Текст книги "Карл, герцог"

Автор книги: Александр Зорич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 53 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

* * *

Предоставив добивать янычаров португальцам, паладины выстроились полумесяцем в центре гавани. Смотреть на охваченный пламенем флот, который доставил их сюда и без которого было невозможно вернуться домой, было страшно. Но ещё страшнее были галеасы турок, которые входили в гавань двумя кильватерными колоннами – черные левиафаны, окутанные паром, огражденные от огня сурами Корана и морской водой, что струилась по крутым бортам кораблей трудами греческих невольников.

Если бы не молитвы Жермона д’Авье, несгибаемая воля тишайшего д’Эмбекура, угрозы Гуго Плантагенета и уговоры де Монтегю, войско крестоносцев прекратило бы своё существование, рассыпавшись стадом насмерть перепуганных баранов.

Йыргылман-паша вглядывался в ряды крестоносцев и не мог понять, отчего это скопище высокородных извращенцев, городского сброда и сельских алкоголиков остается на месте, сомкнув щиты и развернув знамена. Отчего, ведь их корабли сожжены, с ними больше нет кондотьеров, а от Прыжка Тристана просигналили: «Бургунд мертв»? Или, может, брешут языкатые язычники? (Все, кто почитают Святую Троицу, да ещё и Богоматерь, были для подкованного в богословии Йыргылман-паши, натурально, язычниками.)

Он ещё раз внимательно вгляделся в крестоносный строй. Бургунды стояли в самом центре и выделялись на фоне прочих свежайшей позолотой щитов и унифицированной экипировкой пехотинцев. Да, их предводитель нашел сегодня свою смерть, это однозначно, иначе откуда бы взялись на рыцарских копьях черные ленточки, а на всех щитах – надпись «Charles», жирно выведенная сажей?

Перегруженный людьми и припасами корабль Йыргылман-паши резко остановился. Днище плотоядно хрустнуло. До берега оставалось около полусотни саженей. Остальные галеасы, один за другим, налетали вслед за флагманом на подводную каменную гряду, обустроенную некогда обстоятельными госпитальерами.

«Аллах акбар!» – пропищал скопческим голоском Йыргылман-паша, беглербек Азии, и из галеасов посыпалась в воду разноплеменная голь, сиречь янычары.

Муслы сразу же оказались в двусмысленном положении. Назад было нельзя, ибо каждый корабль имел свой крошечный трибунал в составе военного следователя, писаря и палача, причем даже в лучшие времена эти кадры без работы не сидели. А впереди была порядочная глубина и злые английские лучники, которые наконец получили разрешение стрелять.

Счетчик турецких потерь сорвался с места и закрутился так, что цифирки слились перед глазами Йыргылман-паши в мутную серую полоску.

Как и рядовые янычары, Йыргылман-паша чувствовал на своих шейных позвонках взгляд военного прокурора Азии, который, конечно, в поход не пошел, а пребывал сейчас в Дамаске и лопал кишмиш любовных утех вместе с женой и пятью наложницами. Взгляд у прокурора был тяжелый, многообещающий. Это заставило Йыргылман-пашу проявить чудесную предприимчивость.

В воду полетели срубленные мачты, палубные доски, бочки и даже скатанные паруса. Вкупе с утонувшими янычарами эти дрова образовали дамбы, мостки, плавающие острова и неподвижные рифы. Так десант худо-бедно достиг мест, где можно было стоять по грудь в воде.

Началась рукопашная.

Если бы у крестоносцев был лишний батальон лучников, если бы турок не было вчетверо больше, если бы новые галеасы перестали входить в гавань и впрыскивать свежую кровь в гоголь-моголь имени Гога и Магога, если бы Йыргылман-паша не полез лично в драку – избиение мусульман случилось бы ещё до заката.

А так турки наседали.

Пробитый пикой насквозь, упал на землю барон де Монтегю. Вслед за ним рухнул главный бургундский штандарт.

Томас Ротерхем, предводитель португальцев, был оглушен палицей и иссечен ятаганами.

Маршал д’Эмбекур выпал из седла, вывихнул правую руку и выбыл из боя.

Жануарий Страсти Христовы дрался дубиной и боевым цепом, поскольку не мог позволить себе большего, но даже и без кровопролития он на третий час битвы ощутил сокрушительную боль в висках и ушел врачевать д’Эмбекура.

Жермон д’Авье сменил пять щитов, у него подкашивались ноги, от крови его белый плащ стал багряным, а багряный крест – черным.

Лучники истратили все стрелы, не выдержали рукопашной и ударились в бегство. Молодой янычар, скривившись на манер Брюса Уиллиса, вытащил английскую стрелу из своей голени, подобрал английский лук и застрелил бегущего Гуго Плантагенета в спину.

Янычары прорвали строй крестоносцев прямо напротив открытых ворот и бросились к крепости. Впереди всех мчался Йыргылман-паша. Бой за берег был проигран и теперь начиналась катастрофа – госпитальеры и бургунды были окружены и отрезаны от ворот. Им оставалось либо дать стрекача и погибнуть с позором, либо остаться на месте и погибнуть с честью.

«Ещё полчаса – и здесь не останется ни одного язычника, – думал Йыргылман-паша, перед глазами которого пригласительно темнел зев родосской крепости. – Ещё полчаса – и отдохну, уфф».

В воротах появились люди. Двое – верхом, остальные – пешие, в легких нагрудниках, но с мечами невиданных размеров. Это была швейцарская гвардия.

На одном всаднике поверх доспехов был надет пестрый наряд в сугубо бургундском духе, другой был в трауре по поводу собственной трагической гибели. Лицо одного было скрыто лягушачьемордым армэ, лицо второго беззащитно белело. А над светлой полосой его высокого лба, обымая темные волосы, сожранные полумраком ворот, словно бы парила в воздухе ажурная корона повелителя ромеев и турок. Значит и его, Йыргылман-паши, повелителя.

Когда Карл, граф Шароле, убивал беглербека Азии, тот не знал что и думать.

сентябрь, 15

"Милая Соль! Ты не можешь себе вообразить, что такое настоящая война. Это искусство, доблесть и коварство, над которыми всегда главенствует хаос.

Помнишь, в марте папские легаты притащили с собой в Дижон целый бродячий балаган, где в числе прочих был субъект, похожий на меня как две капли воды, только темнее, как и все итальянцы? Этого своего братца я купил, заплатив легатам как за четыре горностаевые шубы, да и ему заплатил так, что, пожалуй, хватило бы на десять.

Для себя я назвал своего двойника Одним Очень Важным Человеком. О нем знал только Луи, да ещё двое немых фландрцев. Весь путь от Дижона до Родоса он проделал в ящике с дырами для дыхания и оправлений, которые по ночам удаляли. Во время бури в Остии бедолагу вместе с ящиком унесло в открытое море, но его перехватили рыбаки и, расспросив о том, о сем, вернули мне. Я щедро наградил рыбаков и отпустил восвояси, хотя другой государь обязательно предал бы их смерти во имя сохранения секретности. Особенно король (Франции).

Мой двойник имел очень простые обязанности – гладко бриться, привыкать к моему платью и натираться мелом, чтобы он вошел в его кожу как можно лучше и в решающий момент не осыпался, раскрывая уловку. Луи, да и фландрцы, вероятно, думали, что я не в своём уме. Ха! (на полях нарисованы виселица и баранья голова). Когда же мы прибыли на Родос (зачеркнуто).

С другой стороны, чрезвычайно интересные подробности о Пиччинино мне сообщили на Кандии доверенные лица. Оказывается, король (Франции, понятно) и Турка сулили ему порядочный куш за мою голову (говорящую или немотствующую).

Безусловно, я мог бы устранить Пиччинино прямо в открытом море, но доказательств его измены у меня не было. Необоснованное же убийство папского кондотьера могло загубить наше предприятие, поскольку все увидели бы в моём самоуправстве предлог ограбить побережье Греции и убраться домой. Кстати, именно так поступил герцог Альфонс. Этот жирдяй наплевал на мои приказы и, разглагольствуя о том, что Балканы де «мягкое подбрюшье Европы», расстался с нами в открытом море. Как я понял, он повел свои корабли к Пелопонессу. Уверен – Альфонса и его солдат больше нет в живых, потому что страшнее турок я противников не видел. Они бешеные, Соль.

Сохраняя видимость спокойствия и бодрости духа, я привел корабли на Родос. Здесь, кстати, представь, когда-то стояло каменное изваяние древнего царя, столь огромное, что одна его нога покоилась на острове, а другая уже в Азии. Но до наших дней от него осталась одна ступня, да и та подозрительно маленькая и, честно говоря, на ступню не похожая. Около неё мы с португальцами разбили лагерь, дальше по берегу стали генуэзские моряки и кондотьеры Пиччинино, чуть выше, на холмах – англичане, а австрийцы Ульриха фон Гогенгейма ещё в Кандии повернули назад, ссылаясь на невыплату жалованья.

Неделю мы провели в военных советах. На восьмой день я наконец решился оставить своих людей попечению д’Эмбекура и принял приглашение «ихнего грохмастера» осмотреть замок Кастель-делла-Виларетта. Прежде, чем незаметно покинуть лагерь, я оставил вместо себя итальянца из ящика.

Кстати, до последнего момента я сам не знал, за каким дьяволом мне этот итальянец, но Провидение (зачеркнуто) моя воля вела меня, как ты увидишь, в верном направлении. (Частокол стрел и восемь улыбчивых солнц – примитивные, но узнаваемые.)

Мой двойник, да ещё одетый в мое платье, был вылитый я. Всем было велено меня не тревожить – я измышляю диспозицию осады Константинополя. Луи и вправду дал итальянцу лист бумаги, карандаши и следил, чтобы тот не вздумал ухмыляться. (Несколько вложенных кружков и хаос квадратиков.)

Прости, что утомляю тебя такими подробностями, но если тебе наскучило мое повествование, ты можешь пройтись по саду или расчесать волосы, которые как река, а я сижу в опостылевшей крепости и мне больше нечего делать, кроме как отдаваться письму.

Пока я был обречен выслушивать хроники ордена, люди Пиччинино застрелили подставного графа Шароле, отрубили ему голову (самое ценное в графе Шароле – голова, не так ли?), а к нам в лагерь пропустили сквозь свои посты диверсионный отряд янычар.

Таким образом, Пиччинино – архиблудилище, я других слов не знаю.

Потом высадились основные силы турок во главе с Мегметом.

Наши дрались как львы, я даже не ожидал. Но крайний случай, конечно, наступил. Турки раздробили наш строй и прорвались к воротам. И вот тогда появился я во главе сотни швейцарцев и горстки тертых-катаных госпитальеров. Мне посчастливилось зарубить самого Мегмета, представляешь? Султан, кстати, сильно растолстел по сравнению со своим портретом десятилетней давности.

Наших гибель Мегмета воодушевила безмерно. Я своими глазами видел, как израненный португалец поднялся вдруг в полный рост и убил нескольких турков крестным знамением. Но несмотря на эту и прочие наши доблести, янычары не дрогнули. Они закрепились в нашей родной части лагеря вокруг Стопы Колосса и сомкнули ряды для новой атаки. Янычаров было всё ещё очень много. Уверен – их натиска нам было бы не сдержать.

Вечерело. Мы все приготовились к смерти. Отойти в крепость значило бы для нас оставить туркам на поле боя воинскую доблесть, запасы продовольствия и пушки. Без всего этого мы не продержались бы в крепости и недели.

И тут случилось необъяснимое. В тылу у турок раздались переливы итальянских рожков и разгорелся шум битвы.

Милая Соль! Пиччинино – это воплощенный хаос! Утром по его указке граф Шароле был убит, а вечером его вмешательство спасло графа Шароле от верной гибели.

Вместе с кондотьерами мы истребили турок буквально до последнего человека. В плен попали только двести тяжелораненых. За ними как за родными ходят госпитальеры – янычары всегда выкупают своих едва ли не по весу золота. Турки, как и бургунды – очень рентабельные пленники.

После избиения янычаров кондотьеры растворились в сумерках. Разумеется, мы даже не пытались их преследовать. Пиччинино идиот, в тот день я был готов простить ему многое.

Трофеи довольно скудные. В наших рядах не осталось и восьмисот боеспособных воинов. Избавиться от огромных гор трупов оказалось делом непростым и в итоге мы сожгли турок вместе с останками их кораблей. Оставили только дюжину самых больших галеасов, чтоб иметь возможность отсюда уплыть.

Но корабли надо ремонтировать, Соль, они все в ужасном состоянии – ни мачт, ни оснастки, в трюмах вода и дохлые турки! В любую минуту могут нагрянуть янычары. Волнуюсь – вдруг наша чудесная победа обернется вполне закономерным поражением? Да что там! Достаточно кондотьерам задаться такой целью – и они перебьют нас без особых затруднений. Впрочем, от этих ни слуху, ни духу.

Жара, как у нас в июле, и полное безветрие. Слышно как потрескивает черепица на крышах. Женщин здесь нет, но, соберись на Родосе хоть все красавицы мира, им не поколебать моей верности тебе. Карл."

сентябрь, 22

Родосская гавань напоминала жерло вулкана Кракатау после хрестоматийного взрыва одна тысяча восемьсот восемьдесят третьего года. Насколько хватало глаз, вдоль кромки воды тянулись грязно-серые заносы. В них смешалось все: пепел, головешки, кости, крест и полумесяц.

Вдоль берега уже десятый день ходил наряд госпитальеров. Они собирали интересные предметы и крупные останки. Море день за днем выплевывало всё новые тела, костяки, конечности. Останки требовалось придать погребению, а интересными предметами пополнить казну ордена. Карл вежливо отказался от бургундской доли в этой сомнительной добыче, хотя умом понимал: ничего такого здесь нет и если из воды возникает бочонок с корицей, так Бургундия имеет право на свои законные два бушеля. Но – отказался.

В последнюю неделю Карл старался не дышать. Ему казалось, что Родос теперь будет смердеть жженым мясом до весны. Жермон д’Авье смотрел на вещи проще.

– Оставьте, монсеньор. Один хороший ливень, один шторм – и Родос засияет как новая монетка.

– И когда же ливень? – спросил Карл, тревожно вглядываясь в чистый, сине-синий горизонт.

Ему всё время мерещилось подозрительное движение на северном краю обозримого окияна. Неужели смерть султана (ну пусть не султана, а беглербека – тоже шишка ого-го) им сойдет с рук? Неужели турки дадут паладинам время отремонтировать трофейные корабли и убраться отсюда восвояси?

– В декабре ливень будет обязательно. А до зимы – как повезет, – спокойно ответил Жермон.

Карл промолчал.

Завтрак, состоявший из одного-единственного гуся, был подан прямо сюда, на смотровую площадку замка. Карл, д’Эмбекур и гроссмейстер переглянулись. Луи, который притащил это объеденье, старался не смотреть ни на гуся, ни на господ. Гусь-то последний – и это очень печально.

Кондотьеры, конечно, канули в небытие, но результаты пребывания на острове тысячи голодных мужиков сказаться не замедлили. Несколько продовольственных партий, разосланных по ближайшим деревням, вернулись ни с чем – там было съедено всё вплоть до тыквенных кувшинов. А провизия, привезенная крестоносцами, погибла вместе с флотом. Её в своё время поленились сгрузить на берег, собираясь со дня на день отплывать к Константинополю. Теперь призрак голодной смерти бродил по крепости в поисках жратвы. Но ее-то как раз и не было.

– Садись с нами, – великодушно предложил Карл. – Мы с тобой поделимся.

Луи расцвел и убежал на поиски табурета. Дожидаться его не стали и принялись ломать тушку на куски, прислеживая друг за другом, чтобы всё вышло по-честному. По предложению Жермона, из общественного фонда Луи выделили шейку и крылышко, а Карл добавил ему от своих щедрот ещё половину ножки.

Вместо Луи, однако, появился Жануарий, который в последние дни как нарочно выпал из поля зрения Карла. Да что там в «последние дни»! После Остии граф его видел всего два раза.

В день битвы с турками перемазанный кровью с ног до головы Жануарий, пошатываясь, прошел мимо Карла внутрь крепости, а когда граф поймал его за локоть и спросил «Что, отвоевались?», тот невпопад и очень злобно прошипел «Да когда ж вы наконец напьетесь?» Жануарий был явно не в себе и Карл решил не доставать рьяного португальца.

А на следующий день Карл видел Жануария во время огненных похорон. Тот убеждал трех местных капелланов отпеть янычаров по христианскому обряду. Карл краем уха услышал ответ капелланов: это нонсенс – отпевать некрещёных. Карлу стало интересно и он подошел поближе. Жануарий возражал: как раз крещёных, ибо янычаров малолетними крадут из греческих, мадьярских и эсклавианских семей, а эти-то все вполне христиане. Капелланы только ухмылялись: ведь они же инославные, схизматики – что эсклавиане, что греки. И если че Жануарий такой умный, пусть отпевает сам. Жануарий угрюмо сказал, что его песенки янычарам ничем не помогут.

– Сеньоры, лучше не ленитесь, – посоветовал Карл капелланам и это сразу же подействовало. С победителем Йыргылман-паши спорить было по меньшей мере неприлично.

Жануарий сказал «Спасибо, монсеньор» и собрался было продолжить разговор с графом, но Карла утащили по делам – совещаться насчет пайков.

– Добрый день и приятного вам аппетита, монсеньоры.

– Благодарю, Вы очень любезны. Что-то Вас нигде не видно, – заметил Карл.

– Эти дни я гулял по острову, – сказал Жануарий, точь-в-точь как Луи отводя взгляд от гуся. – Вряд ли ещё когда-нибудь случится оказаться на Родосе.

– В том случае если посчастливится его покинуть, – невесело вздохнул д’Эмбекур, которому хотелось есть, а не болтать.

– Гуляли по острову? – переспросил Карл. – И Вы не боялись кондотьеров?

– Боялся.

Повисла неловкая пауза. Карл видел по лицу Жануария, что португалец пришел сюда с совершенно конкретной целью, но стесняется её назвать. В свою очередь Карл не решался спросить, зачем Жануарий гулял по острову, трепеща от страха перед кондотьерами. Не акрид же ловил!

– Жануарий, не робейте. Признавайтесь, с чем пожаловали, – Карлу было и впрямь любопытно.

– Да, Вы правы. Что-то я как во сне, – извиняющимся тоном сказал Жануарий, притронувшись к правому виску кончиками пальцев. – Помните, монсеньор, возле цитадели Колонна Вы сказали, что я могу попросить у Вас что-нибудь?

Д’Эмбекур покраснел за Жануария. С точки зрения маршала это было крайне неприлично – напоминать графу о его мимолетной слабости. Да если все припомнят кому что обещал герцог Филипп иной раз под фландрскими стрелами!

– Да, – неуверенно кивнул Карл.

– А я сказал, что мне надо обдумать Ваше предложение.

«Словно он герцогиня, которой граф предложил руку и сердце, а она „обдумывает“! Хоть бы при гроссмейстере постеснялся», – у д’Эмбекура от такого неприличия сперло дыхание.

– Да-да, – Карл наконец начал что-то припоминать.

– Так вот я прошу у Вас ножку этого гуся. Или хотя бы одно лишь бедрышко.

Из-за спины Жануария возник Луи с табуретом. «Гусь один, а нас уже пятеро», – ужаснулся д’Эмбекур.

– Всего лишь? – Карл помрачнел. – Мою жизнь Вы цените в одно гусиное бедрышко?

– Монсеньор, Вы толкуете мою просьбу превратно! – Жануарий разволновался и побледнел. – Вы не можете себе представить, как высоко я ценю Вашу жизнь. Выше, чем свою собственную. Но если я расстанусь со своей жизнью, то и Ваша потеряет для меня всякий смысл.

– Возможно, – пробурчал Карл, который ничего не понял. – Но при чем здесь гусь?

– Монсеньор, я не ел уже семь дней, а мяса не брал в рот долгие годы. Если я сейчас же не приму из Ваших рук куска жареной гусятины, я умру.

– А как же акриды? – не удержался Карл. Ему не столько хотелось съязвить, сколько волновало соблюдение чужих обетов. Своего-то он придерживался.

– На всем Родосе я не сыскал ни одной.

«Не знаю как там португалец, но я сейчас точно умру», – подумал д’Эмбекур, переваривая второй литр желудочного сока.

– Хорошо. Но я граф и для меня нет никакой доблести сделать Вам такое смехотворное одолжение. Знаете что? Я готов принять Вас к себе на службу, лекарем. В рыцари Вас посвящать как-то не с руки – по всему видно, кровопролитие Вам не по нутру. Если мы отсюда выберемся, будете получать сто экю ежегодного пансиона, питание из нашей кухни, хорошие платья. А то на Вас лица нет, Жануарий.

«Вот всё и решилось, – подумал Жануарий. – Кем ты мне приходишься, Карл, сказать довольно сложно, но мы с тобой определенно родственники. Столь близкие, что это чувствуешь даже ты, чугунная балда.»

– Почту за честь служить Бургундскому Дому, монсеньор, – кивнул Жануарий. – И Вы совершенно правы: в рыцари не надо. В рыцари лучше посвятить Луи.

Все отчего-то загоготали и Луи, похохатывая, побежал за ещё одним табуретом.

МИЛАН-ВЕНЕЦИЯ-МОДЕНА-СИЕНА-СИЦИЛИЯ-РИМ-ОСТИЯ-РОДОС

В противоположность кажимости, Джакопо Пиччинино был цельной натурой и унаследовал профессию своего клана. Его отец и брат были кондотьерами. Оба – отец и брат – погибли.

Отца и брата погубила ничем не обоснованная в космополитическую эпоху привязанность к Милану и партии гибеллинов. Однажды выбрав службу у герцога Сфорца, отец сохранил ему верность до конца. Он погиб в сражении с флорентийцами и папскими наемниками под водительством Бертольдо Орсини.

Отец и старший брат Джакопо отчаянно защищали главный миланский штандарт, были взяты в плен и, как носители ненавистной фамилии Пиччинино, растерзаны флорентийцами.

Джакопо тоже попал в плен и спасся только благодаря тому, что был совершенно не похож на отца и брата. Три раза пленные называли его по фамилии и трижды ему удавалось убедить неприятельских солдат, что он не Пиччинино и даже толком не знает никого из этого рода.

В плену Джакопо пробыл совсем недолго. Он познакомился с Силезио, молодым сыном Бертольдо, вскружил ему голову и они вдвоем бежали под майским дождем прочь от грубых армейских нравов.

За два года совместных скитаний Джакопо сделал из Силезио отъявленного негодяя. Они разбойничали на большой дороге, подделывали дензнаки заморских стран, трахались в заброшенных замках.

Самые крупные барыши приносил шантаж. Силезио подкладывался зажиточным венецианцам, а Джакопо в это время приударял за их женами. Стоило одержать победу на одном из фронтов – и для купеческого семейства начинался кошмар. Или Джакопо вроде бы случайно накрывал чудовище о двух спинах в укромном кабинете бани, или Силезио вламывался в тет-а-тет своего любовника с чужим нескромным сокровищем. Молчание Джакопо и Силезио обычно стоило дорого, но с мужчин благородные разбойники порою брали и незатейливыми услугами. Силезио просто умирал от восторга, когда его обожаемый Джакопо мытарил на рекорд минут по пятьдесят надменного судовладельца, который до этого обряжал его, Силезио, в обноски своей дочери и заставлял сидя мочиться на портрет отца.

Потом конъюнктура изменилась. Фамилия Пиччинино озарилась ореолом мученичества. Джакопо достал её, как дедовскую кокарду, из подполья, оттер от крови, отчистил песком и мелом, и нацепил на берет, чтобы отныне носить её с умеренной гордостью человека, который не имеет титула, но знает цену своей знаменитой родословной.

К этому моменту у них с Силезио появились кое-какие сбережения. Джакопо купил представительные доспехи, лошадей, оружие и нанял десять конных лучников.

– Джакопо Пиччинино, потомственный кондотьер, – с достоинством представился он властям Венеции. Двое из присутствующих, которые знали этого джентльмена в ином качестве, покраснели до корней волос и отвели глаза.

С Пиччинино подписали контракт, он получил доступ к городской казне и начал комплектовать армию – планировался поход в земли герцогства Миланского. Между тем, не сговариваясь, Пиччинино заказали два члена городского совета.

В первый раз наемные убийцы были перебиты чутким Пиччинино лично, при помощи кочерги и четырех заряженных арбалетов, которые он всегда держал у изголовья своей кровати.

Во второй раз ему повезло меньше. Кондотьер был ранен отравленной стрелой в бедро. Лучник-снайпер метил кондотьеру в пах, но Пиччинино носил под матерчатым гульфом литую стальную деталь и наконечник ушел в сторону. Следующая стрела по-любому добила бы Пиччинино, если бы у лучника в самый пиковый момент не лопнула тетива.

Впрочем, и одна стрела чуть было не свела Пиччинино в могилу. Несмотря на то, что прямо там, на улице, Силезио вырезал из его бедра наконечник вместе с мясом, несмотря на незамедлительное прижигание и последующее ополаскивание раны, яд успел войти в кровь. Пиччинино не мог ни пить, ни есть. На его голове появились и начали стремительно множиться седые волосы. Белки глаз пожелтели и вскрылись частой сеткой красных прожилок. Одноколесная колесница, запряженная одноногим василиском, уже пробиралась к кондотьеру сквозь заторы на адских трактах. К концу недели должна была поспеть.

Дружка спас Силезио. Пять дней он простоял на коленях перед алтарем собора святого Марка. А на шестой в Венецию занесло проездом доктора Кукулуса, с виду ничем не примечательного выпускника Салернской школы. Поставить свечу святому Марку Кукулус полагал единственным оправданием своего появления в продажном городе дожей.

Заметив коленопреклоненного молодого человека, который застыл у алтаря надгробным изваянием, Кукулус осведомился у служки что за несчастье. Служка шёпотом пояснил. «Умгу», – кивнул Кукулус и опустился на колени рядом с Силезио. Они познакомились.

Вскоре гондола с Силезио и Кукулусом причалила у ступеней резиденции умирающего командарма. Джакопо уже давно не приходил в сознание. Кукулус осмотрел его рану, подивился необычным формам детородного органа, прощупал пульс, изучил язык, ковырнул ногтем подозрительный красный налет на серебряном нательном крестике Джакопо, и отозвал Силезио в сторонку.

– Откровенно говоря, Ваш друг совершенно безнадёжен, – сказал Кукулус. – Поэтому у Вас есть выбор: либо отослать меня с миром, либо беспрекословно принять все мои рекомендации к незамедлительному исполнению, не вступая со мной в невежественные дебаты.

Что такое «дебаты» Силезио не знал, но всё равно оживленно закивал.

– Хорошо. В таком случае велите незамедлительно нагреть побольше воды. Также нам потребуется и вода охлажденная. Для этих целей следует поместить в самый глубокий подвал с каменной кладкой емкости с водой и обдувать их при помощи переносных кузнечных мехов. Далее – пошлите двух людей к горшечникам за хорошей глиной. Она не должна быть чрезмерно сухой или жирной, красной или белой, а только желто-коричневой и в меру сочной. И главное – отправьте посланцев в местные монастыри. Пусть соберут в сосуды мочу самых молодых, самых тощих и здоровых с виду монахов. Пусть платят за неё любую цену, сочиняют любые небылицы, но нам нужно никак не менее десяти ведер.

– Мочу монахов?! – только боязнь упасть в голодный обморок удерживала Силезио от того, чтобы избить шарлатана-насмешника до полусмерти.

– Молодой человек, Вы обещали без дебатов, – Кукулус смотрел на Силезио в упор без тени испуга или улыбки. – Если всё это не будет доставлено в ближайшие три часа, я уйду восвояси, а Ваш друг опустит в могилу вторую ногу.

Силезио судорожно вздохнул и отдал необходимые указания слугам. Когда те, похихикивая, отправились исполнять прихоти сбрендившего кондотьера, доктор стал у изголовья кровати Пиччинино. Не смущаясь бесчувствием больного, Кукулус вступил в общение с органами кондотьера.

С каждым он разговаривал на свой лад. Мозг Кукулус заклинал умиротвориться, избавиться от обманных видений и уверовать в исцеление. Сердце ласково просил не впускать в себя дурную кровь, а разогнать её поближе к кожным покровам. Почки – воспрянуть и изготовиться к доброй работе. Желудок и кишки получили строгий наказ принять в себя гнойные выделения и исправно вернуть их природе по первому же требованию Кукулуса.

Через два часа появились и глина, и моча, и вода горячая, и вода ледяная, и бадьи, и тазики. В мочу Кукулус насыпал травок из своего походного сундучка и приказал выпарить на огне шестьдесят шесть сотых первоначального объёма жидкости. Тем временем бесчувственное тело Пиччинино погрузили в бадью с горячей водой. В другой бадье замешали глину, а после влили в неё три ведра упаренного зелья. Пиччинино к этому моменту побагровел, как рак.

Напевая песенку о камерфрейлине Кармен, Кукулус сообщил изнывающему от неизвестности Силезио, что синьор Джакопо вполне сварился и теперь готов к тому, чтобы быть запеченным в тесте. Силезио пулей выскочил на улицу бороться с тошнотой, а ухмыляющийся Кукулус приказал своим импровизированным фельдшерам извлечь Пиччинино из горячей ванны. Кондотьера переложили на деревянные мостки, где уже был раскатан толстый слой глины. Тело Пиччинино погрузилось в глину на две ладони. Сверху его покрыли ещё одним слоем глины, так что на поверхности остались лишь глаза, рот и ноздри. Так Пиччинино продержали полчаса, пока кончик его носа, губы, а с ними и вся кожа из багровых не сделались угольно-черными и не начали источать отвратительный смрад.

Кукулус вышел на улицу и похлопал Силезио по плечу.

– Синьор Джакопо спекся. Теперь пора отжать из него яд застарелых грехов. Хотите посмотреть?

Силезио отважно закивал головой, но на пороге ему стало дурно и он повторно выбежал вон. Талантливый приват-доцент гоготнул, одел кожаную клювастую маску, в которой его дед гонял по Европе чуму, и вернулся к пациенту.

По его знаку Джакопо схватили за-руки-за-ноги и со всего маху швырнули в просторную лохань с кипятком. А потом, сразу же выхватив из непроглядного тумана – в воду ледяную.

Просторы процедурного зала огласились надсадным кашлем кондотьера и он открыл глаза.

– Чёрт бы вас подрал, святые Марк и Варвара-заступница! – проревел Пиччинино, пытаясь вырваться из крепких фельдшерских рук. – Куда это меня занесло?!

– Покайся, грешник! – набросился на него Кукулус, похожий в своей маске на одноногого василиска. – А не то в пекло тебя!

Тотчас же фельдшеры перебросили Пиччинино в кипяток.

– А-а-а-а! Клянусь сосцами Девы Марии, не убивал более двадцати раз и всегда после каялся!

– Врешь! Приговариваю тебя к вечному холоду! – распорядился беспощадный Кукулус.

Пиччинино снова оказался в ледяной воде. На пятый раз испуг кондотьера достиг наивысшей точки и началось извержение. Сквозь все поры кожи пошел смолистый гной. Из глаз хлынули горькие, жгучие слезы. Из ушей и горла – черная, зловонная кровь. Из поясничной чакры – особо тяжелые фракции кондотьерской кармы. Из лингама – застоялое семя.

Деревянные половицы, на которые попадали ядовитые выделения Джакопо, шипели и обугливались.

Кукулус увидел, что его работа закончена и от него более ничего не зависит. Он предоставил пациента самому себе и пошел утешать Силезио.

– Вот и всё, молодой человек. Кормите его первое время только вареной капустой без соли и приправ, через три дня можно перейти на каши из грубого необмолоченного зерна. На таком харче Ваш друг встанет на ноги через неделю.

Силезио бросился к Кукулусу с поцелуями, но доктор с мягкой улыбкой попросил вознаграждение деньгами и удалился.

Джакопо действительно встал на ноги через неделю, хотя уже на второй день категорически отказался от «отрубей» и потребовал свинины, да пожирнее.