Текст книги "Благие намерения"

Автор книги: Александра Маринина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Александра Маринина
Взгляд из вечности

Книга 1: Благие намерения

От автора

Эта книга писалась в трудное для меня время, и я, скорее всего, не справилась бы с ней, если бы не помощь двух очень близких мне людей – моего мужа Сергея Заточного и моей подруги Ирины Козловой. Они старались сделать все возможное и даже невозможное для того, чтобы придать мне сил и мужества взяться за эту работу.

В мае 2008 года, сидя на веранде отеля в Северной Италии, я в отчаянии сказала Ирине:

– Давай напишем книгу вместе.

– Давай, – тут же с готовностью отозвалась она.

Я не имела ни малейшего представления: как это – написать книгу вместе, но мне в тот момент важно было услышать, что кто-то готов разделить со мной и труд, и все связанные с этим тяготы. Мне сразу стало легче, и даже если бы Ирина больше не сделала вообще ничего, одного этого уже было бы достаточно, чтобы поддержать меня.

Я поделилась своей задумкой, которая к тому времени была лишь в зачаточном состоянии, и мы сразу же стали придумывать судьбы и характеры персонажей и всю их жизнь, ход которой логично вытекал бы из этих характеров. После возвращения в Москву к нам присоединился мой муж, которого мы радостно нагрузили «милицейской» проблематикой и требовали, чтобы он придумал или вспомнил из своей богатой практики примеры непрофессионализма следователя и выстроил бы нам для одного из героев служебную карьеру в системе МВД. Мы купили диктофон и заставили Сергея подробно рассказывать все, что он придумал. Потом, с этим же диктофоном, мы все втроем поехали на месяц в Германию и там по очереди наговаривали все, что приходило в голову, – детали характеров и биографий, психологическое обоснование поступков персонажей, фабулу и даже целые диалоги.

Вернувшись в Москву, я попросила распечатать диктофонные наработки и долгие месяцы с ужасом смотрела на без малого сто страниц текста, совершенно не понимая, что с ним делать. Разговаривать было так легко, работа с диктофоном шла весело и азартно, а когда речь зашла о том, что нужно садиться и делать книгу, меня снова охватило отчаяние. Мне казалось, что я не смогу, никогда не смогу…

И снова на помощь мне пришли Сергей и Ирина, которые не уставали мне повторять: «Глаза боятся – руки делают. Не отчаивайся, ничего не бойся, только начни».

На эти уговоры ушел без малого год. И снова была Италия, и рядом была Ирина, которая, как она сама выражается, взяла хлыст и вошла в клетку со львом: купила в магазине толстую большую тетрадь и практически насильно сунула мне в руки. «Напиши хотя бы два предложения. Хотя бы одно». Я написала. Получилось. Когда впоследствии я набрала этот выполненный от руки текст на компьютере, оказалось, что под угрозой хлыста написалось почти тридцать страниц.

Работа пошла. Но для нее требовались реалии 50—60-х годов прошлого века, которых я не знала. И на помощь снова пришла Ирина, которая из разных источников добывала для меня крупицы информации вплоть до того, какие платья и прически носили в те или иные годы.

Текст этой книги написан мной от первого до последнего слова. Но у меня есть два соавтора, которым я хочу выразить в этих строках свою глубокую благодарность и горячую любовь. Спасибо вам, Ирина и Сергей! Без вас этой книги не было бы.

* * *

Камень проснулся и первым делом подумал о том, что у него подагра. Наверное. Или этот, как его, артроз. Уж больно скрипуче у него внутри, ржаво как-то, туго-неповоротливо. Старость… Сырость… Холод от земли… Да еще Ветер, подлец эдакий, то и дело смотается в командировку в северные страны, наберется там всяких погодно-циклонных глупостей, а как вернется – так сразу к нему, к Камню то есть, в гости заваливается и давай со всех сторон обдувать чем-то промозглым, вот вам и простуда.

Хоть бы Ворон прилетел, развлек бы чем-нибудь… Хотя в такую мерзкую погоду старый приятель, наверное, будет дрыхнуть до полудня. Камень представил себе перспективу долгих часов, заполненных ипохондрическими изысканиями, и загрустил. Пока этот засоня Ворон появится, это ж сколько новых болезней отыщется! И будут они одна неизлечимей и смертельней другой. И настроение испортится – это уж как пить дать. Мысли о скорой смерти, и все такое…

Однако Камень ошибся. Едва успел он разобраться с артрозом и приступил к примерке глаукомы (что-то зрение стало сдавать), откуда-то справа донеслось знакомое:

– У тебя как сегодня голова на такую погоду? У меня болит – просто сил нет.

Камень с облегчением оторвался от примерки глаукомы – все равно она как-то плохо ему подходила, не пролезала ни по одному параметру – и живо включился в обсуждение.

Поговорили о здоровье и болезнях, не спеша, с подробностями, со вкусом и удовольствием. Роли все давно расписаны: Камень жалуется, брюзжит и готовится к собственным похоронам, а Ворон – тот бодрячком подпрыгивает на макушке у Камня, лапками трехпалыми переступает, когтями мшистую поверхность царапает и молодится, молодится, дескать, я-то еще при полном параде, и помирать мне рано, я еще о-го-го…

Потом пришел черед погоды, ну а как же без нее, без погоды-то, родимой, в стариковских беседах, от нее ведь все неприятности – и ломота в суставах, и тяжесть в голове, и настроение пакостное, будто жизнь и впрямь кончилась.

– Это надолго, – авторитетно сообщил Ворон, перестав наконец переступать когтистыми лапками по Камню и устроившись поудобнее, так, чтобы не соскальзывать с размоченной дождем замшелости, – месяца на полтора-два.

– Сам смотрел? Или прогнозы слушал? – встревоженно уточнил Камень.

– Сам, – коротко каркнул Ворон. – Своими глазами видел. Так что твои кости будут еще долго болеть, а подагра твоя станет развиваться бурно и ощутимо, а голова…

– Тьфу на тебя, – обиделся Камень. – Вот ты всегда над моими недомоганиями смеешься, а я, может, смертельно болен, не ровен час – помру. Что тогда делать станешь?

– Да ты меня переживешь, ипохондрик ты хренов! Бери с меня пример, не обращай ни на что внимания и радуйся жизни, зазнобу себе заведи, что ли. Вот я…

– Да пошел ты, – беззлобно отмахнулся Камень. – Вот ты, вот ты… Надоело. Давай, что ли, сериал какой-никакой запарим, раз уж такая мерзкая погода на два месяца. – Он вздохнул и вдруг снова забеспокоился: – Но ты точно знаешь, что на два? Ты точно сам смотрел?

Вопрос был не праздным. Ворон обладал редкой способностью практически повсюду находить пространственно-временные дыры, пролезать в них и в любой момент возвращаться обратно. Он имел возможность увидеть все, что происходило на Земле, где бы и когда бы это ни происходило, а уж про такую ерунду, как погода на завтра или на неделю вперед, и говорить нечего. И когда им с Камнем становилось скучно, они выбирали себе героя и начинали следить за его жизнью от рождения и до самой смерти, подробно обсуждая всю его биографию, каждый шаг, каждое принятое решение, каждое сказанное слово. Развлекались они этим давно, лет двести, а может, и все четыреста. Однажды, давно-давно, Ворон залетел в двадцать первый век и, когда вернулся, поведал, что люди тоже этим занимаются, смотрят по телевизору длинные истории про всяческие жизненные перипетии и горячо обсуждают, и у них это называется «смотреть сериал». Слово Камню понравилось, и теперь они с Вороном, выбирая себе героя и отслеживая его жизнь, тоже считали, что смотрят сериал. А что? Разве не похоже?

С предложением насчет сериала Ворон с удовольствием согласился и немедленно расправил крылья.

– Ну так чего, я полетел, что ли?

– Давай, давай, лети.

– А куда? Есть идеи?

Камень призадумался. В последний раз они смотрели про жизнь какого-то египетского фараона, кажется, Эхнатона, а до этого у них в работе была история белошвейки из французского Средневековья. Кого же выбрать теперь?

– Может, куда-нибудь в начало компьютерной эпохи? – неуверенно проговорил он. – Там всегда интересно, интеллектуальный конфликт поколений, и все такое.

– Чего там?! – Ворон вытаращил на приятеля круглые блестящие глазки. – Какой конфликт?

– Интеллектуальный, – терпеливо пояснил Камень. – Одно поколение выросло без компьютеров и без Интернета, а уже их дети и внуки всем этим вовсю пользуются, соответственно, у них совершенно разный темп жизни, менталитет, уклад. У них вообще все принципиально другое. В общем, для тебя это сложно, не морочься, ты делай, как я говорю.

Камень был мыслителем, даже где-то философом. Он всю жизнь лежал неподвижно на одном месте и видеть мог только то, что находилось в непосредственной близости от него, посему всю мощь недюжинных мозгов направлял исключительно на анализ информации, поступающей извне, ничем другим заниматься он не мог по определению. Ворон же был попроще, зато мобильнее, летал, где хотел, вел активную личную жизнь, много путешествовал и вообще всячески развлекался, и на глубокомыслие у него не хватало ни времени, ни усидчивости.

– Тоже мне, нашел мальчика на побегушках, – обидчиво заворчал Ворон, подбираясь и готовясь взлетать. – А может, я против? Может, мне другое интересно? Я, может, середину двадцатого века люблю, а ты меня в какую-то тмутаракань загоняешь.

– Ну и далась тебе эта середина двадцатого! – Камень даже не пытался скрыть раздражение. – Чего ты к ней прилепился? По каждому поводу туда лазишь. Медом тебе там намазано?

Ворон от возмущения аж подпрыгнул и чуть было не поскользнулся.

– Да что ты понимаешь, старая развалина! Середина двадцатого – это личности такого масштаба, что другим эпохам и не снилось! Сталин, Броз Тито, Кастро, Че Гевара, генерал де Голль – и все одновременно! Где ты еще такое найдешь? И потом, туда ходить удобно, там дырища – во! – Он широко взмахнул крыльями, чтобы наглядно продемонстрировать Камню размер прохода, и все-таки не удержал равновесия на скользкой поверхности, вынужденно взлетел и уселся на нижней ветке дерева, стоящего рядом. – На одни только похороны Сталина знаешь сколько желающих посмотреть? На март пятьдесят третьего дыра самая большая, самая удобная.

– Не торгуйся, лети давай куда сказано. Если повезет, может, вернешься в свои любимые пятидесятые, ты же знаешь, я истории люблю с самого начала смотреть.

Ворон улетел искать героев, а Камень уже погрузился было в привычную дрему, когда почувствовал легкое щекочущее прикосновение где-то в самом низу, с левой стороны.

– Ты, что ли? – радостно встрепенулся Камень.

– Ну а кто же? – последовал едва слышный ответ. – Как дела?

– Нормально. Ты надолго в наши края?

– Собираюсь надолго, а там как получится.

– Это хорошо, – обрадовался Камень. – А то мы тут новый сериал затеваем, так я без тебя как без рук. И вообще, я по тебе соскучился.

– Я по тебе тоже, – донесся снизу вздох. – Вот ведь дожили, а? Живем целую вечность, а прячемся от твоей Трясогузки, как пацаны нашкодившие. Да я все понимаю, тебе с Каркушей твоим ссориться нельзя, он – твои глаза и уши, окно в мир, можно сказать. Мне-то что, я ползаю где хочу, если что не по мне – мышцу напряг и свалил, а тебе тут лежать и лежать, бедолаге.

Когда-то они дружили втроем – Ворон, Камень и Змей. Был в их компании Вечных и четвертый – Ветер, но он со своим легкомыслием и непостоянством так и не смог крепко вписаться в коллектив и до сих оставался на положении просто приятеля, доброго знакомого, который то через день в гости заглядывает, а то вдруг пропадает на долгие месяцы, не прощаясь, и вестей о себе не подает.

Многие тысячелетия все шло у них хорошо, но в один отнюдь не прекрасный момент начался разлад. Почему? Да из-за Ворона все, хотя сам Ворон был свято уверен в том, что виновником конфликта являлся вовсе даже Змей. Причиной же явилось сперва едва заметное соперничество, а впоследствии яростная, жгучая ревность. Дело в том, что Змей обладал той же способностью, что и Ворон, – находить дыры в пространственно-временном континууме, однако если Ворон в целом неплохо находил место, но в желаемое время умел попадать только приблизительно, плюс-минус неделя, то Змей мог оказаться в нужном месте и в нужное время с точностью до секунды и миллиметра. Ворон чувствовал себя ущербным, столь явного превосходства товарища стерпеть не смог и начал потихоньку оттеснять Змея от Камня, страшно интриговал, даже ложь пускал в ход и старался на пустом месте раздуть пусть мелкую, но ссору, дабы выставить Змея перед Камнем в самом невыгодном свете. Философ и созерцатель Камень видел происки старого друга насквозь и ужасно расстраивался, понимая, что мирного исхода все равно не будет: Ворон старел и с годами становился все более нетерпимым к чужим достоинствам. Он был очень привязан к Камню и хотел владеть его вниманием единолично, для чего стремился сделать Камня зависимым от себя. А добиться этого можно было, только убрав Змея с глаз долой. В итоге по инициативе Ворона разгорелся конфликт, который поставил точку в существовании тысячелетнего триумвирата. При этом суть конфликта никто вспомнить уже не мог, в памяти остался лишь результат. Ворон поставил перед Камнем вопрос ребром:

– Выбирай, или я, или эта гадюка. Завтра прилечу за ответом.

Змей проявил свойственную ему мудрость и готовность к компромиссу.

– Скажи, что выбираешь его, – посоветовал он Камню. – Пусть этот пернатый дурень успокоится. Он все равно подолгу на одной ветке усидеть не может, будет мотаться по всему свету, а я буду к тебе приползать, когда его нет.

– Что ж ты предлагаешь, прятаться, как школяры, которые тайком курят в туалете? – возмутился тогда Камень.

– Ой, много ты школяров-то видел в своей жизни! – рассмеялся Змей. – Особенно курящих в туалете. Ты хоть видел когда-нибудь, как люди курят? Как это вообще выглядит? А в туалете бывал? Что такое унитаз, знаешь?

– Ну, не видал, ну, не бывал, – ворчливо согласился Камень. – Мне Ворон рассказывал. Он хорошо рассказывает, ты же знаешь, я будто своими глазами все вижу.

– Вот, Камешек, мы и подошли к самому главному, – свистящий шепот Змея стал серьезным. – Ты без Ворона – никуда. Пропадешь ты без него. А от меня тебе пользы никакой, я хоть и умею поболе, чем этот перистый лазутчик, но сериалами не увлекаюсь, да и рассказчик я хреновый, так что скрасить твое одиночество не смогу. Скажи, что выбираешь его, а меня прогнал, я не обижусь, буду к тебе заходить, как возможность представится.

Камень долго горевал, но сделал так, как советовал мудрый Змей. С тех пор так и повелось: Ворон был у Камня как бы официальным другом, полноправным и полновесным, а Змей – тайным, бесправным. Если Ворон при просмотре очередной истории пропускал что-то важное и потом не мог попасть туда, где это важное можно было узнать, на помощь Камню неизменно приходил Змей, легко находивший ответы на все вопросы.

Друзья успели обсудить не только здоровье Камня, но и посплетничать о Ветре, который из последнего путешествия вернулся каким-то чудным, задумчивым, рассеянным, не иначе влюбился в какую-нибудь радугу, когда Змей настороженно приподнял аккуратную овальную голову:

– Кажись, летит твой вестник с полей. Ну все, я уполз, но я тут неподалеку буду, заскочу при случае.

Это и вправду был Ворон, уставший, но с гордым блеском в глазах.

– Нашел! – торжественно объявил он. – Семейка – пальчики оближешь, в их отношениях сам черт ногу сломит, как раз как ты любишь. И время – как ты заказывал, начало двадцать первого века. Скажи, что я молодец! Я…

– Ну давай же рассказывай, – нетерпеливо прервал его Камень. – Что там за отношения?

Ворон переступил с лапки на лапку и нервно повел клювом.

– Ты что это? – с нескрываемым подозрением спросил он, недобро прищурив левый глаз. – К тебе этот дырявый шланг, что ли, приползал?

Просто поразительно, как Ворон чуял старого соперника! Камню пришлось изобразить праведное негодование:

– Да ты с ума сошел! Он сюда больше не является.

– Не смей мне врать! Я чую, чую… – Ворон повел клювом справа налево и обратно. – Скажи честно, приползала эта драная веревка?

– Да нет же, уймись ты.

– Честное слово?

– Честное слово. Давай, рассказывай.

– Значит, так, – приступил Ворон. – Какое-то загородное сборище, не то семейный обед, не то день рождения. Народу – десять человек, возраст – от примерно двадцати до шестидесяти. Дом такой… ну, не Тадж-Махал, конечно, но ничего, по ихним меркам приличный, с участком. Одна пара: она его любит, он ее тоже, но пока об этом не знает…

– Как это? – удивился Камень.

– Ну вот так. Он думает, что он ее давно уже совсем не любит, а любит другую, а на самом деле любит. В общем, это сложно. Ладно, не перебивай. Другая пара: она его любит, а он в это не верит, хотя сам ее тоже любит. Третья пара: они любят друг друга, но все остальные в этом сильно сомневаются. Четвертая пара: он ее любит, но она не верит, что он ее любит, а сама…

– Стоп, стоп! – остановил его Камень. – Я запутался. Там что, одна сплошная любовь?

– Ну да. А что тебе не нравится?

– А где ненависть? Где ревность, месть? Старые обиды? По-моему, ты какую-то ерунду нашел.

– Ничего не ерунду, – обиделся Ворон. – У них в глазах знаешь сколько горя? У каждого. И болезни там всякие, и потери, только они про них вслух не говорят, но я-то вижу. Интересно же, как это бывает: на душе сплошное горе и боль, а снаружи сплошная любовь.

– Не знаю, не знаю, – засомневался Камень. – Не уверен, что это будет так уж интересно.

– Ну хочешь, я лет на десять назад слетаю, погляжу, как там и что, – предложил Ворон.

– Валяй.

Вернулся Ворон довольно скоро. Перья на крыльях встрепаны, глаза безумные.

– Слушай, там такое! В доме полно полиции…

– Милиции, – поправил его Камень.

От постоянных путешествий в пространстве и времени у Ворона в голове образовалась настоящая каша, он путал все на свете и мог, например, болгарскую ракию назвать «саке», а императора Карла Великого – президентом страны.

– Ладно, милиции. В общем, в доме полно этих жандармов, а они рыдают.

– Кто – они?

– Женщины. Я же не знаю пока, как их зовут. Сидят обнявшись и ревут. Тебе уже интересно или еще дальше смотреть?

– Посмотри еще, – попросил Камень. – Пока что-то не очень убедительно.

В следующий раз Ворон доложил, что видел каких-то мужиков с бритыми головами и еще одного, в темных очках и с усами, они что-то злобно говорили «ей», а «она» варила им кофе и тихонько плакала. Как «ее» зовут, он снова узнать не успел, потому что бритоголовые и усатый никак к ней не обращались.

Но и этого Камню показалось мало, и Ворон снова отправился добывать информацию, на этот раз куда-то в начало восьмидесятых годов.

– Их допрашивают. В комендатуре. И между прочим, за ними какой-то таинственный тип следит.

– В комендатуре допрашивают или в прокуратуре? – уточнил Камень, не терпевший неясностей.

– Там вывеска была, но я прочитать не успел, заметил только, что слово длинное и заканчивается на"…тура». А тебе не все равно? – огрызнулся Ворон. – Нам надо принципиальное решение принимать, смотрим мы это или нет, а ты к мелочам цепляешься. Лично я считаю, что надо смотреть.

– А вот я не уверен. Слетай еще посмотри.

На этот раз Ворон вернулся довольный.

– На свадьбе был, – отрапортовал он. – Ух, красотища! Невеста вся в белом платье, красивая до невозможности, глаза сияют, зубы сверкают, жених тоже по всем статьям хорош, высокий, широкоплечий, в черном костюме, танцуют вместе – загляденье! И все вокруг так радуются, так радуются! И подруга невесты тоже за нее радуется, сидит за столом такая счастливая – просто приятно посмотреть. Кстати, я узнал, как ее зовут: Люба.

– Кого – невесту?

– Да нет же, подругу. Невесту как-то мудрено зовут, я не очень разобрал. Это вот как раз Люба тогда бритоголовым кофе варила и плакала втихаря. А еще у нее сестра есть, рядом с ней сидит, страшненькая такая, так она как раз, наоборот, к этой свадьбе очень плохо относится, смотрит на жениха с невестой так, словно готова на куски порвать. А еще там парень один сидел, я его узнал, он на той загородной собирушке тоже был, так ты бы видел, как он на невесту пялился! С таким ехидством, с таким злорадством, словно подсунул ей порченый товар за бешеные деньги и теперь ручонки потирает. Правда, интересно?

– Интересно, – не смог не согласиться Камень. – Вот уж когда интересно – тогда интересно, тут и не поспоришь. Ну, так кого выбираем: невесту, счастливую подругу или ее озлобленную сестру?

– Про невесту неинтересно, – тут же начал выдвигать аргументы Ворон, – вышла она замуж за своего красавца и будет жить с ним тихо-мирно. Скучно. Я бы выбрал подругу, которая за нее радуется.

– А почему не злую сестру?

– Да ну ее, с ней и так все ясно. Влюблена небось в жениха по уши, вот и злится, что он на другой женится. Зато с подругой, с Любой этой, ничего не понятно. Ты мне поверь, я знаю, что говорю, я на стольких человеческих свадьбах побывал – не перечесть, но никогда не видел, чтобы девушка так радовалась за подругу, которая замуж выходит. Она не просто радуется – она счастлива, как будто это самый главный и самый лучший день в ее жизни. Вот мне и интересно почему.

Но Камень все не мог избавиться от сомнений и склониться к выбору.

– А может, будем смотреть про того парня, который, как ты выразился, порченый товар подсунул?

– Нет, – твердо каркнул Ворон, – я настаиваю на Любе. Вот увидишь, не пожалеешь.

Камень знал пристрастие своего друга к женщинам определенного типа. Если была возможность, именно таких женщин Ворон старался выбрать в качестве героя истории.

– Ну ладно, – согласился Камень, – давай про Любу. Только ты уж найди там место, когда они все еще знакомы не были, с него и будем смотреть. Кажется, это как раз получается твоя любимая середина пятидесятых.

– Сделаю, – Ворон обрадованно вспорхнул с ветки. – Все будет в лучшем виде.

* * *

…Пыль никак не желала извлекаться из глубоких складок пышного бело-розового кринолина с голубыми бантами, и Люба все туже и туже обертывала свой тоненький пальчик специальной мягкой тряпочкой, пытаясь все-таки пролезть в те места фарфоровой статуэтки, где скопилась эта злосчастная, непонятно откуда взявшаяся пыль. А ведь эту фарфоровую барышню в такой неправдоподобно красивой юбке с бантами и с розово-зеленым веером в изящной опущенной вниз ручке Люба любила больше всех остальных статуэток, составлявших бабушкину коллекцию. Сама коллекция была, по мнению девочки, огромной – целых тридцать две фигурки, и бабушка Анна Серафимовна, баба Аня, или просто – Бабаня, как называли ее внучки, обожала свое сокровище и ни за что не пожелала оставлять его в Москве на целых три дачных летних месяца, тщательно упаковывала каждую фигурку в мягкую бумагу, всю дорогу на электричке от Москвы, а потом на автобусе до дачного поселка держала драгоценную коробку на коленях, потом так же тщательно распаковывала экспонаты, любовно расставляла по своей комнате и строго-настрого наказала Любе и ее старшей сестре Тамаре протирать фигурки от пыли каждый божий день. В комнате Бабани было большое всегда чисто вымытое окно, слегка затененное лишь белоснежными тюлевыми занавесками, поэтому каждую пылинку в этой самой светлой комнате было отлично видно. Дома, в Москве, Анна Серафимовна ухаживала за своей коллекцией сама – все-таки девочки учатся в школе, а уж теперь-то, во время летних каникул, у них полно свободного времени.

А вот у самой Бабани Анны Серафимовны на даче хлопот полон рот: семья из пяти человек, сын Николай, Николенька, невестка Зина, да две внучки, да сама Бабаня, и все должны быть накормлены, и не вчерашним, впрок приготовленным, а сегодняшним, с пылу с жару, и все должны быть обстираны, каждое утро надевать все чистое, заштопанное и наглаженное, и скатерть на столе должна быть белоснежной, без единого пятнышка, и хрустеть от крахмала, и занавески и подзоры на окнах – стерильными. И как же не стирать и не гладить каждый день, если у девочек всего-то по две смены белья да по два платьица? Хорошо хоть у Николая форма, он в милиции служит, но и за ней надобно следить, чтобы капитан Николай Дмитриевич Головин выглядел достойно. А сад с многочисленными кустами черной и красной смородины и крыжовника? А заготовки на зиму, огурчики-помидорчики, которые надо сперва купить у кого-нибудь из местных, потом закатать в предварительно простерилизованные банки? А варенье из «своей» смородины и крыжовника? Впрочем, «своими» ягоды можно было считать весьма условно, принадлежала дача в подмосковном поселке не Головиным, а одной очень старой актрисе Малого театра, Юлии Марковне Венявской, которая сдала им эту дачу бесплатно, а вместо денег попросила несколько банок варенья и компота из растущих на участке ягод. Но что такое несколько банок для одинокой старухи, которая часто болеет и не всегда может выйти в магазин? Бабаня справедливо рассудила, что за три месяца бесплатной жизни в хорошем, крепком просторном доме с садом Головины должны «отдариться» таким запасом всевозможных заготовок, чтобы актрисе хватило на год, до следующей осени. А полы, которые полагалось надраивать два, а то и три раза в день? А половики, на которых не должно быть ни соринки? А посуда, которая от самой большой кастрюли до самой маленькой ложечки для варенья должна сверкать и скрипеть? В общем, хлопот у Анны Серафимовны выше головы, и, разумеется, внучки ей должны во всем помогать, а заодно и учиться готовить, вести хозяйство и вообще содержать дом как должно.

И Люба к своим одиннадцати годам уже многое из бабушкиной науки освоила: и супы готовить умела, и котлеты жарить, и пироги печь, и штопать, не говоря уж о такой ерунде, как пуговицу пришить (этим нехитрым искусством она овладела лет, наверное, в шесть) или гладить. Училась она Бабаниным премудростям с интересом и любую работу по дому выполняла с удовольствием, не в тягость ей было. А вот Тамара… Нет, если полы помыть, одежду постирать или в магазин сбегать – тут от старшей сестры отказа никогда не было, но у нее была какая-то своя собственная шкала, какой-то внутренний приборчик, при помощи которого она раз и навсегда отделила для себя важное и нужное от всякой, как она сама выражалась, «мещанской придури», и никому в семье Головиных не удавалось сбить ее с ориентиров ею же самой расставленных по ранжиру ценностей. Пол должен быть чистым? Конечно! Одежда должна быть опрятной? Безусловно. Притащить из магазина продукты? Не вопрос. Ну и дырки в носках или оторванные пуговицы – это, само собой, тоже непорядок. Завтрак, обед и ужин тоже хорошо бы, чтобы были. Но вот ежедневно протирать бабушкины фарфоровые статуэтки – это явный перебор. И вообще, статуэтки там всякие – это чистой воды мещанство, пережиток прошлого. И хрустящая от крахмала скатерть – тоже глупость, вполне достаточно, если она будет просто чистая и наглаженная. И пироги, каждый день разные, печь совсем необязательно, барство это – ежедневно баловаться такой вкуснятиной, раз в неделю по воскресеньям в самый раз будет. А уж про соленья-варенья и прочее Тамара даже слышать не хотела! Ну что за глупость, право слово, сперва в несколько заходов осторожно обирать кусты, чтобы не повредить еще не созревшие ягодки, потом часами сидеть и тупо срезать маникюрными ножницами носики у смородины и крыжовника, выковыривать шпилькой косточки из вишни – от одного этого можно с ума спятить, а потом тащить из продмага сахар, и вся кухня и веранда заставлены тазами и банками – бр-р-р! Ведь в это время можно почитать или порисовать, во всяком случае, сделать что-то действительно важное и нужное. А варенье и компоты – разве это важно и нужно? Если не с чем пить чай, можно купить карамелек или сушек, а если уж захочется компотику – сварить из чего-нибудь, что продается в магазине, хоть из яблок, хоть из сухофруктов. Одним словом, Тамара в домашних хлопотах помощницей была неважной, предоставляя младшей сестре зачастую отдуваться за двоих, если уж Любаше это все так нравится. Люба на сестру не обижалась, она обожала Тамару и искренне считала ее очень взрослой, умной и красивой и в силу именно этих качеств имеющей право выбирать, что ей делать. Мама девочек, Зинаида Васильевна, какое-то время пыталась ругаться с Тамарой и наказывать строптивое чадо, но очень быстро выяснилось, что это бесполезно: крика Тамара не боялась, на громкий голос и обвинения никак не реагировала, а наказание воспринимала не то что с безразличием – даже как будто с радостью. Ведь не бить же ребенка, это непедагогично, значит, надо не пустить его в кино или на прогулку. Тамара, выслушав очередной приговор рассерженной матери, тихо улыбалась и садилась «в угол» с книжкой или альбомом для рисования. Кажется, для счастья ей вообще больше ничего не было нужно. Зина махнула рукой и оставила попытки перевоспитать старшую дочь. Отец же, Николай Дмитриевич, в процессе воспитания, равно как и наказания, участия не принимал, он нежно любил обеих своих девочек и даже не подозревал, какие баталии разыгрываются за его спиной, пока он несет нелегкую свою службу по охране общественного порядка и защите прав и интересов граждан: Бабаня строго-настрого запретила всем рассказывать ее сыну то, что может его огорчить или рассердить. «Дом должен быть островом счастья, мира и покоя, – не уставала она повторять, – особенно для того, у кого такая тяжелая и опасная служба». Сама же Анна Серафимовна принимала поведение старшей внучки как должное, постоянно обращалась к ней с поручениями и спокойно относилась к отказам. Люба, любившая сестру, от души этому радовалась, но понять не могла. Почему мама сердится, а бабушка – нет?

Слушая негромко звучащее радио, Люба продолжала свою монотонную работу. А по радио обсуждали чудесный фильм «Высота», который вышел только в апреле, но Люба с Томой успели в Москве его посмотреть. Любе особенно нравился Николай Рыбников в роли главного героя, а Тамара только насмешливо фыркала и говорила, что ей слишком положительные герои не нравятся. Еще по радио рассказывали про лозунг «догнать и перегнать Америку», то есть догнать США по производству мяса, масла и молока на душу населения, и про постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об отмене обязательных поставок сельскохозяйственных продуктов государству хозяйствами колхозников, рабочих и служащих». Это было Любе уже неинтересно. Самое интересное было, само собой, про Фестиваль молодежи и студентов, который совсем недавно проходил в Москве.

Дома Люба, конечно, больше любила слушать радиолу. В ней был приемник и проигрыватель для пластинок. К сожалению, на дачу радиолу не брали – боялись сломать в дороге, так что приходилось обходиться радиоточкой, по которой передавали только одну программу, и если по ней было скучное – тут уж ничего поделать было нельзя.