Текст книги "Пути Звезднорожденных"

Автор книги: Александр Зорич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Итак, Хармана держит на своих соблазнительных плечах могущество Дома Гамелинов. Следовательно, стоит ему, Тарену Меченому, убить Харману – и Гамелины уже никогда не восстанут из праха.

«Это очень разумно: убить пленницу сейчас, не откладывая. Прямо сейчас подняться с кресла, зажечь масляный светильник, перевязать растрепавшиеся волосы лентой, позвать слугу и отослать его за палачом!» – решил Тарен.

Как ни крути, убить Харману было бы разумно и исключительно дальновидно.

Но человек сотворен совсем не таким. Ничуть не разумным. И вовсе не дальновидным.

Тарен Меченый был всего лишь человеком.

6

«Вообще-то убить пленницу можно и завтра, – успокоил себя Тарен. – Она все равно не сбежит. Тем более что…»

Конечно, он – глава Дома Пелнов и потому должен уничтожить Харману. Но ведь это еще не все! Он, Тарен Меченый, не только Хозяин, он – мужчина. И ему всего двадцать восемь!

Госпожа Хармана хороша как ни одна другая женщина. Ее красота несказанна, ее обаяние неодолимо.

При звуках ее голоса он, Тарен, ощущает во всем теле дрожь столь сладостную, что готов отравить всех своих наложниц и навеки отослать жену в замок тестя. Швырнуть в лицо теще приданое он тоже готов – благо теперь, когда он Хозяин, о таких пустяках, как деньги, можно не переживать.

Да, он, Тарен Меченый, желает обладать Харманой так же, как ею обладали до него двое великих. О да, Хуммер их пожри, великих: Стагевд и Герфегест.

Если он убьет Харману, он, конечно, поднимет свой авторитет первого ненавистника Гамелинов, беспощадного к врагам и твердого сердцем. Но разве и так, без этого, кому-нибудь из его людей достанет наглости оспаривать его авторитет? Сомневаться в его беспощадности и твердости?

Много ли радости будет ему, Тарену Меченому, от того, что его в очередной раз назовут «свирепым»? Завоевать сердце Харманы – вот цель, достойная Хозяина Дома! Сломить сопротивление строптивой лебеди, заставить ее стонать от нежданного экстаза – что может быть труднее?

Да, соблазнить Харману нелегко. Но ему, Тарену, опротивели женщины, чьи ноги раскрываются крыльями бабочки по первому его требованию!

Ему больше не нужны шлюхи – довольно с него шлюх! Ему нужна женщина, которая была бы ему ровней. Та, что умножала бы его силы и вселяла в душу дерзновенные замыслы.

Быть может, если ему посчастливится завоевать расположение Харманы, ему удастся то же, что некогда провернул ловкач Герфегест? Может, у него выйдет не только покорить Дом Гамелинов, но и присовокупить его к своему, соединив земли, гербы и Пути?

И тогда на его руке будут сиять два перстня: Хозяина Пелнов и Хозяина Гамелинов.

Что может быть сладостнее?

7

– Скажите мне, где следует искать Хозяина Гамелинов, моя госпожа, и мои милостям не будет ни конца, ни края, – увещевал Харману Тарен, и его бас заставлял своды мрачной комнаты отзываться ему низким гнетущим эхом.

– «Милости без конца и края» – звучит заманчиво… – отозвалась Хармана.

Она не посчитала нужным подняться с бедного ложа, застеленного застиранными простынями, навстречу Тарену. Да и беседа ее не увлекала.

С какой стати? Этот мужлан врывается к ней, словно ополоумевшая летучая мышь в окно: без объяснения, без стука. Мало того, что за ней по его приказу следили соглядатаи, так этот недоумок Тарен даже не стесняется сообщать ей об этом! Он еще и гордится своей низостью!

Соглядатаи Тарена видели, как она гадала над серебряной чашей для мытья рук. Они слышали заклинания, смысл которых был скрыт от их ушей завесой непроходимого невежества. Но, конечно, Тарен догадался, что она искала своего мужа среди россыпей чужих жизней и судеб, призвав в союзницы стихию воды. Но с чего он, спрашивается, взял, что Хармана тут же выложит ему все, что знает?

– Значит, вы скажете мне, где Герфегест?

– Нет, – безучастно бросила Хармана.

– Почему?

– Потому что мое гадание не удалось.

– Не удалось? А вот мои люди говорят совсем другое. Они говорили, что видели, как вы улыбались. Разве такая умная женщина станет радоваться неудачному гаданию? Значит, вы достигли своей цели.

– Это ничего не значит, – сказала Хармана, ядовито улыбнувшись. – Я вольна улыбаться солнцу, темноте и своему отражению.

В ее теплой ладони была зажата отвердевшая гусеница стального мотылька. Подойди Тарен ближе – и разговор, возможно, примет совсем другой оборот.

– То есть вы отказываетесь говорить.

– Так и есть.

– В таком случае я буду вынужден предложить вам на выбор три вида пыток: «Прокаженный мальчик ластится к матери», «Морская трава лижет рану» или, может быть, «Хозяйка Дома Гамелинов одухотворяет Железную Деву»? – Тарен сделал два шага по направлению к ложу, где лежала Хармана.

– Пытками вы меня не испугаете, Тарен. Начните с того, что вам самому больше нравится. – Хармана невозмутимо поправила одеяло на ногах. – Выходит, ради этого-то вы и пришли? Чтобы постращать меня ласками прокаженных юнцов? Ай-ай-ай, Тарен. Мелковато для Хозяина Дома.

Тарен Меченый приблизился еще на шаг. Большие пальцы его рук были победительно заткнуты за пояс, но румянец на щеках выдавал смущение. Презрительное равнодушие Харманы мешало ему чувствовать себя подлинным хозяином ситуации. Однако Тарен был не из тех, кто привык идти на попятную.

– Прекрасная госпожа, я пришел, чтобы дать вам шанс избежать ужасов дня завтрашнего.

– В самом деле?

– Да, госпожа Хармана. Ваша гибель и ваши мучения не доставят мне радости. – Тарен положил руку на сердце в знак своей глубочайшей искренности. – Если вы не упустите этот шанс, мы вместе…

– Упустить шанс? Нет, любезный Тарен. Я не упущу его, ведь мой шанс всегда при мне… Взгляните-ка – насколько он соблазнителен!

С этими словами Хармана откинула прочь одеяло, обнажив свои совершенные длинные ноги с аккуратными полукружиями ногтей на миниатюрных пальцах. Затем она расшнуровала лиф и изумленному взгляду Тарена Меченого явились молочно-белые соблазнительные груди Хозяйки Гамелинов с изящными острыми сосками.

Сверкнув нежной щетинкой в подмышках, Хармана вытащила из волос все девять заколок, одну за одной, и серебристая грива лавиной хлынула по ее плечам. Упершись согнутыми ногами, Хармана выгнула спину наибесстыдным образом и стянула с бедер атласную нижнюю юбку – единственный предмет одежды с гербом Пелнов, которым она не побрезговала.

Теперь Хармана была обнажена. И ее нагота, дивно сочетающая в себе порок и безгрешность, ослепила Тарена.

Хозяин Дома Пелнов с трудом взял себя в руки.

«Сыть Хуммерова, это слишком просто! Не может быть! Неужто и впрямь?.. Неужто и с Герфегестом все было так… незамысловато?..»

Изумление Тарена не проходило. То, чего он рассчитывал достичь часами уговоров и угроз, само плыло к нему в руки. Несколько движений Харманы, одна ее фраза – и ситуация из неопределенной стала такой однозначной.

«Но куда подевалась строптивость Хозяйки Гамелинов? Она что – решила задушить меня в объятиях? А может, мечтает завладеть моим оружием? Тогда, выходит, соблазнительное тело передо мной – всего лишь приманка, а я – глупая алчная муха?»

Но тело Тарена не желало внимать гласу рассудка.

Он отстегнул пояс с оружием и швырнул его в дальний угол комнаты. Затем он распустил шнуровку на рейтузах и подошел к ложу вплотную.

Госпожа Хармана нецеломудренно развела ноги в стороны, уперев руки в тугие спины пуховых перин. Она закрыла глаза и, нехотя лаская свою правую грудь, соблазнительно приоткрыла влажные алые губы.

Ее дыхание было свежим, словно морской бриз, а ее длинные тяжелые ресницы трепетали в предощущении… в предощущении чего, Хуммер ее раздери?

«Ловушка? Или жест восторжествовавшего благоразумия? А может, хваленое коварство Гамелинов? К Хуммеру страхи! Я, Тарен Меченый, не какой-нибудь сопляк, впервые попавший в объятия куртизанки. Ловушка – это прекрасно. Пусть попробует меня поймать!»

– Будь благоразумной, моя девочка, – шепнул Хармане Тарен, чувствуя, что его Нижнее Мясо сейчас разорвется от вожделения.

– Угу, – усмехнулась Хармана и придвинула к краю ложа свои мраморные бедра, в которых даже самый придирчивый скульптор не смог бы сыскать ни одного изъяна.

Устрица раскрылась встречь Тарену, красноречивее слов свидетельствуя – Хармана не расположена продолжать разговоры. Тарен Меченый встал на колени перед Харманой и жадно вошел в нее, впиваясь в соски Хозяйки Гамелинов, но… тут Хармана сделала одно ухватистое похотливое движение бедрами и Тарен издал страстный и в то же время виноватый вздох – его семя изошло в лоно Харманы до срока. Гораздо раньше, чем позволяли любовные правила Благородных Домов.

– Хуммер тебя раздери, Тарен Пелн, – сердито зашептала Хармана. – Ты сделал это слишком быстро!

– Хуммер меня раздери, Хармана Гамелин. Но ты слишком хороша! – мрачно сказал Тарен Меченый.

Подобные конфузы Тарену были внове. Он был шокирован. И хотя Тарен знал, что именно страстность Харманы стала причиной его юношеской несдержанности, он чувствовал себя преотвратно. Даже если бы он обладал только что рабыней, ему все равно было бы не по себе.

– Не расстраивайся, милый, – прошептала Хармана. – Еще наверстаем.

Тарен пробурчал нечто маловразумительное. Его гиазир выглядел жалким и скукожившимся.

– Ты нравишься мне, а я нравлюсь тебе. Это не причина горевать, – ободрила его Хармана.

С этими словами ее рука скользнула по левому бедру Тарена. Подарив Хозяину Пелнов несколько мгновений обжигающей ласки, Хармана испытующе поглядела на него и, не дождавшись реакции, вскочила с ложа.

– Хочу пить, – объяснила она.

Не успела Хармана осушить чашу кислого молодого вина, а Тарен уже нетерпеливо ерзал на постели.

– Быстрее, Хармана! Быстрее! Я не могу ждать так долго! – взмолился он.

Исполненные изящества движения Харманы вновь подняли из глубин его души волну возбуждения, породили вспышку ни с чем не сравнимого желания обладать ею. Обладать немедленно.

Хармана снова наполнила чашу вином, но допить его не успела: вскочивший с ложа Тарен поднял ее на руки и понес обратно.

– Какой ты нетерпеливый! – Хрустальный смех Харманы, казалось Тарену, способен вывернуть его душу наизнанку.

«Неудивительно, что Герфегест достиг столь многого. Но теперь я достигну большего! С такой женщиной и сам император будет мне не указ!»

Тарен уже не владел собой.

Он не замечал ничего вокруг – лишь прекрасную женщину с серебристыми волосами. Не знал ничего, кроме мягкой линии ее восхитительных бедер. Не воспринимал ничего, кроме зовущих сосков Хозяйки Гамелинов.

Тарен повалил Харману на ложе с горячностью, свойственной разве что матросам, наконец вернувшимся в знакомый бардак после затяжного плавания.

Он вошел в нее быстро и решительно, готовый любить ее всю ночь, а потом сделать это еще тысячу раз.

Тарен овладел Харманой, преисполняясь одной-единственной мыслью – на этот раз он должен заставить ее выть, стонать и плакать от неудовлетворенной страсти, размазывая слезы по щекам. На этот раз он заставит ее ласкать его ягодицы, исступленно царапать его спину, содрогаться в конвульсиях, кричать, петь и метаться. И лишь потом он, Тарен, вынудит ее затихнуть, уставив в потолок пустые, блаженные глаза небожительницы.

Но все вышло иначе.

Как только гиазир Тарена коснулся влажной раковины Харманы, Хозяином Дома Пелнов овладело настоящее безумие. Мир вокруг него завертелся в одержимом танце плоти, словно бы отданный во власть духам похоти. Тарен рванулся вперед, чтобы рассеять наваждение, и… не прошло и мгновения, как его губы вновь коснулись груди Харманы со вздохом того наиполнейшего удовлетворения, которое только в состоянии подарить мужчине прелестная женщина.

Когда волна экстаза схлынула и Тарен Меченый вновь обрел способность воспринимать, взвешивать и принимать решения, он осмотрелся.

Вот он, выжатый и обессиленный, стоит на коленях возле ложа, на котором сидит госпожа Хармана. Предмет его былых вожделений.

Былых. Сейчас его не хватит даже на то, чтобы поцеловать ей руку.

Какое-то зловещее выражение снизошло на ее прекрасное лицо с резко очерченными скулами.

Вот она, Хармана. Совершенно нагая. Она сидит на ложе, поджав под себя ногу, и смотрит на него, Тарена Меченого. С иронией, с жалостью, с ненавистью.

Она нарочито внимательно рассматривает его, Хозяина Пелнов. Скользит взглядом по его лбу, щекам, подбородку, идет ниже – о да, он чувствует взгляд этой ведьмы, чувствует его на себе, этот почти осязаемый, колючий взгляд, который ползет все ниже и ниже, волосы шевелятся у него на груди, вот она минует пупок и… дойдя до чресел, заливается хрустальным, снисходительным хохотом.

– Заткнись! – орет Тарен Меченый, вскакивая.

Но Хармана продолжает смеяться. Этот смех ее не наигран, не вымучен. Она, похоже, не в силах сдерживаться!

Хармана хохочет издевательски громко, чудовищно заразительно. Она смеется над ним! Над ним – Хозяином Дома Пелнов!

Нет, она не убила его. Не отравила, не оскопила. Но этот несмолкающий смех! Он хуже и того, и другого, и третьего!

– Заткнись, сука! – ревет Тарен Меченый, он бросается в дальний угол комнаты. Туда, где лежит пояс с ножнами.

Хармана вольготно раскинулась на ложе, поигрывая прядью своих удивительных волос.

Ее бесстыдная нагота хуже плевка в лицо.

«Я не смог подарить ей удовольствия! Я не смог вызвать ее на откровенность! Я не смог даже соблазнить ее… Она отдалась мне сама, словно шлюха – разве это не оскорбление?! Я не могу даже унять ее бесстыдный хохот!»

– Я не буду пытать тебя завтра, – говорит Тарен, стоя на пороге. Его волосы взъерошены, лицо искажено гневом и неподдельной, мальчишечьей обидой. Голос его звучит глухо и резко. – Пытки ни к чему. Я просто казню тебя. Ты заслужила!

8

«Странные люди живут под небом Алустрала. Настолько странные, что даже не ясно, люди ли они. По виду люди, а в остальном?»

Элай сидел в крохотной каюте двухъярусного, поразительно быстроходного файеланта. Элай предавался размышлениям, что в принципе случалось с ним нечасто.

Вначале Пелны взяли его в плен. Зачем им пленник из Сармонтазары? Ну, допустим, нужен.

Затем они привезли его в свою столицу. Содержали, словно поросенка, которому назначено быть главным украшением праздничного стола, ничего не объясняя, ничего не обещая. Потом ни с того ни с сего этот ненормальный – кажется, его зовут Тарен Меченый – объявляет ему, что отпускает его с миром, шлет его батюшке Элиену сердечные извинения в чудовищной ошибке, которая, мол, произошла не по его вине, и сажает на корабль.

И вот он снова заперт в каюте. Однако почести, которые оказывают ему Пелны, – воистину царские.

Зачем, спрашивается, было устраивать весь этот идиотский спектакль с пленением? Чтобы под занавес отправить его на родину, под крылышко к папе, то есть сделать то же, что и так собирался сделать Герфегест?

Элая тошнило. Файелант еще не успел выйти из гавани, а его бедную голову уже стиснул колючий обруч боли. Живот вспучился, в кишках оглушительно забурлило – съедобные улитки, одиозный деликатес Дома Пелнов, остались не понятыми сармонтазарским желудком Элая. Но дело было даже не в улитках. Элай знал: в свои права вступала госпожа морская болезнь.

Страдальчески скривившись, Элай вызвал рвоту пальцами.

Не бывать ему, Элаю, моревладетелем.

Он лежал на узкой койке, погруженный в дремоту. Обманные видения скрашивали страдания его плоти. Он видел Харману, примеряющую перед зеркалом дивное бархатное платье цвета полевых васильков. Вот она проводит обеими руками по талии, оправляет складку на боку, прикалывает на лиф щедро оконтуренную рубинами брошь. Герфегест, некстати нарисовавшийся неподалеку от супруги, подает Хармане костяную гребенку. Вдруг Хозяин Гамелинов оборачивается к нему, к Элаю, улыбаясь сомнительной улыбкой всепрощения. Не в силах сносить общество Герфегеста, Элай скосил глаза в сторону и увидел Гаэт, свою мать. Не замечая сына, она с чувством распекала служанок. Надув губки, девушки боязливо теребили рюши на передниках. В одной из девушек Элай узнал Ийен. Элай отвернулся, но там снова была Ийен. Она азартно совокуплялась с Вадой, который беззаботно лузгал крупные тыквенные семечки. Очень скоро Ийен исчезла, зато Вада, жертва свирепых налимов, по большей же части – собственной глупости, – был теперь распростерт на дне лодки, той самой лодки…

Элай дремал, а потому не почувствовал, что файелант совершил несколько энергичных маневров. Он не слышал, как бранятся матросы и как капитан совещается с двумя знатными Пелнами, которых Тарен Меченый отрядил сопровождать Элая в его путешествии. И он, разумеется, не видел, как корабль наконец опустил парус и отдался во власть другому файеланту, плавучей четырехъярусной громадине.

Но даже если бы Элай мог видеть и слышать все, он едва сумел бы насладиться интригой.

В полумесяце на носу четырехъярусного файеланта он бы не узнал герба императора, в угрюмом альбиносе с красными, словно у белого кролика, глазами не узнал бы самого императора Торвента Мудрого. Свирепый же карлик с двуручным топором был бы для него просто незнакомым уродцем, а не знаменитым неубиенным Горхлой. Скучно быть чужестранцем!

Когда дверь в каюту Элая распахнулась и на пороге показался озабоченный коротышка, сын Элиена остался безучастен. И даже когда тот сказал: «Вы свободны и находитесь под попечением Его Величества императора Торвента Мудрого» – Элай только вяло кивнул. Тут его снова стошнило.

9

На пристани Лорка собралась порядочная толпа. Благородные, не очень благородные, совсем не благородные – одним словом, Пелны, их законные дети, их ублюдки, а также их рабы и слуги.

Зрелище обещало быть отменным. Публичная казнь – безотказное средство для взбодрения воинов, утомленных недавними доблестями. Помимо прочего, публичные казни сплачивают народ и стимулируют политическую интуицию. В том смысле, что всем сразу становится интересно, кто будет следующим.

Тарен Меченый успел зарекомендовать себя дальновидным Хозяином Дома.

Он не пожалел денег на увеселения по случаю победы. Он положил вдовам воинов, павших в Наг-Нараоне, щедрое вспомоществование (благо золотишка в том же Наг-Нараоне сыскалось видимо-невидимо!). И вот теперь – публичная казнь преступницы, ведьмы и мужеубийцы, Хозяйки Дома Гамелинов.

Это ли не зрелище, о котором мечтал каждый Пелн?

Тем более что имеют место быть оригинальные новшества. Харману казнят не так, как принято казнить благородных. Строго говоря, благородных вообще казнить не принято. Либо они погибают, сраженные мечом врага, либо мрут от яда. А вот Харману – казнят, уравняв в статусе с женой угольщика или, допустим, рыбака.

Ее посадят в железную клеть и опустят на дно бухты. Причем сделают это медленно. Чтобы каждый Пелн смог насладиться последними судорогами негодяйки, разглядеть гримасу неподдельного отчаяния на ее прекрасном лице.

А когда Хармана утонет, можно будет возопить «Отмщение свершилось!» и идти по домам, драть жен и своячениц с утроенным усердием.

Тарен Меченый и Сильнейшие Дома Пелнов заняли свои места на богато декорированном возвышении в центре набережной.

Разгоряченные до предела зрители (а ведь некоторые заняли места еще затемно) обиженно загалдели. То и дело слышались крики «давай», «сколько можно!», «топи суку!» и призывы к войне. «К чему призывать здесь к войне, когда Пелны последний месяц только войною и питаются?» – поморщился Тарен и подал знак палачу.

– Да свершится отмщение!

– Вот она! Смотрите, это она, гадина! – заорал воин с обезображенным фурункулами лицом. Ему удалось занять место в одном из первых рядов импровизированного театра. Когда в сопровождении стражей на пристани Лорка появилась госпожа Хармана, его сердце едва не разорвалось от шипучего восторга, который он по недомыслию принял за клокочущую ненависть.

10

В ночь перед казнью Хармана не сомкнула глаз, ибо это и впрямь верх глупости: проспать последние часы своей жизни.

Тарен Меченый, ничтожный самонадеянный дурак, конечно, подпортил ей последнюю ночь на земле, но зато и она не отказала себе в удовольствии как следует над ним покуражиться.

Тогда, ночью, она так и не решилась прибегнуть к помощи стального мотылька. Ее проницательности хватило на то, чтобы осознать: она не сможет убить опытного мечника Тарена, ее силы на исходе.

Хармана не струсила, нет. Она попросту видела свое поражение, видела свое складное белое тело, изуродованное клинком Тарена, столь же отчетливо, как видела теперь бледно-желтое солнце, спеленатое холодной взвесью осеннего облака.

О да, магическая сила госпожи Харманы, на которой столько лет держалось могущество Дома Гамелинов, неумолимо иссякала, словно родник засушливым летом. Теперь, когда Игольчатая Башня разрушена, она, Хармана, уже никогда не сможет стать прежней. В Лорке все враждебно ей, и даже случайные взгляды Пелнов пиявками высасывают из нее жизнь. Гамелины сделали Пелнам много зла. Что теперь удивляться?

Днем раньше она гадала над серебряной чашей. Да, теперь она знает, что Герфегест жив. Это утешило Харману, но само гадание опустошило все схроны ее магической силы.

Теперь ее, некогда сдвигавшую мановением руки валуны, а мановением чресел – целые скалы, не хватит даже на то, чтобы разогнуть прутья железной клети. Той самой, в которой ее собираются спустить на дно морское.

– Ты, Хозяйка Дома Гамелинов, виновна в гибели наших родичей, доблестных сынов Крылатого Корабля. Вероломно приуготовляя их гибель, ты… – загнусил Тарен Меченый, театрально тыча в Харману перстом.

«Гляди-ка – само негодование! Вчера небось держался скромнее». – Хармана презрительно сощурилась.

– Десять лет назад ты, Хармана Гамелин, рука об руку со своим братом и супругом Стагевдом разорила наши земли и умертвила Первого Сына Синевы, Лана Красного Панциря, нашего императора…

Хармана отвела взгляд. «Ты бы еще маму свою вспомнил, придурок. Которой я двадцать лет назад платье смородиновым сиропом залила, на пиру после Игрищ Альбатросов».

Чем больше патетики выжимал из своих косноязыких обличений Тарен Меченый, тем более отвратительным он казался Хармане. Хозяйка Гамелинов не любила лицемерия. Казнишь – так казни, без всех этих «разорила наши земли, умертвила Первого Сына Синевы»…

Она демонстративно повернулась к Тарену боком и обратила взгляд на море. Пусть попробуют запретить ей это! Рейд Лорка был пуст, паруса с кичливыми, дурацкими Крылатыми Кораблями не загораживали обзор, Хармана могла без помех наслаждаться жидкой Синевой Алустрала.

Впрочем, нет, один парус все-таки портил невычурный морской пейзаж. Но на этом парусе не было Крылатого Корабля. Этот парус был украшен… гербом императора. Файелант, похоже, летел к Лорку.

«Неужели Торвент?»

Хармана не спешила поделиться своим открытием с Тареном Меченым и со своими конвоирами. Напротив, она снова повернулась к Тарену – чтобы не привлекать к гостям внимания. Авось, никто и не заметит до поры, что там за судно. Пелны и впрямь были увлечены судилищем.

«Что с них взять? Эти Пелны всегда были недоумками. И вычурное тайное искусство их, Семь Криков Ужаса, несмотря на свое во всех отношениях громкое название, не более чем простенькая последовательность предбоевых дыхательных упражнений. Не говоря уже о Танце Альбатроса, который следовало бы назвать Кадрилью Жирного Индюка».

Тарен тем временем стал бросать ей в лицо совсем уж ни в какие ворота не лезущие обвинения. Что она, мол, отравила Хозяина Дома Орнумхониоров… Склонила Хевров к тому, чтобы те увеличили пошлины на ввоз ковров и шелков, исконных товаров Дома Пелнов.

Хармана еще раз взглянула на приближающуюся громадину с имперскими штандартами. Но что это? Из-за кормы четырехъярусного файеланта показалась быстроходная «морская колесница».

«Неужто по мою душу?»

Ледяной ветер лизнул плечи Харманы и она трогательно поежилась.

11

– Сердце этой женщины окаменело. Она не способна к раскаянию. Хармана, преступная Хозяйка преступного Дома Гамелинов, будет умерщвлена через утопление. Приговору – быть! – Тарен Меченый шумно выдохнул и бухнулся в высокое кресло, мысленно осыпая милостями своего дряхлого учителя риторики, к помощи которого ему все-таки пришлось прибегнуть вчера ночью. «Что ни говори, речь удалась на славу», – решил он и поправил седалищную подушку.

Толпа радостно загалдела.

Энтузиасты из первых рядов потирали руки. Ну вот, наконец-то. «Будет умерщвлена!»

Хармана бросила исполненный надежды взгляд на «морскую колесницу». Но та все еще была очень и очень далеко от пристани. За то время, которое потребуется неведомому пастырю-посланцу, чтобы добраться до берега, ее успеют утопить на радость собравшимся не менее трех раз.

В Алустрале считается хорошим тоном дозволить приговоренному поговорить о том о сем перед смертью.

Преступник может, например, предать хуле своих палачей. Может, наоборот, поблагодарить палачей за то, что они обрекают его легкой (если она легкая) или тяжелой (но тогда, значит, «суровой») казни, каковая наконец-то очистит его душу от тяжести свершенных преступлений.

В конце концов, преступник имеет право раскаяться и попросить прощения. И если он сделает это достаточно артистично, толпа может упросить владыку отложить казнь на день-другой или заменить сожжение на пятиступенчатый излом с предварительным удушением. Бывали, между прочим, и такие случаи.

Такова традиция, и сама Хармана всегда следовала ей в Наг-Нараоне. Завидев «колесницу», Хозяйка Гамелинов принялась лихорадочно размышлять, как бы оттянуть свою гибель хотя бы на десять колоколов.

Хулить палачей? Хулу никто не любит, особенно же Пелны, влюбленные в собственные достоинства. Толпа освистает ее очень быстро. Благодарность вершащим закон – это вообще десять ритуальных слов, ее освистают еще быстрее. Похоже, придется разыграть роль кающейся блудницы. В конце концов, каждому ведь интересно, как, где и с кем Хозяйка Дома Гамелинов… И для Тарена в этой эпопее найдется теплое местечко…

«И плевать на честь, плевать на бесчестие. Все средства хороши, если они ведут к спасению», – решила Хармана.

– Позвольте, милостивые гиазиры. Я хотела бы повиниться перед Домом Пелнов в совершенных мною злодеяниях, – громко сказала Хармана, обратившись к Сильнейшим Дома Пелнов и, главное, к Тарену Меченому.

Тарен нервически вздрогнул – лицо его враз стало рассеянным. Почему-то он был уверен, что Хармана откажется от последнего слова. А тут…

Он приподнялся, прочистил горло…

Но не успел он сказать «добро», как один из Сильнейших встал со своего места, приблизился к Тарену и шепнул ему на ухо нечто важное, указывая в сторону гавани.

Похоже, не одна Хармана скучала во время прелюдии к казни. Кое-то из Пелнов тоже любовался морским пейзажем вместо того, чтобы разглядывать полупрозрачное платье из черного шелка, которое ничуть не скрывало, а, напротив, подчеркивало пленительную красоту преступницы.

– Нет, никаких слов больше! Живо в клеть ее! – заорал Тарен Меченый. Маска жестоковыйного, но справедливого ревнителя церемониала (а к чему иначе все эти обвинительные речи?) мгновенно слетела с его лица.

Палачи Харманы недоуменно воззрились вначале на Тарена, затем – на Харману.

Они-то не видели «колесницы». Им-то никто ничего не шепнул! Неудивительно, что они не сразу отреагировали на перемену господских настроений.

– Чего стоите? Немедленно в клеть ее! Вы что, оглохли? – Тарен Меченый побагровел от негодования и недобрых предчувствий.

«Ага, значит, императора здесь не ожидают», – ухмыльнулась Хармана и уперла руки в бока. Она не сдвинется с места.

«Пускай тащат, если хотят побыстрее».

Тут палачи наконец сообразили, чего хочет от них Хозяин. Двое из них подхватили Харману под руки, двое других – взяли за ноги.

Соорудить новую клетку, блещущую искусным литьем и украшенную устрашающими рожами морских гадов, специально к казни Харманы, каковая обещала стать самым запоминающимся событием осени после разорения Наг-Нараона, Пелны не успели. Об этом полночи сожалел Тарен, поскольку понимал: в этом случае зрелище вышло бы более эффектным.

Клетка была подержанной, если не сказать старой. Местами ее основательные прутья были поедены ржавчиной, местами подернулись зеленой патиной водорослей. Ее дверца, на которой болтались лохмотья корабельного каната, тошнотворно скрипела, замок – заедал. Одного взгляда на клетку хватило бы, чтобы понять: умерщвлять людей таким экзотическим способом Пелны когда-то любили, но потом почему-то начали лениться.

Выходит, и казни подвластны велениям моды. И впрямь: при Тай-Кевре преступников начали сжигать. При Шаль-Кевре в Кодексе Правосудия никаких костров не значилось и в ходу был исключительно пятиступенчатый излом. А вот Тарен решил возродить старинные дедовские вкусы…

Наконец упирающуюся Харману швырнули в клетку. Дверь заунывно скрипнула, а замок щелкнул четыре раза.

Вытянув шеи, зрители затаились.

12

Все происходило второпях.

Как только Хармана была заперта, Тарен Меченый сделал знак обслуге, которая налегла на ручку тугого ворота. Клетка, подцепленная на крюк, на мгновение взмыла вверх, но тут же начала опускаться.

Расстояние между ее железным днищем и ледяными водами моря стремительно уменьшалось.

Хармана, уцепившись за прутья своего узилища, всматривалась вдаль. Увы, «колесница» по-прежнему была далеко. Слишком далеко, чтобы помешать Пелнам исполнить задуманное.

А когда днище клети коснулось воды, Хармана уже не видела «колесницу». Ее заслонила каменная стена пристани.

«Кто там на ней? Если не Герфегест – то кто же?» – спросила себя Хармана, когда волна плотоядно лизнула ее щиколотки.

Ледяная вода неласково поднялась по бедрам.

Шлепнула по подбородку.

Потом ледяной обруч обхватил шею.

И вот – последний глоток воздуха.

Клеть погружалась все глубже. По всему телу Харманы пробежала быстрая судорога. Потом жестокие ладони глубины надавили на уши.

Пока клетка еще находилась над водой, Хармана с сожалением отметила, что «колесница» замедлила ход. Может, даже остановилась.

Заметил это и Тарен, и его люди, навострившие уши в предощущении чего-то политически щекотливого. Каждый из них истрактовал эту остановку по-своему. Тарен, разумеется, в свою пользу. А Хармана – в пользу своей гибели. Одним махом она отказалась от всех надежд на спасение.

Однако и Тарен, и Хармана ошиблись.

«Колесница» действительно ощутимо замедлила бег. Но не оттого, что возница враз перестал торопиться. Все дело было в том, что одна из трех ручных каракатиц, которые влекли «морскую колесницу», была отпущена пастырем на свободу.

Перед тем как тварь рванулась вперед, к клети, где умирала Хармана, пастырь наклонился к чудной морде каракатицы и шепнул ей что-то. Каракатица, которую звали Минно, деловито зачирикала – она была понятливой девочкой. Она должна была успеть сделать то, на что у людей, в напряжении застывших у воротила «морской колесницы», просто не было времени.