пропасть между стремительно разбегающимися, как звезды, секундами и силуэт Фанеры размазывается в зыбком мареве вязкого, как патока, воздуха.

Жгучий холод льдистой змеей обвивает мне правое запястье и бархан, взвиваясь в прыжке рыжим тигром, падает на плечи, сбивая с ног и с головой накрывая темной шелестящей волной.

...Мириадами песчинок забиваясь в глаза, нос, рот, царапая шершавым потоком изнутри гортань, хрустом на зубах и скрежетом в легких опрокидывая внутрь меня это невозможное пепельно-серое небо, чернотой первозданного космоса..

Я листал тома ..крик, вопль расплавленного металла стынет в моем горле..

Я искал тебя ..пылающий молот безумной боли обрушивается мне на голову, и осколки разлетаются красными кометами, предвещая мор, глад и войны..

Я сходил с ума ..на полушаге, и с разворота вогнал узкую полосу клинка мне в сердце, проворачивая его в ране, словно огромным скальпелем обсидиана меняя токи крови и вырезая не..

Не дождавшись дня

Фонарь, единственный в округе метров на триста, высветил ослепительной вспышкой пыльную разбитую дорогу, ряд акаций, тщательно подбеленных снизу, проблески окон за заборами и густой зеленью садов, и, обрушив водопад гаснущих в воздухе багровых искр, бесславно потух.

Ночь, впитав нас без вздоха, заботливо окутала своим покрывалом из шорохов теплого сонного ветра, заунывного стрекотания сверчков и бесконечного У-хоу горлиц, затаившихся где-то в древесной темноте.

И, обняв за плечи, подтолкнула вперед.

Темный профиль дома, полускрытого раскидистой плакучей ивой у калитки, плывет над забором, постепенно приближаясь, и я, отчего-то знаю, что людей там всего пятеро, зато три..

Кавказских овчарки – негромко говорит Фанера слева от меня – Собачки мои, ты же возьми караульных. Их трое, четвертый спит, двое на ..

Кухне – киваю я – Третий в доме.

Хорошо Фанера ничего не отвечает, и, пригибаясь, без всплеска ныряет во тьму. Облекаясь на миг доспехами черного хрусталя, и в руках его, сейчас вовсе не саперная лопатка, а длинный Меч, по лезвию которого бежит бесконечная прихотливая вязь незримых знаков.

И я понимаю, что ему в сердце тоже вогнали обсидиановый клинок, но не успеваю спросить, как глубоко.

Нож стынет в ладони, требуя крови, и калитка фигурного железа с замысловатыми завитушками и крендельками, бесшумно распахивается, пропуская меня во двор.

Упрямая щеколда ржавым горячим пеплом осыпается вниз, припорашивая лохматую голову вроде бы задремавшего у входа пса.

Я перешагиваю через огромное, метра два в длину будет, тело и в голове шевелится вялая мысль Жалко псяку то , но тут же куда-то исчезает.

Двор, справа длинная приземистая кухня, где светится окошко, слева высокое полукруглое крыльцо дома. Сверху, на проволочном каркасе, темным покровом, сквозь который кое-где просвечивают крупные южные звезды, виноград, поспел уже, наверное.

Дверь кухни распахивается, выбрасывая расширяющуюся полосу света, и в проеме возникает караульный.

Молодой, лет двадцати, не больше, красивый черноусый парень, такого наверняка должны любить девушки, должны, вон какая улыбка..

..молнией слетает с его лица, и, побелев как мел, он судорожным рывком сдергивает с правого плеча калаш , но ремень, ремень, зацепившись за локоть, мешает и я шепчу: Зря Серебристая рыбка-летунья вспархивает с моей ладони, и по короткой дуге устремляется к горлу, своей законной добыче.

Зря ты вышел – шепчу я, вслух или про себя, все равно: – Зря, дети гор, не ваш это день, зря Так и не успев выстрелить, парень с всхлипом сползает по стене, и белая майка, как последний берег, тонет в алом приливе.

Краем глаза я фиксирую слева тень молниеносного движения, и сдавленный рык бросается ко мне, но, сбитый чем-то в самом начале прыжка, тиха скуля, угасает на земле, но это неважно..

Потому что что-то мешает и свербит, стягивая кожу на затылке, и я вдруг понимаю, что это бесконечный крик, крик из кухни.

Дверь распахнута на всю ширь, и в проеме стоит седой чеченец, почти старик, стоит над телом своего сына, и автомат содрогается в его руках, огненным цветком протягивая ко мне пылающие нити раскаленного свинца.

Руна Иса плывет в застывающем воздухе, и, впечатывая шаг за шагом в рассыпающийся от холода бетон, я иду к нему, иду между повисшими в пространстве раскаленными сгустками ненависти, пулями, но, как же здесь холодно.

Иду..

Santa 2000