Текст книги "Эпоха лишних смыслов"

Автор книги: Александра Гардт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 11

Качать права Лешка начал уже на пути обратно, когда я, измученная непрекращающейся двухдневной тусовкой, начала засыпать, кое-как устроившись в кресле из кожзама.

– Значит, Гамову можно знать, где ты, а я должен обзванивать морги?

Я схватилась за гудящую голову и нажала на кнопку вызова стюардессы. Та не замедлила появиться, расплывшись в широкой улыбке; хоть мы летели и не бизнесом, карты постоянных клиентов у нас были самые что ни на есть золотые.

– Вина можно? – спросила я и почти ойкнула от боли, сдавившей нервные окончания и сосуды в затылке.

– Конечно! Белого или красного?

– Белого.

Девушка испарилась куда-то в сторону переднего салона.

– Смотри-ка, Леш, – протянула я, кутаясь в плед, – похоже, нормального принесет, не пакетированной дряни.

Против ожидания, мой красавчик даже не думал поворачиваться. По-прежнему глядя вперед, он процедил:

– Не ответила.

Я со вздохом развернулась на своих двух креслах. Ночной рейс, возвращающийся в утро понедельника, кому такое счастье надо? Правильно, никому, поэтому мы спокойно пересели на пустующие задние ряды.

– Ваше вино.

Я кивнула стюардессе и пригубила из пластикового бокала. Шли четвертые сутки бодрствования, и мне было просто отвратительно. Старость все-таки не радость, в семнадцать лет я во сне не нуждалась вовсе.

– И чем вы там занимаетесь, можешь популярно объяснить, для идиотов? Желательно, ни слова о Гамове. А то я этих восторгов наслушался с третьего курса, тошнит.

Я закатила глаза. Понеслось так понеслось. Последний раз Лешка смотрел подчеркнуто мимо меня, кажется, еще когда я диплом защищала. Приревновал к научнику – и обиделся, вдрызг, чуть не до слез. Никакой гордости, отсутствует как класс.

Допив вино, я немного поразмыслила и дернула его за рукав, перегнувшись через проход. Не подействовало. Попыталась поцеловать, но мне досталась лишь колючая щека.

– Да и черт с тобой.

Я достала из сумки плеер, включила «случайное воспроизведение» – кто бы мог подумать, выпали Muse – и попыталась отключиться. Вышло не то чтобы очень. Остатки сна разогнало вино. Адреналин, впрочем, тоже постарался на славу. Надо было что-то соображать насчет услышанного напоследок от Эйдана и Гамова, но в свете хамского поведения нашего мистера «посмотрите на меня, я мэтр фантастики в тридцать два года» не хотелось совсем. Впрочем, насчет фразы, брошенной мне пограничником, он оказался совершенно прав. Я потерла лоб рукой, припомнила слова Эйдана про артефакт – и снова не смогла ни с чем их увязать. Не лез артефакт ни в какие вероятности и ни в какие смысловые слои.

– Леш, – позвала я, выключая плеер. – Не валяй дурака, а? Потом стыдно будет. Как с Евгением Петровичем. Только силен выдумывать, что ко мне Беллами клеился, мы с ними и близко на афтерпати не пересекались. Ну находились в одном помещении, и что.

– Это я для Гамова твоего сказал, – буркнул Лешка в ответ, и мне захотелось биться головой о спинку кресла: настолько правильно я угадала причину его лжи.

– Гамов – не мой, – твердо отозвалась я. – Гамов женат. Так что давай закроем эту тему.

– Тогда почему ты то на его дне рождения, то с ним в ресторане?

Лешка держался как лев. В моем понимании, он должен был сломаться еще на неуклюжей попытке его поцеловать, а вот поди ж ты, сидел обиженный до сих пор. Отрастил зубы, красивый мальчик-модель.

– А ты почему приходишь домой пьяный в ноль?

Задав вопрос, я поняла, что проштрафилась. Ссору надо было гасить и сводить на нет. Вместо этого я – неизвестно зачем – подбросила дровишек в огонь.

– Да потому что ты накануне весь вечер с ним провела!

Рявкнул Лешка знатно. Где-то впереди заплакал ребенок, и я схватилась за лоб, сползая вниз по креслу.

– Ты задолбал меня ревновать, Красильников, – прошипела я и отвернулась к иллюминатору. – Что, Леночка умных мыслей подкинула?

– Конечно, я же у тебя дебил и сам дважды два не посчитаю! Ты говоришь о нем, ты проводишь с ним время…

– Ой ли, Красильников? – Я сделала страшные глаза. Судя по реакции Лешки, они мне удались. – Ой ли? На дне рождения было, наверное, человек тридцать, в ресторане мы вообще ужинали с нашим английским коллегой.

– Видел я этого твоего коллегу. Тот еще тип, новая надежда английской прозы, сплошные женщины, сплошные тусовки.

– Через некоторое время мы приступим к снижению, – вклинился капитан, отчего меня почему-то снесло окончательно.

– Если ты, дорогой мой, предпочитаешь слушать Лену, к которой у меня есть причины ревновать, но я, черт возьми, успела вырасти и доверяю тебе, слушай. Она в подробностях расскажет, как и с кем я тебе изменяю. А потом быстренько прыгнет…

– Куда? – Лешка аж вспыхнул.

– Сам знаешь, – сказала я, скривившись.

Впервые в жизни мне не хотелось немедленно прекратить ссору, вырубить ее с корнем. Хотелось жечь мосты, визжать и царапаться.

– И даже не думай ее защищать. Не думай мне тут разводить про дружбу. Держишь девицу при себе для развлечения, потому что тебе приятно, что она влюблена, не отпускаешь. И мне еще тут что-то выговариваешь.

Лешка покачал головой, явно отступая, мрачнея на глазах. И вместо того, чтобы сказать: «Поругались и хватит», – я покатала слова на языке и все-таки произнесла:

– Знаешь же, почему я никогда не изменю своему парню. Знаешь же, почему никогда не уведу из семьи мужчину, даже будь он сто раз в меня влюблен. Знаешь, Дольче[6]6
  Сладкий (ит.).


[Закрыть], и все равно издеваешься.

Лешка окаменел. Я врезала по больному, использовав старую кличку, причем врезала от души, с ноги. А ведь еще два дня назад – два веселых и упоительных дня, полных шампанского, секса, сьюта в Plaza Athйnйe – сама делала вид, что не знаю о существовании обидного прозвища, данного Лешке в его восемнадцать за излишне сладкую внешность.

Впрочем, изменить ему я действительно не могла почти что на физическом уровне.

Мы приземлились, я взяла сумку и пошла вперед, расталкивая людей. Миновала паспортный контроль, таможню (чемоданов, естественно, не было), увидела стоящую в зале прилета Ленку, высокую шикарную блондинку двадцати пяти лет, глупую и славную до крайности, и чуть не выплюнула сердце от отвращения и омерзения; тоже хороша, все знала про девицу, а раньше не отказывалась, когда она нас куда-нибудь подбрасывала на своем вишневом «Порше».

– Привет, – махнула рукой я.

На ее лице изобразилась дикая тревога, но она все-таки улыбнулась и кивнула, правда, с большим трудом.

– Лешка сейчас будет, не парься.

Я хлопнула ее по плечу и устремилась к радостным, несмотря на ночное время, таксистам.

– Девушка… – начали было они хором, но я резко мотнула головой и бросила:

– Едем, в центр.

– Тарифы…

– Наплевать. Едем.

Домчались, надо сказать, быстро. В Москве было холодно, но я все равно залезла под ледяной душ. В конце концов, уже через три часа меня ждали работа и женатый Макс.

Я высушила волосы, сделала кофе, посмотрела на скорбный лик в зеркале, выругалась и достала косметичку. Через сорок минут неспешной работы созерцать себя было уже не так больно. С внутренней стороной дела все обстояло несколько хуже. Я до сих пор не могла понять, откуда взялась, а главное – так прочно укоренилась в моем сознании чертова эмоциональность, с которой я небезуспешно боролась уже около пяти лет. Импульсивность, экспрессия, необдуманные слова, излишняя желчь – все то, от чего я бежала, почему я сбежала. Все то, что приводит к разрыву хороших отношений. Я швырнула косметичку в стену – тональник разбился, разлетаясь на осколки, и оставил на кипенно-белой стене уродливый след. Лешка, конечно, так и не появился, я впервые в жизни испытала нечто вроде ревности и в страхе убежала на работу.

Взлетая по ступенькам на третий этаж, я думала о том, что для начала нужно помириться с Гамовым, а потом уже можно возвращаться на исходные, в спокойное простое равновесие.

– Оливи-и-и-ин, – радостно протянул Туров, преграждая мне путь.

– Гера, отвянь, я не в настроении, – сказала я, не поднимая глаз. Душу отчего-то когтило. И душа имелась в наличии, вот уж неожиданность. Если бы я верила в предчувствия, то, конечно, решила бы, что это одно из них. Реальность вдруг преподнесла сюрприз в виде солнечного луча, показавшегося из-за туч. Это мне не понравилось так, что даже зубы свело. Я попыталась оттолкнуть Турова, но не смогла, он крепко ухватил меня за локоть. Китайские коробки начали схлопываться и исчезать, одна за другой, нанизанные на золотистый свет.

– Что ты говоришь модели относительно места работы?

Я попыталась взять себя в руки, вернулась в действительность, к Турову, даже восприняла его вопрос:

– Ты безнадежен. То, что написано в учебнике.

– Эту филькину грамоту, основанную на «Трех дня Кондора»?

– Гера, ты смотрел «Три дня Кондора»?

– Оливин, ты слышала такое название? – Туров вдруг как-то счастливо и по-дурацки улыбнулся, отчего в моем сердце лопнула струна, но я сделала вид, что все в порядке.

– Все тут учились в приличных вузах.

– Кроме Гамова. – Туров рассмеялся, чем совсем меня поразил. – Но к делу. Модель покупается на теории заговора и то, что мы ищем в книгах опасные идеи, послания марсиан и шифровки американцев американскому Штирлицу?

– Слушал, развесив уши.

– Слушал? – Чувствительная сволочь, Туров мгновенно напрягся.

И отчего-то слишком сильно. Луч за окном нанизал на себя еще пару смыслов.

– Герман, дай-ка мне пройти.

– Оливин, ты бросила Лешу?

Я дернула плечом, и алебастровый Туров впервые на моей памяти стал слегка синим. Я сделала два шага по направлению к нашему кабинету. Он схватил меня за плечи.

– Рита беременна.

Я все-таки успела пройти достаточно далеко, чтобы по касательной, диагонали диагоналей, увидеть растерянного, но счастливого Гамова, сидящего за столом и смотрящего в окно, на чертов луч солнца.

Коробки схлопнулись со страшным стуком. Мир рухнул, коллапсируя и задыхаясь на коленях, дурацкий новый мир. Я дошла до самой первой ступени золотого ада, притворявшегося раем небесным, и вот ирония, она оказалась и последней, самая большая коробка совпала по размеру с самой маленькой, вмещая холодную звездную пустоту.

Ба-бах! Отец приводит меня в гостиную, где уже сидит мать, и говорит, коротко и сухо, чтобы и меня настроить на деловой лад, что, раз уж я через пару месяцев уезжаю в Оксфорд, то можно и объяснить, пора; у него другая семья, и он уходит от нас с мамой, но мы все, конечно, останемся друзьями, и дом останется нам, и прежний денежный доход тоже останется на счетах, просто так получилось.

Только вот я шлю на хер все свое будущее, собираю сумку и улетаю в Москву в тот же вечер. Можешь провалиться, лживый ублюдок.

Ба-бах! Максим, светлый, с золотистыми от лучей глазами, счастливый. Будет отцом.

Я даже не протестую, когда Туров отволакивает меня в свой кабинет и спускает вниз по пожарной лестнице, а сам лезет следом; когда он тащит меня по заснеженным улицам – идиотка-я пришла в куртке из меха рыси, в которой похожа на кошку – а слезы бегут по щекам и замерзают прямо на них же, умирают, убивают, и нет пяти лет, есть только одна большая коробка, внутри которой я – сижу и ничего не могу поделать.

Смешной алебастровый Туров стирает пальцами мои слезы и дотягивает меня до квартиры, ругается на чем свет стоит, швыряет на диван, делает чаю, бьет что-то из посуды, долго смотрит на испорченную белую стену, а потом достает из шкафа бутылку абсента.

– Читатели подарили, Гер. Настоящий. Самый что ни на есть.

– Ничего, детка, ничего. Сейчас еще включим Kasabian – и жизнь наладится.

– Отец впервые говорит о том, что больше не любит маму, я впервые делаю серьезный поступок, Лешка впервые не возвращается после ссоры, Гамов…

– Максим…

– Рита беременна, Гер.

– Я знаю, детка.

– Ты смешон. Картинно – вытаскивать пробку зубами.

– Телефон.

– Да наплевать.

– Пей, детка.

В третий раз «детка» звучит ласково, а не издевательски, и я больше не могу держаться. Мир рушится, разлетается золотыми лучами и китайскими коробками.

Глава 12

– Какая тяжелая, невыносимая жалость, что агент Ноулз уехал, – выдавила я и уставилась в пол.

– Потеря, – поддакнул Гера.

– Молчите оба, – со злостью выплюнул Гамов.

Он стоял возле Арлиновой и, судя по выражению лица, пытался что-то в нас высмотреть.

– Нет уж, Максим, пускай наши подопечные расскажут, где провели два рабочих дня, а мы послушаем.

Я перенесла вес на правую ногу. Дело было дрянь, но остатки алкоголя в нервной системе пока что позволяли относительно свободно ориентироваться в происходящем.

– Мы к вам обращаемся! – почти взвизгнула Арлинова; звук осел где-то у меня в голове.

Я почувствовала, как воздух в комнате сделался твердым и почти зазвенел. Пришло время давать официальное заявление, но, черт возьми, как же мне надоело быть самой сильной, самой умной, самой понимающей и…

– А мы и отвечаем, что не успели с агентом Ноулзом попрощаться.

Я искоса глянула на светло-зеленого Геру, оценивая реплику на твердую единицу, но все же не удержалась, погладила его взглядом – как умела и могла. Из трех людей в этой комнате человеческим существом мне представлялся он один.

– В общем, Туров ни в чем не виноват, поэтому мы сейчас его отпустим, а с вами поговорим с глазу на глаз, – резко сказала я.

Сразу стало полегче.

Арлинова изумленно подняла свои тщательно нарисованные брови, Гамов, наоборот, нахмурился. Я пожала плечами в ответ. Неважно, чем все это закончится, важно – вытащить Геру из передряги.

– Как всегда, – внезапно выступил он. – Как всегда, Оливинская хочет захапать всю славу себе.

Гамов открыл рот, будто собирался что-то сказать, и покачал головой. Злился, значит, очень сильно. Пожалуй, недолго такими темпами и из отдела вылететь. Впрочем, что мне теперь здесь делать. Я вернулась к последней мысли, проанализировала ее и захотела врезаться с разбегу головой в стену. Отличное мышление, просто на высоте.

– Перестаньте тянуть кота за хвост! – крикнула Арлинова и изо всех сил хлопнула рукой по столу.

Я машинально отскочила в сторону, уволакивая за собой Турова, и лишь мгновение спустя поняла краешком едва мерцающего, издыхающего сознания, что это был не выстрел.

– Можно видеть, чем мы занимались эти два дня, – претенциозно проговорил Гера.

Мне оставалось только слушать и пытаться разобраться в себе.

– Вы издеваетесь, что ли? – Ноздри Гамова раздулись, и это было последнее предупреждение.

– Никак нет, – отрапортовал Гера, кладя руку мне на плечо. – Мы с госпожой Оливинской закрывали нео-нуар рукопись, предварительно пообщавшись с автором. Автор был мучим сомнениями, не удалить ли ее с «Самиздата», поэтому мы сначала с ним поговорили, а потом пошли закрывать, когда он отказался.

От такой бессовестной лжи у меня едва челюсть не отвисла. Впрочем, мышцы лица чувствовали себя очень странно, поэтому я осталась при прежней мине.

– Да-а-а-а, – протянул Гамов. – Я-то думал, мы взрослые люди. Сделали глупость – признаемся, получим выговор, а тут, похоже, увольнениями попахивает, а, Микаэла Витальевна?

Та сняла очки и положила их на стол, задумчиво глядя на меня.

– В самом деле! – негодующе воскликнул Туров – и был таков, вынесся из кабинета на всех парах.

Я поправила волосы и про себя решила, что лучше молчать. Гера что-то затевал, и мешать ему было бы совсем глупо и непорядочно.

– Закрывали, значит? – язвительно поинтересовался Гамов.

– Так точно, – бодро отозвалась я.

Гера пролетел мимо меня и бросил на стол Арлиновой толстенную пачку листов.

– «Король света», пожалуйста. По состоянию на вчерашний день – закрыт. Можете проверить по списку – я не повторный вам подсовываю.

Голова отказала мне совсем. Я покрутила варианты, пока Гамов и Арлинова вертели распечатку так и сяк и смотрели что-то в компьютере, и пришла к выводу, что Гера, видимо, бросил на растерзание собственный роман.

– Действительно нет и действительно закрыт. – Арлинова недовольно поджала губы. – Может, объяснитесь поподробнее, что случилось?

– И желательно Оливинская пусть рассказывает, Германа мы наслушались.

Чертов Гамов, на мякине не проведешь.

– А у вас тут планерка, я гляжу!

В комнате внезапно нарисовался светловолосый мужчина, и я отступила на пару шагов влево, поближе к Гере.

– Степан? Заходи, заходи, какими судьбами?

Арлинова мгновенно поменяла и выражение лица, и позу.

– Заскочил буквально на секунду, целую руки!

Тип подбежал к столу и на самом деле сделал то, о чем говорил. Потом резко развернулся, окинул меня оценивающим взглядом, хлопнул себя по лбу и подошел к Гамову для рукопожатия.

Я бросила взгляд на Геру. Того, судя по всему, трясло от злости, и я осторожно коснулась его запястья.

– Как я рад, как я несказанно рад! – Блондин обернулся кругом, и до меня наконец-то дошло.

– Степа, – сказала я, приподняв левую бровь.

– Госпожа Оливинская, ваша красота может сравниться только… Только… А, черт, хотел сказать с «проницательностью», но тут это не к месту. Да и «красота», впрочем, тоже.

– Пасть закрой, – тихо проговорил Гера, и я на мгновение изумилась тому, что еще неделю назад ненавидела его всеми фибрами своей души.

– Ну-ну. – Я успокаивающе погладила его по предплечью. – Ты на каждое уличное хамло злиться будешь?

– Зачем пожаловал? – Голос Гамова был словно из стали отлит.

– Вот, собственно, и за этим, Максим, вот, собственно, и за этим. Посмотреть на твою Оливинскую, себя показать.

Фигляр снова окинул меня взглядом.

– Как-то вы слабоваты для того, что мне описывал, захлебываясь в восторгах, Миша.

– Степан, выйди, пожалуйста, и закрой за собой дверь, – спокойно проговорила Арлинова.

– Хотел бы – да не могу, Микаэла Витальевна, не могу – и все тут. Официальное предписание.

С этими словами он вытащил из внутреннего кармана пальто конверт, кричавший о конфиденциальности и совершенной секретности, небрежно бросил его на стол перед Арлиновой и снова обернулся ко мне.

– Герман, и где та искра, о которой ты говорил? Где внимательность, наблюдательность, невероятность?

Я вдруг чихнула – и еле сумела удержать почти рычавшего Геру за рукав.

– Хамил бы ты где-нибудь в другом месте, Степа, – устало сказал Гамов.

– А раньше мы хамили вместе, так весело было, помнишь? – Блондин тряхнул хорошо уложенным каре.

– Выпрямленные, – констатировала я спокойно.

Что нервничать-то. Таких ребят на своем веку я повидала достаточно. Таких, как Гамов и Туров, – к сожалению, очень мало.

Степа напрягся – это было видно по неестественно прямой спине – и развернулся ко мне.

– Что?

– Волосы, говорю, выпрямленные. – Я села на подоконник, зорко поглядывая на Геру, чтобы глупостей не наделал. Тот, впрочем, замер на месте, словно догадался, куда я клоню.

– И? – Идиот Степа даже приосанился.

– Не знаю, – пожала плечами я.

– Ты продолжай, продолжай, зря мне тебя нахваливали, что ли?

– Погодите, – вмешалась Арлинова. – Степан, ты хочешь сказать, что к нам завтра новый работник выходит? Надзирателя приставить решили?

– Не надзирателя, а замечательную девочку Нину, она блогер, большущий молодец, вот в деконструкторы не годится, нервы сдают, не понимает, что где. А вы у нас отдельно живете, мало ли чем занимаетесь… – Степа довольно хохотнул.

– Ты понимаешь, конечно, что послезавтра она уже не выйдет? – Арлинова откинулась на спинку кресла.

– Если вы надеетесь договориться с Павлом Александровичем, то не надейтесь даже, он на пенсию вышел. Я теперь старший по закрытию реальностей.

Последние слова в корне меняли дело. Высказывать свое мнение стало небезопасно для других людей.

– Поздравляю, – спокойно сказала Арлинова.

Теперь бушевал и едва сдерживался уже Гамов. Старая, как мир, история. Она почему-то заставляла мое сердце болеть.

– А Нина не насовсем, не расстраивайтесь. Поработает пару месяцев, посмотрит, чем вы занимаетесь и не надо ли вас расформировать и присоединить к нам, проведет assessment[7]7
  Оценку деятельности (англ.).


[Закрыть], короче говоря.

Меня передернуло.

– Ты упал совсем, да? – нервно спросил Гера. – Нас – закрывать?

– Не закрывать, а расформировывать. – Степа поднял указательный палец.

Я сдулась окончательно. Пришел, наговорил гадостей, используя свое положение… Хорошенькие у Гамова знакомые.

– Так что теперь я ваш лучший друг, царь и бог. Засим откланиваюсь!

– Подожди, – обронила Арлинова. – Ты тут бегал, мельтешил, нашу лучшую сотрудницу в чем-то обвинял… А сам даже не дослушал.

Я резко замотала головой и сделала большие глаза. Степа обернулся ко мне и сладко проговорил:

– И в самом деле. Давай.

– Сказать даже нечего. – Я как можно тяжелее вздохнула.

Блондин манерно закатил глаза.

– Нет уж, Роза Константиновна, вперед. Проведите нам assessment Степана, если выражаться его словами. Он сам этого так хотел! – Арлинова выразительно посмотрела на меня.

Я кивнула, стараясь подавить смешок.

– Волосы, значит, выпрямленные.

– Это мы уже слышали. Что-нибудь новенькое можно придумать было?

Я вдохнула поглубже и передернула плечами:

– На руке «Ролекс», но самый простенький, стоит трешку здесь, в дьюти-фри можно купить за две с половиной. Джинсы «Версаче», триста баксов, рубашка за сотку, пуловер еще двести, ботинки двести, пальто, пожалуй, пятьсот. Дешевенький загар из солярия, пятый айфон… – С каждой произнесенной фразой Степа менялся в лице. – Ну что, крепкий средний класс, всеми силами рвущийся в высокий средний. Получается, прямо скажем, не очень. Значит, писатель опять же таки средней руки, подрабатывает везде, где только можно. Зациклен на собственной внешности и считает, что прямое каре зрительно уменьшает длину носа.

Гера расхохотался в голос, и я поняла, что моя миссия окончена.

Бледный до синевы Степа хотел что-то сказать, но вместо этого развернулся и вышел из комнаты.

После этого засмеялись все присутствующие.

– Первый человек на Луне, в смысле, поставивший Степу на место. – Туров никак не мог отдышаться.

– Как его фамилия-то? – раздраженно поинтересовалась я.

– Михайлов, – отозвалась Арлинова. – А ты не знала?

Образ сщелкнулся, и я чуть язык себе не откусила. Михайлов? Степан?

– Тот самый? – вытаращила глаза я.

– Представь себе, – сказал Герман.

– Так. – Арлинова поправила прическу. – Сегодня меня не интересует, почему вы никому не сказали, что идете на деконструкцию. В порядке исключения. Дети вы хорошие. Во-первых, чтобы больше такого не было. Во-вторых, с завтрашнего дня все на работе вовремя. Ясно?

Мы с Герой синхронно кивнули, переглянулись и пошли к двери.

– Спасибо, – сипло прошептала я, когда мы добрались до его кабинета.

– Ненавижу тебя! – экспрессивно воскликнул Гера и скрылся в его недрах.

Я хмыкнула и обернулась: так и есть, ко мне стремительно приближался Гамов. Повезло же, что я могу держать нейтральное выражение лица почти в любой ситуации.

– Что это за чушь про закрытие?

– Никакой чуши. – Я медленно двинулась по коридору, чувствуя, как с плеч падает гора, уступая место новой. – Закрыли нео-нуар, подумаешь. Сказать было надо, но мне так не хотелось облекать мысль в слова. – У тебя же праздник, Макс. Отвлекать не хотели.

– Два дня закрывали? – Гамов поймал меня за локоть и развернул к себе.

Будто душу за три струны наружу вырвал.

– Именно. Сначала к нему съездили, потом… Потом я читала роман. Потом закрыли с утра. И пили весь день.

Гамов помолчал. Через мгновение сказал задумчиво, глядя мне прямо в глаза:

– Я думал, у вас что-то с Германом было.

Я расхохоталась от души. Даже в том состоянии, в котором мы находились двое суток, подобные мысли нас не посещали.

– А пили-то почему?

– С Лешкой рассталась, вот и пили.

Я дернула руку на себя, впрочем, безуспешно.

– Пойдем работать, Макс.

– Ты рассталась с Лешкой? – Он будто и не слышал предыдущей фразы.

– Ага. А тебя надо поздравить, так что вечером нальешь мне. Заодно и опохмелюсь.

Я перешагнула порог кабинета и некстати подумала о том, что мы взаправду закрывали реальность. Ту, в которой жена Макса носила его ребенка, ту, в которой папа бросил нас с мамой… Самую отвратительную реальность из всех.

Гамов мешкал в коридоре, и мне было неинтересно почему.