Текст книги "Поцелуй у ног богини"
Автор книги: Александра Нарин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
В пристройке
Английский, в котором магия
Чёрных глаз и коричневых тел
Заменяет очарование
Глаз голубых оттенков.
МИНА КАНДАСАМИ, «МЕЧТЫ ОБ АНГЛИЙСКОМ»
Вы видели, как по вечерам в новолуние поднимается океан к моим улицам? Ранним вечером пляж ещё открыт для прогулок. Чем темнее становится, тем выше вода. Ночью волны уже бьются о ступеньки, закатываются в переулки. Так же пришёл к Марии страх: он был огромный, но всё же далёкий, теперь он подступил, бился в рёбра.
Душа находится под рёбрами, так маленькую Марию учили бабушка и дедушка, атеисты. Она проводила рукой по косточкам своей детской груди, соглашалась, что душу в человеке больше поместить некуда. Там всегда сжималось живое, которое не было органом. Теперь этот рыхлый комочек заскулил, как щенок, застрявший в стрелке рельсов.
Она уже не принадлежит людям своей страны, но и нашей не стала. Она так и подумала и сказала своим на другой край земли: «Я уже не ваша, но ещё не их».
Мария слушала гул, подобный шуму моря, только резкий, с металлическими всплесками. Ей слышалось, кричат: «Аа-та, аа-та», а потом: «Ра-ха, ра-ха». Для неё это было то же, что вопли ночных птиц в пальмовом лесу.
Свет вернулся и упал на пол из коридора. Мария нашла у двери зыбкий выключатель – шаткую панель из разных кнопок и розеток. Она боялась, что, если тронет кнопку, её ударит током или в доме что-то отключится. Тогда уж точно не видать милости от родителей Амира.
Открыла дверь шире. Лампы в низком коридоре, заставленном вёдрами и бутылками, хватало, чтоб осмотреть пристройку. Стены покрашены светло-зелёным, где-то видны прямоугольники краски другого цвета, под потолком – голый бетон. Диван закрыт покрывалом, жёлтым с бордовыми цветами. Она приподняла его, надеясь увидеть простыню, но под ним был старый тонкий матрас. Мария открыла узкие створки деревянной двери, там оказалась решётка.
За железными прутьями стояла, не двигаясь, корова с равнодушными глазами в меху ресниц. Слабый свет из дома лёг в бордовую жижу с клочками светлого мусора. Влажная ночь пропиталась дымом. Через решётку в комнату юркнула чёрная ящерка, побежала и замерла под потолком.
Мария свернулась на покрывале, пахнущем пылью, и стала ждать Амира. Он ходил в хаосе комнатушек, коридорчиков, лесенок и закутков дома, между перегородок, похожих для Марии на уличные. Она-то до этого жила в месте, где всё вычерчено по линейке, оклеено узорными обоями.
Пока за окнами поезда проносилась красная земля, звенели переполненные народом города, Мария с восторгом поглощала жизнь. Она радовалась короткому освобождению от утомительных обязанностей матери, избавлению от участи куклы мужа, у которой на встречах людей с ледяными глазами невыносимо болит улыбка.
Путь, захватывающий дух, с размаху врезался в стены Асансола, стало ясно – ничего из того, что она думала, не будет.
Внутри взвизгнул щенок. Прошлое утрачено, как какой-то предмет: книга или шарф. Её муж был уже с другой, с которой виделся и раньше. Дети ходили в школу под опекой бабушек. Перед отъездом на неё кричали, слова ударяли, как тупые ножи. Она не понимала своей вины перед искривлённой нервами толпой близких, когда каждая молекула в ней была безупречным кристаллом любви.
Нужно было скорее наладить новую жизнь, перевезти детей, найти школу. Всем им выучить язык. Дети схватывают быстро. Она сама готова делать всё, что угодно, подняться, действовать, учиться. Вместо этого её окружило безмолвие, громадное ничто, в котором нечему налаживаться и нечему гибнуть.
Щенок в душе тревожно поскуливал. Но она знала, что нужно переждать, к утру пройдёт: комочек наполнится теплом, станет частью живого.
Чёрная ящерица под потолком открывала свой вырезанный в голове рот с тонким языком, беззвучно говорила на хинди. Амир не приходил. Мария вслушивалась, как за стенами движется сотнеголовое, многорукое существо, оно рычит и фыркает, воет и поджигает, хочет сожрать самого себя.
Злые времена
Вот руины школы,
В ней прошло двенадцать лет.
Вот асфальт седой, и пустота там,
Где было славное кафе.
МИНА КАНДАСАМИ, «ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ»
Невидимыми нитками сшиты кварталы города: улыбками соседей, дружбой уличных ребятишек. Дети, как обезьянки, лазят по крышам в дома друзей, женщины просят у соседок то нитки, то муку. Люди разной веры не сторонятся друг друга, хотя недобрые силы учат их быть врагами. Напоминают при случае о кровавом шраме границы, проведённой на живой коже страны. Через эту границу во времена раскола проходили немые поезда, полные мертвецов. Сикхи и индуисты перебирались в независимую Индию и гибли, мусульмане стремились в Пакистан и умирали на дорогах. Стравленные братья затопили землю кровью.
Старшие в роду Амира не уехали с родной земли. Боялись выйти в опасный путь, где за любым камнем таилась смерть. В злые времена прятались то у соседей, то в джунглях. «Если они придут, облей себя керосином и подожги, – учила свою дочь прабабка Амира, – держи наготове спички, а не успеешь, так прыгай в колодец». Её страхи были не напрасны. Сотни женщин похитили, продали на фабрики, многие исчезли навечно под покровом другой веры и имени. После раскола прошло полвека. С каждым поколением рана срасталась плотней, но рубец ещё зиял.
Утром, на десять часов раньше, чем Мария с Амиром, в город приехали чужие, безумцы, желающие чистоты индуистской нации. Они приехали на драку возле пандала, чтобы стать маслом для асансолского огня.
Головы пришельцы обвязали оранжевыми повязками, они размахивали шафранными флагами, святого цвета матери-земли и ежедневного перерождения солнца. Они водрузили флаги на грузовики и покатились мимо медресе и лавок, разбрасывая унижение.
Из-за бесчестных оскорблений горячие ребята выбежали из домов, похватали бензин, арматуру, ножи и палки. Ринулись опрокидывать грузовики. Из других домов высыпались те, кому дорог флаг рыжего восхода. Началась неразбериха, крики. Первая кровь покапала на тротуар. Те, кто затеял заваруху, скрылись закоулками, а улицы к утру стали фронтом. Жгли лавки и мастерские, разбивали храмы в нишах зданий, ломали статуи Дурги и доброго слона Ганеши, ворвались в мечеть. Изнасиловали женщин с той и с другой стороны. Для планеты это была лишь мелкая драка на задворках, мир спал, не зная о ней. Для Асансола это была война.
Кто-то, чьё лицо навечно осталось в тени, велел полицейским не покидать участков до поры. Наконец отдали приказ. Но было поздно, народ разбушевался жестоко, сил полиции не хватало, чтобы разнять одичавших от ненависти людей. Несколько полицейских, верных долгу, погибли, других ранило, иные держались в стороне.
Асансол наполнила жажда сокрушать, ввергнуться в тело врага, залить его кровью стены, пить его боль и грызть зубами его страдание.
Телевизор и радио не работали, разладилось сообщение поездов, они перестали заходить в город, как и автобусы. Вечерами мерцало электричество. Билеты Амира и Марии обратно пропали, нужно было ждать, пока начнётся движение и откроется квота для Амира на покупку нового билета. Они оказались заперты в доме, окружены снаружи и изгнаны изнутри. Уличные стычки слышались из окон, до фронта можно было доехать на мотоцикле за семь минут.
В переулке, где жила семья Амира, дома индусов и мусульман прижимались стенами. Так тесно стояли, что можно прорубить ход к соседям, ходить с крыши на крышу. По безгласному договору никто не покидал своих домов.
При встрече наверху не бросали другому упрёка и не отделяли соседа по его вере. Хотя, глядя на полыхающий город, каждый мог воскликнуть: «Вот что натворили ваши!..» Молчали, берегли детей.
Молились много раз в день на коленях в комнатках для пуджи[7]7
Пуджа – молитва, обращение к богам в индуизме.
[Закрыть] и намаза. Вслушивались в далёкий стук металла, звон стекла, рёв мотоциклов и редкие выстрелы. Запах жжёных шин и пластмассы повис в воздухе.
Зыбкая стена молитв держала закрытыми подступы в переулок.
Правила
Сердце – непослушная девчонка,
Не пытайтесь ей учёбу объяснить,
Порваны её тетрадки,
Стёрты чертежи судьбы.
МАНДАКРАНТА СЕН, «СЕРДЦЕ – НЕПОСЛУШНАЯ ДЕВЧОНКА»
Даже в хаосе мои сироты любят создавать распорядок и правила, иначе они становятся тревожными, невесёлыми. Главным правилом в доме было показывать Марии, что ни при каких условиях её не примут в семью, и мысли об этом запретны.
Мария то сидела, то лежала в комнате, как кошка. Дверь не запиралась, но идти было некуда. Амир избегал ходить мимо пристройки. Она открывала и закрывала узкую дверцу на улицу. Там было пусто, ничего, кроме розоватых стен и бордовой лужицы подсыхающей грязи.
Вылетал свет, Мария оставалась в темноте вдыхать запахи влаги, листьев, жареного хлеба. Иногда она думала, что Амир уже оставил её, она выброшена из жизни и находится в могиле. Мария тихонечко плакала, но потом к ней возвращалась радость.
Амир же страстно тосковал по ней, но стыдился родителей. Он, как всегда в сложных случаях, говорил себе, что большие вещи требуют длинного времени.
Раз к Марии зашла младшая девочка, Джасми, стала показывать свои рисунки. Они сели на полу у решётки в улицу, чтоб было посветлей. Для их разговора не было языка. Девочка улыбалась нежно, даже беспомощно, и Мария обняла её. Прижала к себе, скучая по детским объятиям, тёплым ручкам. Ей казалось – косточки Джасми полые, как у многих детей, которых она брала подержать от веселья в поезде и на станциях. Для неё во всех этих тельцах был только воздух, никакой еды и крепости.
Они разглядывали деревья баньяна. Джасми изобразила их многими линиями коричневой краски, не забыла узлы на коре, жёлтых птиц, соцветия сада. У девочки были чуть разные глаза, как у брата, с такой же грустью тяжёлых белков. Мария любила её за это. Она знала, что Амир тоже хорошо рисует. Он рисует природу, реже – город, больше всего – портреты друзей.
Некоторые акварели он возил с собой, вкладывая в тетрадку с лекциями по драме. Мария видела, что они прекрасны своей тонкостью и прозрачностью. Мгновение, остановленное красками, вот-вот исчезнет, как короткое дуновение летнего ветра.
Амир рассказывал, что навык достался им всем от матери. Мария не могла в это поверить. Бесконечно далеки были друг от друга живопись и невозмутимая хозяйка дома, которая целый день шуршит на кухне.
Когда Мумтаз проходила мимо пристройки, заметила дочку, окрикнула её. Джасми вскочила, собрала альбомные листы, виновато улыбнулась и выпрыгнула из комнаты. В глубине дома Мария слышала, как мама говорит много рычащих, кашляющих слов.
Мария держала дверь открытой, чтобы видеть, как домашние ходят по коридору. Но они нарочно не замечали, что в пристройке у них живёт человек.
У неё не было с собой ни книг, ни рукоделия. Она думала, что у них с Амиром минуты свободной не останется, и вот оказалась безоружна против долгой пустоты. Мария готова была мыть полы, убирать, готовить на кухне. Несколько раз она пыталась. Выходила из укрытия, улыбалась со всей добротой, бралась за посуду, но Мумтаз отстраняла её и махала рукой на пристройку с таким лицом, будто в её кухне огромный богомол.
Когда Мария нашла под диваном старую газету, то засмеялась безнадёжности своего положения: газета была на хинди. От скуки она рассматривала древнее письмо деванагари: планку со свисающими ножками букв. Картинки в газете были плохие, несколько портретов мужчин в рубашках, она рассматривала их зернистые лица.
Но она счастливой была от того, что Амир ходит рядом в путанице комнат. Прислушивалась к звуку его голоса, блуждающего между стен. Голос был тихий или чересчур высокий с родителями, низкий и весёлый с сёстрами. Она слушала его шаги на лестницах. Дом, который с улицы показался ей небольшим и бедным, превращался в её мыслях в замысловатую цитадель, напичканную секретными ходами, потайными каморками.
Будто объявленная виноватой, она выходила, пока в тесных коридорах никого не было. Мылась чаще до рассвета или поздней ночью. Мумтаз или девочки ставили к её двери остатки риса. Никто никуда её не звал.
Амир рисует на газете
Не говори со мной о внезапной любви.
В нашей земле и муссоны идут не спеша,
Долго гуляя, словно при храме слоны.
МИНА КАНДАСАМИ, «НЕРАЗГОВОР С ЛЮБИМЫМ»
Наконец-то Амир пришёл. Ночь поскрипывала в доме. Он принёс кусочки курицы в тёмном соусе, тонкие лепёшки роти с ужина. Всё уже остыло, но Мария ела с наслаждением, как в праздник.
Амир шёпотом пытался рассказать ей слухи, которые перебирались из дома в дом по бельевым верёвкам. Она почти ничего не понимала, тогда он принёс из комнаты девочек карандаш. На полях газеты он нарисовал человечков: над одними изобразил месяц, а над другими лотос. Мария поняла, что это враждующие стороны: «хинду» и «муслим». Потом нарисовал человечков поменьше также с нимбами из лотосов и месяцев. Маленькие лотосы оказались рядом с группой больших месяцев, а маленькие месяцы, наоборот, среди лотосов. Мария поняла, что это пленные дети. Ещё он нарисовал квадрат с башней и человека с бородой – мечеть с минаретом, имама.
Рисунок на краю оживал. Мария увидела сваленные в кучу горящие велосипеды, шины и оконные рамы, пустую ночную площадь с безголовым памятником. На площадь одновременно вышли две группы людей. Они поговорили. Вскоре с одной стороны выбежали и громко заревели дети с лотосами над головой. С другой стороны вынесли крошечное тело, над которым качался полумесяц. Имам упал на колени, это был его сын.
Когда над квадратными домами приподнялось солнце, похожее на ежа, толпа, над которой колыхались сотни месяцев, прошла в мечеть. Имам, чей сын погиб накануне, просил всех, кто видел тело ребёнка, сдержать свой гнев. Он обращался к приходу, он умолял их прекратить мстить даже за его сына, которого все так любили. Заклинал не трогать соседей, не лить больше крови. Люди в мечети плакали от боли и величия этого человека. Он же произносил свою речь в глубоком нервном шоке, пограничном с безумием.
Амир нарисовал себя и Марию, и она поняла, что у этого имама хотели они совершить никах, свадебный обряд.
Амир нарисовал, как люди-месяцы обнялись, в глазах каждого появились капли. Амир посмотрел на стену и сказал, что скоро бойне конец, после такого люди не смогут быть врагами.
Потом он сказал:
– Родители растили нас всю жизнь, и мы должны слушать их. Мы уедем в Мумбай, и мы будем там жить. Однажды они примут нас и твоих детей, тогда мы вернёмся и совершим все обряды.
После этого он опять оставил её, ушёл куда-то в пропасть дома.
Мария думала: «Да что это такое? Даже не поцеловал меня ни разу. Куда я попала? Кого я люблю?» С того дня, как она прилетела, он обнял её только раз – при встрече. Они преодолели бесконечную дорогу от аэропорта на океанском побережье до Бенгалии, как брат и сестра.
Амир думал: «Когда мы вернёмся в Мумбай, будем одни, я попрошу Гоувинда и Азифа, очень серьёзно попрошу оставить нас. Я буду любить её снова и снова». Потом он заставил ум расслабиться и потушить эти мысли – в доме родителей они могли опалить стены.
Ночью ты смотришь в дома
Кто идёт безлунными ночами
С кожей лотоса и лотосной стопой
Через запрещённые границы.
ТИШАНИ ДОШИ, «ДРУГАЯ ЕГО ЖЕНЩИНА»
Ночью ты смотришь в дома, брат, своим сухим бенгальским глазом, круглым глазом Рабиндраната Тагора.
Люди не спят, слушают тебя изо всех сил. Дети не спят, им страшно сгореть во сне. Страшно, что всех убьют, и маму тоже, раз она верит в Дургу и Лорда Кришну или она верит в Аллаха. Дети боятся плакать, чтоб не тревожить родителей и чтоб чудовище войны не пришло к ним в дом.
Мария проваливается в густую воду сна и тут же просыпается вся потная. Кто-то только что хрипел прямо над ней. Она встаёт и приоткрывает деревянную дверь. За городом уже расплывается восход. В серых сумерках у решётки так же близко, как стояла корова, пошатывается человек. Он схватил себя под рёбрами, в руки его течёт чёрная кровь.
Он замечает её в щели, его белки вспыхивают сумасшедшими лунами. Вдруг он срывается, бежит, весь тряпичный и шаткий, на длинных слабых ногах. Кровь разлетается по улице, как дикое конфетти. Держите, держите подступы горячей молитвой, сироты!
– Боже, – шепчет Мария, – что это за место?
«Со мной ничего не может случиться», – думает она. Это сражение для неё чужое, эта страна лишь декорация к её любви. В голове вспыхивает молния: «Никто даже не знает, где я, на какой точке карты. Буду писать маме каждый день. Даже если меня не простят, так хоть будут знать, что я не умерла».
Мысли кусают как москиты: «Где-то в мире лежат сейчас на таких матрасах с пружинами и кокосовой стружкой. Они даже не представляют, что здесь люди бегают по ночам в крови. Пахнет его кровью! Он залил ей воздух». Она не может спать, ей слишком липко от пота и грязно от пристройки.
Мария крадётся, стараясь быть невесомой, живот втянут, она ссутулилась. Проёмы дома освещены светом горящего Асансола и близкого утра. Зыбкий свет попадает через окна и блуждает между кривых стен. Комната Амира заколдована, каждую ночь её не отыскать. Шторка, которой отделён закуток девочек, похожа на зелёный сумрак леса.
По ночам сестрёнки ловят по радио передачу из Бангладеш. Ничего не работает в городе, только волна из соседней страны чудом попадает в приёмник. Через треск помех на бенгали читают письма слушателей о встречах с призраками. Кто-то столкнулся с бешо бхутом в бамбуковой роще. Зачитывают его историю: «Бешо легко узнать: если кругом тихо, и только в зарослях гуляет ветер, это играет дух…» Помехи, треск. «Бешо бхут выпил из старосты посёлка здоровье, тот едва добрался до деревни». Тишина, снова треск. «У Шьямангара дальнобойщики видели призраков, которые притворились совами». Долгие-долгие монотонные помехи. «Больше всего поступило писем о белоглазых русалках чикол бури, девушках, которых никто никогда не любил. Уж этих-то полные реки в наших краях». Обрыв, тишина, протяжный гудок.
Родители спят за аркой, завешенной до пола бусами, которые переливаются во мраке. Как же Мария их любит сейчас! Ей смешно, что они не замечают её. Словно малые дети, думают, что если закроешь глаза, так всё остальное исчезнет. С чего-то она взяла, что все будут обожать её просто за цвет кожи – случайный подарок расы. Оказалось, она противоестественна, клин в укладе их жизни, нечто сродное духу бамбуковой рощи и русалке.
Амир слушает её тихие ночные шаги, самые прекрасные в мире. Чтоб скоротать часы душной ночи, он рассуждает сам с собой о том, что религии – глупость для занятия человеческого мозга. Мама заставляла его раньше ходить в мечеть. Там он мучился от скуки и желал спорить с имамом. Ему хотелось крикнуть: «Эй, дядя, подожди, разве мы должны быть столь скромными? Почему мы должны всё время подавлять себя?» Но, конечно, он ничего не кричал, а молча сидел, вытирая пот со лба.
При этом он верил в гармонию вселенной, в предсказания астролога, который обещал ему жизнь у моря, и обещание сбылось. Верил в магию камней, носил три старинных кольца с аметистом, сапфиром и изумрудом. Кольца отдала ему Мумтаз. Он знал, что самоцветы дают силу. Знал он также, что есть злые камни, которые могут отнять у человека удачу и смелость. Проверить это просто: нужно походить с камнем несколько дней, если он выпивает тебя – снимай и уходи.
Тёмный космос послал ему Марию, не так, как он хотел, и не ту, о которой он мечтал. Но ту женщину из мечты он забыл.
Отец с матерью были уверены, что он навсегда отправит Марию домой, только кончатся беспорядки, каждый день напоминали ему об этом. Он их не разубеждал, просто молчал.
Мумтаз
Я плакала так горько и напрасно,
Так долго плакала, ходила к Богу.
МИНА КАНДАСАМИ, «МЁРТВАЯ ЖЕНЩИНА ИДЁТ»
Мумтаз прислушивалась, как ходит по дому иностранка. Так тихо, что приходилось напрягать весь слух. Куда она ещё собралась? Уж не на кухню ли? Ходит, копошится в чужом доме. Сидела бы со своими детьми, как положено порядочной женщине. Отхлестать бы её мокрым полотенцем да Амира заодно. Слишком они избаловали его, разрешали делать всё, что ему вздумается. Позволили бросить приличную службу, ехать в Бомбей, стать артистом, и вот к чему это привело. В доме не было старших, ни дедушки, ни бабушки, которые учат семью уму-разуму. Откуда же было узнать, как воспитывать детей? В прежние времена такого позора быть не могло.
Отец решил отдать Мумтаз за Али. Слава Аллаху, её добрый старенький папа хотя бы сказал за кого. Долговязого парня с глазами, переполненными бессмысленной печалью, она сто раз видела на улице. Все выходят замуж, яблони родят яблоки, коровы дают молоко, подошло её время.
Значит, пора, как многим другим девочкам, оставить школу, перестать танцевать в ансамбле. А она любила танцы, череду репетиций и сцену. Больше любила Мумтаз священный танец-спектакль бриту. Его движения придумали женщины, чтобы праздновать с богами дары жизни: беременность, исцеление от оспы, дождь после долгой засухи.
Месяцами они разучивали сложный танец лати под удары барабанов и медных тарелок. Ярость ударов росла. Девушки принимали воинственные позы, начиналось сражение с тонкими палочками вместо сабель. Шла горячая битва, достигающая пика, в котором и зрители, и танцовщицы становились безумны. Затем напряжение спадало, наступал отдых, но лица девушек горели ещё долго.
Знала она и танец гамбахира, секреты которого хранила мусульманская община. В нём Мумтаз была ведущей, она кружилась в центре полукруга под мелодию флейты. Разгоняя злую силу, она вращала головой, её длинные волосы описывали в воздухе круги.
Вместе с одноклассницами выплетали кружева из собственных тел в танце санталь, воспевающем буйство природы, в танце тусу – для привлечения хорошего жениха. Мумтаз чувствовала восторг зрителей. Ей хотелось, чтобы никогда не кончался праздник.
После спектаклей ехали с девочками на реку. В автобусе шумели, как птицы, все смеялись на них. Вбегали в коричневую воду, взявшись за руки. Их праздничные сари, молочные с красной каймой[8]8
Традиционное бенгальское сари с ярко-красной каймой, шёлком цвета слоновой кости.
[Закрыть], промокали. Они разводили костёр на берегу, пели про Дамодар. В старые времена, до того, как реку укротили дамбами, она звалась «горем Бенгалии». Каждый год разливалась река в смертельные наводнения, и народ сложил о ней песни:
Их дружный ансамбль собрала учительница из Калькутты, которая говорила всегда хрипловатым голосом и курила в зарослях за школой толстые сигареты. Учительница горевала, когда девочек отдавали замуж. Ей же было тридцать лет, а она оставалась свободна. Девочки видели, как к ней приезжает мужчина, как они бродят по берегу Дамодара вдвоём, смеются. Ходили слухи, что в Калькутте у него есть жена.
Отец Мумтаз был лукманом, мудрецом. Он единственный в квартале обучал дочерей так долго. На усмешки отвечал, что от образованной дочери толку больше, чем от неграмотной. Кроме того, целый год Мумтаз ходила на занятия живописью и делала успехи. Но время шло, отец дряхлел, ничего другого не оставалось, как найти дочерям мужей.
Папа сказал о свадьбе, и за ночь она выплакала все глаза. Безутешно рыдала Мумтаз по своим подругам и школе, по танцам и рисованию, по птичьей свободе. Когда утром Мумтаз отжала плоскую подушку, по комнате, где спали шесть её сестёр, побежал сверкающий ручей. Он вытек прямо к ногам отца, под занавеску, служившую дверью. Папа вернулся с утренней молитвы и сказал из-за шторы:
– Сабсе боди бети[10]10
Сабсе боди бети – самая старшая дочь (хинди).
[Закрыть], возьми вуаль и до свадьбы ходи в ней в школу.
Вуалью он называл материнский хиджаб. Никогда раньше отец не заставлял укрываться полностью. Они с сёстрами и платки-то снимали, прятали в мешки с книжками, повернув за угол квартала.
