355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Зорич » Пилот-девица » Текст книги (страница 12)
Пилот-девица
  • Текст добавлен: 17 сентября 2016, 18:38

Текст книги "Пилот-девица"


Автор книги: Александр Зорич



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Нет, с этим нормально, монорельс от столицы питается!

– Значит, пути повреждены?

– Нет, целенькие, алилуйя... На мониторе ни одного повреждения не видать!

– Тогда, наверное, вы просто передумали ехать? Настроение пропало?

– Настроение? Да у меня уже лет двадцать ни на что, кроме пива с водкой, настроения нету, – пошутил дядя Толя.

В общем, только когда Василиса капитулировала и уже собиралась обидеться, дядя Толя снизошел к любопытству народных масс:

– По правде сказать, я просто пусковой ключ найти не могу!

– А он нужен?

– К сожалению – да.

– В бардачке смотрели? – спросила Пакиза.

– А за солнцезащитным козырьком? – поинтересовался Иннуш.

– Везде посмотрел! Даже в сейфе, что в диспетчерской! И в ящиках стола! – отчитался дядя Толя. – Только не спрашивайте, как я туда, во все эти места, проник!

– И что же теперь делать? – Василиса обвела присутствующих пытливым взглядом.

– Искать ключ.

Но как они ни искали, ничего похожего на ключ в руки им не шло.

Затем Иннуш принес из столовой остатки обеда, недоеденного рабочими Биозавода.

Разделавшись с пищей, все члены отряда, вдруг почувствовав себя при смерти от усталости, залегли спать прямо в вестибюле, кто где.

Фархад и Пакиза примостились на длинных скамьях – голова к голове.

Дядя Толя завалился на столе администратора, за стеклянной загородкой, нежно обняв пустую уже бутылку анисовки с ликующими селянами.

Иннуш приуютился в кресле охранника.

Бабур – тот сел на пол, оперевшись о стену. И так, прямо на полу, заснул. Выражение лица у него даже во сне было героическим и неколебимым.

Что же до бойцов Бабура, то они остались где-то на позиции. Где именно – Василисе, откровенно говоря, было уже совершенно все равно.

Девушке достался топчанчик для пеленания младенцев. Она свернулась на нем в клубок, на манер ездовой лайки из детских книжек про полярников.

Сон всей честной компании был заслуженным, крепким и наверняка продлился бы до самого утра. Если бы только через полчаса после того, как последний полуночник сомкнул глаза, стеклянные двери вестибюля не распахнулись.

И к проходной Биозавода, прихрамывая, прошествовал длинноволосый старик с седой ухоженной бородой до пояса.

Старик был облачен в парадный мундир глубокого тыквенно-желтого цвета с ярко-алыми вставками. На его длинной шее покачивался на шелковой желтой ленте в такт шагам орден, обильно обсыпанный драгоценными камнями – орден в виде четырнадцатиконечной звезды.

На поясе гостя висел пехлеванский меч в богато инкрустированных ножнах.

Скрипя сапогами, старик дошел до центра вестибюля.

Остановился. Закашлялся.

Обвел спящих прищуренным аристократическим взглядом и громко спросил на фарси:

– Есть ли кто живой?

– Ну я, – тихо сказала Василиса, которая всегда спала чутко и чей электронный переводчик не спал вовсе.

– Вот, – старик что-то протянул ей на сморщенной ладони, в полуьтме было не разобрать.

Василиса спрыгнула со своего пеленального столика и, кое-как преодолев страх, приблизилась к таинственному пришельцу.

Не сводя с нее зорких глаз, старик сделал шаг ей навстречу.

Василиса почувствовала запах нафталина – как видно, он исходил от парадного мундира, полвечности провисевшего в шкафу – и ароматы мускуса и бергамота; ими старик был надушен.

– Вот, девочка, это ключ... Я разрешаю... вам... взять поезд... И счастливого вам... пути!

Не говоря больше ни слова, старик развернулся и, всё с тем же скрипом, направился назад. К дверям, ведущим на улицу, к вуалям предрассветного тумана...

– Это был заотар! Достопочтенный Реза Ассам Саади. Это был он! Тот, который на портрете! Я узнала его! – всплеснула руками пробудившаяся Пакиза.

После слов учительницы химии Василису тоже озарило. Да-да, именно это лицо смотрело на нее с портретов, когда она обносила шестиклассников подносами с картофельными оладушкам и бараньими кюфтэ.

– Тогда ясно, почему он разрешает, – сказала Василиса. – Он имеет власть разрешать.

Она сжала ключ в ладони, приложила ладонь к груди и прошептала горячее "спасибо".

От себя и как бы от дяди Толи – тот упоенно храпел, накрыв локтем ухо, и, конечно, даже не подумал проснуться!

Глава 16. Хорошо быть русской!

Май, 2621 г.

Город Рахш

Планета Наотар, система Дромадер, Великая Конкордия



Город Рахш бурлил как разворошенный муравейник.

Еще бы! Ни много ни мало, война с инопланетянами. Сначала тысячу раз в книгах и миллион раз в кино, и только затем – один раз в жизни...

Несколько раз Василиса и дядя Толя, благополучно сошедшие с монорельса, пробовали поговорить с кем-то из ответственных муравьев. Ведь нужно было передать записки и донесения, составленные их боевыми товарищами из Прибежища Душ!

Увы, как только очередной клонский военный чин узнавал в них иностранцев, желание помогать, консультировать или просто контактировать у военного чина бесследно пропадало.

Однако последний встреченный полицейский офицер всё же сжалился над ними. Он посоветовал дяде Толе с Василисой обратиться в Русский Культурный Центр, который, де, находится на соседней улице.

– Там вам всё скажут, там вам помогут... А я – я просто не могу.

"Просто не могу" – было крайне загадочной формулой. Но у Василисы не было сил ломать голову над этой загадкой.

Офицер не соврал. Русский Культурный Центр и впрямь находился рядом – конечно, "рядом" по понятиям большого города. В получасе пешего хода.

Раньше Василиса никогда не бывала в Русских Культурных Центрах с их бесконечными Пушкиными, самоварами и фотографиями балерин, растопыренным циркулем перелетающих через сцену в фигуре "гранд жете".

И, будь муромчанка в тот день поэнергичней телом и душой, она наверняка долго восхищалась бы розовым мрамором высоких колонн, растительными узорами ковров и золоченой лепниной вестибюля.

В Русском Культурном Центре было по-больничному тихо. Тишина эта составляла разительный контраст с гудящей, галдящей, кричащей, шелестящей шинами атмосферой столичной улицы, которая не вполне еще сообразила, следует ли ей хорониться, или наоборот паниковать.

Седовласый и благообразный охранник с подчеркнуто русским фенотипом (бакенбарды, осанка, добрый прищур глаз – а что, всякий театр начинается с вешалки!), который дежурил на входе, посоветовал им обратиться к ассистенту Дулину. Тот, де, не покладая рук занимается делами таких же бедолаг как они. Руки он не покладает в кабинете номер четыре, добавил добряк.

Туда-то они и направились.


Ассистент Дулин оказался невысоким человеком с квадратным лицом, крупными залысинами и смешной ямочкой на подбородке.

Он нехотя поднял глаза от бумаг и с неподражаемой интонацией бесконечно занятого бездельника поинтересовался:

– Что у вас?

– У нас – мы, – как-то очень основательно заявил дядя Толя и уверенно протянул Дулину свою крепкую пилотскую руку.

Надо сказать, опытному манипулятору дяде Толе удалось достаточно быстро расположить к себе (а значит и к Василисе) скучающего чиновника.

Для начала он поведал хозяину кабинета номер четыре их с Василисой историю (в изрядно причесанном и граждански безупречном виде). Рассказал и об охоте на василиска, и о Прибежище Душ. А еще про сопротивление инопланетным захватчикам, вылазку с самодельной взрывчаткой, монорельс, на котором они промчались по долинам и по взгорьям, пожираемым джипсианскими комбайнами...

Затем, словно бы расчувствовавшись, дядя Толя сразу же потребовал выпить. Мол, героическому ветерану срочно надо сто грамм фронтовых, чтобы восстановить душевное равновесие.

А когда Дулин замялся – потребовал настойчивей.

В общем, чиновник после недолгой борьбы с самим собой полез в сейф за коньяком "Арарат" и двумя бокалами.

Через двести граммов Дулин с дядей Толей были уже на "ты" и обсуждали текущие мировые проблемы в стиле, весьма далеком от официального.

– Ты, Толя, спрашиваешь меня про эвакуацию? – Говорил Дулин, все больше распаляясь. – А я тебе скажу! Скажу про эвакуацию! Эвакуации – нет! Ты спрашиваешь, как это так нет?! Как это нет, когда Риту сожрали? Когда на подступах к Рахшу творится черт знает что?! Когда над головой инопланетяне снуют? Когда вообще не понятно, что завтра будет? А так вот: нет! Их прекраснодушный Народный Диван постановил: Рахш не сдавать! Держаться! Оборонять армией, флотом и народным ополчением! Вот они и не сдают... Держатся и ополчаются... А помимо прочего военные власти закрыли космодром. Вот по этой-то причине я не могу тебя с девчонкой твоей сейчас посадить на флуггер и куда-нибудь в безопасное место отправить. Не мо-гу!

– А что можешь?

– А могу здесь разместить с относительным комфортом. Сам понимаешь, местные пятизвездочные отели это не наши "пятерки"... Но если безальтернативно – то сойдут! Поживете здесь недельку, другую, третью, четвертую... А там уже и решится что-нибудь!

– Две недели? Две недели сидеть и бакланить? – возмущенно вскинулся дядя Толя.

– А что тебя не устраивает? – недоуменно спросил красный и потный Дулин.

– Да хочется гадов инопланетных бить! Изнываю прямо – так хочется дела настоящего! – дядя Толя сжал кулаки и сделал зверское лицо.

– Ты серьезно? Насчет "хочется бить"? – недоверчиво уточнил Дулин.

Василиса тоже недоумевала. Ей казалось, она успела хорошо узнать дядю Толю, а для того дяди Толи, которого она хорошо знает, куда более характерно желание бить баклуши, нежели каких-то там "гадов", причем забесплатно.

Впрочем, Василиса допускала, что последние события нечто в его душевных обыкновениях переменили. В любом случае она в разговор двух старших мужчин не встревала, воспитание не позволяло.

– Аж кушать не могу, как хочется! – подтвердил дядя Толя.

– Ну если кушать не можешь... Ты же пилот по профессии, так? – Дулин задумчиво закатил глаза, словно подыскивая в уме варианты.

– Пилот, да.

– Тогда могу тебя в бригаду космодромного обслуживания записать. Там дело самое что ни на есть настоящее. Не знаю как насчет "гадов бить", полетать тебе вряд ли дадут... Ну то есть я совершенно уверен, что не дадут. Но если хочешь быть в центре событий, так сказать, на передовой, то...

– А что? Космодромное обслуживание? Очень даже отличненько! – дядя Толя не для виду повеселел. – Я когда на пилота-то учился, в такой бригаде как раз подрабатывал... Но в мирное время, конечно. И платили там неплохо... Получается, стану снова студентом. Назад в будущее! – и дядя Толя щедро отхлебнул коньячок из бокала с профилем Пушкина. На его лице медленно нарождалась гримаса морального удовлетворения.

Вдруг Дулин вспомнил, что они с дядей Толей в кабинете не одни и поглядел на Василису. Та с отсутствующим видом сидела в кресле у широко распахнутого в сад окна – там на ветвях старого гранатового дерева чистили перышки два красивых ванильно-желтых попугайчика с красными хохолками.

– Ну а вы кем хотели бы поработать, мадемуазель? – глядя на муромчанку масляными глазками перебесившегося холостяка, осведомился Дулин.

– Я? Вы про меня? – встрепенулась Василиса.

– Про вас, да. Кем работать желаете?

– Работать? Если по совести, то я... я не хотела бы пока работать... Я хотела бы отдохнуть. Если это возможно, – искренне сказала муромчанка.

Лицо у Василисы было таким изможденным, а глаза такими печальными, что Дулин, не задавая лишних вопросов, написал что-то на бланке с водяными знаками и державными орлами.

– Вот, – сказал он, протягивая бумагу Василисе.

– Что это?

– Направление в гостиницу для вас. Поживете там пока за казенный, то есть за клонский, счет, здоровье поправите, отоспитесь... Кстати, питание вам полагается трехразовое, как иностранной беженке из района военных действий, а ресторан там очень даже ничего. Пока все это не началось, я там сам, признаться, столовался. А что? На машине всего двадцать минут...

Глядя как всё понемножечку устраивается, дядя Толя с облегчением вздохнул и приобнял Василису за плечи.

Конечно, если Василиса будет жить в гостинице с трехразовым ресторанным питанием, причин волноваться за подопечную у него и правда не будет. И он сможет "бить гада", то есть джипса, со спокойной совестью, а не как человек, бросивший на произвол судьбы своего младшего товарища.

– Да ты не беспокойся за меня главное... Буду позванивать тебе по свободе! А там, глядишь, и вся эта заваруха закончится, – вполголоса сказал Василисе дядя Толя.

Василиса кивнула, хотя намерения беспокоиться в ту минуту вовсе не испытывала.

Какая-то сложная апатия овладела ей – похожая на сон наяву. Апатия, которая, если верить психологам, частенько накатывает от переизбытка впечатлений.

Тем временем, судя по красноречивым взглядам ассистента Дулина, он полагал встречу с героическими беженцами оконченной (тем более что бутылка "Арарата" уже опустела и переместилась под стол).

Дулин привстал со своего кресла и протянул руку дяде Толе для прощального рукопожатия.

– Что ж... Если вопросов больше нет... – сказал ассистент Дулин.

– Почему нет? Есть! – неожиданно даже для самой себя выпалила Василиса.

– Ну.

– А почему вы называетесь "ассистент Дулин"? – Василиса постучала ногтем по красивой черной табличке, стоящей на столе у их собеседника лицом к посетителям. – Чей именно вы ассистент?

– Чей? – чему-то своему усмехнулся Дулин. – Да какая вам разница, чей!

Василиса пожала плечами.

По сути, ассистент Дулин был прав: ей ведь действительно было без разницы.


В гостинице «Ипподром», куда привела ее бумага ассистента Дулина, Василисе понравилось почти все.

Чего только стоила большая двуспальная кровать, с резной высокой спинкой! (То, что кровать рассчитана на двоих, а не на одного, Василиса не догадывалась. Ей казалось, что величина кровати – это способ, которым хозяин выражает почтение к постояльцу.)

После крошечной койки в каморочке форта "Вольный", после такой же маломерной кроватки в общежитии Прибежища Душ имени Счастливой Звезды, эта кровать представлялась Василисе баснословно роскошной и вызывающе избыточной.

Впечатление царских почестей усиливали шелковые простыни гламурного нежно-розового цвета.

С одной стороны, они были непривычно скользкими – даже перевернуться с боку на бок было нелегко, проскальзывала попа!

Но, с другой стороны, они так приятно холодили тело! И давали такой нежный отблеск, хоть снимайся для каталога нижнего белья (один такой московитский каталог, как величайшую эстетическую реликвию, как-то демонстрировала Василисе ее соседка по общежитию Прибежища Душ имени Счастливой Звезды по имени Лили)! Ах...

Там, в этой-то шелково-розовой кровати, Василиса и открыла для себя тайное девичье счастье – засыпать нагишом.

Правда, дело тут было не столько в возросшей внутренней раскованности. Сколько в том, что никакой ночной рубашки или пижамы со щенками у Василисы не водилось и в помине. Как и денег на покупку рубашек и пижам...

Помимо простыней и кровати, сердце Василисы завоевало то обстоятельство, что стены ее номера были украшены старинными фотографиями заслуженных ипподромных лошадей и жокеев-победителей.

Василиса обожала лошадей – и породистых, и метисов, и коньков-горбунков. Она любила и старых, и жеребят. Она умилялась лошадям доброезжим, дурноезжие вызывали у нее исключительно желание перевоспитать их любовью и лаской. Ей нравились лошади красивые. Ее интересовали лошади эстетически сомнительные... В общем, по-деревенски суеверная Василиса считала прекрасным знаком судьбы то, что из любой точки ее номера она могла видеть стати не менее чем трех копытных красивейшин!

Случалось, будучи наедине с собой, Василиса подходила к фотографии в рамке, привставала на цыпочки (ведь росту в ней было всего 163 сантиметра), вслух читала кличку жеребца или кобылы и некоторое время стояла с глуповатой улыбкой, как бы смакуя и внутренне осмысляя прочитанное.

– Так-так... Кто это у нас тут такой резвунчик? Кто золотой конь? Это... мнэ... Красный Камень Шираза Второй, Сын Девственницы с Севера и Игрока в Мяч... А это кто? А это Слоненок, сын Губернатора Луны и Дикой Утки Четвертой... Чубарый... И белая проточина на лбу... Ну что за милашка!


Во время одного из таких фото-экскурсов в историю местного ипподрома, в номер Василисы громко постучали.

Завернувшись в банный халат с эмблемой отеля (разумеется, конной), Василиса отперла дверь.

Клон-курьер в потертой фирменной курточке (на вид ему было не больше пятнадцати!) держал в руках увесистую декоративную корзину, нагруженную чем-то очень полезным и, судя по запаху, душистым (парфюмерные ароматы прямо-таки заполонили коридор несмотря на то, что содержимое корзины было запаяно в прозрачный целлофан!).

– Я разыскиваю госпожу Василису Емельяновну Богатееву! – сказал паренек с типично клонской радостной экзальтацией. Было видно, что к виду представительных иностранок в банных халатах он привыкнуть еще не успел.

– Госпожа Василиса Емельяновна – это я.

– Вы? Восхитительно! Чудесно! Поскольку это набор – он предназначается вам! – курьер, сияя, поставил перед Василисой корзину. И, видя ее растерянность, добавил:

– Это – подарок!

– От кого подарок? – Василиса, конечно, подумала на отсутствующего дядю Толю. Он любил сюрпризы во всех видах – и те, что делали ему, и те, что делал он сам!

– Эту корзину посылает вам Общество Поддержки Русских Людей На Чужбине! – невозмутимо произнес курьер, предварительно подглядев в свой всезнающий казенный планшет.

– Общество? Поддержки? – недоверчиво повторила Василиса. – Но я разве русская?

– Госпожа шутит? – клон и испуганно отпрянул.

– Почему... "шутит"? – не поняла и Василиса.

– Вы говорите по-русски... Имеете русское имя... Выглядите как русская... Разве не так?

– Ну... Да... Я говорю по-русски... Да, русское имя... Да я выгляжу как русская... Но я, разрази меня гром, гражданка Большого Мурома!

– Большого Мурома? – по лицу курьера читалось, что эти два слова не говорят ему ровным счетом ничего. С тем же успехом Василиса могла бы объявить себя подданной Королевства Кислых Щей.

– Да, Большого Мурома.

– Но вы же все равно русская? – с надеждой уточнил паренек.

– Да. Наверное.

Коммуникация зашла в тупик.

Василиса решила, что она, как старшая по возрасту, просто обязана внести ясность в этот семантический хаос!

– Давай еще раз... Кому тебе сказали передать эту корзину?

– Русской девушке Василисе Богатеевой!

– Кто сказал?

– В Обществе Поддержке Русских Людей На Чужбине. Я с тринадцати лет у них заказы беру. Они поддерживают всех русских людей, кто оказался без денег и без крова на территории нашей прекрасной Родины, Конкордии. Они дарят этим людям подарки и деньги, которые должны поддержать русских людей в тяжелую минуту. В этот раз мне сказали доставить два подарка. Один вам – другой вашему соседу справа.

– Соседу? – Василиса сделала недоуменное лицо. Она впервые слышала о том, что в гостинице живет еще кто-то из ее соотечественников.

– Да.

– И что я должна буду сделать, если возьму этот подарок? – Василиса взвесила на руке корзину, в которой, чисто осязательно, было килограмм шесть-семь.

– Должны? Ну... радоваться.

– Чему? Чему радоваться?

– Тому, что вы русская. И вам положен подарок, – курьер улыбнулся во все зубы. Словно показывая, как именно он бы сам радовался, если бы ему полагалось хоть что-нибудь.

– А что там внутри, ты не знаешь? – спросила Василиса.

– У меня в документе написано "Вещи личного пользования".

После недолгих колебаний Василиса подарок взяла. Ведь именно "вещей личного пользования" ей так мучительно недоставало все последние дни.

Что же до определения "русскости"... В общем, Василиса сделала для себя вывод, который еще не раз сослужил ей добрую службу в дальнейшем. Русский – это тот, кого считают русским другие русские. "Всё очень просто. И не надо ничего дополнительно придумывать!" – решила Василиса и ее сердце неожиданно быстро успокоилась.

Когда курьер, выдувая пузырь жевательной резинки, ушел, Василиса вскрыла защитную пленку декоративной корзины. И заглянула внутрь.

Чего там только не было!

Мыло, гель для душа, шампунь и кондиционер, мультирасческа, ультразвуковая зубная щетка и молекулярная паста, пена для ванны, бритва и эпилятор, одноразовые салфетки и мочалка, крем для рук и лица, универсальный увлажнитель, универсальный очиститель.

Рядом – опрятная стопочка белья. Трусики и лифчики, универсальные комбидресы и боди. Платье-трансформер. Платье-хамелеон. Спортивный костюм-полиформ. Маникюрный набор. Канцелярский набор. Швейный набор.

А еще – курс поливитаминов и биологически активных добавок. А еще – аптечка. А еще – сладости. А еще...

Там было столько всего, и это "всё" было такого хорошего качества и вдобавок подобрано с таким вкусом, что Василисе оставалось только воскликнуть:

– Как здорово быть русской! Почему мне никто не говорил раньше?!

Она до ночи возилась с пакетами, рассматривая содержимое корзинки.

Она читала этикетки. Рассматривала баночки. Жужжала приборчиками.

Она примеряла одежду.

Скребла ногтем переливающуюся разноцветными звездочками от каждого прикосновения кредитную карточку (на ней, если верить написанному, лежало пятьсот динаров, помощь Общества).

И только когда часовая стрелка показала половину второго и когда вдруг смолк сосед-певун ("Неужели он тоже русский? Тогда почему поет по-итальянски?!"), Василиса, глотая зевок за зевком, нехотя постановила, что пришло время ложиться спать.

– Надо же... Подарки такие богатые, а корзина-то скверно сплетена! – напоследок удивилась Василиса, сонно хлопая ресницами.


Утро Василиса решила начать с испытания пожалованных загадочным Обществом косметических средств. Благо до начала завтрака, на который у нее имелся выданный в комендатуре абонемент, оставалось целых пятьдесят минут.

Она заткнула ванну пробкой, вылила на дно половину флакончика с надписью "Пена для ванн "Желанная"" и улеглась на дно, рассеянно глядя на то, как прибывает вода, и мучительно размышляя над тем, как именно должна действовать штука, которая называется "эпилятором".

Конечно, дядя Толя предупреждал ее, что перед тем, как что-либо куда-либо лить, следует прочесть инструкцию на упаковке или на флаконе. Но Василисе до такой степени не хотелось что-либо читать с утра, что... В общем, она решила – всё обойдется.

Не обошлось.

Ванна была заполнена водой лишь наполовину, а пена уже громоздилась горой над животом Василисы, и эта гора была выше ее головы!

Однако Василиса только усмехнулась – уж больно потешное зрелище. Выводов не сделала, воду не выключила.

Совсем наоборот – она вновь откинулась на подголовную подушку, закрыла глаза и расслабилась, напоследок включив музыку и запустив на всю катушку режим аэро– и гидромассажа. И среди запахов иланг-иланга и жасмина, среди массажного блаженства, задремала.

В общем, когда она обнаружила, что пена не только вылезла из ванны, но и вовсю стремится покинуть ванную комнату, было уже поздно.

Василиса пулей вылетела из ванны, стала сгребать пену и охапками бросать ее назад – как если бы это был снег.

И все это вместо того, чтобы просто выключить гидромассажный режим, благодаря которому-то количество пены и увеличивалось неконтролируемо и лавинообразно!

Меж тем, от дверей ванной комнаты было рукой подать до дверей номера.

И пена неумолимо стремилась именно туда, в общий гостиничный коридор!

А дверь как назло приоткрыта! Вот она уже ползет вдоль стены! На лестницу! В буфет! В бар! Заполонит лифты! Вломится в двери столовой! А там уже и лобби со стойкой нечеловечески вежливого администратора!

Она испортит все! Замочит! Все будет пахнуть ванной! А ведь в этой гостинице все так опрятно и благообразно!

Нервически потея, Василиса метнулась к своему банному халату с красивой лошадкой на груди.

Не нашла его. По-щенячьи завертелась, глядя на окружающее ее пенное буйство взглядом загнанной лисички.

Наконец она придумала, что делать! И обмотала вокруг груди широкое банное полотенце.

Ловко свернула мокрые волосы в бублик на затылке.

Широко распахнула дверь в коридор.

И принялась закидывать все прибывающую и прибывающую пену назад, в свой номер, при помощи ресторанного меню в твердой ламинированной оболочке.

От ее энергичных и одновременно неловких движений полотенце развязалось и упало на красно-зеленый ворс ковровой дорожки.

Василиса принялась вновь наматывать полотенце, пока из соседнего номера изливались ставшие уже привычными звуки итальянской оперы – на сей раз голос был не "живым", а явно записанным, из музыкального центра.

За этими завораживающе-мягкими звуками – вкупе с напряженным гудением компрессора под ванной – Василиса не услышала, как бесшумно открылась соседская дверь.

И как загадочный русский господин, высокий блондин с неподвижным правильным лицом, смотрит со смесью холодной заинтересованности, злорадства и иронии во взоре на ее комические хлопоты, на ее пеноборенье.

Блондину хватило нескольких секунд, чтобы оценить великолепное физическое развитие молодой девушки, русалочью длину ее волос (волосы тоже в пучке не удержались) и детскую нежность, а также младенческую розовость ее не тронутой целлюлитом попы.

"С нее бы картины писать... с купальщицами", – подумал блондин и столь же бесшумно закрыл дверь. Ему не хотелось смущать глупышку.


– Извините, это вы все время поете? – спросила у соседа Василиса, возвращаясь с ленивой послеобеденной прогулки.

Не то чтобы ей был неясен ответ. Скорее хотелось поговорить по-русски с живым человеческим существом. А тут – представилась такая возможность, сосед тоже откуда-то возвращался. (Возможно, с такой же послеобеденной прогулки – жизнь людей, отрезанных обстоятельствами от работы, семьи и друзей быстро превращается в изнуряющее своим однообразием сибаритство.)

– Да, это я пою, – с деланным смущением ответствовал правильный блондин. – А что, мешаю?

– Нет! Нет! Просто... просто вы так здорово это делаете... Поэтому мне интересно было посмотреть, что за звезда сцены живет через стену, – честно призналась Василиса. – Мне кажется, когда люди поют, можно понять, какая у них душа...

– Ну и как? Вы поняли? Какая у меня... душа?

Василиса задумалась, припоминая свои смутные интуиции и ощущения. Тем временем ее левая рука нашаривала в кармане электронный ключ-карту от гостиничного номера. Ключ был выполнен, конечно же, в виде подковы.

– Ну... У вас... Душа... Она... ну... разная. Иногда светлая, сильная, надежная. А иногда как будто... неверная какая-то... зыбкая... Но может это потому, что вы поете песни, которых я никогда раньше не слышала...

– Это какие же? – блондин озадаченно наморщил высокий бледный лоб. – У меня крайне тривиальный репертуар!

– Ну... На этом языке, который мой переводчик, – Василиса потрогала указательным пальцем горошину переводчика в своем ухе, – распознает как итальянский.

– Делом в том, что я – горячий поклонник итальянской оперы. Вот и пою классический репертуар для тенора.

– Для... чего? – переспросила Василиса, близоруко щурясь.

– Для тенора. Неужто вы и правда не знаете, что значит это слово? – удивился блондин. Он тоже остановился у дверей своего номера. Но заходить не спешил.

– Не знаю... Я – гражданка Большого Мурома... Родилась там... Выросла... Нас тенорам не учили, – смущенно улыбнулась Василиса.

– Так вы действительно муромчанка? – в серых глазах блондина блеснула неожиданно яркая искра живого интереса. – Из Новгорода Златовратного? – блондин вспомнил единственный известный ему топоним.

– Нет, я жила в селе Красноселье, возле Усольска, – сказала Василиса и, прочтя на лице блондина глухое непонимание, зачем-то соврала:

– Это рядом с Новгородом... Совсем недалеко.

– Так значит вот оно что... А я думал, вы любите пение.

– Люблю! Очень люблю!

Блондин замешкался. Переступил с ноги на ногу. И вдруг выпалил.

– А хотите, я вам... сейчас спою?

– Я? Я... хочу. Очень!

– Тогда... Прошу вас, сударушка, в мой номер! Входите, располагайтесь, – блондин закрыл за неловко осторожничающей девушкой дверь. – Да не бойтесь вы! Я вас не обижу! Честное-пречестное слово! Я, между прочим, когда дошкольником был, мечтал в Большой Муром сбежать. И жить там – по заветам предков, без планшетов, массажных кресел и, главное, без ежедневных уроков испанского с роботом-репетитором...


Номер, в котором Василиса оказалась, был побольше ее собственного.

В частности, в нем имелись две полноценных, по-европейски меблированных комнаты – спальня и гостиная (а не одна-единственная спальня, как у нее самой).

В гостиной было более-менее прибрано, не считая початой бутылки анисовой водки с уже знакомыми Василисе ликующими селянами, и двух пустых стаканов, один из которых контрабандой проносил в целомудренную реальность холостяцкого жилья следы алой помады. Впрочем, оба эти стакана хозяин номера поспешил тотчас спрятать, не дожидаясь, пока Василиса их как следует рассмотрит.

Василиса тем временем уселась на край дивана. И сделала глуповато-мечтательное лицо.

Точнее не то чтобы "сделала". Оно сделалось само, как бывало всякий раз, когда Василиса соприкасалась с прекрасным во всем многообразии его форм.

– И что бы вам, сударыня, хотелось прослушать в моем исполнении? – блондин наморщил лоб, в уме перебирая свой, к слову, небогатый репертуар.

– Да что угодно... Я всему буду рада! – искренне воскликнула Василиса, неуверенно откидываясь на мягкие диванные подушки.

Только в обществе блондина она поняла, как сильно соскучилась по человеческому обществу в эти одинокие дни.

И особенно – как сильно она соскучилась по обществу русских людей.

Клоны – они, конечно, милые, добрые и искренние. Но все равно они клоны... Стоит отключить переводчик, и ты вообще не понимаешь ничего. Да и с переводчиком, по большому счету, понимаешь только слова. А то, что стоит за ними – понимаешь от раза к разу.

Ведь переводчик не переводит взгляды. Игнорирует улыбки. И жесты для него тоже ничего не значат. Поэтому клонскую искренность так сложно отличить от нарочитой театральности.

– Тогда... сейчас прозвучит... легендарная ария принца Калафа из оперы "Турандот". Я прекрасно понимаю, что ария эта сызмальства навязла на ушах у всех любителей музыки, – тут блондин улыбнулся эдак скособочено-виновато.

– Навязла? У меня эта ария нигде не навязла, сударь. Я даже не знаю, кто такой принц Калаф. И кто такой этот грозный Турандот...

Глаза блондина вновь засияли – на сей раз озорным естествоиспытательским интересом, с которым давеча он обозревал ложбинку между спортивными ягодицами незнакомки (тогда еще – незнакомки).

Муромскую девушку, с девственным сознанием вчерашней дикарки, он на своем пресыщенном диванчике видел впервые в жизни.

– Турандот – он не "такой", – терпеливо пояснил блондин. – Он "такая". И он вовсе не грозный. Турандот – это прекрасная и холодная китайская принцесса, про которую итальянский композитор Пуччини написал удивительную, волшебную оперу. Эта принцесса поклялась, что лишь тот сможет жениться на ней, кто отгадает три загаданные ею загадки. Но за неудачную попытку их отгадать незадачливый претендент в мужья поплатится жизнью... Прихоть красавицы-принцессы подтвердил своим указом ее отец – всемогущий китайский император. Так Турандот и казнила женихов раз за разом, не слушая ни мольб, ни рыданий их близких... Тем не менее, желающие свататься в Пекине не переводились! Уж больно хороша была чертовка. Опять же, муж Турандот (буде у счастливчика получилось жениться на строптивой девчонке!) получил бы в управление целую империю. Так что, говоря о сватающихся, нельзя сбрасывать со счетов и материальный интерес, – в этом месте своего экскурса блондин странновато (а дядя Толя – сказал бы "гаденько") хохотнул. – В общем, принц Калаф отгадал загадки. Но переменчивая Турандот вместо того, чтобы обрадоваться, мол, наконец-то, пришла в неописуемый ужас, побледнела и... захотела наложить на себя руки. Необъяснимо! В общем, Турандот на коленях умоляла отца не отдавать ее за красавчика-Калафа! Но отец, китайский император, был непреклонен. Мол, мое императорское слово – закон, значит придется тебе, фантазерке, выходить замуж! Тут Калафу, который стал свидетелем этой сцены и, вдобавок, давно уже был тайно влюблен в принцессу, стало по-человечески жаль девушку. И он внес такую, как сказали бы мои далекие предки, пропозицию. Согласно ей, он сам загадает Турандот одну загадку. Простую такую загадочку. А именно – как его зовут? (Все это время Калаф сватался к Турандот анонимно, как Принц Инкогнито). И если Турандот до утра угадает его имя, она сможет избежать брака с ним. А вот если она не угадает – о-о... Тогда она выйдет за него замуж без всяких яких...


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю