Текст книги "Просто мы научились жить (СИ)"
Автор книги: Александра Соколова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
5
Лиза открыла глаза. В последнее время она начала бояться собственных снов – в них неизменно фигурировала Инна Рубина, и это одновременно заставляло с нетерпением ожидать каждой ночи и бояться этого.
Лёша сонно заворочался рядом, и Лиза притихла. До подъема еще целый час, нужно дать мужу отдохнуть – в последнее время он стал много работать сверхурочно и очень уставал.
Любимые тапочки мягко обхватили и согрели замерзшие ноги. Лиза накинула теплый халат и тихонько вышла из спальни. Проходя мимо ванной комнаты, не удержалась и перед зеркалом сняла одежду. Шел восьмой месяц беременности, будущая маленькая девочка уже не раз напоминала о себе толчками.
– Уже скоро, – прошептала Лиза, улыбаясь, – Еще пять недель, моя хорошая…
Пять недель, после которых на свет появится новый человек. Пять недель, после которых они с Лешей станут самыми счастливыми родителями на свете. Пять недель, после которых ей придется навсегда попрощаться с Инной.
Лиза задумчиво погладила свой живот и снова запахнула халат. Не время об этом думать. Только не сейчас, не здесь, не сегодня.
– Пойду погуляю, – решила вдруг и обрадовалась собственному решению, – Еще так рано…
Удивительно, как беременность меняет привычный ход вещей: если раньше на то, чтобы одеться, хватало пяти минут, то теперь времени требовалось в три раза больше. Наконец, Лиза вышла из подъезда и потихоньку пошла в сторону парка.
Какой заснеженный февраль… Петровская улица всё еще спала – в Таганроге мало кто начинал свой день настолько рано. Вот и кондитерская «Красный мак» – очень знаковое место. Много лет назад они встречались здесь с Лёкой – когда та еще только ухаживала, была бесконечно нежной, родной и открытой. А в ноябре здесь же, только на улице – в машине – сидели с Инной. Сидели и молчали, не зная, что сказать, и мучительно не желая расставаться.
В тот день – после объяснения в кабинете – больше не было сказано ни слова. Обеим было необходимо время подумать, осознать случившееся. Поговорили позже – неделю спустя – в том же «Красном маке», за маленьким столиком, заставленным приличествующими случаю пирожными.
Инна молчала. Она не произнесла ни слова с того момента, как зашла в Лизин кабинет и предложила тихонько:
– Поехали, поедим пирожных?
Нечего и говорить, что Лиза согласилась. И вот теперь они сидели за столом у окна и не знали, с чего начать разговор. Вернее даже не так… Они не знали, нужно ли говорить вообще.
– Мы могли бы стать друзьями, – первой прервала молчание Инна. Она странно смотрелась в обстановке студенческого кафе – красивая, ухоженная, очень хорошо одетая и… чуточку смущенная.
– Могли бы, – вздохнула Лиза, не отрывая взгляда от чашки с молоком, – Наверное…
– Со временем. Когда это пройдет.
– Когда?
– Если…
Снова замолчали. Инна потянулась и кончиками пальцев коснулась Лизиной ладони.
– Посмотри на меня, – прошептала чуть слышно.
– Я не могу…
– Почему?
– Если я посмотрю – у меня сердце из груди выскочит.
В этот день они так ничего и не решили. Обменивались ничего не значащими фразами, шептали отдельные слова и – словно случайно – встречались ладонями.
Вот и парк. Гостеприимно распахивает ворота и приглашает нырнуть в атмосферу зимней свежести и нетронутого еще случайными прохожими снега. Лиза плотнее запахнулась в огромный шерстяной шарф и шагнула на тропинку.
– Я хотела бы гулять здесь с тобой, – прошептала она, – Держать тебя за руку и сходить с ума. И молчать.
Ты – сильная. Можешь решить любую проблему. Можешь заставлять людей поступать так, как тебе хочется. Можешь одним тоном голоса свести меня с ума. Почему я не встретила тебя раньше? Где ты была всё это время? Почему…
Нет ответа. Да и некому задать этот вопрос – ни души не видно в парке, только хмурое нежное утро и скрип снега под каблуками.
Слёзы на глазах. Да что же это такое – в последнее время они как будто не высыхали, появлялись из ниоткуда и разливались по щекам непреходящей тоской.
Слёзы были везде – в уже не случайных встречах в коридорах офиса, в окошке электронной почты, в долгих вечерних прогулках и ночных молчаниях в трубку. Слёзы появлялись в любом разговоре с Лёшей – даже самом невинном – и ударялись в душу острым чувством вины. Слёзы не давали позвонить родителям или поговорить с друзьями.
И самое ужасное, что рефреном через всё это шло огромное, бесконечное чувство счастья. Украденного. Взятого взаймы. Вырванного кадрами из бесконечной кинопленки жизни.
Вот Инна держит ладони Лизы в своих и просит тихим шепотом:
– Прошу тебя… Просто посмотри на меня. Клянусь, я ничего не буду делать – просто посмотри на меня.
Вот Лиза прячет лицо на теплом мягком плече и спрашивает:
– Когда я снова смогу думать? Скажи мне… Это ведь не будет длиться вечно.
– Нет. Это было бы слишком просто. Но если бы могла – я бы хотела сойти с ума вместе с тобой. Чтобы больше никогда ни о чем не думать.
– Ни о чем?
– Кроме тебя – ни о чем…
Вот они идут по набережной, крепко держась за руки – и даже сквозь тонкую кожу перчаток чувствуется жар. Он разбегается дрожью по телу, и уже не спасает пальто, шарф и теплый свитер. Холодный жар… Сводящий с ума.
– Веди меня, – чуть слышно просит Лиза, – Я закрою глаза, а ты веди меня. Я доверяю тебе так, как никому и никогда еще не доверяла. Веди меня.
Вот ступеньки каменной лестницы. Одинокий тусклый свет фонаря. Лиза смотрит в плечо Инны и чуть шевелит губами.
– Почему ты молчишь?
– Я боюсь сказать тебе то, чего не должна говорить.
– Не должна… кому?
– Не знаю… Себе, наверное.
А вот ночное небо проникает ошметками сумерек сквозь окно кухни. Дверь плотно закрыта, и Лиза сидит на стуле, прижав к уху телефонную трубку, и глотает губами соленые слезы. А в трубке – тихое дыхание.
– Побудь со мной еще немножко…
– Столько, сколько захочешь. Всегда. Обещаю.
«Всегда». Ах, если бы всё в жизни было так просто. Если бы могли люди встречаться и выбрасывать из жизни всё, что было до этой встречи. Бывших друзей, бывших любимых, обиды и разочарования, предательство и горючие слезы. Если бы можно было вдруг откинуть всё это и снова – еще хотя бы раз! – поверить в сказку.
Ах, если бы можно было уходить, не причиняя боли. Или сразу понимать при встрече, навсегда это или всего лишь тонкий перешеек чувств, где можно передохнуть, успокоиться, залатать изношенное сердце и дождаться того – настоящего!
Дождаться… Знать бы еще, придет ли оно – или уже было, но прошло незамеченным, растворилось в недоверии и неверии в сказку.
Лиза не заметила, как дошла до конца аллеи и углубилась в сугроб. Очнулась только от настойчивого звонка мобильного телефона в сумке. Улыбнулась, поправила шарф и быстро выбралась на аллею.
– Да, Лёш, – голос мужа было очень плохо слышно через вязаную шапку, но даже так в нём можно было уловить нотки беспокойства и раздражения, – Я рано проснулась и решила погулять. Нет, одна. Хорошо, я выйду из парка и поймаю такси. Пока.
Телефон скользнул в сумку и ударился обо что-то с легким пластмассовым звуком. Лиза осмотрела измазанное снегом длинное пальто и потихоньку побрела к выходу из парка. Чувство вины снова подняло свою голову и затруднило дыхание.
Бедный Лёшка… Как тяжело ему было. Но лгать было бы подлее.
Лиза вспомнила, как произошел этот разговор. Это было в декабре – когда её чувство к Инне расцвело окончательно и занимало собой всё время и все мысли.
Они возвращались на автомобиле от родителей и в приемнике – вот совпадение – играла та же песня, что и несколько месяцев назад.
« Право выбирать – нам наказанье за мечту, которой не было у нас…»
– Лёш, как ты думаешь, право выбирать – это действительно наказание? – спросила вдруг Лиза.
– Может быть, – кивнул Лёша, – Особенно когда выбор не очевиден.
– А тебе приходилось выбирать между людьми, которые тебе очень дороги?
– Приходилось. До армии у меня была любимая девушка. Я на ней жениться собирался. А в Карелии на втором году службы другую встретил. Пришлось выбирать.
– И кого же ты выбрал? – сердце замерло и запульсировало тяжелыми толчками.
– Ту, которая ждала. Потому что с новой еще неизвестно что бы вышло – да и пацаном я сам с трудом понимал, люблю её или так… влюбился.
– А почему не женился тогда? – удивилась Лиза.
– Она замуж вышла за полгода до того, как я вернулся.
Алексей свернул на улицу Чехова и ласково погладил коленку жены. Улыбнулся.
– Я ни о чем не жалею. Женился бы тогда – тебя бы не встретил. А так – видишь, как удачно сложилось.
– Да, но ты же любил её. Как же так? Её любил, потом меня полюбил? А вдруг после меня еще кто-нибудь появится?
– Не думаю, – засмеялся, – Я теперь уже не пацан и знаю разницу между «люблю» и «хочу». И «люблю» на «хочу» никогда не променяю.
– Ты секс имеешь ввиду? – удивилась Лиза. – Но я же тебя не про секс спрашиваю…
– Да нет, секс – это отдельный разговор. Я говорю о «хочу быть рядом», «хочу целовать», «хочу завтракать вместе», «хочу чтобы вместе» и так далее.
– Так ведь это и есть любовь…
– Может и так. Но это не моя любовь. Моя другая. Моя – это тоже «хочу», но только обратное.
– Как это?
– Хочу, чтобы ты была счастлива. Хочу, чтобы улыбалась. Хочу, чтобы тебе было хорошо со мной.
– Лёшка…
Не выдержала Лиза, отвернулась к окну и замолчала, тщетно пытаясь скрыть рыдания. Боль и ненависть к самой себе затопила её и мешала дышать. Как можно предать такого человека? Любого нельзя, но будь он подлецом, это было бы не так отвратительно. Можно было бы часть вины на него переложить. Мол, это не я такая, а это потому, что ты такой. Лёшка-Лёшка… Преданный и честный. Как можно тебе врать? Кто сказал, что измена – это только секс? Вот она, измена – когда живешь с одним, а думаешь о другой. Когда с одним просыпаешься, а с другой мечтаешь засыпать.
– Прости меня, Лёшка, – прошептала Лиза сквозь слёзы.
– За что? Лизонька, что с тобой?
Остановил машину, развернулся на сиденье, обнял. Гладит по голове, успокаивает, извиняется – что разволновал, растревожил.
– Лёшка… Прости…
– Да за что простить, родная? Тебе не за что передо мной извиняться.
– Прости за то, что я тебе больно… делаю.
– Но ты не делаешь! – вспыхнул, губами коснулся холодных щек, в глаза заглянул пытливо.
– Значит, сделаю… Я влюбилась. Я предательница, Лёш… Прости меня…
Остановился. Резко вдохнул в себя воздух и ладонью взъерошил собственные волосы. На лице – никаких эмоций, а в глазах – целый ураган.
– Ничего, – кивнул и, сжав губы, коротко рассмеялся, – Ничего, Лизонька. Поехали домой. Там ты мне всё расскажешь. Только не нервничай. Тебе нельзя волноваться.
Оставшуюся дорогу они молчали. Лиза плакала, уткнувшись лбом в холодное стекло автомобиля, а Алексей до боли сжимал руль и смотрел вперед.
Дома он в первую очередь отправил жену в ванную, а сам зашел туда через двадцать минут с чашкой чая.
– Я накапал туда валерьяновых капель, – улыбнулся доверительно, – Хочешь, я принесу табуретку и посижу тут с тобой?
– Хочу, – сквозь слёзы кивнула Лиза, – Очень хочу…
6
Дома было, как обычно, тепло и пахло почему-то елкой – несмотря на то, что новый год давно прошел. Лиза повесила промокшее пальто на вешалку и привычно поцеловала мужа в гладковыбритую щеку.
– Почему ты меня не разбудила? – мрачно спросил Лёша. – Я проснулся, а тебя нет.
– Тебе нужно было отдохнуть. Ты слишком много работаешь в последнее время.
– Знаю. Но, тем не менее, в следующий раз лучше разбуди.
Алексей помог Лизе снять сапоги и примиряющее погладил её по коленке.
– Я сварил на завтрак овсянку, разогрей и поешь.
– А ты?
– Я уже ухожу. Ты на работу пойдешь сегодня?
– Конечно, – вспыхнула, – А как же иначе?
– Ну да. Замерзла? Давай я тебе ванну наберу.
– Нет, Лёшик, я сама. Ты… Собирайся.
Под пристальным взглядом мужа Лиза прошла на кухню и присела на табуретку. На неё внезапно накатила усталость. И на минутку захотелось, чтобы все вокруг исчезли – и Лёша, и Инна, и всё остальные. Слишком всё это было тяжело. Непосильная ноша.
Через двадцать минут Алексей убежал на работу, а Лиза забралась-таки в ванную. И, расслабившись в теплой воде, снова погрузилась в воспоминания.
Как же тяжело было Лёшке слушать её признания… И сбивчивый рассказ, и невольные слёзы – всё это заставляло его мрачнеть всё сильнее и сильнее.
– Ничего, – сказал он, когда Лиза наконец исчерпала весь запас больных и тяжелых слов, – Я предполагал, что когда-нибудь такое может случиться. Всё-таки когда-то ты любила женщину. Скажи, ты… хочешь уйти от меня?
– Нет! – вскинулась, расплескивая воду и взмахнув руками. – Конечно, нет, Лёшка! Просто помоги мне… Я не справлюсь с этим одна. Мне, наверное, надо перестать с ней видеться, да? И тогда… это пройдет… наверное.
– Не думаю, – Лёша сжал губы и задумчиво покачал головой, – Лизонька, если ты перестанешь её видеть – то будешь мучиться еще сильнее. А нервничать тебе сейчас совсем нельзя. Может быть, тебе наоборот стоит узнать её получше?
Лиза замерла. Она видела, как тяжело дались мужу эти слова, и физически почувствовала его боль.
– Лёшка, нет… – начала, было.
– Постой, – перебил Алексей, – Дело в том, что сейчас ты же её совсем не знаешь. И твои чувства основаны только на визуальном каком-то контакте. Может быть, если ты узнаешь её как человека – тогда это очарование развеется…
– А если нет?
Лёша снова сжал губы. Опустил глаза. Судорожно сглотнул и наконец ответил:
– А если нет – значит, нам нужно будет просто ждать. Возможно, это пройдет со временем.
– А если нет?
Снова задумался. Губы задрожали едва заметно. Моргнул раз, другой. И решился.
– А если нет – значит, это любовь. И тогда я отпущу тебя.
Лиза вздохнула, и начала потихоньку намыливать мочалку. Ах, Лёшка-Лёшка, если бы ты знал, во что выльется твое предложение узнать Инну получше – вряд ли ты бы стал предлагать. Наверное, нужно было найти другое решение. Но кто же знал… Но кто же мог подумать, что всё так выйдет.
***
Они не играли в романтику. Не писали друг другу стихотворений, не отправляли тайно букетов цветов и даже – о ужас! – не завели одинаковых кулонов в форме сердца. Обменивались письмами по е-мэйлу и избегали смайликов и даже банальных «целую». Не рассказывали друг другу собственных автобиографий, но говорили о том, что действительно волновало и тревожило.
И каждый день, после работы, встречались на пороге офиса, улыбались друг другу и шли гулять. Набережная, солнечные часы, Петровская улица, улица Чехова и Главпочтамт – все эти места очень быстро стали знаковыми и любимыми.
– Я бы хотела повстречать тебя тридцать лет назад, – сказала однажды Инна, – Мы бы назначали друг другу свидания у солнечных часов, и по очереди опаздывали.
– Тебе нравится опаздывать? – улыбнулась Лиза, по обыкновению глядя куда-то вдаль.
– Нет. Но мне бы понравилось тебя ждать. Волноваться, зная, что причин для волнения нет и будучи уверенной, что ты всё равно придешь.
Они шли по узкой улице, взявшись за руки и тихонько беседуя. Лиза старательно сдерживала дрожь в голосе – от прикосновения пальцев Инны всё её тело как будто вибрировало и стремилось остановиться, развернуться, посмотреть в глаза и…
– Как ты думаешь, если бы мы жили тридцать лет назад – что бы изменилось? – спросила быстро, прогоняя наваждение.
– Ничего, – ответила Инна, – И даже если бы триста лет назад – всё равно ничего.
– Почему? – Лиза физически почувствовала на себе внимательный взгляд и испуганно прикрыла глаза.
– Потому что чувства не зависят от эпохи.
– Как возвышенно…
– Ты против? – Инна смутилась немного. – Я слишком высокопарна, да?
– Не знаю, – Лиза большим пальцем погладила теплую ладонь и вздрогнула, почувствовав ответное поглаживание, – Я не слышу высокопарности. Даже если ты начнешь рассказывать сейчас анекдоты – я услышу в них только то, что хочу слышать.
– А что ты хочешь слышать?
– Тебя…
Слово «любовь» налипало на язык и растекалось по горлу мучительной сладостью. Но было еще одно слово, которое не давало ему пролиться и получить свободу.
Нельзя.
Это слово было во всем: в осторожных прикосновениях, в полускрытых вздохах, в запретных темах для разговора, в долгом молчании у подъезда.
Нельзя говорить. Нельзя трогать. Нельзя даже думать о том, а если бы…
Ох уж это «если бы»… Сколько судеб оно разбило, скольких людей сделало несчастными и заставило жить одними мечтами о том, как бы всё могло сложиться иначе. Если бы не было мужа, если бы не было жены и детей, если бы начальник назначил своим заместителем, если бы мать и отец были богатыми и успешными, если бы старший сын выбрал себе другую жену, если бы сигареты и алкоголь никогда бы не изобрели…
Но так не бывает. И однажды доверившись этому сакраментальному «если бы», мы погружаемся в сожаления о бездарно потраченном времени и тратим впустую уже новое время – вместо того, чтобы двигаться дальше и не повторять своих – и чужих – ошибок.
***
В декабре они приняли решение больше никогда не общаться друг с другом. Это произошло после одного – особенно трепетного – прощания у Лизиного подъезда. Инна тогда всего лишь протянула ладонь и погладила Лизу по щеке. И от этого невинного прикосновения обе словно сошли с ума. Тяжело дышали, глядя в пол, и сжимали руки друг друга. Боялись поднять глаза, боялись сказать хоть слово, и нежно, исступленно, яростно сплетали ладони.
До этого ни одна, ни другая не подозревали, что такие касания по силе эмоций и ярости желания могут превзойти поцелуи, ласки, секс – их руки на безумно долгие минуты зажили отдельно от хозяек. Играли в свою – бесконечно эротическую – игру, сплетались и сжимались порывами, гладили, впивались до легкой боли и отступали назад.
Позже – много позже – Лиза призналась себе, что это было самое эротическое чувство в её жизни. Но тогда это означало конец. Обе понимали, что еще немного – и сдержать себя будет просто невозможно. А этого никак нельзя было допустить.
***
Вода в ванне давно остыла, когда Лиза наконец нашла в себе силы подняться и потянуться за халатом. Пора было собираться и ехать на работу. Мысль об этом приводила её одновременно в восторг и боязливый трепет.
В последние дни между ней и Инной черным флагом витала обреченность. Всего пять недель на долгие прогулки, всего пять недель на молчание в телефонную трубку, всего пять недель на бесконечные разговоры, всего пять недель, после которых они расстанутся навсегда.
В пятый – но на этот раз точно последний – раз.
***
То, первое расставание, Лиза всегда вспоминала с горькой улыбкой. Она не помнила, как нашла в себе силы расцепить ладони и почти бегом рвануться вверх по лестнице. Не помнила, как прямо в одежде упала на диван в гостиной и закрыла глаза, не в силах видеть удивленный Лёшин взгляд. Сердце колотилось в груди как сумасшедшее, а теплая нежность растекалась по телу порывами страстными и неконтролируемыми.
– Что случилось? – встревожено спросил Алексей. – Лиза… Тебя кто-то обидел?
– Нет, – выдохнула, не открывая глаз, – Лёшка, не сейчас, ладно? Мне нужно… побыть одной.
Муж пожал плечами и покорно ушел на кухню. А Лиза обхватила руками собственные плечи и застонала чуть слышно. В закрытых глазах мелькали картинки – сумасшедшие, сводящие с ума, полные растрепавшихся волос и жарких губ. Полные невинно-яростных прикосновений. Полные сказочной высоты, с которой так чудесно окунаться в омут.
– Нельзя, – в отчаянии прошептала она, – Нельзя, слышишь? Да что ж ты делаешь-то…
Тише. Тише. Еще тише. Несколько глубоких вдохов, помассировать пальцами виски и потереться щеками о ладони, стирая с них жар чужих прикосновений.
Тише. Нельзя. Нельзя. Не правильно.
Звук перематываемого кадра в фотоаппарате. Одна эмоция сменяет другую. Только что – страсть, и тут же – ненависть. К самой себе. И всему миру.
Потому что – нельзя.
Мобильный телефон. Да где же он? Почему в этой дурацкой сумке всегда так много ненужного хлама?
Вот. Нашла. Дрожащими пальцами набрать номер и еще раз судорожно вдохнуть в себя ставший вдруг слишком холодным воздух.
– Да, Лиза.
Нежный, слишком нежный голос. Боже мой, ну почему? Почему ты такая со мной? Почему не жестокая, не властная, почему только со мной – нежная?
Теряется решимость, от головы к сердцу снова растекается пьянящая сладость. Нет, нет! Нельзя! Решила же! Просто скажи! Просто скажи и всё!
– Лиза, что с тобой? – уже встревожено, но всё равно до безумия, до сумасшествия нежно. – Что-то случилось?
– Нам нельзя больше видеться. Слышишь? – слова вырвались из горла с глухим рыданием. – Я не могу так больше. Нельзя…
– Хорошо, – растерялась, смутилась, расстроилась, – Мы не будем больше видеться. Только успокойся, пожалуйста. Прошу тебя. Всё хорошо. Не нервничай. Я уйду из твоей жизни, и ты забудешь обо всем со временем, переболеешь. Лиза… Ты меня слышишь? Прошу тебя, не плачь.
– Я не плачу, – выдохнула, слова дались с трудом, застряли в горле и затруднили дыхание, – Прости меня. Прости.
И повесила трубку.
… Я не могу без тебя. Я не могу без тебя.
Видишь – куда ни беги – всё повторится опять.
Я не могу без тебя. Я не могу без тебя.
Жить нелюбви вопреки. И от любви умирать…
***
Инна Рубина с детства была очень разумной девочкой. В то время, как её сверстники развлекались и хулиганили в меру своего возраста, Инна старательно училась, занималась в музыкальной школе и три раза в неделю ходила в секцию аэробики. Она не была нелюдимой, но всегда тщательно выбирала себе друзей и приятелей. Во многом это происходило благодаря отцу – Николаю Валерьевичу, который не жалел времени на то, чтобы объяснить дочери основную суть человеческих отношений.
– Пойми, Инчонок, – говорил он, грубой ладонью ероша волосы дочери, – В твоей жизни всегда были, есть и будут вещи постоянные. Это ты, это мы с мамой, это твой брат. Позже появится настоящий друг, который тоже станет постоянным. Может быть, навсегда, а, может, на какое-то время. Потом будет муж, и он тоже станет постоянным. Дети. Внуки. Все эти люди будут поддерживающими столбиками твоей жизни. Но кроме них будет еще очень-очень много других людей. Некоторые будут проходить мимо, кто-то будет пытаться выбить эти столбики из-под твоих ног, но если ты не позволишь этого сделать – то всё в твоей жизни будет очень хорошо.
– Почему кто-то должен пытаться разлучить меня с тобой, мамой и Костиком? – удивлялась маленькая Инна. Она не всё понимала в словах отца, но суть уловила четко.
– Разлучить можно по-разному. Можно поссорить, можно даже заставить ненавидеть друг друга. А можно просто манипулировать.
– Как это – манипулировать?
– Заставлять тебя делать то, чего ты не хочешь. Заставлять так, чтобы ты даже не заметила, что тебя заставляют.
– Со мной такого никогда не случится.
– Случится, бельчонок, – ласково улыбался отец, – Это случается со всеми, но если ты будешь помнить про людей постоянных, то никому не удастся выбить у тебя из-под ног волшебные столбики.
Много лет спустя Инна не раз вспоминала слова своего отца. Вспоминала, когда лучшая подруга влюбилась в её парня. Вспоминала, когда молодая жена брата пыталась ограничить его общение с семьей. Вспоминала, когда в институте её поставили перед выбором: либо перестать общаться с главной оторвой курса – Лёлькой Иванечко, либо попрощаться с мечтой о красном дипломе. И даже когда Андрей – тогда еще только ухажер, даже не собирающийся стать женихом, уезжал на три года в Новосибирск, – вспоминала тоже.
И всё как-то вдруг… налаживалось. Лучшая подруга осталась таковой и спустя пятнадцать лет, а имя парня давно затерялось в глубинах памяти. Жена Костика со временем поняла, что разбить семью Рубиных ей не удастся. Диплом с четверкой по литературе пылился на полке, а Лёлька Иванченко была свидетельницей на свадьбе Инны. Андрей вернулся из Новосибирска и сразу же сделал ей предложение, а все те, кто пророчил разрыв и измены, остались историей – юношеской и по-юношески же жестокой.
Столбики стали одним из многих кирпичиков жизненной позиции Инны Рубиной. Еще одним – пожалуй, самым важным, была отцовская теория о чувствах.
– Со временем ты научишься различать разные оттенки чувств, – учил Николай Валерьевич пятнадцатилетнюю дочь, – И поймешь, что в любви нельзя полагаться только на себя или только на того, кто тебя любит.
– Как это? – удивлялась Инна.
– Любовь – это танец, в котором участвуют двое. И оба человека должны прикладывать усилия к тому, чтобы эту любовь сохранить. Сказки про любовь одностороннюю, дающую и ничего не просящую взамен – это лишь сказки, бельчонок. Ты можешь танцевать одна, но это будет неполноценный танец.
– Но рыцари совершали подвиги даже ради тех дам, которые вообще не знали об их существовании!
– Конечно, – мягко улыбался отец, – Но было ли это любовью?
– А разве нет?
– Не думаю… Совершить подвиг – это не так сложно, как кажется на первый взгляд. Гораздо сложнее совершать подвиги ежедневно, пусть даже они будут не настолько яркими. Вымыть посуду, погладить любимую рубашку мужа, слушать его восторженные вопли о победе «Спартака» над «Динамо» – это тоже подвиги. Но они долговечны. А один раз рискнуть жизнью ради призрачной цели – это красиво, но одноразово, понимаешь, Инчонок?
– Но рыцари хранили верность своим дамам! – возмущалась Инна. – Не надеясь на взаимные чувства!
– Возможно, – соглашался Николай Валерьевич, – Однако, надолго ли хватало этой верности? Ты можешь убедить себя в том, что тебе не нужна ответная любовь, но это будет обманом.
– Но они же хранили верность, пап!
– Не знаю, бельчонок. Может быть, кто-то и хранил. Не нужно брать исключение и делать из него правило. Верность стоит хранить во имя чего-то, понимаешь? А не просто так.
– Не понимаю.
– Всё просто. Человек хранит верность до той поры, пока ему есть что терять. Если терять нечего – то и верность хранить незачем. Есть любовь – есть и верность. Нет любви – смысла в верности нет никакого.
– А если любовь заканчивается? – спрашивала Инна. – Знаешь, пап, я не слишком верю в то, что пятидесятилетние старики любят друг друга.
– Любят, Инчонок. Только немножко иначе, чем в молодости. Об этом я и пытаюсь тебе сказать – со временем ты поймешь, какая разная бывает любовь.
Разная любовь. Всю полноту и глубокий смысл отцовских слов Инна поняла только сейчас, на пороге тридцатилетия – повстречав Лизу. Раньше тоже пыталась: училась различать любовь, влюбленность и страсть. Училась отделять искренние чувства от чувств корыстных, а тут вдруг попала в тупик.
В любовь с первого взгляда, многократно воспетую певцами и поэтами, Инна Рубина не верила. Считала, что с первого взгляда человек может воспринять всего лишь картинку, а полюбить картинку невозможно. Как оказалось – возможно и без картинки.
В первый раз Инна заметила Лизу в толпе сотрудников фирмы «Гарант Таганрог» на вечеринке. Это был её первый день в новой должности, и, естественно, она несколько нервничала. Беседовала с Игнатом – своим будущим заместителем, цедила легкое вино из пузатого – коньячного – бокала, и задумчивым взглядом обводила веселящуюся толпу.
Шумные активные сборища Инна не любила с детства – её не прельщало бессмысленное времяпрепровождение, подразумевающее собой алкогольное опьянение и безбашенное веселье, за которое с утра всем обычно становилось привычно стыдно.
– Вам как будто здесь неуютно? – заметил Игнат, в очередной раз обратив внимание на слегка приподнятые брови Инны.
– Всё в порядке, – дежурной улыбкой ответила та, – Я просто немного…
Что именно «немного» она ответить не успела. В стороне промелькнул чей-то затылок, и Инна непроизвольно прикрыла глаза. У неё возникло ощущение, словно случилось НЕЧТО. Что именно – понять было невозможно, сердце и мысли остались спокойными, но ясное осознание этого НЕЧТО заполонило собой весь разум.
– Простите… – растеряно пробормотала Инна. – Я вернусь.
Игнат пожал плечами и проводил коллегу недоуменным взглядом. Откровенно говоря, новая начальница ему совсем не понравилась – слишком высокомерная, однозначно снобка, ставящая себя выше других. У неё был лишь один плюс: внешность. Ухоженная, нарочито стильная, и очень красивая. Но Игнат никогда не обращал внимания только на визуальный ряд. В женщинах ему нравилось нечто другое. Еще раз улыбнувшись, Игнат кивнул проходящему мимо коллеге и отвернулся к барной стойке.
Тем временем Инна, удивляясь самой себе, почти выбежала в коридор и обвела взглядом собравшихся нам людей. Ничего знакомого. Вернее – никого знакомого.
Потихоньку осознание НЕЧТО отступало, возвращая на место привычный рассудок и холодность.
– Сходи проветрись, – улыбнулась про себя, – Чёрт знает что мерещится.
Позже, много позже, Инна очень четко определила для себя момент, когда всё пошло не так. Когда привычный разум и логика отказались подчиняться и уступили место юношескому восторгу и бесконечному страху. Это был момент, когда она вышла на улицу и, замерев, уставилась на уже знакомый затылок.
