Текст книги "Чукля"

Автор книги: Александра Созонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Александра Созонова
Чукля

Художник Анна Леонова

© Созонова А. Ю., 2021

© ООО «РОСМЭН», 2021

* * *

Посвящается моей маме и Кате

Глава 1
Стук товарных вагонов

В эту ночь Алеше опять приснилась мама.

Она стояла у кромки прибоя, загорелая, смеющаяся, и звала его: «Алексейка! Поплыли! Далеко-далеко!..» Голос звенел колокольчиком, пышные волны волос трепал и перепутывал ветер.

Только она звала его Алексейкой: ни папа, ни тетя, ни одноклассники – больше никто. Алеша подбежал к ней, и, взявшись за руки, они кинулись в лазурную воду. Соленую, теплую… И он проснулся.

Было так обидно проснуться на самом прекрасном месте, что он заплакал. И тут же в палате включился свет: ожила тусклая лампочка под потолком, высветила салатного цвета стены, зашторенное окно, столик у кровати.

Могло показаться, что свет зажегся от плача, но это было не так: просто в палату зашла медсестра Зиночка с градусником и горсткой таблеток на блюдечке. Алеша послушно открыл рот, проглотил таблетки и запил их водой из стаканчика на столе. Сунул под мышку градусник.

– Умница, Табуреткин, – не глядя на него, механически похвалила Зиночка и вышла.

Прежде Алеша поправлял ее: «Табуретов», но давно бросил это бесполезное занятие.

Короткий халатик Зиночки, всегда ослепительно белый и накрахмаленный, напоминал Алеше юбочку балерины. Хотя балет он видел только по телевизору. А цокающие каблучки приводили на память пони: один раз, совсем маленьким, Алеша покатался на мини-лошадке с густой челкой в городском саду. Тогда с ним были мама и папа. Тогда они еще гуляли в выходные все вместе.

Алеша знал, что последует дальше: за месяц, проведенный в больнице, изучил распорядок дня до малейших деталей. Через пять минут опять зайдет Зиночка, возьмет градусник, запишет его показания на бумажке на спинке кровати, скажет: «Умница, Табуреткин» (или: «Молодец, Табуреткин») – и выйдет.

Потом придет нянечка Саввишна с завтраком. Поставит на столик тарелку с манной (овсяной, пшенной) невкусной кашей и стакан с какао (чаем с молоком). Тоже что-нибудь скажет: «Кушай и поправляйся», или: «Хлеб не съешь – откуда сила?», или: «Жуй-жуй. Не подавись только: вкуснотища!»

За ней придет молчаливая пожилая санитарка. Имени ее Алеша не знает, а прозвище, которым зовут ее взрослые, забывает. Помнит лишь, что оно смешное. Она не говорит ничего, только, сопя и бормоча что-то под нос, драит пол шваброй. У нее широкие скулы, узкие светлые глаза и большой рот, чаще всего сурово сжатый. Мальчик ее побаивается и рад, когда она уходит, быстро и споро сделав свое дело.

Больше всех с ним разговаривает лечащий врач Игорь Петрович. Он добрый и немного смешной: отчего-то иногда называет его на «вы» и не мальчиком, а молодым человеком. Расспрашивает, присев на край кровати, как спал, много ли раз за вчерашний день ходил в туалет, не болит ли голова или в груди. Медсестра Зиночка, стоя за его спиной, записывает в блокнотик.

Перед уходом Зиночка раздвигает штору и щелкает выключателем. Лампочка гаснет, в палату входит утренний свет. Он слабенький, серенький – потому что сейчас зима, а на севере, в маленьком городке республики Коми, где живет Алеша, зимой дни короткие. Но иногда показывается солнце; оно висит у самого горизонта – красное, похожее на румянец, который выступает на щеках мальчишек в мороз, или яблоко, какие растут только на юге, у моря.

Алеше запрещено вставать и ходить по палате – разве только до умывальника и туалета, но ради солнца он нарушает этот запрет. Ненадолго, на две-три минуты. Идет к окну и ложится грудью на подоконник. Какое же оно красивое – зимнее солнце! И снег. Мягкий, искрящийся, то розоватый, то нежно-голубой. Зима – самое красивое время года. Жаль только, на любование своей красотой она отпускает так мало времени: три-четыре часа в день.

Прямо за окном белые силуэты деревьев, за ними двухэтажные домики. Справа завод с двумя высоченными трубами. Дым из них обычно идет вертикально в небо – пушистый, светло-желтый, а в ветреные дни стелется горизонтально, закрывая половину неба. Алеше нравится представлять, что это гигантские хвосты двух котов. Сами коты небольшие: их тела умещаются в кирпичных коробках завода. А вот хвосты… На заводе работает Алешин папа: варит металл.

Алеша лежит спиной к окну и лицом к двери. Но когда Игорь Петрович с Зиночкой уходят, он перекладывает подушку и ложится лицом к окну. Пусть хоть два часа, хоть час, но он хочет смотреть не на тускло-зеленые стены, а на солнце и небо. Нянечка Саввишна, когда приходит с обедом, разрешает ему так лежать. А ее сменщица Лидия заставляет перевернуться обратно.

В сущности, это единственное разнообразие в больничной череде дней: то добродушная пухлая Саввишна, то строгая Лидия, то кукольно хорошенькая Зиночка, то ее сменщица Нина с неулыбчивым лицом и тяжелым подбородком. Только страшноватая санитарка всегда одна и та же: сменщицы у нее нет.

Впрочем, один день вырывается из унылой череды: воскресенье. В этот день Алешу приходит навестить папа. Он приносит пакет с апельсинами и йогуртом. И две-три книжки. Жаль, папа не знает, какие из них Алеша уже прочел, а какие нет. Конечно, самые любимые можно и перечитать. Но таких немного. И еще жаль, папа не верит, что его сын читает так быстро: ему кажется, две-три книжки в неделю – более чем достаточно. Сегодня пятница, папа придет только через два дня, а «Том Сойер» уже проглочен (второй раз), как и «Пеппи Длинныйчулок» (в первый и последний: бойкая девочка с попугаями на плечах и сундуком золотых монет Алеше не пришлась по душе: в жизни таких не бывает).

Шесть дней подряд мальчик ждет прихода папы, а тот сидит у него от силы полчаса. Папе некогда. И говорит он почти всегда одно и то же. О маме: она звонила и передавала сынуле привет, скоро вернется из командировки и обязательно его навестит. Алеша слушает и кивает, хотя не верит ни капельки: прежде мама никогда не уезжала в командировки, а позвонить могла бы ему напрямую: под подушкой у мальчика всегда лежит старенький включенный мобильник.

Папа в десятый раз будет объяснять виноватым тоном, отчего Алеша лежит не в детской больнице вместе со сверстниками, а во взрослой, где ему не с кем дружить и играть. Его угораздило заболеть чем-то необычным, чего в детских больницах не лечат. Алеша знает, что папа скажет следом за этим: его слова не меняются, как и слова медсестры Зиночки и нянечки Саввишны. Он попросит прощения, что навещает лишь раз в неделю и ненадолго: приходится много работать. Он взял дополнительную работу, чтобы Алеша лежал в отдельной палате.

«Но может быть, тебе скучно лежать одному? Попросить перевести тебя в общую? Тогда у меня будут деньги на электронную книжку, о которой ты давно мечтаешь».

Электронная книжка – замечательная вещь. В нее можно закачать хоть сто, хоть тысячу книжек и не зависеть больше от папы с его двумя-тремя. Но Алеша отказывается: «Не надо, пап». Он не лежал еще в общей палате, но стены в больнице тонкие, и он слышит доносящиеся оттуда звуки: кашель, храп, хохот, азартные выкрики при игре в карты. Одному спокойнее. Можно смотреть в окно, когда Зиночка раздвигает шторы, читать, мечтать, спать.

Папа говорит мало и одно и то же. Это не мама, с которой они болтали часами по вечерам и в выходные: смеялись, выдумывали смешные истории, рисовали, обсуждали любимые фильмы и мультики. Ни с кем так радостно и легко не болталось, как с мамой… Но когда кончается даже сухая и короткая беседа с папой, становится грустно до слез: в следующий раз его навестят только через неделю.

Больничные дни напоминали Алеше товарный поезд: длинный-длинный, в сто или двести вагонов. Он едет, едет, едет, вагоны мерно стучат по рельсам, и нет этому ни конца, ни края. Вагоны все одинаковые, серые и скучные, и везут они что-то серое и скучное: цемент, или мешки с манной кашей, или сухие иголки от прошлогодних елок.

Правда, в унылой череде вагонов случаются просветы: интересная книжка или счастливый сон. Алеша любил засыпать по ночам: вдруг да увидит маму или что-нибудь почти столь же прекрасное: цветущий луг, облака, резвящихся зверят. Он и днем пару раз засыпал в надежде на просвет в череде вагонов, но дневные сны разочаровали. Почему-то в них не было ничего светлого или сказочного – лишь обрывки больничных будней, суета и морок, – и больше Алеша старался после обеда не засыпать.

А вообще, за всю его десятилетнюю жизнь никогда не было ему так одиноко и уныло.

Глава 2
Осиновый листик

Сегодня приснилась мама, и на волне маминого голоса, смеха и зова («Алексейка!») Алеша блаженно покачивался и наяву: пока мерил температуру, пока завтракал. Даже отвечая на расспросы Игоря Петровича, ощущал в себе отголоски прибоя с бликами солнца и маминой веселой нежности. А потом это прошло.

К тому же Зиночка забыла отодвинуть штору и выключить свет, и под потолком продолжала гореть противная тусклая лампочка. Она навевала дрему, унылую, как перестук товарных вагонов. Выключить лампочку Алеша мог, а вот отодвинуть штору – нет: для этого требовалась особая железная палка. До обеда он боролся с дремой, а после обеда стал сдаваться и едва не заснул.

Заснуть и погрузиться в унылые дневные сны ему не дал звук открывшейся двери. Алеша поднял веки и не поверил своим глазам: в палату зашла санитарка со смешным прозвищем. В руке она держала швабру. Зачем? Утром она уже протерла пол, и второй раз за день делать ей здесь абсолютно нечего. Алеша испугался.

Санитарка молча опустилась на колени и принялась шарить шваброй у него под кроватью. Мальчик попытался определить для себя, что же в ней внушает такой страх. Не красавица: узкие глазки, широкий рот – ну и что? Встречались ему и пострашнее на вид. Всегда молчит? Неприятно, но, может, уродилась такой. Что же, что? И тут его осенило: запах. От нее пахло не мылом, не духами, как от остальных женщин, даже не лекарствами. Но тайгой: хвоей, дымом, грибами, дикими зверями. Так необычен был запах тайги в районной больнице, что поневоле испугаешься.

Между тем санитарка провела шваброй под столиком и по всем четырем углам. Она раскраснелась. Блеклые пряди выпали из-под косынки и завесили скулы и щеки. Видно, поиски не увенчались успехом, поскольку лицо было растерянным и злым. Она поднялась с колен и обратила взор на мальчика.

Алеша сжался от страха. Про себя он решил, что кричать и звать на помощь не будет. Стыдно. Разве что она начнет делать с ним что-нибудь совсем ужасное…

– Это ты взял? – спросила женщина.

И говорила она не как все: глухо, нечетко проговаривая звуки.

– Что взял?

Несмотря на испуг, голос его слушался, и это радовало.

– Листок. Осиновый!

– Что-что? – удивился мальчик.

– Аль глухой? Отдавай добром!

Она грозно прищурилась и скрипнула зубами.

– Я ничего не брал.

– А кто брал? – Санитарка надвинулась на Алешу, сведя редкие светлые брови. – Мишка из леса? Я последней твою палату драю. Отдыхаю перед этим чуток. Нынче, когда отдыхала, вынула – всегда его в кармане ношу. Полюбовалась. А сейчас гляжу: карман порвался внизу и пустой. У тебя обронила, больше негде.

Столь длинная тирада всегда молчавшей женщины удивила. Но что отвечать на такое, мальчик не знал.

Решив от слов перейти к делу, санитарка бесцеремонно открыла тумбочку и пошарила там.

Две книжки, половина апельсина, фонарик, горстка игрушек из киндер-сюрпризов – таков был небогатый улов. Она решительно отодвинула мальчика и перевернула подушку – и под ней ничего, кроме телефона. Алеша забился в угол кровати: по логике вещей теперь его будут обыскивать. «Кричать? Не кричать?» – стучало в голове бедняги.

Но обыскивать его санитарка не стала. Вместо этого пригорюнилась. Присела на край постели, испустила тяжкий вздох.

– Ох… Как же жить-обитать мне без него теперя… Хучь в прорубь головушкой окунайся…

Алеша ощутил жалость к несчастной. Это чувство поглотило обиду от неправедных обвинений и обыска тумбочки.

– Давайте я помогу вам отыскать эту штуку, – предложил он. – Это настоящий листик?

Женщина махнула рукой.

– Лежи уж! Проку с тебя…

– С меня есть прок! – не согласился мальчик.

Он соскочил с кровати и пошатнулся. Вообще-то вставать Алеше было нельзя – разве что дойти до умывальника и туалета, которые находились рядом, в палате.

– Лежи-лежи! – испугалась санитарка. – Доктор меня заругает, что расшевелила тебя!

– А он не узнает.

Алеша сообразил, что нужно делать. Если осиновый листик точно потерян здесь, он отыщет его в два счета.

Он взял из тумбочки фонарик и стал водить лучом по всем углам, освещать все тени – под кроватью, под столом, под тумбочкой. Ни-че-го. Наконец луч фонарика осветил пыльную полосу пола под батареей. Ура! У самой стены лежало что-то маленькое и блестящее.

Алеша просунул под батарею руку и вытащил находку. Не успел он рассмотреть таинственный листик, как тот был вырван из его ладони.

– Вот он, миленький! Нашелся, хвала светлым духам!

Алеша хотел поправить, что не нашелся, а был найден, и не кем-нибудь, а им, и никакие светлые духи при этом не присутствовали. Но из скромности промолчал. Ему было обидно, и даже вдвойне: ему не дали разглядеть таинственную штуковину и даже самого захудаленького спасибо не сказали. Единственное, что Алеша заметил: и формой, и цветом то был вылитый осенний листок, но на ощупь не мягкий, а твердый, словно пластмассовый, и к тому же блестящий.

Неблагодарная санитарка прижала находку к губам, а затем сунула в карман халата. Сообразив, что в кармане дыра, тут же вытащила и зажала в кулаке. Выскочила из палаты, спустя секунду опять заскочила, схватила забытую швабру и унеслась, уже насовсем.

Когда она целовала свою заветную штуковину, лицо ее, искривившись от радости и нежности, стало простодушным и беззащитным. И Алешу озарило: он вспомнил прозвище. Чукля! Да-да, этим непонятным и смешным словом называли ее здесь все. И больные: «Эй, Чукля, убери-ка ведро с дороги!», и медсестры: «Чукля, в третьей палате пол совсем сырой – хоть рыб запускай!», и даже врач Игорь Петрович: «Чукля, пожалуйста, когда убираетесь в палатах, грохочите потише: некоторых пациентов шум раздражает и расстраивает».

Но может быть, это имя, а не прозвище, раз все ее так зовут? Правда, Алеша никогда не слыхал такого имени и даже не читал в книжках. Слишком оно забавное. Трудно представить, что какой-то папа или какая-то мама назвали так свою дочку: в детском саду задразнят, а потом и в школе.

Наверное, она иностранка, решил мальчик. Финка, лапландка, гренландка. Потому и не похожа ни на кого, и пахнет от нее необычно.

На этой мысли Алеша успокоился. Да, жалко, что не удалось подержать в руках необычную вещицу, не удалось разузнать, для чего она и почему ее потеря может ввергнуть в такую печаль. Но что поделать: какой спрос с иноземки?

Глава 3
Неожиданный подарок

На следующее утро Алеша покорно приготовился к стуку колес унылого товарняка.

Была суббота, папа придет только завтра, значит, в предстоящие сутки никакого просвета не ожидается. Вчерашнее событие – небольшой прорыв в цепи серых вагонов – вспоминалось как случившееся давным-давно. Ну блеснула на миг непонятная вещица, ну вспомнил нелепое прозвище санитарки – и что с того? Разве будет продолжение?

Однако продолжение последовало.

После завтрака (овсяная каша, какао, возглас Саввишны: «Лопай, не сомневайся: вкуснотища!»), как всегда, пришла санитарка со шваброй. Впрочем, уже не безликая женщина, а Чукля. Повозив шваброй по полу, пошуршав ею под столом, она неожиданно присела на кровать и вытащила из кармана – нет, не блестящий листочек, а баночку с чем-то золотисто-коричневым.

– На вот, с чайком попей!

– Что это? – удивился Алеша нежданному дару.

– Медок. Да не простой, а таежный – от диких пчелок. Такой мишки лопают.

– Спасибо. – Мальчик опасливо взял из ее рук баночку, оглядел и поставил на стол.

– Это я тебе спасибочки должна сказать. За вчерашнее! Даже если бы дотумкала за батарею заглянуть, моя лапища ни за что бы туда не пролезла.

– Ничего, мне нетрудно, – вежливо откликнулся Алеша. – А что это за листик? Он ведь не с дерева.

Алеша все еще не мог привыкнуть к неожиданной разговорчивости прежде молчавшего существа и потому чувствовал себя неловко.

– Это пропуск мой.

– Пропуск куда?

– А это не твоего ума дело! – Сообразив, что обидела того, кого только что благодарила, санитарка виновато улыбнулась. – Не серчай! Не обо всем балакать можно.

– Я не серчаю. Секрет так секрет.

– А я спервоначала тебя боялась! – призналась Чукля и тут же фыркнула: самой показалось смешно.

Мальчик не поверил своим ушам.

– Вы? Меня?..

– Ну да. – Она хихикнула. – Тебя ведь в отдельную палату запихали. Я и кумекаю: большая шишка к нам пожаловала! Шишка большая, а сам ты мелкий, от пола полвершка. Что за дела этакие? Никак карлик?

Алеша засмеялся.

– Карлик? Ну вы даете!

– А чего еще я могла подумать? Начальство, да еще карлик – ух и злющее, видать. Вот и тряслась! Не замечал? Старалась пол как можно скорее надраить и прочь унестись. Пока, осердясь, с кровати не запустил чем-нибудь – тапкой или там книжкой толстенной.

Мальчик расхохотался еще звонче: он живо представил, как трясущаяся от страха Чукля драит пол в его палате, а он в это время, стуча зубами, ждет не дождется, когда она выйдет.

– Смешно? Ужо тебе! – Чукля шутя замахнулась на него шваброй.

Но в этот момент – очень не вовремя – в палату вошел Игорь Петрович в сопровождении верной Зиночки. Утренний обход. От открывшейся ему сцены врач потерял дар речи.

Чукля мигом выскочила за дверь, не забыв прихватить ведро с водой и швабру. Судя по раздавшемуся в коридоре грохоту, ведро впопыхах она уронила.

– Что произошло, Алексей? – Игорь Петрович вперил в пациента строгие и удивленные глаза.

– Н-ничего. – Мальчик не нашелся что ответить.

– Она с приветом, Игорь Петрович, – объяснила Зиночка. – С тараканами.

– Тараканов в нашей больнице быть не должно! – отрезал врач. – Иначе санинспекция такой штраф наложит – мало не покажется.

Зиночка прыснула.

– Это не те тараканы, а головные!

– То есть вши? – Игорь Петрович нахмурился совсем грозно.

Через секунду он рассмеялся, и Алеша понял, что врач шутит. И нисколько он на Чуклю не рассердился.

– Ладно, пусть это чучело таежное тебя развлекает, – заключил Игорь Петрович. – Смеяться тебе полезно. Даже порозовел, и глаза заблестели.

После обеда новая знакомая опять заглянула к нему. Справиться, шибко ли ругался Игорь Петрович и понравился ли медок.

– Совсем не ругался. Улыбался! Сказал, мне полезно смеяться. А мед очень вкусный, спасибо. Никогда такого не ел, – охотно ответил Алеша.

– Еще бы ты его ел! – фыркнула Чукля. – Такой в магазине не продается. Сама его из дубового дупла добыла. Пока мишка туда не наведался.

Алеша удивился, но расспрашивать, где растут такие дубы, тактично не стал. Вдруг Чукля прихвастнула? Ей будет неудобно. Вместо этого заметил:

– Он так здорово и необычно пахнет: лесом, иголками. Как и ты. Ой, простите: как и вы.

Чукля махнула рукой.

– Да ладно! На «ты» привычнее. Невелика птица – на «вы» величать.

– А скажи: почему тебя прозвали Чуклей? И что это значит?

– Ты живешь в Коми и не знаешь коми-языка? – поразилась Чукля.

– Не знаю. В школе у меня русский класс. Папа ведь у меня русский.

– Эх ты! – Она не на шутку обиделась. Передразнила: – «Папа, папа». Надо знать язык земли, на которой живешь. Стыдоба, Лексей. Ну теперя прощевай!

Возмущенно фыркнув, Чукля удалилась – только белый халат прошуршал, да тяжело затопали ноги в старых обрезанных валенках.

Глава 4
Бурундук Сема

Назавтра было воскресенье. В этот день Чукля не мыла полы: у нее был выходной. Потому Алеша не ждал ее появления.

Зато в воскресенье всегда приходил папа!

Пришел он и в этот раз – как всегда, после обеда. И принес все то же: апельсины (никак не мог запомнить, что Алеша больше любит хурму) и клубничный йогурт (а не любимый черничный). Но это пустяки, главное – пришел.

Папа передал привет от мамы и ее обещание скоро приехать. Алеша покивал, улыбаясь. Затем папа спросил, как сынок себя чувствует. Алеша честно ответил, что иногда неплохо, а иногда побаливает спина и голова. Если болит сильно, он зовет медсестру Зиночку или Нину, и они делают ему укол. После укола всегда легче. После его обстоятельного ответа в разговоре наступила пауза. Правда, мальчик при этом очищал от кожуры апельсин, поэтому можно было и помолчать.

– Папа, а что означает слово «Чукля»? – спросил Алеша, прожевав одну дольку.

– «Чукля»? – переспросил папа. – Не знаю. А откуда ты взял это слово?

– Слышал, – уклончиво ответил сын. – Совсем-совсем не знаешь?

– Чукля, мукля, букля, пукля, – пробормотал папа. – Нет, не знаю. Думаю, что-то смешное. Вроде пакли.

– Это на языке коми, – пояснил мальчик.

– Ну вот, а я русский. Языка коми не знаю. Наверное, мама знает.

– А ты не можешь у нее спросить, когда она позвонит в следующий раз?

– Спрошу обязательно, – пообещал папа. – Надо только слово не забыть. И где только откопал такое…

Папа вытащил из кармана записную книжку и вписал в нее незнакомое слово.

– «Чук-ля». Самому интересно стало. Как только позвонит – тут же и спрошу.

Алеша раздумывал, рассказать ли папе про странное знакомство. Будь перед ним мама, он бы ничуточки не колебался. Выложил бы со всеми подробностями: и про осиновый пропуск, закатившийся под батарею, и про запах тайги, и про сладкий подарок. Мама бы расспрашивала, ахала, удивлялась. Растолковала бы, что означает странное прозвище. Отведала меда, причмокнув и похвалив угощение…

Впрочем, медом можно угостить и папу – отчего эта мысль сразу не пришла ему в голову?

– Пап, смотри, что у меня есть! – Алеша достал из тумбочки баночку с ложечкой. – Попробуй! Это сладко.

– М-м-м… – Папа попробовал и облизнулся. – Мед! Действительно сладко. Откуда он у тебя?

– Угостила санитарка. Которая пол моет.

– Добрые здесь санитарки. Но знаешь, это очень необычный мед.

– Еще бы! Он не с пасеки, а из дупла дуба. Его медведи едят.

– Вот как? Знаешь, сынок, нужно спросить у Игоря Петровича, можно ли тебе это есть. При твоей болезни можно далеко не все, а это особенный продукт. К тому же не покупной, а самодельный.

– Самодельный, – подтвердил мальчик. – Его пчелки сами делали. – Он испугался, что папа заберет баночку и не отдаст до разрешения врача. – Я завтра спрошу на обходе. Обещаю! А до этого есть не буду, ни капельки.

– Нет, сынок, я спрошу. Завтра по телефону. Я ведь и без того звоню, справляюсь о твоем самочувствии. Надо бы прийти лично поговорить, но – работа проклятая. Не отпустят меня никак.

К счастью, папа не стал забирать баночку, и Алеша благополучно вернул ее в тумбочку.

А вечером пришла Чукля. Хотя Алеша совершенно ее не ждал: во-первых, у нее выходной, во-вторых, вчера она так обиделась на его незнание языка коми и так возмущенно унеслась прочь…

Но она пришла, вопреки всему. Видно, не умела долго держать обиду. И пришла не одна, что самое удивительное.

– Это кто? – потрясенно спросил Алеша, когда из ее рук на кровать к нему выпрыгнуло нечто маленькое и шустрое с пушистым хвостом и пятью темными полосками вдоль спинки.

– Бурундук! – гордо объявила Чукля. – А знаешь, как его кличут? Сема!

– Это мне?! А откуда он взялся?

– Из тайги, откуда ж еще? Тебе, кому ж еще?

Чукля была оживленная и румяная. И всегдашний ее запах усилился: словно и вправду пришла она прямиком из заснеженной тайги.

Бурундук Сема тем временем с кровати перескочил на тумбочку, с нее на подоконник, взобрался, цепляясь когтистыми лапками, по шторе на карниз, пронесся по нему, как канатоходец в цирке, и спикировал на стол. Поумерив прыть, принялся исследовать его поверхность.

– Ух ты! – восхитился Алеша, глядя на ловкого и отважного зверька.

– Дружок-корешок тебе будет, – объяснила Чукля. – А то все один да один. Неладно это.

– Ко мне папа сегодня приходил, – сообщил мальчик.

– Раз в неделю на полчаса? А этот все время с тобой будет. Богат Ермошка: есть собака да кошка. Бурундучок-то и веселый, и смышленый. Золотой малец. Ты только с завтрака-обеда ему чуток откладывай да водички наливай. Вот сюда. – Она вынула из кармана блюдечко и маленькую мисочку. – Он спасибочки говорить не умеет, но зато по-другому отблагодарит.

– А его у меня не заберут? – с опаской спросил мальчик.

– А я его научила, что делать. Как шаги за дверью заслышит – нырк под кровать да и затихарился там. Не боись, он умный. Поумнее многих, что здесь бока на кроватях отлеживают.

Алеша протянул к зверьку руку.

– А погладить его можно?

– Это как он сам решит. Он зверь самостоятельный: станет тебе доверять – и погладить даст, и за ушком почесать. Только не обижай мальца и кормить не забывай.

Бурундучок доверился мальчику и не убежал, когда тот осторожно провел пальцами по полосатой спинке.

– А мед он будет есть?

– Мед не будет. Мед сам лопай – как эта банка кончится, еще притащу. А вот кашку и молоко будет за милую душу.

– А Семой ты его назвала?

– С какой стати? Мамка его так назвала. Ой, забалакалась я с тобой, а мне ведь еще трех своих оглоедов кормить. Побегу я: с утра не лопавши, бедные.

– У тебя есть оглоеды? – удивился Алеша. – А какие они? Они с тобой живут?

– Со мной, где же еще? Я ведь тут, при больнице обитаю: каморка в подвале. И они со мной. Ух и весело нам вчетвером! Ежиха Наташка, хорек Глебушка и заяц Валера.

– Ничего себе! Красота… Целый зверинец.

– А то. Когда тебе получшает и доктор из палаты разрешит выходить, позову в гости. Благо на улицу идти не надо, рядышком тут. На всех поглядишь. А сейчас прощевай: зверье оголодалое, того и гляди друг дружкой покушают.