Текст книги "Тайный код китайского кунфу"

Автор книги: Алексей Маслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Тело человека и тело Космоса

Союз Человека, Неба и Земли равносилен духовно-телесному единению самого человека. Китайская традиция всегда осмысляла мир в форме природно-телесного единства. Не только человек был «маленькой вселенной», но и Вселенная сама представлялась именно в телесных терминах. В той же позиции саньтиши каждая часть тела соответствует своему космическому началу: ноги – Земле, живот – Человеку, голова – Небу. Существовало и более мелкое подразделение, например, стопа соответствовала Земле, коленный сустав – Человеку, а бедро – Небу. Подобным же образом осмыслялись и все другие части тела. Благодаря этому сам человек оказывался бесконечным сочетанием образов космического триединства, а следовательно, приобретал мощь и одновременно пустотную неуязвимость Дао.

Философская традиция ушу как нельзя более тесно была связана с пониманием телесности в Китае. Телесность как таковая не отождествлялась лишь с физическим телом (шэнь), но осмыслялась непосредственно как потенциальная возможность тела жить духовной жизнью. Например, «единотелесность» бойца с Небом означала именно присутствие жизни Неба внутри тела человека.

Такое понимание тела как сверхчувственного, запредельного начала позволило обнаружить в человеке и дать определение тем силам, которые в обыденном понимании отсутствуют. Обратим внимание: в Китае не существовало как такового разделения на духовное и физическое, на тонкое тело и его «грубую» мирскую оболочку; их потенциальное, внутриутробное единство всегда понималось как нечто отдельное как от духовного, так и от физического. Например, центральное понятие ушу – «усилие» (цзин), которое в равной степени исходит как «от костей и плоти», так и от волевого импульса (и), зависит как от морального усилия, особого состояния сознания, так и от чисто физической тренированности. Оно не противопоставляется физической силе (ли) как грубому началу, а наоборот, активно использует силу мышц (и сухожилий, добавили бы китайцы), но при этом максимально задействует циркуляцию ци в организме. Распространенной ошибкой стало утверждение, что будто бы в ушу, особенно во «внутренних» стилях, не следует или почти не следует использовать физическую силу. Даже великие мастера тайцзицюань были удивительно физически сильны, а шаолиньские монахи сочетают многочасовую медитацию с работой со штангой, чему автор этих строк сам был свидетелем. Такая путаница идет в основном из-за неправильных переводов (в том числе и с древнекитайского на современный – байхуа) необыкновенно живучих мифов об «энергетической работе» или оттого, что человек не получил посвящения во внутреннюю традицию, а следовательно – и в особенности использования силы в ушу.

Ци

Древнее написание иероглифа «цзин», кажется, говорит само за себя – он состоит из графем «сила», «работа» и «водный поток». Попутно обратим внимание, что иероглиф «ци» также сочетает в себе физическое и несубстанциональное – графему «рис» как символ субстанциональной жизни, произрастающей от земли, идущей от женского начала (инь), от лона, и графему «пар» как символ несубстанционалъного, чувственно неразличимого начала, расположенного над «рисом» и осмысляющегося в китайском мистицизме как начало ян. Так или иначе, ключевые понятия китайского мистицизма, связанные с ушу, всегда отражали эту особую стадию развития живого организма, который преодолевает физические границы, при этом всегда оставаясь вполне субстанциональным и реально ощутимым. Именно так китайские мастера «пользовались силой, не прибегая к силе», «начинали наносить удар физической силой, а заканчивали выбросом ци и так рождали усилие цзин». Отсюда и понятие «удара» (да) превосходило собственно движение рукой или ногой, но было эквивалентно реализации этого духовно-физического единства, не случайно в большинстве текстов по ушу речь идет именно о «чудесном», о «священном» ударе, об «ударе, равном Небу».

Возвращение к Дао

Хотя Дао не имеет постоянной формы, необъяснимо в знаковых системах, например в словах, его все же возможно постичь – увидеть его сокровенно-утонченную сущность (мяо). Дао можно не столько узреть воочию, сколько прозреть его проявления и его сущность за оболочкой вещей и явлений. Эта «внутренность» пуста и небытийна (точнее – сверхбытийна, ибо сама определяет бытие и небытие), так что эта сокровенно-утонченная сущность не более вербально выразима или поддается восприятию, чем внешняя сторона Дао. Так Дао утверждает себя через глобальное «всеотсутствие». Его синонимами являются «Великая пустота» (Тайсюй), «пустотности» (сюй, кун) как свойства истинного, изначального, доформенного мира.

Такая даосская пустота содержит два смысла. Прежде всего, это полное неналичие. С другой стороны, это потенциальная возможность наличествования любого предмета, слова, рождения любого явления. Это – мир в потенции. Говоря о смысле ушу как возвращении к изначальной пустоте, китайские мастера имели в виду постоянное преодоление внешних форм (например, приемов) и прозрение за ней самой сокровенно-утонченной сущности ушу, его истока, то есть Дао.

Знаменитый мастер синъицюань Го Юньшэнь так описал один из высших этапов совершенствования в своей школе: «Второй этап – это темная сила, что означает проникновение внутрь формы. Дыхание хотя и сохраняется, но кажется, что совсем исчезло, – зовется это эмбриональным дыханием. Смысл его незабвенен и не нуждается в помощи [в виде словесных объяснений]. Это и есть утонченно-сокровенное использование изменений духа. В сердце пусто и пещерно гулко, нет наличия и нет отсутствия, царит небытие и не-небытие. Это является путем возвращение к пустоте того, что не имеет ни звука, ни запаха. Здесь начинается третий этап, который и есть принцип циркуляции единого ци, самоналичное и неизменяемое Дао».[10]10
  Ли Тяньцзи, Ли Дэинь. Синъи цюань шу (Кулачное искусство «Стиля формы и воли»). Пекин, 1983, с. 206.


[Закрыть]

Поскольку Дао «самоналично и неизменяемо» (еще один его синоним – «постоянство»), оно само определяет суть и смысл любого действия. От идущего по пути постижения Дао требуется лишь следовать постоянным изменениям духа, происходящим в соответствии с Дао. Об этом и говорил Го Юньшэнь как об умении «использовать сокровенно-утонченные изменения духа». Все это есть проникновение в образы Дао и понимание внутренней, «второй» сущности любого явления.

Многие понятия китайской натурфилософии находили свое конкретное отражение в ушу. Например, считалось, что Великий предел рождает пять первостихий, которые формируют собой мир: металл, огонь, воду, дерево, землю. В сущности, в «чистом виде» они не существуют, но вечно находятся во взаимопереходе, взаимодополнении (например, вода порождает дерево) и во взаимоотрицании (огонь отрицает металл). По такому же принципу строилась структура одного из самых сложных стилей ушу – синъицюань. В нем существовало пять базовых приемов, по сути дела – принципов, называвшихся по именам пяти первостихий. Но это были не просто случайные названия. В частности, рубящий удар ребром ладони соответствовал стихии «металл» и соотносился с образом металлического топора, срубающего дерево. Одновременно «металлу» соответствовали внутренний орган – легкие и его «внешний представитель» – нос. При таком ударе следовало «стимулировать ци легких», а также сконцентрироваться на прохождении ци внутри организма человека по особым меридианам. Таким образом, лишь один удар мог «запустить» в человеке сложнейший комплекс небесно-человеческих соответствий, вводя его в единый ритм с Космосом.

Таким же образом строилась тренировка и в стиле багуачжан, где каждому базовому движению соответствовала одна из 64 магических схем, состоящих из сочетания шести целых и прерывистых линий – гексаграмм. Гексаграмма символизировала или душевное состояние человека, или природную стихию (например, тайфун, дождь), или развитие ситуации (прогресс, успех, крах). К тому же, каждой части тела человека также соответствует своя схема, и, выполняя движения, боец тем самым порождал в себе взаимопереход гексаграмм – фактически, небесных звуков. При этом весь комплекс выполнялся по кругу (точнее, по нескольким взаимопереходящим кругам), что символизировало целостность и бесконечность Небесного круга.

«Неприукрашенная красивость»

Все стили, все переливы «смыслов» боевого искусства единятся в лоне «срединного Дао», ушу «схлопывается» до своей внутренней формы, именно поэтому мастер Чэ Ичжай говорит о переходе во время тренировок ушу от «всераскинутости к простоте и неприукрашенности». Ушу превращается в чисто внутреннее искусство, тип переживания Дао, оно становится дорогой к слиянию человека с Дао. Лишь на первых этапах ушу может представляться способом боя или методом оздоровления. Высший же этап – просветление сознания, достижение высшего мастерства, называемого «гунфу».

Мастер Сунь Лутан объяснял: «Практика кулачного искусства не заключена в каких-то формах, но лишь в целостности и полноте одухотворенного ци. Когда одухотворенное ци целостно, то и формы становятся завершенными, к тому же обретаешь подвижность и устраняешь закупорки ци».[11]11
  Сунь Фуцюань. Цюань и шу чжэнь (Истинное описание смысла кулачного искусства). Тайбэй, б. г., с. 47–48.


[Закрыть] Значит, внутренняя циркуляция ци (т. е. внутренняя форма) определяет правильность и завершенность всякого внешнего движения как в ушу, так и вообще в жизни человека. Человек становится «завершенным» (с китайского это могло переводиться как «округлый»), «внеущербным», «целостным» как внешне, так и внутренне. В момент занятий ушу он переживает полноту собственной природы. Но его природа – это проявление Дао, и, таким образом, ощущение собственной целостности вело к обретению некоего высшего типа искусства, высшего всеохватного умения.

Такой тип Небесного искусства назывался в ушу «гунфу». Ушу, таким образом, представляется нам путем самораскрытия человека, особым типом переживания, который был рожден всем контекстом китайской культуры. И это осмысление ушу как Небесного искусства (Тяныун) присутствовало в сознании большинства занимающихся, объясняя удивительную тягу населения к боевым искусствам, сохранившуюся даже тогда, когда насущная потребность в изучении приемов самозащиты давно отпала.

Глава 3
Постигая великое в неприметном

Путь Дао – это бесформенное и безымянное начало и конец всех вещей. Начинаться и заканчиваться, не зная, почему, – вот величайшая тайна из тайн.

Ван Би, даосский мистик (III век)

Гунфу и «искусство Дао»

Во все времена в ушу присутствовала внутренняя философская перспектива, проступающая за многоцветием внешних форм. Именно внутренняя сторона и «оживляет» китайские боевые искусства, являясь намного более важной, нежели технический арсенал ушу, чем история его развития и биография мастеров. Поэтому, прежде чем говорить об этих увлекательных вещах, надо хотя бы соприкоснуться с внутренней стороной ушу – материей тонкой, постоянно ускользающей от взора наблюдателя. Здесь требуется особый внутренний такт, дабы не нарушить его традиционную цельность.

Ушу не столько путь жизни, так как не учит, как надо жить, но это скорее философия духа, ибо оно дает возможность для духовной самореализации человека. В этом основа всех китайских боевых искусств. Такой подход сложился не сразу, для окончательного оформления внешней и внутренней сторон ушу потребовались века, что мы немного позже постараемся проследить, совершив экскурс в историю. Сейчас же мы забежим вперед, рассказывая о базовых философских понятиях ушу как об уже сложившемся явлении, в том виде, как они существовали в XIX–XX веках в школах боевых искусств.

Чтобы понять внутренний смысл ушу, достаточно осознать лишь одну фразу, которую можно часто встретить в трактатах мастеров: «Ушу – это искусство Дао». Правда, понять ее не так легко, особенно западному сознанию, отягощенному сложившимися стереотипами. Зато непредвзятый ум, находящийся в состоянии спонтанного и свободного миропереживания, без труда уловит смысл этой фразы. Естественно, и необходимость в этой книге моментально бы отпала, коль скоро такой человек уже преодолел бы восприятие знания на уровне слов и знаков.

Цзин

«Искусством Дао» (Даошу) называли в Китае немало явлений. В древности это были магические действия шаманов и даосская практика изготовления пилюли бессмертия. Позже к «искусству Дао» были причислены каллиграфия, архитектура, живопись, разбивка миниатюрных садов, стихосложение, все чаньские искусства. В этом же ряду стояло и ушу, завершая композицию китайских традиционных искусств, различных дорог, ведущих к единой цели – самореализации человека.

В любом «искусстве Дао» присутствует оттенок внутренней святости, природной изначальной целостности. Такие искусства символично говорят о всеприсутствии Дао, поэтому они одинаковы по своему внутреннему наполнению и лишь в своей земной ипостаси приобрели разные формы: один человек выводит на тончайшей бумаге замечательные иероглифы, другой в один взмах кисти рисует вековую сосну и вечные горы, третий вкладывает всю душу в выполнение комплекса ушу. Ореол внутренней сакральности таких искусств похож на отсвет, идущий изнутри. Стоит проявить терпение и чистоту души, осторожно смахнуть верхний слой – слой внешних форм, как этот глубинный свет станет ослепляюще ярким, почти невыносимым для глаз неподготовленного человека. Ради обретения в себе этого «Небесного сияния» (Тянь-гуан) и практиковали «искусства Дао».

Каждый вид деятельности может стать «Даошу», хотя для китайской культуры есть особо предпочитаемые. Можно даже просто беседовать на разные темы, скользя спокойным сознанием по мирским и «небесным» делам. Таковой, например, была традиция «чистых бесед» (цинтань) в Китае, возникшая в эпоху династии Тан как эстетическое продолжение чань-буддизма, – бесед будто бы и не для чего, но все время заставляющих человека следовать потоку мировых изменений, не застывать, а находиться в духовном странствии по Дао, плавно и незаметно перетекая с одной темы на другую, пока собеседники не замолкнут, «безмолвно постигая мысли друг друга» и ведя бессловесный диалог. Таково и ушу, на первый взгляд имеющее четко очерченную цель самозащиты и оздоровления, но на самом деле превращенное в некий горизонт саморазвития или, как мы уже говорили, в метафору всей культуры духа. Но «идущий в никуда уходит дальше всех», а любая намеченная цель будет неизмеримо мала по сравнению с приобщением человека к универсальному моменту соположения вещей, где все сводится воедино. Это и есть Дао.

Встречается и обратное: десятки лет тренировок могут не принести успеха, а обыкновенное ремесло никак не перерастает в «искусство Дао». Это было связано с обретением гунфу – центрального понятия боевых искусств, которое иногда используется как полный синоним ушу. Многие китайские авторы даже утверждают, что между ушу и гунфу нет никакой принципиальной смысловой разницы, что, несомненно, верно. Запад узнал о китайских боевых искусствах именно под термином «кунфу», или «конфу», – искаженное от «гунфу», который, с одной стороны, произошел от частичного оглушения первой согласной при произнесении этого слова, а с другой стороны, – от характера транскрибирования этого слова на английском и французском языках.

Радость от объединения внешнего и внутреннего (XV век)

Так что же такое гунфу? В китайском языке «гунфу» имеет массу оттенков и может менять свой смысл в зависимости от того, по отношению к чему оно употребляется и даже в устах представителя какого слоя населения оно звучит. Далеко не всякий занимающийся ушу обретал гунфу. Этот термин сложно перевести буквально, и легче понять его душой. Это «великая работа», «упорный труд», «священное мастерство», «подвижничество». В самом широком смысле – это момент самореализации, самораскрытия, внутреннего откровения. В ушу этот термин пришел из неоконфуцианства – философского течения, соединившего в себе морально-этические постулаты конфуцианства и метафизические теории даосизма. Там он обозначал момент реализации и обретения полноты жизненности, достигнутый после медитации, или «пестования своих внутренних природных свойств».

Достижение гунфу возможно в любом виде деятельности – даже в кулинарии, которой славились китайские повара, или в умении спонтанно отвечать на любые вопросы, поразив собеседника неординарностью и раскрепощенностью мышления, как это было в чань-буддизме. Нужно лишь очистить сознание от всего наносного и, как говорили китайские философы, «прозреть свой истинный облик» – всегда свободный в самовыражении, полный величия внутренней мудрости и мастерства в любом деле.

Гунфу можно обрести, сконцентрировав свое внимание на чем-то одном конкретном, но после внутреннего озарения гунфу становится всеобщим, затрагивающим все сферы деятельности человека. Здесь речь идет не о приобретении каких-то дополнительных технических навыков, например, умения быстро и точно наносить удар в ушу (это промежуточная цель), но о глобальной перестройке всех внутренних структур, об абсолютной самореализации.

«Гунфу» стало универсальным понятием. Не случайно большинство известных мастеров ушу в Китае были замечательными каллиграфами, литераторами, поэтами, мудрыми императорскими советниками, полководцами. Например, известный китайский поэт Су Дунпо являлся великолепным знатоком боя на мечах и голыми руками, а самый знаменитый китайский стихотворец Ли Бо считается создателем нескольких школ боя на мечах и одним из тех, кому приписывается создание стиля «Пьяный кулак», в котором боец имитирует движения опьяневшего человека. Его прославленный современник поэт Ду Фу хорошо разбирался в кулачном искусстве; даосский маг, известный своими системами достижения бессмертия и долголетия, Гэ Хун отменно владел всеми видами оружия и даже прославился на полях сражений. Один из самых талантливых правителей за всю историю Китая основатель Сунской династии Чжао Куанъинь считается знатоком доброго десятка стилей боя голыми руками и с оружием. Два самых известных мастера конца XIX – начала XX века Сунь Лутан и Хо Юань-цзя были прекрасными философами.

Таким образом, те навыки, которые воспитывались в ушу, то удивительное мастерство, которое рождалось благодаря многолетним занятиям, охватывали всю жизнь человека. Они открывали его внутренние духовные силы, давали толчок к истинному творчеству души. Ведь ушу проповедует единство воспитания тела и духа, более того, мастера утверждали, что «настоящее гунфу заключается не в приемах, но живет внутри человека».

Примеров «всеобщности» гунфу предостаточно, просветление не может касаться лишь части сознания человека, но захватывает все его уголки. «Искусство Дао» предполагает как раз то, что человек не просто проникает в технические секреты какого-то одного вида деятельности, но постигает само Дао, или, как говорили совершенномудрые, «исчерпывает Дао». Дао безбрежно, оно дает рождение всем вещам мира. Это вечно существующая первооснова и толчок любого явления, оно проявляется в мириадах образов и изменений. Этому потоку нельзя противоречить или «бороться» с ним, так как Дао – Путь всякого явления и человека, и бесконечно мудрым становится лишь тот, кто следует Дао, пестует его, прозревает его проявление внутри себя.

Уже с глубокой древности понятие «гунфу» трактовалось и как «время», и как «долгая работа, выполняемая с особым мастерством» (так, например, характеризовался правитель Чан Ванцзюнь в эпоху Хань, который мог работать подобным образом девяносто с лишним дней без отдыха). С VII века оно стало пониматься и как грандиозный успех правителя, мудреца или другого великого человека, плоды деятельности которого пошли на благо людям.[12]12
  Цыхай (Море слов). Т. 2, Пекин, 1979, с. 953.


[Закрыть] Более того, наличие такого гунфу в деятельности правителя становится едва ли не важнейшей характеристикой его деяний, и горе было тем, кто, подобно, например, правителю Ян Синю, был обвинен в отсутствии гунфу, – это было равносильно покрытию позором.

Время-гунфу понималось как величайшая драгоценность – ведь именно располагая временем можно достигнуть этого гунфу. Иначе, как сказано в трактате мистика Гэ Хуна (IV век), рождаются люди, которые «не ценят ни искусство, ни письмена – лишь понапрасну теряют время (гунфу)».[13]13
  Чжунго ушу дацыдянь (Большой словарь китайского ушу). Под ред. Ма Сянда. Пекин, 1990, с. 1.


[Закрыть] Обратим внимание на то, что определения гунфу в смысле «великое делание» и как «драгоценное, с умением проведенное время» уже в древности стали синонимичны.

С XVII века термин «гунфу» стал всеобщим для боевых искусств, даже потеснив слово «ушу» и сакральный смысл, который им сопутствовал. Особенно широко он использовался в тайных обществах и религиозных сектах типа знаменитого «Белого лотоса» («Байляньцзяо»), где под гунфу понималось боевое искусство, совмещенное с медитативной практикой. Появляется понимание того, что существуют простой кулачный боец и мастер, старательный ремесленник и учитель, проникший в тайны. Они отличаются не количеством освоенной техники, не силой удара, но качественно иным внутренним уровнем. Один взирает на поверхность явлений, другой проникает в их суть и рассматривает мир как единый Символ «искусства Дао». Разве за каждым приемом ушу, ударом, фразой и трактатом не стоит то пустотное, но одновременно всеопределяющее начало, которое и называют Путем-Дао? Истинное гунфу имеет свое начало в Пустоте, на Небесах, но проявляется в делах конкретного человека.

«Искусство Дао» не терпит поспешности или некоего сверхусилия. Наоборот, всякое напряжение противопоказано, усилие всегда имеет внутренний исток и не случайно зовется «внутренним усилием» (нэйцзин) или «срединным усилием», когда и сознание и тело включаются в работу ровно настолько, насколько этого требует естественный ход событий. Поэтому гунфу – это еще и «срединность» усилия, происходящая от следования изменениям в мире и избегающая всяких попыток побороть их. Дао издревле имело символику воды – та же текучесть, неуловимость, бесформенность, но одновременно всеобщность, огромная затаенная мощь, изменчивость состояний. Человек, захваченный таким бурным потоком, тотчас погибает, если попытается плыть против течения, но следование потоку лишь прибавит ему сил. Поэтому тот, кто обрел гунфу, всегда пребывает в этом покое вещей и явлений, как бы пропуская его через себя, но сам не меняясь, лишь откликаясь Дао.

Гунфу, которое хотя иногда и переводят как «подвижничество», не требует совершения «подвигов», т. е. ничего экстраординарного. Разве можно назвать подвигом процесс постоянного внутреннего размышления над каждым явлением и присутствие всей душой в каждом выполняемом действии? Обычный человек часто выполняет одно действие, а думает о другом. Его сознание замутнено постоянными «скачками» с одного действия на другое. Хочется успеть многое, появляется торопливость, желание одновременно заниматься несколькими делами сразу. Но, увы, сознание не присутствует в том, что делает этот человек. Его действия оказываются как бы «пустыми», не наполненными его волевым импульсом. Не случайно в ушу первым принципом является присутствие сознания или воли в каждом приеме, жесте, ритуальном акте. Механизм должен исчезнуть, ибо мысль сливается с действием, а внешняя форма – с внутренним образом.

Иногда гунфу пытаются перевести как «тяжелая работа», «труд». Тогда становится непонятным, почему же не всякую тяжелую работу, например, строительство дамб при разливах рек, труд рикш, да и просто поднятие тяжестей, китайская традиция не считала гунфу. Да и приносит ли радость, внутреннее озарение тяжелый труд? Неужели именно для того, чтобы изнемочь под гнетом трудностей «упорного труда», тысячи людей занимались «искусством Дао»? Легкость души и чистота сознания действительно труднодостижимы, и необходимо грандиозное терпение, чтобы уловить это почти мистическое состояние. Само же гунфу не тяжело, ибо это не столько действие, сколько внутреннее состояние просветленного духа (миншэнь), которое проявляется в конкретных действиях, выполняемых человеком.

Для достижения гунфу необходимы не только длительные и упорные тренировки. Нужно и соответствующее окружение, например, школа, «просветленный учитель» (минши), который укажет путь для дальнейшего совершенствования. Именно эти три составные части – терпеливые занятия, правильное окружение и опытный учитель – требовались в китайской традиции для достижения мастерства в любом «искусстве Дао».

Замечательный пассаж по этому поводу мы встречаем у известного мастера тайцзицюань Чэнь Синя: «Современные ученики, не прилагая усердия (гун), сразу же стремятся достичь успехов, прикладывают минимум усилий и стремятся к большим достижениям. Разве это похоже на то, о чем говорил Конфуций: «Сначала – трудности, лишь затем – успехи»? Так спросим же, в чем же заключено использование гунфу. Необходимо следовать тому, о чем говорил Мэн-цзы (знаменитый философ-конфуцианец. – А. М.): занимаясь делами, не будь прямолинеен, избавь сердце от пренебрежения, насильно не форсируй ситуацию и лишь тогда сумеешь [достичь успеха]. Когда не ясны принципы, то идут к пресветлому учителю; когда не ясна дорога, посещают добрых друзей. Когда становятся известны принципы и ясна дорога, а цели все еще не можешь достичь, то в течение долгого времени посвяти себя неутомимому гунфу, и ты придешь к цели. Спросим, сколько времени необходимо для этого? Малый успех приходит через три года, большой – через девять лет. Горячий сердцем сумеет приложить все усилия для этого».[14]14
  Гу Люйсин. Тайцзицюань шу (Искусство тайцзицюань). Шанхай, 1982, с. 431.


[Закрыть]

Нетрудно заметить, что перед нами – два смысла гунфу. Первый – это высшее откровение на пути самопостижения человека, открытость его духа; принимать мир в его полноте и чудесности – это мастерство духа. Второй смысл гунфу – это совокупность времени и усилий, затраченных на достижение этого мастерства, фактически – перманентная тренировка человека, проходящая где бы он ни находился – во дворе, где проходили тренировки, или за книгой древних философов, либо за самой обыденной работой. К этому близок один из современных смыслов слова «гунфу» – «свободное время». Гунфу – это и цель, и путь к ней, высочайшее достижение, и неторопливая, кропотливая работа.

Но одного этого мало для постижения «искусства Дао», надо научиться, восприняв истинную традицию учителей, творить самого себя – творить нового, рожденного в духовном и физическом единстве. Не случайно наставник школы считался отцом, а его ученики – сыновьями, порожденными им.