Текст книги "Левая рука Бога"
Автор книги: Алексей Олейников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава вторая
– Чего тут странного, – удивилась Локотькова, когда он рассказал о беседе с историком. – Спиридоша о нас же и заботится. Знаешь, как наш гимнасий называют в Суджуке?
– Как?
– Заповедник. У нас тут такие вольности, какие в общих школах и не снились. Вот Спиридон за нас и переживает. Как бы не пришел медведь и не сел на наш теремок.
– Да ну, – сказал Денис. – С чего бы? Разве мы делаем что-то не так? Просто говорим обо всем открыто. По-моему, это правильно. Иначе как мы поймем, где правда, а где ложь, если будем молчать?
Катя взглянула на него иронически, но ничего не сказала.
Они шли по осенней набережной, ветер дул со стороны залива, сметал сухие листья на дорогу. В Москве уже дожди, а здесь еще без курток ходят. Юг.
Чем Денису здешний школьный порядок нравился – старшее звено отпускали домой, только малышню не выпускали со двора без взрослых сопровождающих. В столице не так, там даже от старшеклассников требуют родительское заверенное письмо. О том, что, мол, они доверяют своему дитяте добираться домой самому. А к нему надо приложить еще и утвержденный в СОД – службе охраны детства – путевой лист, копию свидетельства о рождении и проездные пропуска через межи округов. Их московский гимнасий находился на севере, за первой кольцевой. Если ученик жил на юге, надо было пропуска четыре, чтобы он мог добраться домой через межевые заставы. А если учесть, что пропуска надо каждый месяц обновлять, то такая тяга к самостоятельности влетала в изрядную копеечку. Так примерно, на пальцах, отец объяснил Денису в прошлом году, когда тот заикнулся о том, чтобы самому ездить домой.
«Вот получишь “времянку”, тогда сам заказывай пропуска, плати пошлину и катайся», – сказал папа.
Так что в Москве развозили всех, с первого до одиннадцатого класса.
Раньше такой порядок Денису казался разумным. Родители же несут ответственность за своих детей в полной мере? Вот пусть и несут. Много мороки перемещаться по Москве без сопровождающих и временного удостоверения личности, которое выдавалось после выпускных испытаний в одиннадцатом классе. Без «времянки» человек далеко не уедет, его первый же наряд СОД остановит.
От здешней свободы Дениса первую неделю слегка штормило, но потом он пообвыкся. Все-таки есть в этом свое удовольствие – идти, чувствовать ветер и солнце на лице, слышать, как шуршит листва и шумит море. А главное, ты сам по себе это короткое время между школой и домом, провалился в этот зазор, как монета в щель между плитами, и никто о тебе не знает.
* * *
…Катя начала свое обычное знакомство с городом. Три месяца назад он перевелся в этот гимнасий и сел рядом с Локотьковой. С тех пор она его и опекает. Даже смешно, Денис уже и сам может по городу приезжего провести, показать, где рынки, где железнодорожный двор, а где машинный, в котором междугородние возки останавливаются.
Но все равно часто после школы он шел с Катериной – наверное, уже по привычке.
– Бугры, – указала Катя жестом завзятого краеведа на горный склон, усеянный частными особняками, один другого краше. Крыши – медь, сланец, дорогущая стеклочерепица «драконья чешуя», вошедшая в моду совсем недавно, стены – натуральный кирпич, облицовка гранитом, мрамором, Денис заметил даже пару теремов, отделанных поморской сосной, – последний писк подмосковной моды. Богатый конец.
– Там живут все, кто родился с серебряной ложкой во рту, как гласит английская пословица, – едко заметила Катя. – А здесь – срединный округ, дальше четырнадцатый, Южный рынок, Дикое поле.
– А почему Дикое?
Катя пожала плечами.
– Мама говорит, раньше там пустырь был. Они там маки рвали в детстве. Прикинь, маки!
– Маки – это красиво, – сказал Денис. – Только запрещено. Сыскари за дурман-зелье задержать могут.
– А мне маки нравятся, – призналась Катя. – и еще ирисы. Я как-то посадила у себя под окнами маки, только их все оборвали.
– Кто оборвал? Катя пожала плечами.
– …А там Нахаловка! – она ткнула пальцем через залив, в сторону пристава, где стояли корабли и дымились полосатые заводские трубы. – Вернее, Федотовка, но все ее называют Нахаловкой.
– Я даже знаю, кто там живет, – сказал Денис. – Судя по названию.
– Ну, серебряных ложек на всех не хватает, – фыркнула Катя. – Дольщики в срединный округ особо не суются, сидят там, возле растворного завода. Нечего им тут делать.
Денис покосился. «А сама-то ты давно из доли вышла?» – хотел он спросить, глядя на ее потертую курточку и дешевую сумку, но сдержался. Катька точно обидится.
– Не жалко их?
– А чего их жалеть? – прищурилась Катя. – У кого ума хватает, давно оттуда переехал.
– Ну, вон Ярослав, кажется, там живет, – неуверенно сказал Денис.
У Кати сделалось такое лицо, будто ей лимон в рот выдавили.
– Нашел кого вспомнить! Щербакова! Да он неизвестно как в наш гимнасий угодил. У него же больше десяти из ста по всем предметам не бывает. Туп, как пробка.
– Зато со световым вертепом все в порядке. Вон он какие выдает образы – по десять минут держит, без сбоев.
– Да уж, – помрачнела Катя. – Уже который год голову ломаю – зачем нам этот вертеп? С первого класса нас гоняют на нем. И ведь в других школах и близко нет ничего похожего, я знаю. Все понимаю – история, языки, числознание, счетность, языкознание, сетеведение, словесность, даже сказковедение. А вот этот вертеп… Бессмыслица.
– Справишься, – сказал Денис.
– Ага, – без особой уверенности сказала Катя. – Знаешь, в прошлом году двух ребят отчислили после весеннего представления? Они пошутить решили. Проводками поменялись, образы перемешали, и помехи на весь объем пошли.
– Серьезно? – изумился Денис. – Они же спалить могли все оборудование.
– Сразу вышибли. Так что с нашим вертепом шутки плохи.
Они спустились с высокой набережной на пляж, пошли по каменным плитам. Пляжи здесь были галечные, ровненькие, а вдоль набережной тянулась каменная полоса, вымощенная плитами.
– Это пляж, я тут часто купаюсь, когда лень ехать в Балку или на Камни, – сказала Катя. – Если дальше пойдем, будет кинотеатр «Садко», там два зала, слишком соленая кукуруза и противная толстая квитошница – мы с ней все время друг на друга через стекло так зыркаем, знаешь, со значением. А дальше, видишь? Памятник погибшим морякам.
– В какой войне? – спросил Денис.
Катя даже с шага сбилась.
– Как в какой? В Великой Отечественной! Ты что, не знаешь, какие тут бои были? – Она потянула его к морю. Зашуршала галька под ногами. У кромки прибоя лежала свалянная, как грива морского коня, длинная полоса бурых водорослей. От них шел острый густой запах, совсем не похожий на запах йода – как пишут в книгах.
Катя присела к воде.
– Потрогай.
– Зачем?
– Потрогай, говорю! – Глаза у нее сверкнули. Денис опустил руку, волна облизала ее, он отдернул ладонь.
– Холодная? – спросила Катя. – А сейчас овсень. Представляешь? А моряков высаживали в лютене, прямо по грудь в воду. Они шли на берег, а в них с берега стреляли из всего, что было. Вон там они высадились, – Катя указала на громадину вдалеке, похожую на огромный противотанковый еж. – Ни одного целого дома во всем городе не было, ни единой стены, ничего. Все заново отстроили после войны.
– Учебную затею по истории делала? – удивился Денис. – Это же когда было, откуда ты знаешь?
– Бабушка рассказывала, – сказала Катя. – Пока жива была. Ну и что, что давно, мы же помним. И всегда будем помнить!
– Ну да, их подвиг бессмертен и память вечна, – привычно отозвался Денис. – Конечно…
– Да какая память! – сказала Катя. – Видишь вон те дома?
Разноцветное двадцативерховое сборище, которое золотило вечернее солнце, трудно было не заметить.
– Они на братских могилах стоят, – спокойно сказала Катя. – Когда котлован копали под основание, там кости гребилом выгребали. Потом в самосвалы погрузили, увезли куда-то.
– И… ничего не было? – не удержался Денис.
Жилье верхнего уровня, солнечные доски на крыше, оконные стекла не блестят – солнечный свет впитывают, значит. Спасибо за дополнительное образование папе – недаром он был помощником главного смотрителя на Талдомском ядерном стане, пока сюда не переехал. Теперь работает на каком-то закрытом предприятии на Колдун-горе. И зачем понадобился энергетик на этом «Оке»? Стан наблюдения и изучения проницаемости земной коры, разве там есть реакторы?
– Конечно, не было, – она посмотрела на него, как на придурка. – Там каждый дом на костях стоит.
– Как-то подло это, – сказал Денис. – Надо было сообщить на дальновидение или в печать написать. Или в управу.
– Шутишь? – спросила Катя. – Это дома для Особого приказа. Сечешь?
– Значит, так надо было, – вздохнул Денис. – Наверное, они не знали, когда строили.
Особый приказ!
Они не все успели рассказать тетке из ПОРБ. Сразу после того как был создан Сход, из кавказских добровольческих дружин создали Особый приказ. Горцы показали себя лучшей из опор государства, и потому Саблин доверил им важнейшую задачу – охрану страны от крамолы и распрей. По всей земле российской разошлись дружины Особого приказа, в каждом крае и области встали станом. Волчья голова – как выражение бесстрашия и верности на черно-желто-белом фоне государственного флага. Как огня боялись этого знака все предатели и инодумцы, которые творили козни стране. Это Особый приказ первым стал на пути чужеземного вторжения, когда через Хвалынское море в мягкое подбрюшье Земли Российской, в Астраханщину, вторглись военные корабли Персии. О делах Особого приказа каждый день дальновидение говорит. Тот же «Час суда праведного» Ярцев-старший постоянно смотрит, так там что ни день, то очередной вражина со слезами раскаяния выступает.
– Да уж, не знали, не ведали, – Катя бросила камешек в воду. – Теперь ты расскажи.
– Что?
Катя бросила еще один камешек.
– Как там, в Москве, – сказала она. – После того, что три года назад было…
Ярцев помолчал. Если ты москвич, вопрос о подземке неизбежен. О том, что осталось после атаки. О жертвах. Обо всем.
– Поезда давно пустили по всем веткам, – сказал он. – На Киевской и Гатинской памятники недавно открыли красивые – черная плита, в ней плывут имена без остановки. Некоторые, правда, еще боятся ездить, но, думаю, скоро все успокоится. Теперь на каждом стане стоит объемный просвет на входе – такая дура, знаешь, арка-полукружина с двухверховый дом. Городовых нагнали, на каждом углу стоят.
Денис задумался. Что сказать про дом, откуда недавно уехал? Там все так же, как в твоей памяти, ты еще там. Какие новости могут быть?
– В Большой Москве строят перемычки пятого кольца. На севере пустили вторую линию скоростного легкого поезда, – Денис принялся скучно пересказывать новостные передачи. – В августе в Москва-граде столкнулись два безводильных летуна, один вез пироги, другой – японскую снедь. Тот, который с пирогами, уцелел, а с рисовыми шариками навернулся и пробил крышу машины. Слава богу, без жертв. Теперь хотят запретить все полеты в средине города. Хотя зачем – надо просто запретить воздушный развоз японской еды, с пирогами-то летун не упал. Что доказывает полетные качества пирогов. Что еще…
Денис задумался.
– А что за бунт у вас был? На окраинах?
– Это когда неграждане бузили? – уточнил Денис. – В Ватутинки пригнали казаков, всех построили в этом ауле. Кого-то посадили, кого-то выслали. Не такой уж это бунт, так, мелочи. С местными старейшинами все быстро уладили. Вот два года назад, когда два бойца из Особого приказа зарубили двух болельщиков, средину города на три дня перекрыли. Машин тогда пожгли – штук сто, не меньше. Вот тогда кипело, да, – казаков и сыскарей не хватило, пришлось самому Особому приказу подключаться. А уж с ними шутки плохи, сама знаешь. Замирили болельщиков.
– Жуть какая, – поежилась Катя.
– Нет, вообще в Москве хорошо, – сказал Денис. – Порядок. Все сидят по округам, куда не надо, не суются. Малыши могут на улице спокойно играть, в границах домового предела.
– А почему сидят по округам?
– Так ведь границы между округами межевыми заставами перекрыты, – пояснил Денис. – Они и на выходе из каждого подземного стана стоят. Чтобы из одного округа в другой проехать, пропуск нужен. А его кому попало не выдают. Только по работе, с временным пределом, если человек работает в другом округе, или по службе. У сыскарей, например, «вездеходы», или у прочих служивых и чиновников. Ну, или у «волков» из Особого приказа, но их никто и так не останавливает.
– Скучно так жить, – погрустнела Катя. – И по городу не погуляешь.
– А чего тебе гулять? – пожал плечами Денис. – В каждом округе все, что нужно, есть. Хочешь – ходи в смотрилища, есть летние, прямо в парках, есть закрытые. Там лент – море, и старые, и новые, и рисовальные для детей. Хочешь, иди в торговые ряды, там развлечений выше крыши: катки, шарокаты, воздушные прыжки, световые стрельбища. Трактиров и чайных, опять же, полно везде. У гостей и приезжих есть разовый пропуск на Красную площадь и средину города, а для москвичей каждые выходные средину открывают. Гуляй по Красной, смотри на усыпальницу Владимира, снимай Василия Блаженного.
– Не знаю… – Катя выглядела разочарованной. Хотя он и рассказывал ей о Москве, она все равно надеялась, что образ столицы, который она себе нарисовала, когда-нибудь совпадет с его описанием.
– Неправильно это, – упрямо повторила она. – Город для людей должен быть, а не люди для города. Отец у Шевелевой на Закат ездил, еще до Просветления, она снимки показывала.
Юноша взял горсть голышей, принялся пускать их. Гладкие стервецы не хотели прыгать, безнадежно тонули.
– Да когда это было. Посмотри, теперь там каждый день то бунты, то митинги. И кому это надо? У них извращенцы в правительствах сидят, это вообще как? Закат совсем прогнил.
Катя задумчиво теребила сережку, смотрела то на него, то в море, взгляд ее качался, как волна.
– Давно хотела спросить, Ярцев. Вы к нам насовсем?
– Пока срок службы у папы не выйдет. А он на пять лет подписал договор.
– Я бы ни за что не переехала в Суджук, – сказала Катя. – Из Москвы – сюда. Нет, здесь хорошо, знаешь, мне Суджук нравится. Море, у нас здесь лебеди, у нас здорово. Но вот все время здесь жить… Вот в Москве – жизнь.
Денис высыпал камни в воду.
– Здесь тоже хорошо. У вас город такой… Необычный.
– Господи, Суджук – необычный? – изумилась Катя. – Да чем же?
Денис задумался.
– Тут все как будто остановилось. Как до Просветления, даже надписи кое-где остались прежние. И говорят по-старому. Почта, а не письмосыльная служба, троллейбус вместо проводного возка. Занятно. Ладно, я домой.
– Уже? – Катя поднялась, отряхнулась.
– Да, спасибо. Было здорово.
Денис не кривил душой, Катя и правда хорошо рассказывала. Даже ее прилипчивость не раздражала. Она была какая-то другая, казалось, ей был нужен не он, а Москва, которую он привез за спиной.
Глава третья
Новичка Катя заметила сразу. Классы-то небольшие, любое новое лицо заметно.
Она вполглаза за ним приглядывала. Сегодня точно был ее день. Он сел рядом с ней!
Денис Ярцев. Из Москвы!
Кто вообще переводится из Москвы в Суджук?
«И как он тут оказался? – размышляла Катерина, кусая карандаш. – Родители переехали? Но явно же у него семья из высших разрядов. Как их в нашу дыру занесло?»
Платье хоть и гимнасическое, но из недешевой ткани. Голосник яблочный. А еще – серо-голубые глаза, яркие пухлые губы, узкий нос, русые волосы…
«Куда-то тебя не туда понесло, подруга, – осадила сама себя Катя. – Он тебя и не замечает, в окно уставился».
А ты проверь, Катя Локотькова, на одной ты с ним волне?
Рука у Кати слегка дрогнула, когда она вывела «Я Катя» на листке – она же не дура, слать ему через школьную сеть письма, как Анжела или Вика. Мало того, что весь класс видит, как они пыхтят над светоплатами, пальцами в буквы тычут, так еще и сеть дырявая, как занавески у Кати дома. Ее второклассник взломать может.
Денис хмуро покосился, царапнул карандашом бумагу. Уронил его на парту.
Катя подхватила карандаш, но тут же согнулась над светоплатом – Никита Алексеевич, их химик, внимательно оглядывал класс. Изучал вдумчиво каждого, как сетевая приспособа для ловли зловредных.
«Вот зараза, завтра же пробное испытание!»
Катя листала светоплат, просматривала тему, изображала бурную деятельность, а сама думала, что ответить на его равнодушное «И?».
И сама не поняла, как предложила этому парню погулять.
Она. Сама. Ему.
Денис чуть пожал плечами, черкнул ответ. Катя чуть не подпрыгнула.
Он согласился! После школы! С ней!
Сердце у нее гремело.
«Я совсем дура, – подумала она. – Сама напрашиваюсь. Анжи и Ви меня похоронят в развалинах водного парка, там, где убийца этих бедных девчонок оставлял. Все, мне не жить…»
Она уже чуяла, как Анжела с Викой прожигают ее взглядами.
Плевать.
У него голубые глаза, и он из Москвы.
Катя Локотькова улыбалась.
* * *
Федя ускакал вперед, пока Маша говорила с Анжелой и Викой, и уже сидел в машине на школьной стоянке, постукивая пальцами по рулю. Увидев Машу, он нетерпеливо загудел. Маша махнула подругам – мол, до связи вечером, в сети. Девчонки страсть как хотели обсудить Локотькову и ее выходящее за все рамки поведение, но Маша хотела домой.
С Локотьковой всё решат потом, она и правда обнаглела. Дольница рыжая.
Маша села в машину.
– Ты меня теперь подгонять будешь? – спросила она.
– Ну прости, цветочек, – Федя потянулся к ней, Маша ловко уклонилась.
– Не перед школой же, – сказала она. – Поехали уже.
Федя поглядел за спину, нахмурился.
– Он опять за тобой таскается?
Маша обернулась. У стены стоял полноватый, неловкий парень. Парень неуверенно улыбнулся.
– Ты Тему не обижай, Тема полезный, сам знаешь. Мне еще испытание по составному сетезнанию сдавать.
– Мне пора волноваться? – поинтересовался Федя.
– Просто не расслабляйся.
Молодой человек ухмыльнулся, повернул ключ зажигания. Погазовал – от души, громко, поглядывая на Тему. И рванул с места.
– Домой?
– Сначала домой, а потом…
– А давай сегодня махнем на катере? – загорелся Федя. – Линь дельфинов видела два дня назад на выходе из залива, когда каталась на змее.
– Тебе папа ключи от катера отдал? – изумилась девушка. – Поздравляю.
– В награду за верную службу в качестве вашего личного водителя, Мария Петровна, и годы безопасной езды.
– Какой-какой езды? – Маша оторопела. – Это кто говорит? Федя Жги-Резину Веселовский? Гроза гонщиков от Анапы до Сочи?
– Вот ты мне не веришь, и папа тоже не верил. Хотя эти глаза не лгут. Но ведь ни единой дорожной виры уже три месяца, ласточка моя!
– Трепло ты, кто вчера вечером чуть Рашида не угробил на мосту?
– Так ведь не угробил? Все обошлось, а Рашид мне три сотни проиграл, в деньгах враждебного нам государства. Поехали их прожигать.
– Трепло, – ласково повторила Мария. – Рули домой, а там посмотрим.
– Кстати, ваш батюшка изволил передать, что будет поздно и чтобы вы откушали, что Галя приготовит, или заказали из трактира какой-нибудь стряпни.
– Федя, ты, кажется, увлекся погружением в девятнадцатый век, – заметила Маша. – Наша Марфа уже давно ждет, когда ты свою учебную затею сдашь. А ты со мной уже месяц разговариваешь, как персонаж Достоевского.
– Так все там похоже, почти как у нас сейчас, – сказал Федя, выжимая педаль газа. Родстер взревел и пролетел перекресток на мигающий желтый. Круто повернул и рванул вверх по склону, на Бугры.
Глава четвертая
Сначала город Денису не понравился. Им с отцом дали служебное жилье в самой средине. Старый дом. Три комнаты на пятом верхе, с закрытой приступкой за окном, куда Денис решил определить свои самокатные коньки.
Парк рядом и море в одной минуте пешком. Хотя тут весь город как один округ в Москве. Едва ли полмиллиона наберется, врет Сетесправка, какая это, к черту, морская столица НоРС?
Но красиво. Денис вышел на приступку вечером, поглядел на огни пристава – на той стороне залива. Там ползли огоньки машин, горели огни на причалах, светились красной каймой полосатые трубы, лениво двигались стрелы подъемников. Морской пристав Суджука не спал.
Он повернул голову налево. Над городом, над срединной его частью, темнела покатая громада Колдун-горы. Россыпь жилых огней резко обрывалась, не доходя и до трети ее высоты. Весь остальной образ горы был будто вырезан из самой ночи. Именно там, по словам отца, находилось его предприятие «Око». А вот если верить землевидным сайтам, по которым Денис сверялся, или Сетесправке, на Колдун-горе только заповедник общеземельного значения.
Значит, закрытое предприятие. Тайное. Зачем здесь ядерный стан, куда девать столько энергии?
Денис накинул куртку, обулся. Подумал, прошел на приступку и прихватил наплечник с самокатами. Давно пора их обкатать. Город на горах стоит, а он как приехал, еще ни разу на коньки не вставал.
– Ты куда? – Отец оторвался от шара дальновидения, где крутили передачу о подлом нападении отпавшей Окраины на Донецкий круг. Дым застилал взгляд, сквозь него прорывались яростные всполохи пламени, мелькали возмущенные лица, девизы на хоругвях, сжатые кулаки. Бегущая строка сообщала о тридцати погибших из-за огневого удара по детской лечебнице.
И что окраинцам неймется-то все? Что ж им мирная жизнь Донецкого круга так мешает?
– Прогуляюсь.
– Ты же города не знаешь.
– Да выучил уже. У меня и путеводитель в голоснике.
Дверь хлопает, в ладони – дальник беспроводного наушника, сделан как наручные четки, старый образец. Такие уже года два как вышли из поветрия, но Денис к нему привык. На запястье – полоска голосника.
* * *
На скамейке у подъезда сидели бабки в пальто поверх халатов. Нога на ногу, покачивая шлепанцами на толстых шерстяных носках, они разом замолкли, когда Денис вышел. Проводили его долгими взглядами до детской площадки и вернулись к своему бесконечному разговору о хворях и ценах.
Денис присел на край песочницы, распаковал коньки. Прицепил наколенники и защиту для локтей – без нее первый же разъезд дорожников его прижмет к обочине. Да и кувыркаться по асфальту на скорости под шестьдесят без защиты совсем грустно. Световой показатель горел синим, половина заряда. На прогулку хватит. Денис надел коньки, долго возился, пока не попал большими пальцами в управляющий чехол, потом встал, разом оказавшись на десять вершков выше, попрыгал – пружины смягчали его вес, высокие голенища охватывали щиколотки. Надавил большими пальцами вниз, двигуны чуть слышно зажужжали, он выехал с площадки, перешагивая выбоины в асфальте, вырулил из двора на дорогу и, склонившись, вошел в поворот. Левый локтевой щиток замигал красным, показывая его перестроение из ряда в ряд.
Есть коньки и с ручным управлением, берешь удобный дальник в ладонь, два колесика – «ход» и «тормоз», приказ идет сразу на оба конька, но Денису нравился его образец – с ножным управлением. Сперва, конечно, трудно приноровиться, каждый конек управлялся отдельно, большой палец ноги вниз – разгоняешься, вверх – замедляешь ход, но когда привыкнешь, отвыкать не хочется. И руки, опять же, свободны. Терпеть не мог Денис, когда руки чем-то заняты.
* * *
…Асфальт стелился под коньками, Денис окунался в теплый вечер, нырял лицом в темноту придомовых дорожек, густо обсаженных сиренью. Все было как обычно, как в Москве, и немного не так. Старая советская застройка, широкая осевая, вымощенная брусчаткой, отдающая в ноги легкой дрожью. Вокруг уличных светильников толклась неуснувшая еще мошкара, бились крупные мотыльки, мимо них из темноты и в темноту проносились какие-то чумные тени. Летучие мыши.
Денис на тихом ходу сорвал многопалый лист каштана, который еще чудом удержался на ветке.
Красиво и тихо. Он прошел насквозь всю срединную часть города по осевой улице и не встретил никого, лишь несколько парочек.
«В смотрилищах все? Или по домам сидят?»
Он свернул к морю – тут и путеводитель не нужен, осевая шла вдоль набережной. От моря тянуло прохладой. В этой части города толпились пятиверховки, а чуть дальше поднимались стеклянные башни местного града. Влево, вверх по склону горы, поднималась частная застройка. Пожалуй, если туда подняться, при спуске можно набрать немалую скорость. Главное, под машину не влететь, как в прошлый раз, в Москве…
Денис поморщился. Хорошо, что успел удрать от городового, иначе бы служба охраны детства вкатила ему замечание в личное дело. А отцу – виру немалую за то, что своего отрока воспитывает не как следует. Содовцы злые, как бесы, с ними не договоришься.
Набережная открылась, ветер ударил в лицо. Ветер дул с той стороны залива, где горели огни на причалах, гремели и круглосуточно крутились колеса сложного устройства морского пристава Суджука. Черные туши кораблей застыли у берега, другие – в темнеющей, застывшей воде, высеребренной луной.
На углу, подавшись вперед крутым боком, стояла пузатая приземистая башня. Денис подкатил, остановился. Плясовой трактир «Золотое руно» – прочел он витиеватую, уподобленную грузинской вязи вывеску. Из недр «Руна» струился прилипчивый числовой бит, по низким кирпичным сводам бродили цветные всполохи. У входа топтались несколько казов – в обтягивающих белых майках, расклешенных штанах и гимнастических ботинках. Красавцы.
Огоньки числовых сигарет, слабый приторный запах африканского сладкодыма – это московское поветрие добралось и до Суджука. Парни собрались в кружок, похохатывали. Похоже, в трактире было весело.
Денис удивился. Нет, и в Москве есть такие заведения, но чтобы прямо в средине, открыто, и вход с улицы, а не со двора, – такое он впервые увидел. Куда только разъезды ПОРБ смотрят?
На парковку зарулила темно-серебристая открытая машина. Родстер, припомнил английское название Денис. Ярлык «Небесного дракона» на капоте. Дорогая машина. Денис задумчиво посмотрел на машинный числовик. Ряд «Аз», такие числовики выдавались только особым службам – безопасникам, «волкам» из Особого приказа, головам сыскных приказов. Ну да, какие еще могут быть у такой машины?
Он посмотрел на водителя и остолбенел.
За рулем был Федя Веселовский-Фань, ученик девятого «А» гимнасия «Зарница». Федя был полукровка – черноволосый и раскосый. Мама русская, отец – китаец, и явно не из последних людей в Краснодарском крае.
Несовершеннолетним же водить запрещено, откуда у него права? И машина… На такую тачку отцу Дениса надо копить года полтора.
Федя помог выбраться невысокой черноволосой девушке. Вечер потрясений продолжался. Машу Шевелеву он сперва даже не узнал – такая она была сегодня яркая. Вместо школьного платья – черное дорогое платье, сережки с самоцветами, искрящиеся браслеты. Они были так увлечены разговором, что прошли мимо него, не заметив, и скрылись в золоторунных подземельях.
Вот так дела! Что Федя с Машей встречаются, Денис понял в первую неделю, как оказался в суджукском гимнасии. Но что они так проводят время? Местный ПОРБ явно мышей не ловит, в Москве такое заведение давно бы прикрыли. А им бы впаяли по желтой метке в личное дело.
Или Феде с Машей закон не писан?
Он поднялся на тротуар, с любопытством двинулся ко входу.
В проеме тут же возник охранник. Здоровый, как самоходный ямокопатель.
– По приглашениям вход, – сказал охранник. – На коньках нельзя.
Глаза у него были сонные и смотрел он сквозь Дениса.
– Да не особо и хотелось, – пожал плечами Денис и откатил.
* * *
Рядом остановилась машина, стекло отползло вниз. Парней с числовыми сигаретами как ветром сдуло.
– Нарушаем, молодой человек?
Во рту у Дениса пересохло. На двери машины красовался знак Краснодарского края и желто-черная лента понизу с девизом «За веру и отечество». Казачий разъезд.
– Да я только вышел…
– Десятый час, – сказал человек в папахе. – Дома надо быть.
– Да бери его и поедем, – лениво сказал водитель. – Совсем молодежь расслабилась.
– Запретный час для кого введен, юноша? Если нет семнадцати, то с девяти вечера на улице без сопровождающих появляться нельзя. И где сопровождающий?
– Я из Москвы недавно приехал, – сказал Денис. – У нас запрет с десяти.
– А здесь Суджук. Ладно, школьный пропуск есть? Взыскание тебе запишем, на первый раз.
Денис радостно полез в карман, взыскание – это мелочь, это не страшно.
Пропуска не было. Пропуск в гимнасий «Зарница», с отчетливой тоской вспомнил Денис, покоился в наружном кармане наплечной сумки, которая осталась висеть дома на крючке в прихожей.
– Что, нет пропуска? – сочувственно спросил казак и кивнул на заднее сиденье. – Ну что, снимай свои ходули, скатаемся в отделение.
Денис похолодел. Казаки его сыскарям сдадут, а те бумагу в ПОРБ отправят. Как пить дать влепят ему взыскание в личное дело. А он уже два схватил этим летом за катания в неуставных местах. Три взыскания за год, это желтая отметка в дело. Ну молодец, Денис!
– Понял, – Денис изобразил полную покорность судьбе, присел на колени, взялся за застежки коньков. И едва казак отвел взгляд, рванул вверх по улице.
Машина с визгом развернулась, позади заорало, закрякало вопило. На пешеходном переходе Денис резко взял влево, перепрыгнул через невысокий каменный бортик и нырнул в темный парк.
* * *
Машина ткнулась носом в заградительные столбики, остановилась.
– Твою мать! – сказал урядник. – Нет, ты видел, Вась? Это вообще как? И ведь не голь какая-то, с виду рядный хлопец, а туда же.
– Таких коньков в Суджуке мало, найдем, – флегматично сказал водитель.
– Нужно мне бегать за этим прыгуном, – урядник пролистывал на светоплате записи наблюдения встроенной камеры. – Ага, вот он, пять минут назад. Попался, стервец. Все, прогоним по хранилищу ПОРБ, и сам к нам придет, красавец.
* * *
За бортиком была земля, он пропахал борозду, прежде чем выбрался на дорожку. Рванул в темноту, прочь от входа, и остановился только где-то в глубине пустого парка. За ним не гнались.
Денис сел на скамейку, вытер липкие ладони о футболку. Сердце колотилось.
Повезло. Оторвался. Если бы поймали… Желтая отметка в личном деле – это ты в очереди на понижение жизненного разряда, запрет на учебу в вузе и исключение из гимнасия. Твой потолок – училище. Все занятия важны, все занятия почетны, вспомнился ему детсадовский стишок. Ну да, только за высшее образование надбавка идет, а водитель или рабочий на стройке получает в три раза меньше, чем работник частной казны или младший смотритель на светлостанции.
Хуже только красная отметка «неблагонадежен» – поражение в гражданских правах, запрет занимать руководящие должности, ежегодная проверка в Сыскном приказе, ограничение по занятиям. Тут уж только ледорезом в Арктику устраиваться, туда берут всех. Только возвращаются не все.
Денис выдохнул. Пронесло. Он медленно покатил по парку, на свет далеких светильников. В Москве бы не ушел, там точки наблюдения на каждом шагу.
