Текст книги "Свобода и любовь (сборник)"

Автор книги: Александра Коллонтай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Вбежала Вася по ступенькам на крыльцо. Звонит. Торопится. Автомобиль-то уже во дворе, значит, дома Владимир. Сразу же к нему, да и к ответу его. Не простит она обмана, не позволит играть с собою, как с нелюбимыми женами законные мужья играют.

Распаляет себя Вася, гневается. Что долго не отворяют?…

Щелкнула задвижка. Наконец-то! Гости к нам из Москвы, – сообщает Мария Семеновна. – Шесть человек. Всех накормить надо.

– Шутка ли! Гости? Кто такие?

В гостиной голоса. Оживленно беседуют. И Владимир тут за хозяина. Жену, Василису Дементьевну, представляет. Члены синдиката, новый план работы привезли.

Хочется Василисе гостей о московских новостях порасспросить, про политический процесс, что всех теперь занимает. Но Мария Семеновна в дверях стоит, рукой таинственно Васю зовет. Очевидно, подкрепление по хозяйству требуется. Васю-рассыльного за вином послали. Иван Иванович за закусками поехал. А сама степенная Мария Семеновна из сил выбилась: тут тебе и на кухне жарь, тут тебе и стол накрывай. Приходится Васе ей помочь. Владимир требует, чтобы все в порядке было. «По-барски» чтобы стол выглядел.

Хлопочут обе, Мария Семеновна и Вася. Хорошо еще, что Иван Иванович вернулся, подсобляет.

Некогда Васе о голубом отрезке шелка думать. И змейка в сердце притаилась. Затихла. Будто и нет ее. Хочется Васе мужу угодить, чтобы директор перед синдикатчиками лицом в грязь не ударил.

Прибежал запыхавшийся Вася с вином. Иван Иванович раскупорил бутылки. Стол, что на Пасхе. Закуски, вино, цветы, морозовские салфетки, серебряные ножи…

К столу гостей пригласили. Владимир беспокойно стол оглянул. Доволен остался. Но почему хоть глазами Васю не поблагодарил? Она же постаралась! Проснулась змейка в сердце, шевелит ядовитым жалом… Больно. Обидно. Тоскливо.

С гостями Вася разговаривает. А сама все о голубом отрезе думает… Кому он? Кому?

На Володю поглядывает. По-новому, будто на чужого. Если лжет ей, обманывает значит, в самом деле чужой!.. Свой, родной, пожалел бы. Не дал бы змее проклятой у сердца клубком свиться…

Весь вечер прохлопотала Вася. На ночь гостей размещала. За подушками Васю-рассыльного послала, «общежитие» в кабинете устраивала, а сама все на проклятый книжный шкаф поглядывает. Лежит в нем голубой отрез. Кому он? Кому?…

Измоталась Вася. Чаем гостей напоила, а они все о своем говорят. Сорта товаров разбирают. Способ паковки. Спецификацию. Расценки.

Народ деловой. Сами бывшие купцы. Два коммуниста среди них, тоже уже руку набили в торговле, настоящими «красными купцами» стали…

А Владимир расцвел. Делом своим гордится. Вперед других забежал. У него дело, что ни месяц, крепнет. В купцах уважение к нему видно. К словам его прислушиваются. А на других правленцев внимания не обращают.

Вася все примечает. В другое время за Владимира порадовалась бы. А сегодня таким он ей чужим кажется… Дело да дело, а о ней и не вспомнит! Не видит, что ли, как душа ее за день измаялась? Как змейка ревности все сердце исколола? Если обманывает ее, лжет ей, Васе, может, и в деле не чист? Может, правы в парткоме, что к ответу его притянули?

И чего эти синдикатчики разговорились? Целый день не уймешь! Хоть бы с глазу на глаз с Владимиром остаться! Хоть бы об отрезе голубом узнать…

Убирается Вася на ночь. Владимира ждет. Сегодня он с ней ночует, комнаты все синдикатчики разобрали. К шагам прислушивается. Уже гости на ночь распрощались. Только еще Ивану Ивановичу назавтра распоряжения дает.

Идет. Забилось у Васи сердце. Колени дрожат. На постель присела. Как войдет, так и спросит.

Но Владимир не дает Васе вопрос свой поставить. Он сам полон рассказов. Совета Васиного добивается: как аппарат так реорганизовать, чтобы усилить коммунистов, чтобы синдикатчиков-буржуев под пятою партийцев держать?

– Ты посоветуй, Вася. Это уж по твоей части, обмозгуй. Завтра вместе новый устав рассмотрим. А ты его заранее прочти да обдумай. К власти толстопузые подбираются, на нас, пролетариев, скрытый поход ведут… Ничего! Мы и сами с усами. Вся задача так аппарат построить, чтобы без партии, без коммунистов ни шагу.

– А как же ты-то сам партийные постановления не исполняешь? Да и не раз говоришь: «Исключат из партии, велика беда! И без партии проживу!»

– Мало ли что в сердцах скажешь, – усмехается Владимир. Ты же понять это можешь… Где же без партии прожить? Разве себя от нее отделишь? – раздумывает Владимир, стягивая сапоги. – Только бы дело это дурацкое с души сняли. И заживем мы с тобою, Вася, по-хорошему. Увидишь, каким примерным коммунистом стану, как в другой район переведут! Да с предгубкомом встречаться перестану! Прямо в святые запишусь.

Доволен сегодня Володя, не угрюмый, как часто бывает. И глаза с лукавым огоньком.

– Спать будем.

Хочет Владимир лампочку потушить. Вася его руку задерживает.

– Нет, подожди… Я должна… Я хочу тебя раньше спросить.

Поднялась на локте, чтобы лучше лицо Володи видеть. Колотится сердце, и голос необычный. Насторожился Владимир.

– Спрашивай, в чем дело? Ну?

А сам на Васю не глядит, в стену смотрит.

– Я хочу спросить… Зачем у тебя в книжном шкафу отрез лежит? Шелка, батиста… шелка? Это ты про образцы говоришь?

– Какие там образцы? Отрез, большой отрез, такой же, как те, что мне подарил… Кому они? Кому?… – А сама так и впилась в лицо Владимира.

– Ты хочешь знать, кому? Неужели не догадалась?

– Нет.

– Это же Иван Иваныч просил, чтобы я его невесте купон достал… Он вечно со мной тягается. Что у меня, то и у него должно быть!.. Во всем обезьянит, – так это просто, не спеша, объясняет.

Кровь к щекам Васи прилила. Застыдилась себя.

– Иван Иваныч? Своей невесте?… А я то думала…

– Что же ты думала? – усмехается Владимир и лицом к Васе оборачивается.

– Милый, желанный мой!.. Володька мой! – Целует его Вася. Как смела на него подумать? Не верить ему, другу? Подозревать?

– Что же ты думала?… Ах ты, шпионишка мой, следователь этакий нашелся…

Володя обнимает Васю, а в глазах его забота, – Ну, а теперь спать. Нечего больше целоваться, завтра с гостями дел не оберешься. Рано вставать придется.

И потушил лампочку.

У Васи будто отлегло от сердца. Но чуть Вася засыпать начала, змейка как куснет за сердце: «Почему шпионишкой назвал? Следователем? Значит, есть за чем шпионить?»

Спит Владимир, крепко спит. А Вася лежит, съежившись. В темноту глядит… Не спит. Верить? Не верить? Верить? Не верить?

Уехали синдикатчики. А у Владимира дел вдвое стало: реорганизация. Забот хоть отбавляй! Но зато и радость есть. Вызвал Михайло Павлович Васю к себе в клетушку. Так и так, из центра такая секретная инструкция: раз прямых за директором «преступлений» нет, а все больше насчет недисциплины да поведения «не образцового», дело без огласки да без глуму под сукно. Пусть отлежится.

Вздохнула Вася облегченно. Чуть по старой привычке «слава Богу» не сказала. Вовремя спохватилась. Рад и Михайло Павлович, больше за Васю. Любит он ее, жалеет.

А у Васи неудача: в «арбитражной» дело в пользу правления решили. Гудят рогожницы. Забастовкой пахнет. Меньшевики под личиной беспартийных работают, стараются. Раздувают настроение.

Хоть и кашляет Вася, и лихорадит ее, а целыми днями на рогожной.

С правлением спорит. Наседает. Уступок требует. Рогожниц урезонивает. Вся в работу ушла. О голубом отрезе и думать забыла. Некогда раз только почувствовала Вася, что змейка-то в сердце жива. Забралась – не вытравишь!

Все из-за собаки вышло, из-за белого пуделя.

Привел Вася-рассыльный белого пуделя в дом; на голове у пуделя, меж ушей, шелковый бантик повязан.

– Чей? Откуда? Зачем привел?

Говорит Вася-рассыльный, будто Владимир Иванович приказал, чтобы пудель пока в доме жил. Савельевский. В отъезде Савельев, дом пустой, пудель очень скучает.

Подивилась Вася. Откуда у Владимира к собакам такая жалостливость? Неужто в угоду Савельеву? И досада на Савельева опять шевелится. Зачем Владимир с ним продолжает дружбу водить? Со спекулянтом-негодяем!

Пришел Владимир. А пудель вокруг него увивается, будто хозяина увидал. Владимир гладит пуделя, в беседу с ним пускается.

– Откуда собака, Володя? Савельевская?

Ничего подобного!.. Это пудель невесты Ивана Ивановича, она уехала. Иван Иванович просил пока у нас подержать.

– А Вася сказал, что это савельевский.

– Что-то он путает… Правда, последние дни собака на квартире Савельева была… Вася оттуда ее привел, потому и решил, что савельевский.

Слушает Вася, будто все просто и ясно. А змейка беспокойно ворочается. Тугим кольцом сердце обвивает. Верить? Не верить?…

Пришел Иван Иванович. Вася к нему. Чей пудель?

Иван Иванович обстоятельно рассказывает про невесту свою, про то, как она его просила пуделя «сберечь». Но где же ему? Его и дома-то не бывает! К Савельеву отправил. Там одна прислуга. Уходит часто, пуделя запирает…

Может, оно и так.

Но пуделя Вася невзлюбила.

Уехал Владимир Иванович на несколько дней. По делам синдиката. Вася одна осталась. Думала, тоскливо будет. А вышло наоборот. Осталась одна, и будто легче на душе. Вольготнее. Нет тяжести, что при Владимире на сердце будто камень давила. Нет и обиды затаенной, несказанной на Володю, что на Васю внимания не обращает. Будто Васи и нет!.. Понимает, что занят, другим голова заморочена, а сердце, глупое женское сердце, тоскует, просит ласки…

Без Владимира лучше. Одна так одна. Нет того, что ждешь, да прислушиваешься, да с собственной обидой борешься.

Пригласила Вася друзей своих: Лизу Сорокину, ребят с завода, Михайло Павловича. Ужин устроила. Васе приятно друзей у себя угостить.

После ужина беседовали о партийных делах. В саду погуляли. Хором пели… Хорошо было. Все довольны остались. А Вася больше всех. Это не то что с синдикатчиками или Савельевым разговоры в гостиной вести!..

Не заметила Вася, как без мужа летели дни. Вернулся Владимир с ранним поездом. Васю за чаем застал.

Вскочила Вася ему навстречу, а он не ее целует, а руку взял да долго от губ не отнимает… Поднял голову – в глазах слезы. У Васи сердце так и упало.

– Что с тобою, Володя? Опять что стряслось?

– Нет, Вася, ничего не стряслось. Только трудно жить мне, Вася… Устал от всего.

Присел к столу, голову на руки опер, а у самого слезы так и капают…

– Да что же с тобой, Володя? Что? Скажи, друг, легче будет.

– Будет ли легче, Васюк? – скорбно так спрашивает Владимир. Много я думал, голову ломал. Много, Вася, перестрадал я… Нет. Лучше не будет. Выхода-то нет.

И опять сердце Васи сжалось от жуткой догадки.

– Володя, не томи меня. Скажи, скажи только правду… Я так больше не могу… Измаялась!.. Покоя нет… – Говорит, дыханья в груди не хватает. Закашляла…

– Ну, вот видишь! Опять кашлять начала. Где с тобою разговаривать? – не то упреком, не то тоскою звучит Володин голос…

Вася кашляет, а Владимир хмурится. Папироску раскуривает.

– Выпей хоть чаю… Авось пройдет, советует Владимир.

– Нет, я капель приму.

Прошел приступ кашля. Вася Владимира чаем поит. А он уж обычным, деловым тоном рассказывает Васе, как трудно дело вести: сейчас грузчики расшумелись. За сверхурочные по высшей ставке требуют, а норму труда понизили. Синдикат из-за них убытки несет, а они с угрозами. Не заплатите – забастуем!.. Может, и подстрекатели есть. За всем не доглядишь. Не успел с поезда сойти, а Иван Иванович уже с докладом. Извольте радоваться: на несколько дней уехал, а тут сейчас уж и конфликт назрел. Чего другие-то правленцы смотрели? Надо было не допускать до обострения. А теперь начнется канитель. И пищу гулкому дадут.

– Так ты из-за этого сказал, что жить тяжело? Что выхода нет? Из-за грузчиков?

– Разумеется. А ты думала, из-за чего? Пыхтит Владимир папироской, лениво чай мешает ложечкой. И опять о конфликте рассуждает. Как теперь дело уладить, чтобы без скандала да шума? Вася одним ухом слушает. Верить? Не верить? Неужели из-за грузчиков плакать бы стал? Непохоже на Владимира!.. Что-то другое у него на душе… Голубой отрез?… Шевельнулась змейка у сердца. Не хочет Вася ей поддаваться. Может, в самом деле устал Владимир? Душу-то немало с делом в КК измотали. Теперь и мелочь расстроить может. Убеждает себя Вася. Хочется ей думать, что нет у Владимира иных забот, кроме деловых. Виноваты правленцы да грузчики.

Спешит Вася с рогожной. Наконец на своем настояла. Уломала правление. На уступки пошли. Рогожницы торжествуют. Васю до ворот проводили. Но Вася знает, если бы не предгубком, дело бы так не закончилось. Часто теперь Вася с ним видается. Ценить его научилась. Твердый парень. Хозяйственникам тоже поблажек не дает…

Пошла Вася к дому. Смотрит: двор грузчиками запружен. Гул от голосов стоит. Спорят. Крикуны среди них прямо заявляют: по высшей ставке! И никаких! А то направо кругом и с работы долой. Пускай тогда правление с конторскими сами грузят.

Замешалась Вася в гущу толпы. Прислушивается. Расспрашивает.

Узнали Васю. Обступили. Друг друга перекричать хотят. Все сразу недовольства свои выкладывают. Не доплатили. Сверхурочные не выдали… Неправильно расчет вели. Наступают на Васю, угрозы кидают по адресу правления. Потому что жена директора. Пускай похлопочет, пускай мужу дело растолкует. При такой расценке семейным крышка…

Слушает Вася, вопросы задает. Знакомы ей жалобы, близки, понятны. Обида в них накипела. Правленцы, конторщики хорошо, сытно живут, а с грузчиков «шкуру дерут». И ребятишки без одежи… Так дело оставить нельзя. Надо на правление насесть. Через союз. Без организованности, без плана ничего не получится. Выделились вожаки, с Васей столковываются. Порешили требования на бумаге сформулировать. А там, если правление не уступит, прямо в арбитражную.

Загорелась Вася. Забыла звание свое жены директора. Захватило дело грузчиков. «Свои», как не помочь советом! Народ неопытный, настоящих руководителей нет.

Пригласила вожаков в дом, там и требования сформулируют.

Вошли. Идут грузчики по парадным комнатам в Васину спальню, на директорскую обстановку косо посматривают. Тут только Вася сообразила: не след было грузчиков в дом водить. Но отступать поздно.

Сели за Васин столик. Формулируют.

На дворе тише стало. Гудеть перестали. Ждут. На группки распались. Беседуют. Курит»

И вдруг опять загудели. Автомобиль подкатил. Директор. Да прямо во двор.

– Это еще что за порядки такие? Митинги устраивать вздумали? С угрозами пришли? С недовольствами? – Грозой раскатывается голос Владимира. И не подумаю с вами здесь разговаривать! Здесь моя частная квартира. Ступайте к правлению. Недовольны расценкой? Жалуйтесь союзу!.. Правлению до этого дела нет. У него другие заботы. Бастовать хотите? Дело ваше. Коли союз решит, валяйте забастовку. А отсюда все чтобы моментально испарились!.. И слушать не стану. Поговорим в правлении.

Хлопнул дверью Владимир. В дом вошел. Прямо в спальню, к Васе.

Вошел, да так в дверях и застыл. Вася с грузчиками за столиком сидят, формулируют…

– А это еще что за новости? Кто вас пустил? Как смели ко мне без спроса ворваться? Вон! Вон отсюда!

– Да мы, Владимир Иванович, не сами пришли… Жена вот ваша…

– Вон, говорю я! А не то…

Весь побелел Владимир, глаза искры мечут, вот-вот в кулаки пустится. Грузчики к двери.

– Да ты рехнулся, что ли, Владимир? Как смеешь?… Я их позвала!.. Постойте, товарищи, куда же вы?

Метнулась Вася к грузчикам. Владимир на дороге перехватил, да так больно за руку выше локтя сжал, что Вася громко охнула.

– Ты пригласила? Кто тебе разрешил? Кто звал тебя в мои дела мешаться? Не ты за синдикат отвечаешь… Хочешь забастовки разводить, ступай на рогожную!..

– А!.. Так!.. Гонишь меня? За правду? За то, что со своим братом иду? За то, что интересов твоих директорских не соблюдаю? Премировочные понижаю?

– У! Святоша постылая…

Будто хлыстом Васю стегнул. Постылая? Она, Вася, постылая?

Стоят друг против друга. Злыми глазами в глаза друг другу смотрят. Как два врага…

А к сердцу подступает тоска, тоска несказанная, жуткая, смертельная… Неужели счастью конец?

Разошлись грузчики. Владимир в правление уехал. А Вася лежит поперек кровати, лицом в шелковое стеганое одеяло уткнулась. Слезами шелк обливает… Но не выплакать горя слезами!..

Не только то горе, что постылая, а то, что чужими стали, непонимающими… Точно два врага… Точно в двух лагерях…

Настали серые, безрадостные дни. Владимир много дома. Но что толку? Будто чужие. Разговаривают только о нужном. Каждый живет сам по себе. Вася опять хворает. Иван Иванович за доктором ездил. Доктор предписал: полный покой, поменьше волнений.

Владимир с Иваном Ивановичем да со счетоводом делами заняты, до ночи в кабинете сидят. Ужинать выйдут, занятые, угрюмые, неразговорчивые.

К Васе Лиза Сорокина забегает. Про рогожную рассказывать. Жалеют рогожницы, что Вася хворает.

А Васю не своя хвороба мучит, а то, что будто чужими с Володей стали. Никак оба конфликт с грузчиками забыть не могут. Оба в душе чего-то не прощают.

Задумала Вася назад в свою губернию уехать. Домой захотелось. А где «дом-то? В светелке под крышей Груша поселилась. Вдвоем тесно. У родителей и подавно не отдохнешь, начнут «плакаться» на свое житье, большевиков ругать… Куда же? Написала Вася Груше, чтобы комнату ей поискала. А Степану Алексеевичу, чтобы работу нашел, партийную, в массах. Как получит ответ, так и поедет. Что ей тут делать? Не нужна она больше… Володя и без нее проживет. Тянутся дни, тоскливые, длинные.

Лето в разгаре. В садике вишни поспели, сливы синевой покрываются. Нежно белеют многолетние лилии на высоких и тонких стеблях. А Васю ничто теперь не радует. Походит по саду, вспомнит, как весной на раскидном кресле лежала и жизни радовалась, и еще грустнее станет…

Она тогда была другая – молодая, доверчивая, счастливая… Что-то ушло. Что? Вася определить не умеет, а знает: ушло, и не вернешь…

Поглядит Владимир иногда из окна, как Вася одна по саду ходит, равнодушная, вялая… Нахмурится. А в глазах мука. Постоит у окна. И сразу отвернется, за дела с Иваном Ивановичем сядет…

А Вася вздохнет. Вот и опять обманулась… Ждала, что в сад к ней выйдет… Не пришел. Что же! Видно, не до Васи!.. Дела важнее мук женского сердца!

Проснулась Вася от шороха. Утро. Владимир у своего шкафчика возится, что-то достает.

– Ты что, Володя, так рано?

– На поезд. Груз принимать.

– Сам?

– Проверкой заняться надо.

Завязывает Владимир перед зеркалом новый галстук, не ладится. Смотрит Вася на него, и такой он ей кажется вдруг родной да желанный.

– Дай помогу. Иди сюда, Володя.

Послушно подошел. На кровать присел. Завязала ему галстук Вася. Поглядели друг на друга и вдруг молча обнялись.

– Васюк мой, маленький! Родной, родной… Так больно, так больно чужими жить. Неужели теперь всегда так будет? – жалобно спрашивает Владимир, прижимая к себе Васину кудрявую голову.

– А мне, думаешь, не больно?… Хоть не живи.

– Так зачем же мы ссоримся, Вася?…

– Не знаю. Что-то между нами встало.

– Нет, Вася! Нет1 Ничто не может встать между нами, сердцем, Вася, я твой, только твой.

– Не разлюбил?

– Глупенькая!.. – Целует Васю. – Давай не будем больше ссориться. Глупо же. Обоим больно. Я не могу тебя потерять, Вася. Без тебя я жить не умею. Так не будем больше «цапаться»?

– А не будешь больше директорствовать?

– А не будешь грузчиков против меня подымать? – Смеются.

– Ну, а теперь спи! Не выспишься, опять весь день хворая будешь. Я вернусь часа через два.

Закутал Васю, поцеловал Васины глаза и ушел. А у Васи так на сердце хорошо стало. Легко, легко… И засыпает Вася сладко, точно радость вернулась, точно то, главное, вовсе не ушло…

Владимир с разгрузки не вернулся; позвонил по телефону, что в правление проехать должен. К обеду будет. Васе лучше сегодня. Но на рогожную не пошла. Хозяйством занялась, вместе с Марьей Семеновной квартиру прибирают.

Незадолго до обеда звонок по телефону. Вася подошла.

– Алло!

– Владимир Иванович дома?

– Нет еще. Кто говорит?

– Из конторы правления.

– Почему же вы его на дому спрашиваете, когда он еще там, у вас?

– В правлении его нет, он уже уехал. Извините. – Опять этот женский голос! Кто такая? Не любит Вася этот голос. Часто вызывал он Владимира в первые дни приезда. Потом сразу прекратил. Вася как-то спрашивала Ивана Ивановича, кто из конторы правления всегда вызывает Владимира, да еще в рабочие часы? Иван Иванович объяснил, что это из дежурных. Странно! Почему голоса так похожи? И опять нехорошо делается Васе. Шевелится, проклятая, у самого сердца… Больно делает!..

К обеду Владимир приехал с двумя правленцами. Очень заняты утренними грузами. Все-таки Васю спросил, как себя чувствует. Грелась ли на солнышке, как доктор велел?

– Нет, не грелась. – Отрезает Вася сухо и, будто случайно, бросает: – Тебя опять та барышня, что вечно к тебе из правления звонит, по телефону вызывала.

– Какая барышня? Владимир делает удивленные глаза. – Из правления, говоришь? Так это, верно, Шелгунова? Ну и «барышня»! Почтенная мамаша семейства… Да ты ее видела, Вася, толстая такая, с бородавкой…

Сказано так просто, естественно, а Васе тоскливо. Нет, что-то все не то…

После обеда правленцы распрощались. Вася рада, ей хочется побыть сегодня с Владимиром, душою отогреться… Не напрасно же утро радость сулило.

Но только правленцев проводили, телефон задребезжал в кабинете. Владимир к телефону.

– Да, я, – отрывисто. – Просил же я не по телефону, – упрекающе. – Ну, конечно, по семейным обстоятельствам, – с усмешкой. – Ни в коем случае… Категорически запрещаю. Решительно. Ну, хорошо, хорошо, – уступчиво. – Только очень ненадолго. До свидания.

Вася стоит в соседней комнате, слушает. И опять что-то тоскливо сердце сосет…

С кем он разговаривает? Кому обещает «ненадолго»? Кому может «запрещать»'?…

Владимир из кабинета идет прямо в спальню. Мимо Васи. Будто ее не замечает. Вася за ним. Прихорашивается Владимир перед зеркалом, гребешком волосы расчесывает.

– С кем ты говорил, Володя, по телефону?

– С Савельевым.

– С Савельевым? Разве он вернулся?

– Сегодня утром.

– Ты его встречал?

– Что за допрос такой, скажи на милость? Ты же знаешь, грузы принимал. Беспокойно, раздосадованно.

– И ты хочешь сейчас идти к нему? Ты ему обещал?

– Да, я иду к нему. – Молчание.

Вася чувствует, как сердце ее бьется все сильней, все сильней… Вот-вот разорвется. Пусть! Мука не по силам. И вдруг подошла к Владимиру вплотную, ласково за руку взяла.

– Володя! Не делай этого… Не начинай опять сначала…

– Что сначала? – подозрительно-тревожно.

– Водиться с этим негодяем-спекулянтом… Меня предупреждали: против тебя же главное обвинение, что ты с «неподходящими людьми» знакомство ведешь…

– А!.. И ты опять сначала? Запела в одну дудку с твоими контролерами!.. Истерзать меня хочешь? Воли лишить?… Чтобы я к твоей юбке пришит был?… – Вскипел, Васину руку с руки своей сбросил.

– Постой! Постой, Владимир. О чем ты? Когда это я хотела тебя к юбке привязать? Опомнись? Не обо мне речь, о тебе. Не рой себе сам яму… Врагов у тебя достаточно. А как начнешь дружбу с Савельевым водить…

– При чем тут Савельев?

– Как при чем? Разве не к нему идешь? – Глаза Васи тревожно вопрошают.

– Конечно, к нему. Но что же из этого? Иду по делам. Понимаешь? Это необходимо.

– Не верю!.. – возбужденно. Отложи до завтра, позови в правление.

– Вася! Ну какой же ты ребенок, – меняя тон. Ну хорошо, я тебе правду скажу. Конечно, Савельев зовет не по делам. Дела мы бы и в правлении справили… Просто у него собралась маленькая, теплая компания… Ну и зовет в картишки перекинуться. Ты же видела, Вася, что я почти месяц нигде не бывал, все дома да дома, все дела… Дай мне хоть изредка вздохнуть!.. Вася! Ведь я тоже хочу… Не могу я схимником быть.

– Я понимаю, Володя, – печально опустила голову, – все это так. И в том, что ты развлечешься, беды же нет… Но только, понимаешь, нельзя же опять начинать с Савельевым, спекулянтом, мерзавцем! Сам его не уважаешь… На что он тебе? Сейчас разнесется: Владимир Иванович опять с Савельевым дружит. Ну и пойдет… Володя! Милый! Я прошу тебя, не ходи сегодня к нему!.. Позвони, откажись…

– Какие глупости! – нетерпеливо. – Если губкому есть время судебные дела подымать из-за каждого знакомства, так это не губком, а сорная яма… Ты, Вася, преувеличиваешь…

– Ну, а если мне, Володя, неприятно, что ты к нему пойдешь? Он меня не любит, я знаю… Он нарочно тебя приглашает, назло мне… Я же слышала, как ты по телефону ему объяснял, что «по семейным обстоятельствам» прийти не можешь… И оба вы смеялись. Володя, – волнуясь, – мне больно, мне обидно, что ты с ним, с чужим человеком… С кем? С Савельевым смеешься надо мною. Будто я тебя не пускаю…

– Так это же так и есть!..

– Ты вот как ставишь вопрос! Ну, хорошо! Так иди к нему! Иди… Но помни, – злобно блеснув глазами, – помни, что терпению моему конец… Выручала, терпела, заступалась… Довольно… Хочешь – иди… Но и я знаю, что мне делать! – Голос истерический, крикливый.

– Надоели мне эти бабьи истерики! – раздраженно. – Что ты пристала? Чего от меня хочешь?

– Володя! – со слезами в голосе. – Никогда не просила тебя ни о чем! Сегодня, сейчас, я прошу тебя… Останься! Ради себя… Ради меня!

– А ну вас, бабы! Все на один лад! Надоели! – мимо Васи спешно в переднюю.

Хлопнула входная дверь. Загудел автомобиль… А!.. – точно раненый зверь, стонет Вася. – А-а! А-а!..

– Лиза, я пришла к тебе… Приюти меня. Я ушла него… Совсем.

Голос осекается. Но глаза сухи. Горе слишком велико, слез нет.

– Ушла? Давно пора!.. Мы все только удивляемся, как ты так долго терпела…

– Чужие мы с ним, Лиза, стали… Вот в чем горе, – тоскует Вася.

– Еще бы не «чужие»… За что только ты его любишь?

Вася не отвечает. Она еще сама не верит тому, что произошло. Но такой обиды она не простит, не забудет. В первый раз попросила… А он? Точно через труп ее перешагнул. И для чего? Для чего? Чтобы с негодяем, спекулянтом Савельевым и, верно, с такой же дрянной, спекулянтской компанией в картишки сразиться!.. Пусть Вася с горя умрет, ему все едино, лишь бы повеселиться, развлечься, когда ему вздумается… И это любовь? И это друг-товарищ? И это коммунист?…

Слушает Лиза несвязную Васину речь. И сразу невдомек ей: что же вышло-то у них? И при чем тут Савельев?

– Как при чем? Да ведь все же из-за него, из-за этого негодяя-спекулянта Владимир-то к нему пошел…

– Ты думаешь, к нему?

– А к кому же? Ты думаешь, нет?

– Да что же там думать!.. Весь город знает, одна ты будто слепая… Или нарочно видеть не хочешь. Не поймешь!..

– Что видеть? Лиза! Да говори же!..

– Да что у Владимира-то твоего сударушка есть.

– Сударушка? – Вася не сразу понимает. Она смотрит на Лизу большими глазами. В них не испуг, не горе, а просто удивление.

– Ты говоришь, сударушка? Кто же она?

– Не наша, не работница… Из конторских.

– Ты ее знаешь?

– Видала. Ее весь город знает.

– Почему?

– Нарядами щеголяет… Из-за того и на Владимира твоего больно обижаются товарищи… Про эти-то знакомства и Михайло Павлович тебе говорил. Как это тебе невдомек было! Ведь не дура, а в этом деле хуже последней дуры оказалась.

Но Васю заботит другое.

– Он ее любит?

– Как это разберешь? Должно быть, любит, если уж столько месяцев канителится… Думали, ты приедешь, кончится канитель. Какой там!.. Продолжает к ней на квартиру в автомобиле катать.

– У ней своя квартира?

– Пошикарнее твоей будет…

Вот что значит «на два дома живет»!.. Теперь все ясно Васе. Неясно лишь одно: зачем Володя Васе лгал? Зачем мучил? Зачем обманывал?…

– Что же ты хочешь, чтобы он к тебе с покаянной пришел? Или разрешения у тебя попросил: позволь к сударушке ездить?… Уж это твое дело было глядеть… Недоглядела, в дуры попала – сама себя вини.

– Что ты все про дуру поминаешь, Лиза!.. Не это важно… Важно другое… Любит он ее или это просто так?

– То есть как это просто так? Не понимаю, что ты такое говоришь!.. Наверное, любит, если на всем готовом содержит да еще дорогие подарки дарит…

– Ты думаешь?… А я вот не знаю…

– Что же, думаешь, что он тебя любит, что ли? Ты себя, Вася, не обманывай, больнее будет! Тобою-то он, конечно, дорожит. Ты жена, да и товарищ хороший. Но любить тебя давно разлюбил. Поверь мне…

Вася качает головою:

– А я вот не верю!

Лизу сердит Васина глупость. Она нарочно рассказывает ей про Володину сударушку. Красавица писаная. А уж рядится как!.. Вся в шелку. И все около нее кавалеры увиваются. Ухаживатели. И Савельев при ней, дружит с ним. По вечерам «кутят». Рассказывают, будто Владимир пополам с Савельевым девицу эту держит…

Васе это почему-то особенно больно.

Неужели Владимир стал «таким»?… Неужели он мог любить «гулящую»? Не верит Вася, что хочешь – не верит! Что-то тут не так…

А Лиза сердится…

– Не верь. Твое дело. Кого хочешь спроси. Все то же расскажут… Конторской барышней была. Секретаршей у Савельева. А потом на хлеба к директору перешла… А может, и другие пользуются. Про Ивана Ивановича слух тоже идет. Из правления кое-кто у ней бывает… Самая что ни на есть гулящая девица, только что без «билета»… Благо, в Советской России не требуется…

– Но Владимир бы такую не полюбил, – протестует Вася.

– Почему ты думаешь? Мужчины именно таких любят. Особенно такой, как твой Владимир. По нем сейчас видно: чем развратнее баба, тем ему милее.

– Замолчи, Лиза! Не смей!.. Ты его совсем не знаешь. Как ты можешь судить?

– Чего заступаешься-то? Он тебя, можно сказать, на весь город опозорил, а она нате-ка! За него горой.

– Опозорил!.. Подумаешь, чем опозорил!.. Я-то тут при чем, как Владимир себя ведет?… Я, что ли, ответчица? Не понимаешь ты, Лиза, меня. Не то мне больно… Совсем не то…

– Что тебя разлюбил, вот что тебе больно.

– Нет, Лиза, опять не то… Это, конечно, тоже обидно. Только главное не это… Чувствовать-то я чувствую, а сказать не умею… Как же так? Были мы товарищи, родные такие, близкие, и вдруг Владимир от меня прятался, лгал мне… Боялся меня… Меня? Да как же он мог? Да разве бы я ему стала поперек дороги? Да разве бы я его любви помешала?… Не мог, не мог Володя так подумать!.. А значит, тут что-то не то… Значит, не так-то он ту любит…

– Ну, развела канитель, – махнула Лиза рукой с досадой. – С тобою не столкуешься… Больно ты еще в своего Володьку влюблена… Бей меня, топчи – все равно покорной женой буду! Ноги твои лизать стану… Я не таковская! Я бы за этакое дело так бы ему отплатила, что ого! Только держись.

Вася не спорит. Но чем больше Лиза Владимира осуждает, тем Вася крепче за Володю стоит. Хочется ей Лизе доказать: не в том его вина, что сударушку завел, что другую полюбил. А в том, что ей-то, Васе, этого не поведал… Будто не друг она, не товарищ. Будто чужая… Значит, не только в деле чужая, а и тут уж веры нет в нее, в Васю?… Думает, что она все равно, что жена законная, за права свои, что ли, вступится?