Текст книги "Перстень Дарины"
Автор книги: Александра Девиль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Утром люди, искавшие разбойников в лесу, вернулись ни с чем, и Ольга поняла, что теперь драгоценное время для погони по горячим следам упущено, а стало быть, Дарину удастся найти только тому, кто знает разбойничьи тропы и сумеет договориться с похитителями о выкупе. Перед убитой горем матерью поневоле замаячил образ страшноватого боярина Карпа, который, наверное, один во всей округе смог бы отыскать и вызволить ее дочь. Назар, вернувшийся к боярыне ни с чем, обещал, что не опустит руки и будет продолжать поиски Дарины, но Ольгу эти обещания мало утешали. В душе она прокляла свою излишнюю материнскую доброту, склонившую ее внять просьбам дочери и отпустить ее на свидание. Ольга проклинала бы и Назара, если бы знала, что дочка попала в беду после встречи и ссоры с ним. Но боярыне пришлось принять на веру слова парня о том, что он даже не успел встретиться с Дариной, а лишь увидел ее издали.
И вдруг, когда Назар уже собирался уходить из боярского дома, обещая снарядиться для новых поисков, к Ольге явилась странная гостья. Это была старуха лет семидесяти, сохранившая, несмотря на годы, прямую осанку и ясный блеск серых глаз, которые казались почти молодыми на морщинистом лице. Она с порога объявила боярыне, что может кое-что поведать о ее дочери.
– Ты знаешь, где Дарина? – с надеждой бросилась к ней Ольга.
– Я не знаю, где она, – развела руками старуха. – Но как только я сегодня в церкви услышала, что боярышню увезли, решила рассказать тебе, где и с кем ее видела. Мы встретились с ней возле ручья, и я сразу же поняла, что девушка идет на свидание к парню.
Тем временем Назар, стоявший уже у двери, хотел было незаметно выйти, но вдруг старуха, словно услышав его движение, оглянулась и тут же указала на него:
– Да вот же он, этот парень! Я потом еще услышала, как они поссорились. Он, видно, приставал к девушке, а она убежала от него через ручей и кричала ему издали, что он нахал и бесстыдник.
– Даты врешь, старуха, – пробормотал Назар, но было видно, что он смущен.
– Нет, это правда, по глазам твоим вижу! – воскликнула Ольга. – Это от тебя, наглый смерд, моя дочка убегала и потому попала в беду! Твоя в том вина! И моя тоже, что отпустила ее!..
Боярыня упала на скамью, забившись в беззвучных рыданиях, а Назар еще раз попытался оправдаться:
– Видит Бог, я не насильничал. А то, что обращения вашего боярского не понимаю, так в том не моя вина. И знаешь ли, боярыня, дочка твоя слишком своенравна…
– Уйди с глаз моих, трус, предатель, мужик! – крикнула Ольга и бросила в Назара первый попавшийся ей под руку предмет – глиняный кувшин, что стоял на полке у скамьи.
Назар увернулся от разлетевшихся осколков и уже из-за двери крикнул:
– Зря меня винишь, боярыня!
Ольга продолжала плакать, ударяя сжатыми кулаками по скамье, а старуха подошла к ней, села рядом и принялась тихонько уговаривать, словно шепча какие-то заклинания. И постепенно боярыня утихла, вытерла слезы платочком и подняла глаза на странную гостью. Они долго молча смотрели друг на друга, и внезапно старуха сказала:
– А ведь я знаю тебя, боярыня.
– Правда? – удивилась Ольга. – Почему же я тебя не помню?
– Оно и неудивительно, что не помнишь. В тот день, когда мы с тобою виделись, тебе было не до того, чтобы запоминать чьи-то лица.
– А где ты меня видела? Наверное, в церкви?
– Нет, милая, не в церкви, а в твоем киевском доме.
– В киевском?.. – Ольга потерла виски. – Значит, это было давно… Может, ты дальняя родственница моего покойного мужа? Назови свое имя, я вспомню.
– Зовут меня Ефросинья. А с боярином твоим мы не были в родстве. Он позвал меня в свой дом, когда у тебя начались роды. Я ведь слыла лучшей в Киеве повитухой. Время тогда бьшо тревожное, татары уже громили многие русские города, и в Киеве воцарился великий страх. Ты, видно, тоже боялась, поэтому роды у тебя были очень тяжелыми. Я в тот день как раз поехала в Вышгород на богомолье, но твой муж велел меня отыскать и привезти к тебе. Ты очень мучилась, и все боялись, что ребеночек не родится живым. Ноя, слава Богу, подоспела вовремя. Девочка родилась – сущий ангелочек. Я сказала: «Вот она – дар Божий!» Ее потому и назвали Дариной.
– Ефросинья, Ефросинья!.. – заплакала Ольга. – Ты помогла мне обрести этот дар, а я вот не смогла его уберечь!..
– Погоди, милая. – Старуха погладила боярыню по голове, словно была ее нянькой. – Чует мое сердце, что Дарина все-таки найдется. А у меня сердце – вещун. Вот и вчера, когда встретила я девушку у ручья, то сразу почувствовала, что не надо ей идти на свидание, и посоветовала вернуться домой. Но она меня не послушалась. Эх, знай я вчера, что эта миленькая девушка – та самая Дарина, которой я помогла появиться на свет, так уж, наверное, заставила бы ее вернуться…
– Как же так получилось, что ты до сих пор не побывала в нашем доме? – спросила Ольга, подняв на Ефросинью заплаканные глаза. – Ведь ты же могла догадаться, что боярыня Колывановская всегда тебя приветит.
– Эх, сударыня моя, да разве ж я знала, кто такая боярыня Колывановская? – вздохнула старуха. – У меня из памяти давно уж выветрились всякие имена и звания, а вот лица людей хорошо помню. Да и, потом, я в этих местах недавно поселилась, еще никого здешних толком не знаю. Вот и тебя сегодня в первый раз увидела.
– Где же ты жила все эти годы?
– Вначале в Киеве. Затаились мы с мужем при монастыре, там и пережили татарский погром, дождались, пока все утихнет. Муж-то у меня дьячком был, иконы хорошо рисовал, в мирное время это давало доход. Да и я, как повитуха, свой прибыток имела. В общем, мы с ним не бедствовали. А детей у нас не было. Такая уж у меня судьба: стольким детям помогла на свет явиться, а своих деток Бог не послал. Жили с мужем, как два бобыля. Так вот, после татарского погрома дом наш и все добро наше сгорело. Люди в Киеве обеднели, знатные все или погибли, или бежали в западные княжества, так что иконы никто уж не заказывал. И подались мы с мужем в Галич, он надеялся отыскать там родственников. Но по дороге муж заболел и умер, а я осела в Болохове у добрых людей, которые меня из милости приютили. Я, конечно, им трудом отдаривала, как могла. У них и прожила несколько лет. А потом мои хозяева не поладили с болоховским князем, а он давно уже у татар в союзниках ходил. Ну и устроил он так, что татары однажды налетели на имение этих людей, всех в полон позабирали, одну меня оставили, потому что стара и никому уже не нужна. Вот после этого бедствия я и подалась скитаться, пока не дошла до церкви в Меджибоже. Там меня, как нищенку, жалеют, хлеб дают. Поселилась я в заброшенной избушке-землянке. Иногда по здешним лесам хожу, хворост собираю, грибы, орехи, ягоды. Перебиваюсь понемногу.
Пока Ефросинья вела свой рассказ, ее тихий медленный голос словно успокаивал Ольгу, отвлекал от мрачных мыслей и вселял какую-то смутную надежду. Когда же старая женщина умолкла, Ольга, словно очнувшись, снова заметалась по комнате.
– Надо бы просить о помощи князя Даниила, – бормотала она, торопливо вышагивая из угла в угол и ломая руки. – Хоть ему и не до нас, хоть у него державных забот хватает, но ведь не может же он не откликнуться на просьбу бедной вдовы, не помочь сироте!.. Но, пока мы оповестим князя, а он пошлет своих ратников нам на подмогу, злодеи увезут Дарину далеко и могут к тому времени продать ее в рабство. О Господи, подскажи, что делать!.. Надо искать людей, которые знакомы с разбойничьими ватагами. Неужели придется ехать в Болохов на поклон к Карпу Ходыне?..
– К Карпу? – откликнулась Ефросинья. – Да ведь это тот боярин, который с болоховскими князьями заодно. Он татарам служит, помогает им брать в полон наших людей.
– Знаю. Но ведь Дарину украли не татары. Назар говорил, что по виду они – бродники. Может, боярин Карп сумеет с ними договориться.
– Нет, сударыня моя, не кланяйся такому извергу, – запротестовала Ефросинья. – Лучше еще раз собери всех своих людей и отправь на поиски и в лес, и вниз по реке, и в горы. И князя Даниила проси о защите.
Боярыня, поколебавшись, прислушалась к советам старой женщины и не стала посылать гонцов в Болохов, а решила обойтись без помощи Карпа.
Но утром следующего дня за Карпом послала людей его мать, боярыня Ксения, потому что обнаружилось исчезновение ее младшего сына, послушника Антония. В тот день, когда похитили Дарину, Антон с двумя другими богомольцами, юношами из простых семей, отправился под Теребовль на поклон к схимнику-провидцу, недавно вернувшемуся из Святой земли. И вот, спустя почти двое суток после их ухода, в дом боярьши Ксении вернулся один из спутников Антона, молодой послушник по имени Мартын. Испуганный и потрепанный вид его красноречивей всяких слов свидетельствовал, что случилось несчастье. Едва утолив жажду после трудной дороги, Мартын рассказал о том, что Антона и Зиновия, их третьего спутника, похитили неизвестные люди, похожие на разбойников. Сам Мартын спасся только потому, что во время привала отлучился в лес собрать ягод. Услышав крики, он затаился за деревьями и оттуда подсмотрел, как разбойники тащили Антона и Зиновия, связывали их, а потом, перекинув через лошадей, увезли.
Из соседних сел пришли вести и о других похищенных юношах и девушках. Было ясно, что разбойничьи ватаги, присмиревшие в последнее время, снова возобновили свои набеги и занялись торговлей людьми. По опыту прошлых лет крестьяне знали, что надежда на возвращение пленников небольшая, но в этот раз вместе с простыми людьми были похищены и двое боярских детей, а потому поиски обещали быть обширными, с привлечением боярских и княжеских ратников.
Впрочем, помощь от князя пока не появилась, и на поиски отправились отдельно друг от друга люди Ольги и Ксении, а также небольшой отряд охотников во главе с Назаром.
Боярин же Карп, которого мать призывала заняться спасением брата, не очень-то спешил и вернулся из Болохова лишь через два дня. К тому времени Ольга, отчаявшись найти дочь другим способом, уже согласна была на все и тоже обратилась к Карпу за помощью. Он пообещал вернуть боярышню, но с условием, что Ольга тут же отдаст девушку ему в жены. Боярыня и сама не знала, какая судьба для ее Дарины окажется горше: рабство или замужество с Карпом, но желание поскорее увидеть дочь живой и невредимой победило, и горемычная мать согласилась на условие Карпа.
В тот день когда боярин отправился на поиски брата и своей будущей невесты, в родное село вернулся Назар со товарищи – и вернулся ни с чем. Ольга, по-прежнему считая его виновником грянувших бед, кляла парня и не желала видеть. Самолюбивый Назар, немного стыдясь всего, что произошло, замкнулся и стал десятой дорогой обходить боярский дом.
Но, как бы упорно Ольга ни оберегала доброе имя дочери, а слухи о свидании боярышни с простолюдином странным образом утекли из боярского дома и расползлись по округе. Была ли тому виной болтливость кого-то из слуг, подслушавших разговор Ольги с Назаром, или сам Назар в минуту откровенности или опьянения похвастал перед друзьями, но только вскоре окрестные жители стали поговаривать о нескромности боярышни, которая, может быть, и сама виновата в собственном похищении. Стараниями домашних Ольга была ограждена от этих слухов, не то бы ей пришлось еще горше от мысли, что сплетники несправедливо порочат ее невинную и чистую душой Дарину.
Ефросинья стала жить в боярском доме, и Катерина, до сих пор самая старшая из служанок, молчаливо признала главенство семидесятилетней киевлянки, которая казалась ей не менее мудрой и опытной, чем Ярема Саввич. Знахарка Катерина помнила известную киевскую повитуху и ее мужа-иконописца, а потому не восприняла Ефросинью как очередную нищенку-приживалку, которые время от времени обретались в доме доброй боярыни Ольги.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Разбойники были отчаянными лодочниками: два дня они одолевали порожистую реку, выходя на берег лишь в самых опасных местах, где тащили лодки волоком вдоль берега. Связанным пленникам приходилось терпеть опасности пути вместе с похитителями. Несчастным лишь раз освободили руки и рты, чтобы напоить водой и накормить кусками зачерствевшего хлеба.
Наконец вечером второго дня лодки вышли на безопасный равнинный разлив реки. Разбойники причалили к берегу и, открепив своих пленников от бортов, но связав их прочной веревкой, позволили им выпрыгнуть в воду, напиться прямо из реки и освежить свои затекшие, измученные тела. Повязки с лиц им сняли, – тем более что у многих пленников все равно уже не было сил кричать и звать на помощь. Да и вряд ли их кто-то услышал бы в этой местности, отдаленной от людского жилья.
– Мы уже на границе с татарскими владениями, – услышала Дарина чей-то угрюмый голос и невольно вздрогнула, представив весь тот неведомый ужас, который ее ждет впереди, и безутешное горе матери, которая теперь до могилы останется несчастной и будет во всем винить себя.
Дарина опять готова была проклясть свою неосторожность и легкомыслие, но у нее уже не осталось на это сил: за время дороги она истратила весь запас молчаливых укоров и проклятий.
Пленникам снова дали поесть черствого хлеба и, оставив их, связанных одной веревкой, на берегу, позволили им лечь и уснуть здесь, а не в лодке, где они могли дремать только скорчившись.
Тяжкий сон, в который провалилась Дарина, изобиловал пугающими сновидениями, но она ни одного из них не запомнила. Открыв глаза, девушка так и не поняла, от чего проснулась: от лучей ли утреннего солнца или от грубого окрика одного из надсмотрщиков. Оборванные и заросшие разбойники, видно, были измучены не менее своих пленников, которых они ночью по очереди сторожили.
Теперь, при ярком свете дня, Дарина могла хорошо рассмотреть как похитителей, так и своих товарищей по несчастью.
Воровская шайка состояла из восьми человек; главарем был худой и хромоногий верзила, которого дружки заметно побаивались и называли с почтением в голосе «Борил-Змей». Он не был старше других годами и не казался самым сильным, но, вероятно, превосходил всех опытом, хитростью и командирской уверенностью в себе. Два его ближайших помощника носили клички, данные им по внешним приметам: Толстый и Одноглазый. Еще двое – те самые заросшие бородой здоровяки-«близнецы», как мысленно прозвала их Дарина, были, судя по всему, главными силачами в шайке. Двое всадников, участвоваших в похищении Дарины, выполняли в пути роль береговых сторожей и сигнальщиков. Восьмой участник шайки – молодой крепкий парень с туповатым выражением лица – был не то очень молчаливым, не то попросту немым. Дарина про себя так и назвала его – «Молчун».
Пленников было двенадцать – шесть девушек и шестеро парней. Их поровну разместили в двух лодках. В той лодке, где ехала Дарина, две девушки беспрерывно лили слезы; лицо одной из них показалось боярышне знакомым, и она вспомнила, что не раз видела эту юную крестьянку из ближнего села. Среди юношей, одетых по-крестьянски, выделялись двое в монашеском платье. Их поместили в разные лодки. Тот, что оказался вместе с Дариной, был ей незнаком, зато другой вызвал в ее памяти недавнее посещение церкви и невольное знакомство с новыми соседями по имению. Юноша оглянулся на Дарину, и у нее не осталось сомнений, что она уже видела это бледное лицо с грустными и кроткими глазами.
Дарину мало утешило открытие, что младший сын боярыни Ксении тоже похищен для продажи в рабство, и все-таки в ее душе затеплилась надежда, что теперь погоня за разбойниками окажется более скорой и многолюдной, чем если бы среди пленников были одни крестьяне. Что касается ее собственного исчезновения, то девушка отнюдь не была уверена, что мать уже знает об увозе дочери. Ведь, во-первых, Назар мог не видеть похищения, а во-вторых, если даже и видел, то мог не решиться рассказать боярыне правду, чтобы не навлечь на себя обвинений. Дарину невольно угнетала мысль о возможной трусости человека, который еще совсем недавно мелькал в ее девичьих грезах.
Теперь, когда миновала опасность погони по горячим следам, Борил-Змей распорядился посадить за весла пленников. Разбойничья ватага с радостью откликнулась на команду своего атамана. Теперь похитители отдыхали, а полуголодные, измученные страхом пленники под угрозой плетей налегали на весла.
Грести заставляли только юношей; девушек берегли для выгодной продажи любителям юной и свежей красоты. Разбойники, не стесняясь в выражениях, обсуждали достоинства своих пленниц и хохотали, видя испуг и слезы девушек. Только Дарина не плакала, а с ненавистью смотрела исподлобья на мучителей. Толстый, заметив ее взгляд, хмыкнул: «Ишь, какая гордая, надо бы тебя распробовать», – и попытался схватить Дарину за грудь, но Одноглазый тотчас ударил его по руке и предостерег:
– Забыл, что приказывает Борил-Змей? Девок не трогать! Хан любит только целых и невредимых!
Толстый тут же умолк и бросил опасливый взгляд на переднюю лодку, в которой ехал атаман.
И вдруг молчавшую до сих пор Дарину словно прорвало: она принялась торопливо объяснять своим стражникам:
– Вы просчитаетесь, если продадите меня татарам. Я знатная боярышня, и моя мать заплатит вам больше. Если же увезете меня, князь Галицкий вам жестоко отомстит. И сельские общины поднимутся против вас, достанут вашу ватагу из-под земли. Лучше добром верните меня и моих крестьян домой.
– Если ты знатная, так за тебя и заплатят знатно! – хохотнул Толстый.
А Одноглазый угрюмо добавил:
– Боярыня ты или нет, а лучше помолчи, не то опять рот завяжем.
Дарина прикусила губу и, беспомощно оглянувшись по сторонам, встретилась глазами с юношей в монашеском платье. Тяжело загребая веслом, он на выдохе тихо сказал: – Меня зовут Зиновий, я послушник.
– А я боярышня Дарина, – прошептала девушка.
– Как же ты попала в плен? – спросил он, бросив косой взгляд на надсмотрщиков. – Наверное, гуляла без мамок-нянек?
– Да. А ты как сюда попал?
– Шел на богомолье. Меня и Антона схватили, а Мартын убежал.
– Хорошо, что убежал, – пробормотала Дарина. – Значит, он расскажет боярыне Ксении, что ее сын…
Она замолчала, наткнувшись на колючий взгляд Одноглазого. Его единственное око, казалось, видело все насквозь. Толстый и Молчун тоже не дремали, наблюдая за пленниками.
Впрочем, через несколько часов пути разбойники устали и утратили бдительность. Пользуясь этим, Дарина начала потихоньку заговаривать с другими пленниками. Плачущих девушек она утешала, говорила им, что помнит, из какого они села, и сделает все, чтобы спасти их от рабства. Постепенно девушки успокоились и стали шепотом рассказывать боярышне о себе. И Дарина, утешая этих бедолаг, чувствовала, что сама становится сильнее.
Когда время перевалило за полдень и июльское солнце немилосердно напекло головы как пленников, так и надсмотрщиков, атаман приказал причалить к берегу. Там хитрый взгляд Борила-Змея сразу же приметил, как тянутся молодые крестьянки к боярышне, а она утешает их, словно заговаривает боль. Атаман тут же велел Одноглазому, указывая наДарину:
– Эту отделить от ее подружек и пересадить в другую лодку.
Девушки горестно запричитали, но их, разумеется, никто не стал слушать, и Дарину тотчас поменяли местами с одной из пленниц, ехавших в первой лодке. Теперь, когда после короткого привала путники отправились дальше, Дарина оказалась рядом с Антоном. Пока лодка отчаливала от берега, толкаемая крепкими руками бородатых «близнецов», Дарина успела шепнуть своему соседу:
– Я знаю, что ты – Антон, сын боярыни Ксении.
– А я видел тебя возле церкви, – откликнулся он. – Ты дочь боярыни Ольги?
– Да, меня зовут Дарина. Зиновий рассказал мне, как вы с ним попали в плен.
Но тут атаман, удобно усевшись в лодке, заметил торопливую беседу юноши и девушки и сразу же ее прервал:
– Эй вы там, замолчите! А ты, девка, уж если такая бойкая, бери в руки весло и помогай грести.
Борил-Змей, решив, что лодки продвигаются недостаточно быстро, теперь велел дать вторую пару весел и девушкам, чтобы гребли по очереди.
Но, как ни старался атаман пресечь всякие разговоры между пленниками, Дарина и Антон все же ухитрялись иногда перемолвиться словечком. Искоса поглядывая на молодого послушника, Дарина чувствовала к нему невольную жалость: этот худой, бледный юноша с кротким выражением больших черных глаз иногда казался ей бестелесным ангелом, которого мрачные дьявольские силы принудили к грубой земной работе. Налегая на весла, Антон тяжело дышал, и крупные капли пота скатывались у него по лбу. Дарине порой даже хотелось ему помочь, подставить свое плечо, словно двадцатилетний юноша приходился младшим братом ей, хрупкой шестнадцатилетней девушке. Жалея Антона, она и сама не заметила, как стала уставать, как от напряжения заныли руки и спина. Потом начали саднить ладони, и скоро эту острую боль от водяных мозолей уже нельзя было терпеть. Дарина выпустила весла, принялась дуть на распухшие ладони, и слезы выступили у нее на глазах. Антон заметил это и указал Борилу-Змею:
– Смотри, девушка натерла руки до кровавых мозолей!
Атаман недовольно прикрикнул на юношу и, сделав пару шагов к гребцам, словно мимоходом отвесил ему подзатыльник. Однако, взглянув на руки Дарины и убедившись, что юноша прав, тут же велел одному из бородачей:
– Эту девку за весла не сажайте, у нее руки слишком нежные, испортятся совсем. – Он взял Дарину за подбородок и, рассмотрев как следует ее лицо, заметил: – Наверное, из знатных. За такую красотку хан может дорого заплатить. Она ему не только как служанка сгодится, но, пожалуй, он ее и в жены возьмет. Накиньте ей на голову покрывало, чтоб не обгорела на солнце.
Дарина вся сжалась при мысли о той участи, которую ей готовили ее нынешние непрошеные хозяева. Предстоящая встреча с неким «ханом», чей образ рисовался ей непременно страшным и отвратительным, сулила только горе и новые унижения. Боярышня слышала о том, как обращаются с пленницами восточные владыки, и судьба бесправной рабыни, постельной игрушки, обязанной выполнять любую прихоть хозяина, пугала ее больше смерти.
В памяти девушка невольно раскручивала моток времени назад, к тем минутам, когда еще была свободной, когда чувствовала себя гордой и желанной в объятиях Назара. Если бы она тогда не убежала от него!.. Ведь все могло быть иначе, останься она с Назаром. Сейчас Дарина жалела даже о том, что не отдалась молодому охотнику. Уж лучше бы ее сделал женщиной он, а не какой-то хан-нехристь, который, скорее всего, стар, уродлив, груб и пропитан тошнотворным запахом бараньего жира и лошадиного пота. Поневоле рисуя в воображении мерзкий образ того, кто походя растопчет ее девственность, Дарина стонала и кусала себе руки.
Антон, услышав ее рыдающие вздохи, бросил на девушку взгляд, полный сострадания, и прошептал:
– Не плачь, они больше не будут тебя мучить, им это невыгодно.
Но Дарину мало утешили слова Антона. Она подумала, что, пожалуй, было бы лучше, если бы разбойники изнуряли ее трудом и не берегли от солнца, – ведь тогда, может быть, будущий хозяин не станет использовать ее для любовных утех. Сейчас Дарине хотелось быть убогой замарашкой, некрасивой и нежеланной.
Вечером, высадив пленников на берег и вновь связав их крепкой веревкой, разбойники разожгли костер и стали жарить уток, подстреленных всадниками, которые удачно поохотились на приречных лугах. Запах жареной дичи щекотал ноздри полуголодных пленников, заставлял их тянуться к аппетитных кускам. Но утятина и вино были для хозяев, а будущим рабам полагался только черствый хлеб и речная вода. Впрочем, насытившись, разбойники все же бросили остатки дичи пленникам, а вот вина не дали им ни капли.
РукиДарины нестерпимо болели, и Антон, сидевший с ней рядом, незаметно вытащил из мешочка на поясе маленькую деревянную коробочку и протянул ей, шепотом объяснив:
– Здесь бальзам, намажь себе руки.
Дарина растерла целебную мазь между ладонями и вернула Антону со словами:
– У тебя самого руки не лучше моих, намажь и себе. Они улыбнулись друг другу слабыми, измученными улыбками, и снова Дарина ощутила к Антону прилив теплых чувств, похожих на сестринские.
В эту ночь сон девушки не был так крепок, как в предыдущую, и она часто просыпалась – то от зудящих комаров, то от случайного плеска воды, то от уханья ночной птицы или стона кого-то из пленников. А ближе к утру, когда ночной мрак стал чуть рассеиваться перед зарей, Дарину, да и не только ее, разбудили крики стража, который присматривал за спящими пленниками. Оказалось, что Зиновий, отыскав где-то в траве железный обломок, ухитрился перетереть веревку. Освободившись сам, он подполз к другому пленнику, пытаясь и его освободить, но тут стражник заметил Зиновия и поднял крик. Разбойники тотчас вскочили на ноги, но Зиновий успел метнуться к кустам и, окутанный ночным мраком, скрылся в прибрежной дубраве. Атаман послал вдогонку за беглецом двух всадников и Молчуна, но поиски ничего не дали: Зиновий будто сквозь землю провалился.
– Слава Богу, он ушел, – прошептала Дарина, наклонясь к Антону. – Может быть, доберется до селения и расскажет людям об этой шайке.
– И наши родные узнают, где надо искать, – кивнул Антон. – Только бы они успели до того, как нас продадут в рабство…
Теперь, после побега Зиновия, атаман опасался погони и решил двигаться в путь, не дожидаясь рассвета. Но его подручные, особенно Толстый и бородатые «близнецы», еще не отошли после вечерних возлияний и, переругиваясь пьяными голосами, просили главаря дать им отдых до утра.
– Для нас было бы лучше, если б они двигались медленней, – заметил Антон, настороженно оглядываясь по сторонам. – Надежда только на погоню. Надо бы как-то тянуть время и торговаться с разбойниками.
– По-моему, из них самый падкий на деньги – толстяк, – сообщила о своих наблюдениях Дарина.
Антон согласился с ней и, воспользовавшись минутой, когда Толстый прилег в стороне от товарищей, подполз к нему и шепотом стал его уговаривать:
– Помоги нам с боярышней бежать, и наши родные тебя по-царски отблагодарят. Ты не будешь больше на побегушках у этого Змея. Моя мать возьмет тебя к нам в имение конюхом или ключником.
Маленькие глазки толстяка сперва пьяно и алчно заблестели, а потом в них мелькнул огонек злой насмешки, и он недоверчиво хмыкнул:
– Да что твоя мать может? Она, небось, старая и вдова, и денег у нее мало. А от Змея мне убегать нельзя, он меня из-под земли достанет.
– Но, если вы нас не отпустите, вам всем не поздоровится, – пригрозил Антон. – Мой старший брат – человек крутой, он догонит вашу шайку и спуску никому не даст. А если ты мне поможешь, так тебя боярин Карп вознаградит.
– Боярин Карп? – Толстый не удержался и захохотал, чем привлек внимание Одноглазого. – Нашел кем пугать! Да ведь это он нам заплатил, чтобы мы тебя поймали и продали в рабство! А помог ему…
Но тут увесистая затрещина заставила разболтавшегося толстяка прикусить язык. Одноглазый присел рядом с ним и сквозь зубы прошипел:
– Скажи спасибо, что Борил-Змей не слышал, как ты тут разблеялся, пьяный баран. Он бы тебе язык вырвал.
Такая угороза вмиг отрезвила толстяка, и он, испуганно озираясь по сторонам, отодвинулся подальше от пленников.
Но сказанного им оказалось достаточно, чтобы Антон и Ларина все поняли. Переглянувшись, они прочли в глазах другудруга не просто испуг, но и почти полную гибель надежды. После долгого и гнетущего молчания Дарина пробормотала:
– Недаром вид боярина Карпа Ходыны показался мне таким зловещим.
– Да, – с тяжелым вздохом отозвался Антон. – Теперь я все понимаю. Брат боялся, что я отдам свои земли монастырю, и поспешил от меня избавиться. Хотя какой он мне после этого брат…
На рассвете атаман, еще раз отругав своих людей за то, что упустили Зиновия, не стал больше слушать их жалобы на усталость и велел всем немедленно трогаться в путь. Теперь пленникам нечего было и надеяться повторить побег Зиновия: Борил-Змей объявил, что ночью удвоит дежурство и будет сам проверять, чтобы ни у кого не оказалось под рукой ни железки, ни острого камня. Свой скудный завтрак в виде все того же черствого хлеба пленники получили, уже сидя в лодках.
Антон, неумело обмотав тряпками натертые до крови руки, взялся за весла и прошептал Дарине:
– Кажется, нам неоткуда ждать спасения. Надо думать самим…
Грозный взгляд атамана заставил юношу мгновенно замолчать и даже чуть отодвинуться от девушки. Но Дарине показалось, что молодой послушник замыслил больше, чем успел сказать.
Нетерпеливая боярышня с трудом дождалась минуты, когда взгляды стражей отвлеклись от пленников, и, наклонив голову к Антону, быстро спросила:
– А что ты надумал?
– Будет гроза, – ответил он, почти не разжимая губ, и выразительно повел глазами на слегка потемневшее небо и низко парящих птиц.
– Ну и что? – не поняла Дарина.
– Будут искать укрытие, – прошептал Антон, не глядя на нее.
И тут Дарина догадалась, на что надеялся ее товарищ по несчастью. Если начнется ливень, разбойники со своим живым товаром не смогут заночевать на траве вокруг костра, им придется либо искать укрытие, либо сооружать его самим. Наверняка во время этой суеты надзор за пленниками будет ослаблен. Может быть, их не свяжут, а заставят помогать своим «хозяевам».
Едва Дарина об этом подумала, как Борил-Змей, сидевший на носу лодки, резко повернулся и приказал:
– Грести к берегу! Собирается гроза, надо построить шалаш.
Не успели лодки причалить, зашуршав по мокрому песку, как атаман выпрыгнул на берег и принялся торопливо распоряжаться. Четверых крестьянских парней, которые, видимо, казались ему слишком крепкими и способными на побег, он велел оставить прикованными к бортам под присмотром Одноглазого, а девушек и Антона решил высадить на берег, чтобы помогли собрать ветки и сучья.
Бородачи тем временем вытаскивали из лодок свернутые воловьи шкуры, которые, очевидно, должны были служить крышей для шалаша. Порыв ветра зашумел кронами деревьев, предвещая приближение грозы.
Пока разбойники суетились, Антон успел шепнуть Дарине:
– Держись поближе к толстяку, а когда зайдем в лес, падай и кричи, что сломала ногу.
Она удивленно взглянула на него, не понимая, в чем заключается его замысел, но спрашивать ничего не стала, лишь молча кивнула, полагаясь теперь только на смекалку юноши.
Вначале атаман хотел было связать пленников общей веревкой, но внезапное сверкание длинной молнии и оглушительный раскат грома заставили его вздрогнуть и поторопиться. Слегка осипшим голосом он велел Молчуну, толстяку и бородачам:
– Эй вы, поспешите! Да присматривайте за девками и монахом! Чуть что – кнутом их и гоните обратно.
