Текст книги "Банкирша"
Автор книги: Александра Матвеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Ну нет. Убивать – это уж слишком. С чего им меня убивать? Совершенно не с чего. Может, это вообще Костины люди. Да. И он всего лишь хочет убедиться, что со мной все в порядке. Ну конечно. И послал вооруженных громил с моей фотографией, сделанной скрытой камерой. На которой меня и узнать-то трудно. И это при том, что в его распоряжении десятки моих фотографий, сделанных профессионалами.
«Не дури! – приказала я себе. – Конечно, страшно и хочется себя успокоить, но считать себя идиоткой не стоит». Пока я так себя отчитывала, вопрос «показываться – не показываться» отпал сам собой.
Парень отошел от стойки, окинул взглядом вестибюль, задержал взгляд на мне (я замерла), не узнал, о чем-то поразмышлял и вышел, решительно шагая.
Я метнулась к окну. Парень сел в темно-синюю машину на место пассажира, и машина уехала.
Портье с предупредительной улыбкой взял у меня из рук документы. Прочитав фамилию, он внимательно взглянул на меня. Его глаза оказались водянисто-голубыми и невыразительными.
– Сожалею, мадам, но вас только что спрашивали.
– Кто? – изобразила я удивление.
– Он сказал, что ваш соотечественник и хочет с вами встретиться.
– Как его имя?
– Он назвался, но я не запомнил. Русские фамилии такие трудные.
Портье приподнял плечи и развел руки, изображая огорчение, которое, судя по его виду, испытывать был просто не способен.
– Жаль, что он меня не дождался…
– Он сказал, что, возможно, зайдет позже.
– Очень хорошо. Любому, кто будет мной интересоваться, говорите, что я приехала, но пока недоступна. Вечером начну отвечать на телефонные звонки. Пока же ни с кем не соединяйте. Только с Москвой.
– Слушаюсь, мадам. – Он склонил голову. Чуть набок. Экий шельма. Значит, говоришь, трудные у нас фамилии?
Я похрустела франками и дала похрустеть ему, но он не стал, сразу спрятал добычу в карман.
* * *
К клинике я прибыла в кортеже, состоящем из двух машин. Впереди не спеша двигалось такси с моей персоной в качестве седока, позади синяя машина эскорта, в которой помещались мои приятели.
Для удобства я их поименовала. Один получил название Качок, другой – Милашка.
Встретили меня в клинике радостно и всемерно обласкали.
В светлом нарядном кабинете мужчина в шуршащем от крахмала коротком голубом халате доброжелательно и подробно выспросил историю моей жизни.
Особенно его интересовали ужасы, трагедии и болезни. Он снова и снова дотошно уточнял, когда и чем я болела.
Мужчина перебирал мои болезни, а я рассматривала его. У него был длинный нос (я бы такой носить не стала) и мешки под глазами. Данное место что-то перестало мне внушать доверие. Один из принципов моей жизни: не стригись у плохо причесанного парикмахера, не лечи зубы у стоматолога с гнилыми зубами, не шей сапоги у босого сапожника… И так далее…
Однако оказалось, что подозрительный с точки зрения красоты мужчина – терапевт.
Я, несколько успокоенная, перешла в другой кабинет, где успокоилась окончательно. За собственно мою красоту отвечала женщина с идеально гладким розовым лицом и холеными руками.
Дама усадила меня в специальное кресло наподобие зубоврачебного и направила на мое лицо свет. Сама вспорхнула на высокий табурет и принялась придирчиво разглядывать мое лицо и шею. При этом мадам Жаклин щебетала по-французски:
– У вас чудесная кожа! Очень эластичная! Можно подтянуть здесь и здесь, – она легко прикоснулась к моему лицу кончиками пальцев, – и вы сбросите двадцать лет. Мадам замужем?
– Да.
– У вас с мужем существует разница в возрасте?
– Да.
– Значительная?
– Хочется думать – нет.
– После операции вы будете выглядеть лет на двадцать – двадцать пять моложе своего мужа. Представляете? Это будет так забавно.
– Я не хочу выглядеть на двадцать пять лет моложе своего мужа.
– Нет? – растерялась мадам Жаклин.
– Нет.
– А на сколько лет вы хотите выглядеть?
– Меня устроит тридцать пять – тридцать восемь лет.
– Но вы и теперь так выглядите.
– Не всегда. Если высплюсь. Ну и все остальные манипуляции. Хотелось бы стабильных тридцати пяти.
И не только лицо, но и тело. И еще, нельзя ли обойтись без операции?
Мадам Жаклин задумчиво разглядывала меня.
– Пожалуй. Понадобится ряд консультаций с коллегами, но, думаю, в вашем случае это возможно. Единственно…
– Что?
– Все эти методики требуют времени и средств.
– У меня есть и то и другое.
Я со всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами расположилась в отведенном мне помещении.
Лечили меня на совесть и очень интенсивно. Каким только экзекуциям я не подвергалась! Уколы, массажи, растяжки, эпиляции, маски, чистки кожи, ванны, кварцевые облучения… И все это снова и по несколько раз на дню. Меня истязали в тренажерном зале, заковывали в панцирь из лечебной грязи, кормили по особой системе. Я и спала по какой-то системе. Из меня изгоняли шлаки. И еще что-то изгоняли… С меня сняли верхний слой кожи вместе с волосами, оставив кое-где на теле и на голове. Волосы на голове тоже претерпели ряд манипуляций.
Не все творимое надо мной было приятным и безболезненным. Но несмотря на все истязания, а может, благодаря им мое внешнее и внутреннее состояние улучшилось. Я не сразу почувствовала это, зачумленная вереницей процедур. Но настал день, когда я увидела в зеркале лицо той Лены Серебряковой, какой была лет пятнадцать назад, когда в толпе девочек-старшеклассниц, наполнявших в то время наш дом, бегала в театры, на выставки, на каток… Врачи «переложили» стараний и «вылечили» меня до тридцати лет.
Я еще с огромным удовольствием покрутилась перед зеркалом и, потряхивая пушистыми и неожиданно сильно отросшими волосами, поскакала на очередную процедуру.
Курс моего лечения заканчивался, все уколы и процедуры были отменены, и остались кое-какие мелочи да прохождение контрольного дня, после которого могла быть оценена эффективность лечения.
Я все больше скучала по дому, считала уже не дни, а часы. Представляла, как предстану перед глазами господина Скоробогатова юной красавицей. От этих мыслей мое сердце начинало учащенно биться, а рука тянулась к телефону. Так хотелось услышать милый глуховатый голос. Но я не звонила, выдерживала характер. За все это время позвонила в Москву только один раз. Опять никого не было дома. Я наговорила на автоответчик очередное обещание позвонить, как только приеду. Интересно, где можно постоянно пропадать?
* * *
Это было в первой половине дня. Я только что приняла фитомаску для лица и теперь сидела в холле, выжидая положенные полчаса.
Иллюстрированный журнал, который я подобрала на столике, не заинтересовал меня. Полуобнаженные красотки вызывали снисходительную усмешку. Куда им до Елены Сергеевны!
Короче, я была преисполнена самодовольства и самолюбования. Очевидно, один из побочных эффектов лечения.
Отложив журнал, я вытянула ноги и начала оглядывать холл. Кресло было удобным, настроение и самочувствие – прекрасным, поэтому я оглядывала холл вполне благожелательно.
В большое, прекрасно освещенное и обставленное квадратное помещение выходило несколько дверей. Я полюбовалась зеленью и картинами на стенах и сосредоточилась на женщине, которая кружила по холлу и тыкалась во все двери.
Ни одна из них ей не подошла. Женщина плюхнулась в соседнее с моим кресло и, чертыхаясь вполголоса, начала рыться в большой кожаной сумке.
Я скосила глаза и повнимательнее к ней пригляделась. Лет тридцати, довольно упитанная, натуральная блондинка с голубыми глазами и с веснушчатым розовым лицом.
– Вы что-то ищете? – спросила я по-русски.
– Вы моя соотечественница? – обрадовалась женщина. Она рывком повернулась ко мне и теперь улыбалась мне в лицо. Зубы у нее были крупные, здоровые, несколько желтоватые. Пальцы, сжимавшие ручки сумки, длинные, толстые, с крупными крашеными ногтями и с несколькими неплохими перстнями.
Я приветливо ответила на ее улыбку и уточнила:
– Скорее всего бывшая.
В безупречном русском блондинки проскальзывали едва заметные звуки, выдававшие ее прибалтийское происхождение.
– Разве вы не из России? – спросила она.
– Разве вы не из Латвии? – спросила я.
– Да. Правда. – Казалось, женщина растерялась.
– Вы ведь латышка?
– Конечно, – все еще растерянно согласилась женщина и словно вдруг нашлась, обрадованно заявив:
– Но ведь мы все недавно были советскими.
Верно?
– Верно.
(Как и то, что мало кто из латышей любит об этом вспоминать. И уж совсем не в привычках латышей признавать за границей русских за соотечественников. Забавная бабенка.).
Мое настроение уже не было благодушным. Дама же, не снимая с лица улыбку, предложила:
– Тогда, может быть, познакомимся? Я Лайма Кауниньше.
Я назвала себя, и мы церемонно коснулись пальцев друг друга. Пальцы Лаймы оказались мягкими, холодными, влажными. Они заметно подрагивали, и ей пришлось снова вцепиться в ручки сумки. Дама явно нервничала. Хотя старалась этого не показывать.
Мне не хотелось начинать разговор. Я сидела, молчала и смотрела в розовое лицо визави благожелательно и сонно. Лайма поерзала. Ее отлично сшитая юбка задралась, оголяя тяжеловатые бедра, но она не обратила на это внимания. Женщина глубоко вздохнула и заговорила с душераздирающей искренностью. А ее пальцы терзали многострадальную сумку.
– Все так непросто, так непросто! Появились деньги. Решила заняться своим лицом. Пора. Мне ведь уже двадцать пять. – «Да? Ну-ну…» – А здесь запись на годы вперед. В другую клинику я не хочу. Эти люди мне отказали. У меня здесь, в Женеве, живет знакомая. Я ее просила. Она нашла возможность устроить мне консультацию. И вот я приехала. Хожу, хожу, а врача с такой фамилией никто не знает. Представляете?
Она говорила вроде бы взволнованно, но ее речь была связной и гладкой. Из нее почти исчез акцент.
Почему? Она что, репетировала? Занятно.
– Представляете? – настойчиво повторила Лайма, отрывая меня от мыслей.
– Да, – кивнула я сочувственно и предположила, чтобы просто что-нибудь сказать:
– Может быть, вы перепутали фамилию врача или не правильно ее произносите?
Моя реплика оказалась удачной. Лайма буквально просияла.
– Вы думаете? Ну конечно, такое вполне возможно. Знакомая диктовала мне фамилию по телефону, я могла не расслышать, – обрадованно протараторила она и умоляюще сложила ладони у пышной груди. – Елена, золотко, не могли бы вы проводить меня к телефону? Умоляю. – Она просительно улыбнулась и шутливо добавила:
– Помогите бывшей соотечественнице.
– Ну что ж… – Я встала.
Я оставила Лайму у телефона-автомата и успела сделать всего несколько шагов, когда она, запыхавшись, догнала меня.
– У подруги никто не отвечает, – сокрушенно сказала приставала и посмотрела на меня жалобно, как сиротка.
Можно было, конечно, ее отогнать и посмотреть, что будет дальше, но я не садистка, и мучить людей мне не нравится. К тому же было ясно, что я Лайме нужна позарез (зачем?), и было лень сопротивляться неизбежному.
В результате всех этих размышлений я бодро предложила:
– А что, если я угощу вас кофе? У меня есть около часа свободного времени, мы скоротаем его вдвоем, а там, глядишь, и ваша подруга объявится.
Честное слово, она только что не плакала от счастья. Ее ярко-голубые, как у фарфоровой куклы, глаза (сравнение, конечно, заезженное, но в данном случае лучше не скажешь) сияли любовью, когда она трясла обе мои руки своими цепкими пальцами.
Мы прошли в мои апартаменты и, заказав кофе, устроились на балконе. Лайма завистливо оглядывалась вокруг.
– У вас удобное помещение. Дорого?
– Понятия не имею. – Я равнодушно пожала плечами.
– Как это? – не поверила Лайма. А кто бы поверил?
– Очень просто. Это компенсация.
– Компенсация? От кого? И за что?
– От мужа. За причиненный урон.
– Простите, я не понимаю. Конечно, это невежливо – расспрашивать вас, но вы заинтриговали меня.
– Все очень просто. Мой муж расплачивается за совершенное.
Я вздохнула, помолчала, взглянула в полные жадного любопытства глаза, снова вздохнула и печально проговорила:
– Я застала его с другой женщиной.
– В постели?! – подалась вперед Лайма. В уголках ее приоткрытого рта появились капельки слюны.
Я от негодования предельно выпрямилась на стуле и поджала губки.
– Еще чего! Он бы не посмел. Но он обнимал девушку за талию. – Я снова вздохнула, опечалясь. – Представляете? Молодую девушку. Она на четверть века моложе меня.
Лайма с сомнением взглянула на мое лицо.
– Что вы смотрите?
Меня обидело ее недоверие. Я вообще очень чувствительна, к тому же говорила правду. Оказывается, эта история сильно меня задела, и я с удовольствием облегчила душу, произнеся все вслух.
– Что вы смотрите? Я заканчиваю курс омолаживания и вообще имела в виду свой паспортный возраст.
Лайма опомнилась и принялась всячески выражать сочувствие. Потом вернулась к тому, что ее действительно интересовало. Она обвела рукой вокруг:
– Ваш муж может себе это позволить?
– Может! – отрезала я, давая понять, что дальнейшие вопросы нежелательны. Но моя гостья этого понять не захотела.
– Он богат? О, какая вы счастливица! А чем он занимается?
– Всем понемногу. Меня это не интересует.
– Но ведь это жизнь вашего мужа. Неужели вам не хочется в ней участвовать?
Я решила еще немного пожаловаться. На мои глаза набежали слезы. По крайней мере глаза слегка покраснели после того, как я потерла их платочком.
– Ах, Лайма, вы удивительно чуткая девочка. – «Девочка!» – Я просто мечтаю разделить с мужем все тяготы его бизнеса. Но я так непрактична, так бесполезна, так далека от всего.
Я сокрушенно покачала головой. Помолчала. Сделала глоток кофе. Потом, решив не разочаровывать чуткую девочку совсем, похвасталась:
– Но иногда муж дает мне небольшие поручения. Совсем незначительные. Но я так горжусь своей помощью ему. И он всегда оплачивает мой труд.
Это так приятно – иметь собственные заработанные деньги… – Я закатила глаза и добавила скромно:
– Пусть совсем немного. Всего несколько десятков тысяч долларов.
В глазах Лаймы полыхала ненависть. Она подобрала отвисший подбородок и со свистом переспросила:
– Несколько десятков тысяч долларов?
– Ну да… – Я доверительно приблизила свое лицо к ее. – Между нами. Мой муж скуповат и не переплатит лишней копейки даже родной жене. Но я и этому рада.
Лайма залпом выпила кофе. Она молча таращила на меня фарфоровые глаза. Очевидно, приводила в порядок потрясенные мысли. Потом заговорила утомленно, словно по обязанности:
– А в Женеве у вас нет маленького поручения?
Вот оно! Я даже огорчилась. Ну чего ж ты так – в лоб? Главный вопрос надо задавать как бы между прочим. Но я решила не придираться. Сама ведь виновата – деморализовала девушку. Так что удовлетворим ее любопытство.
Выражение моего лица меняется. В глазах появляется недоверие. Я смущенно их отвожу и неуклюже перевожу разговор, суетливо двигая руками:
– Простите, я совсем забыла. Мне надо идти. То есть я должна увидеть своего врача. Извините… Я не знаю…
Я вскочила, схватила Лайму за руку и потащила ее к двери, всем своим видом демонстрируя смятение.
* * *
Следующий день в клинике был предпоследним. Вообще-то он должен был быть последним. Но самолет, на котором я собиралась вернуться домой, вылетал в первой половине дня. Возиться с заселением в гостиницу на одну ночь мне не хотелось. Администрация клиники охотно пошла мне навстречу и позволила остаться до утра.
Я подписала все бумаги, получила выписки, распрощалась со всеми, кто мной занимался, и готовилась лечь спать.
Утром планировалось совершить небольшую экскурсию по городу, заехать в пару магазинов за сувенирами и отбыть на Родину.
Мне уже слышался вздох облегчения, с которым Костя обнимет меня. Он всегда вырывался из груди мужа, когда после разлуки его руки смыкались вокруг меня.
Как всегда, соскучившись, я забывала считать наш брак фиктивным и думала о господине Скоробогатове как о муже, Косте.
Был ранний вечер. Делать было совершенно нечего. Это казалось странным после расписанных по минутам, спрессованных дней лечения.
Я лежала в халате поверх покрывала на широкой и плоской, как аэродром (конечно же, лечебной), кровати, заложив руки за голову. Мои мысли были далеко-далеко – в Москве. Я представляла, как войду в свою квартиру, захлопну дверь и, оставив за ней Милашку, Качка, Лайму и весь белый свет, почувствую себя в безопасности.
Но не в одиночестве – привычно опечалилась я.
* * *
Жить в Москве опасно. Это аксиома. Беда подстерегает каждого. Это может быть случайный наезд, случайная пуля, случайное нападение. Для многих, вернее, для большинства москвичей опасность носит скорее случайный характер. Ее вероятность на самом деле невелика. Правда, это мало утешает тех, кому выпадает трагический жребий. Но все-таки.
Кроме того, есть в столице люди, для которых вероятность беды гораздо выше средней. Ну прежде всего те, кто стоит по обе стороны закона… Еще кое-кто…
Те, у кого есть деньги.
Мы попали в «группу риска» около трех лет назад.
Нет, меньше, когда бизнес господина Скоробогатова окончательно оформился. Какие-то меры охраны принимались уже тогда. Но личная охрана у меня появилась два года назад.
Ограбили квартиру московской жены Степаняна – цветочного монополиста. При ограблении пострадала домработница – дуэнья.
Господин Скоробогатов отреагировал мгновенно и однозначно.
Поначалу за мной приглядывали в очередь Саша и Витя – двадцатилетние дембели, веселые здоровые лоботрясы. Но что-то в них господину Скоробогатову не понравилось. Тогда в моей жизни появился Юра. Он остался со мной и после того, как кормилец переехал в «домушку».
* * *
Мои прежние телохранители поглядывали на охраняемое тело (мое) с нескрываемым интересом. Меня это забавляло и тонизировало.
Юру женщины не интересуют. У него где-то под Каширой служит лесником любимый человек, и два раза в месяц Юра его навешает. Меня на это время загоняют в «домушку», и мы с Костей снова живем семьей.
Поначалу я приглядывалась к Юре с недоверием и чувствовала себя с ним неловко, не зная, как себя вести. Но со временем убедилась, что, если не принимать во внимание лесника, Юра нормальный парень, неглупый и надежный. Его странности (если они и были) внешне никак не проявлялись. Я привыкла к своему телохранителю, прекрасно с ним ладила и полностью доверяла.
* * *
Я лежала, закрыв глаза, и представляла себе Костю. Нет, не господина Скоробогатова.
Синий махровый халат распахнут и обнажает широкую мускулистую грудь. Я прижимаюсь к груди щекой, слышу сбивчивое биение сердца, ощущаю теплую кожу, шелковистые волоски.
Костины пальцы разбирают мне волосы. Я заранее жмурюсь, зная, что сейчас будет, и тихонько смеюсь, когда горячие губы щекотно прижимаются к макушке.
Как же я соскучилась! Я не помню ни обид, ни подозрений. Я соскучилась…
Если ничего не случится, завтра я заставлю его ночевать в моей квартире, даже если он будет сопротивляться. Если понадобится, я его свяжу.
Я никак не могу представить себе Костю, отказывающего мне в близости. Это веселит и радует меня.
Я проснулась от телефонного звонка. Это дежурная. Она сообщила, что в холле меня ждет посетительница. Я пообещала спуститься через десять минут и отправилась привести себя в порядок.
Лайма встала мне навстречу. В элегантном костюме, тщательно причесанная и накрашенная женщина с тревожным неуверенным взглядом. Пальцы, как всегда, сжимали ручки сумочки.
– Я снова посещала клинику и осмелилась нанести вам визит.
– Я рада. Как ваши дела? Вам удалось отыскать врача?
– Да. Но, к сожалению, он в отпуске. Так что придется, видимо, вставать в общую очередь.
– Ничего страшного. Вы еще очень молоды. Время для вас не критический параметр.
– Вам так кажется? Спасибо. А как ваши дела?
– Прекрасно. Сегодня последняя ночь в клинике.
Завтра буду дома.
В голубых глазах паника.
– Так вы завтра уезжаете?
– Да. И очень рада. Муж ждет меня.
Лайма теребила ручки своей сумочки и не знала, на что решиться.
Ей явно была нужна помощь. Но я ей не помощница. На несколько минут повисло молчание. Я равнодушно рассматривала свой собственный маникюр. Лайма лихорадочно мыслила.
Наконец ее мыслительный процесс закончился. Удачно. Дама жизнерадостно улыбнулась и хлопнула ладонями по полным бедрам.
– А что, если мы пропустим по рюмочке? – с подъемом предложила она.
– В честь чего? – не отказала я.
– За знакомство.
– Ну что ж… – Я одобрила идею.
В кафе при клинике спиртного не подавали. Мы заказали кофе, и Лайма отпросилась в туалет.
Вернулась она просветленная и с четкой целью. Что неудивительно, если учесть соседство туалета с телефоном-автоматом.
Лайма не стала откладывать и сразу взяла быка за рога. (Что, как я заметила, вообще было ей свойственно.).
– Елена, вчера вы были так добры ко мне. И вообще вы мне очень понравились (ладони к груди – жест признания). Мне бы очень хотелось продолжить наше знакомство. Я приглашаю вас поужинать со мной.
– Пожалуй. Все равно мне нечем занять сегодняшний вечер. Но две женщины в вечернем ресторане… Боюсь, это не совсем удобно.
Но она была готова к подобным возражениям. Ее глаза засияли еще ярче.
– С этим все будет в порядке. Я сейчас же позвоню моему кузену. Он очень милый и приличный молодой человек и будет рад сопровождать нас.
* * *
Кузен Лаймы действительно оказался очень милым и приличным молодым человеком. Лайма представила мне его, и он склонил к моей руке красивую голову:
– Влад.
(Понятно? Влад, а не Милашка. И все-таки мой круг знакомств не расширился. Но я не огорчилась.
Пусть будет Влад. Какая разница?).
Итак, в чудесный летний вечер я сидела в уютном зале очень хорошего ресторана в компании Лаймы и Влада.
Мы уже выпили, закусили и, лениво переговариваясь, ждали горячее.
Влад с первой минуты играл влюбленность. По ювелирной отработанности приемов легко угадывался большой опыт общения Милашки (тьфу ты, Влада) с дамами бальзаковского и постбальзаковского возраста.
Он смотрел на меня влажными телячьими глазами и все норовил ухватить за руку. Его глаза погружаются в мои, еще больше влажнеют, прикрываются тяжелыми веками. Чувственные красные губы улыбаются ласково и хищно.
«Каков артист!» – восхищалась я мастерством кавалера. Влад весь вечер вел себя так, будто мы одни за столиком.
Лайма не выглядела обиженной, сидела тихонько, ела с аппетитом и пила, наливая себе сама.
– Потанцуем? – интимно промурлыкал Влад.
Он прекрасно двигается, у него пластичное тренированное тело.
Я оперлась спиной о его сильные руки, обняла его за шею и отдалась танцу. Я очень люблю танцевать, умею это делать и в руках достойного партнера получаю от танца ни с чем не сравнимое удовольствие. Владу тоже понравилось танцевать со мной, и какое-то время мы просто танцуем. Получается у нас хорошо, и, когда танец кончается, все вокруг аплодируют нам.
Влад, растроганно и смущенно улыбаясь, поцеловал меня. Поцелуй пришелся в уголок губ и выглядел вполне мотивированным.
Влад обнял меня в новом танце. Он прижимается щекой к моей щеке. Его щека горячая и немного колется.
Я снова вспоминаю Костю. Вспоминаю первые дни нашего брака. Тогда у меня на лице частенько появлялось раздражение. Костя любит потереться щекой о мое лицо. Просто так. Это у него такая ласка. Даже днем. Вдруг потянется, потрется щекой. (Хотя днем я нежности всегда пресекаю.) Он сам заметил, что у меня раздражение от его небритых щек. И теперь прикасается ко мне, только тщательно выбрившись.
Я загрустила о Косте. Влад щекотно водил губами у меня за ухом. Странно, мне это не неприятно, но желание не просыпается. Мое тело не реагировало на близость молодого жадного самца. А Влад продолжал стараться. Зачем? Чего он добивается?
В зале душно, и Влад предложил выйти на открытую веранду. Лайма отказалась. Она уже изрядно выпила и продолжала справлять свой собственный праздник.
Мы прошли через стеклянную дверь и вышли на каменную, огороженную бетонной балюстрадой площадку. Слева в тени притаилась обнимающаяся парочка.
Мы встали справа, и Влад осторожно обнял меня за плечи. Я отстранилась, но нерешительно, словно нехотя.
Влад не настаивал. Он встал рядом, прижался ко мне плечом. Его взгляд устремился в темноту.
– Леночка, вы самая красивая женщина из всех встреченных мной. Я не знаю, что со мной. Не понимаю.
Он уронил лицо в ладони, потом поднял его, приблизил к моему. Его глаза лихорадочно блестят, голос дрожит вполне натурально.
– Леночка… Это не может так закончиться. Вы не можете уехать. Я вижу, чувствую – с вами происходит то же, что со мной. Это как электрический разряд. Нас ударило током.
Он обхватил мои плечи, его губы впиваются в мои.
Прикосновение чужого рта неприятно мне, я попыталась высвободиться. Но Влад не отпустил меня, жарко нашептывая в самое ухо:
– Леночка! Поедем ко мне. Я так хочу тебя. Безумно. Страстно. Мы проведем вместе неделю, две, сколько захочешь.
Я по-настоящему испугалась. Похоже, мальчик заигрался и сам себе поверил. Уперев ладони ему в грудь, я отталкивала Влада.
– Нет. Нет. Я должна завтра быть дома. Я обещала мужу. Это важно.
Мои руки слабеют, я, словно в забытьи, припала к мужчине, непроизвольно обвила руками мускулистую шею и все плотнее и плотнее прижимала к нему свое дрожащее трепетное тело. Мои губы шептали взволнованно, прерывисто, безотчетно:
– Мне надо домой. К мужу… Он ждет. Я должна ему сказать… Он не простит меня… Это будет концом всего… О Влад! Влад!
Кажется, довольно. Влад заинтригован. Теперь его ход. Надеюсь, я смогу наконец определить цель его игры.
Я отстранилась и, пошатываясь, направилась в зал.
Влад с красным потным лицом и сбитым набок галстуком – за мной. У него совершенно убитый вид. Я перехватила взгляд, которым обменялись Влад и Лайма, но не поняла его.
Мы снова сидели за столом. Влад разлил вино в три бокала и поднял свой. Его голос дрожал, он только что не плакал:
– Я встретил женщину, полюбил ее и потерял.
Все в один день. Я пью за мою любовь. За вас, Леночка!
* * *
Я открыла глаза и увидела огромное окно и огромное, очень голубое небо за ним. Я повернула голову на подушке влево, вправо… Большая светлая комната.
Стены обиты узкими деревянными дощечками. Очень мало мебели. Я лежу на широкой постели. Белье голубое с белыми прошивками, совершенно роскошное.
Мое ложе располагается посредине комнаты. Я снова смотрю в окно. Положение солнца на небе указывает на полдень.
Последнее, что я помню, это взгляд Влада и странный вкус вина. Сколько времени прошло с того ужина?
Что было со мной все это время? Где я была и где я сейчас?
Я встала и подошла к окну. На мне моя собственная ночная рубашка. Она находилась вместе с другими моими вещами в сумке. Сумка оставалась в клинике.
Вид из окна не показался мне незнакомым. Напротив, Я уверена, что уже видела что-то очень похожее.
Давно.
Судя по всему, эта комната на втором этаже. Окно выходит на широкую зеленую улицу. Сквозь густую зелень голубеет небо и что-то еще. Море.
Это не юг. Это Прибалтика. На это указывают и конфигурация крыш, и виды растительности, и цвет неба.
Я отхожу к самому краю окна и, приложив к стеклу щеку, смотрю в сторону, стараясь расширить панораму. Все то же: зелень, коттеджи, кусочек моря по ту сторону асфальтовой полосы за домами. Перехожу к другой стороне окна и снова прижимаю щеку к стеклу.
Стоп. Это здание мне знакомо.
Теперь я точно знаю, где нахожусь. Пригород Риги.
Юрмала. И даже еще точнее: станция Майори.
* * *
Это была их первая поездка в Прибалтику. Это была их первая поездка к морю. Это было их первое путешествие. Они приехали вчетвером. Две юные женщины, почти девочки, и двое детей-погодков.
Девочка должна была осенью идти в первый класс.
Вот они и предприняли путешествие.
Они сняли комнату у русской семьи в ста метрах от моря и почти все время проводили на пляже.
А, когда выходили в город, их все удивляло: чистота улиц, неторопливая чинность прохожих, звуки незнакомого языка, шляпки и перчатки женщин, их туалеты, чистенькие старушки с маникюром и уложенными волосами за столиками уличных кафе и сами кафе… Все это волновало, но не было главным.
Главным было море, песок, солнце… Дети были счастливы. Они совсем не походили друг на друга.
Девочка – мамина дочка – не отходила от матери ни на шаг. Другая женщина, ее тетя, дразнила ее приюбочницей. Мальчик был оторвыш и все время норовил что-нибудь натворить, и девочка все на него ябедничала, и дети ссорились и махали руками. Но вообще они были очень привязаны друг к Другу и дружны. Им хватало друг друга, и они не искали ничьей компании. Плескались на мелководье, строили крепости из песка или бегали друг за другом змейкой по пляжу.
А женщины лежали на песке, лениво переговаривались, лениво следили за детьми, лениво вставали и шлепали к воде.
Неподалеку от их жилья, ближе к станции Дубулты, находился Дом творчества (писателей? художников? композиторов? – им было не важно).
В то лето там отдыхал Аркадий Райкин. А в Риге гастролировал «Современник», и Константин Райкин приезжал навестить отца.
Тогда было принято дышать озоном на закате солнца, и все отдыхающие выходили к морю и шли по желтому песку вдоль линии прибоя в двух направлениях, держась правой стороны.
Две молоденькие москвички, принарядившись, выходили к морю и чинно гуляли под руку, сдерживая скачущих детей.
Несколько раз они встречали Райкиных и потом говорили об этом, отмечали их сходство, и непохожесть, и поглощенность друг другом.
Однажды младшая женщина, обернувшись вслед знаменитой паре, подметила непроизвольный защищающий жест младшего, когда с его отцом поравнялся кто-то слишком широко шагающий. И ее юную, не достигшую даже двадцатипятилетнего возраста, материнскую душу пронзила зависть к чужому родительскому счастью.
* * *
У меня за спиной чуть слышно скрипнула дверь, и я оторвалась от окна и от воспоминаний.
В комнату вошла высокая дородная женщина, одетая во что-то вроде униформы. Она тянула за собой столик на колесиках, сервированный к завтраку.
Я обвела глазами комнату в поисках халата, увидела его на спинке кровати и, шагнув, потянула к себе.
Женщина посмотрела на меня, стоящую с халатом в руках, и коротко поклонилась без улыбки. Я ответила тем же и накинула халат. Женщина налила кофе и подала мне чашку на блюдечке. Я взяла и села на край постели. Женщина подтянула ко мне столик и, еще раз поклонившись, вышла.
Я ела и размышляла, правда, не слишком интенсивно, о своей участи. Я не чувствовала не только паники или хотя бы страха, но даже легкого волнения.
Это и еще то, что из памяти выпал кусок жизни, навело меня на мысль о наркотиках.
Закончив завтракать, я потуже затянула пояс халата и принялась за осмотр помещения.
За одной из дверей обнаружилась прекрасно оборудованная ванная. Я вошла, сняла халат и рубашку и с помощью большого, во всю стену, зеркала тщательно осмотрела себя. Никаких следов уколов обнаружить не удалось.
