Текст книги "Зебра"

Автор книги: Александр Жарден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Камилле было непонятно, почему Зебра так изощрялся, чтобы скрыть от нее правду. Он должен был предвидеть, что она проверит правдивость его слов; разве что он нарочно солгал, чтобы жена поревновала, когда узнает, что он солгал. Камиллу так и подмывало взять Зебру за шиворот и трясти, пока тот не признается, что еще он затеял. Ей до смерти хотелось сбить с него спесь, сказать, что не такая уж она дурочка и что, насколько ей известно, эту ночь он провел не у дядюшки Жувена, но она сдержалась. Зачем ему знать, что она заезжала к Альфонсу? Этим она доставила бы ему слишком большую радость.

В последующие недели Зебра только и говорил о какой-то Анне, женщине-адвокате, с которой недавно снова повстречался и которая, разумеется, неизменно сопровождала его на деловых ленчах. Анна была, как говорится, отменно сложена, ни дать ни взять – греческая статуя, и обладала блистательным здравым смыслом. Зебра разливался соловьем, когда говорил о делах и поступках этой молодой женщины – Камилла втихомолку смеялась: предчувствовала, что завтраки наедине с Анной были скорей показными, чем опасными. Само существование женщины-адвоката представлялось ей чем-то невероятным.

Чтобы проверить свои подозрения, Камилла набрала телефон конторы и обратилась к Мари, секретарше Зебры. Наверняка та знает что-нибудь об Анне, раз ее хозяин целых два дня ею бредит.

– Алло, Мари? Добрый день, это мадам Соваж. Вы случайно не знаете адрес Анны… она в последнее время работает у вас как адвокат вместе с Гаспаром. Я хотела бы послать ей цветы.

– Вы говорите об Анне Манкович?

– Да, именно так. У нее невозможная фамилия.

– Одну минуточку.

Стало быть, Анна существовала на самом деле. Камилла опять-таки подумала, что Зебра, должно быть, решил использовать деловую связь с этой женщиной, чтобы возбудить ревность жены.

Поэтому Камилла нисколько не всполошилась, когда на другой день нашла обручальное кольцо нотариуса, аккуратно забытое им на фланце ванны из-за того, что он шел на свидание с Анной. По крайней мере так ему хотелось представить дело. Прием был несколько грубоватый. Камилла чувствовала себя слишком счастливой, чтобы позабавиться затеей Зебры в свою очередь, и она решила вести себя так, словно не заметила колечко. К возвращению мужа она приняла душ и вышла из ванной как ни в чем не бывало. Она ликовала, так как знала, что Зебра дожидается ее вопросов. Обручальное кольцо долго на мыльнице не пролежало. Конечно, Гаспар с досадой забрал его обратно.

Однако улыбка исчезла с лица Камиллы в тот день, когда Зебра решил совершить настоящую революцию в питании семьи, ссылаясь на то, что Анна расхвалила ему достоинства индо-калифорнийского диетического режима. Камилла отказалась кормить детей зерном, входящим в рацион хомяков; что до отварного салата, которому Зебра дал закиснуть, то она посоветовала отдать его Мари-Луизе в качестве слабительного для ее кошек. Таким образом, представление продолжалось. Камилла придумала ответный ход, предложив Зебре пригласить на обед эту даму-адвоката, лакомую до зерна, чтобы до конца выяснить вопрос с диетой. Она даже обещала приготовить для гостьи специальную похлебку.

Зебра ловко обошел ловушку, заявив, что Анна едет в Америку, а именно в Калифорнию, на «семинар диетологов», для нее это «где-то» очень важно, ибо «в жизни каждого тело и дух тесно связаны». С тех пор как Зебра стал изображать, будто у него связь с Анной, он пристрастился к пустым словам и выражениям, смысла которых сам не понимал, а еще он старательно рыгал, поясняя, что удержание в организме кишечных газов нарушает регуляцию половой энергии. Анна все это ему объяснила с помощью трех китайских пословиц, которые она узнала от некоего тибетского монаха. Короче говоря, в данный момент Анна в Лос-Анджелесе, пожевывает себе корни кактусов и, если расположение звезд будет для нее благоприятным, пойдет на курсы по изучению оргазма.

Камилла знала взбалмошный нрав Зебры и удивилась, что он полагает, будто она поверит и примет всерьез его басни; и вот как-то под вечер она зашла за нотариусом в его контору и услышала из-за двери вольный разговор о формах Анны. Зебра и Грегуар, его клерк, оценивали в сравнительном плане бюст и зад этой дамы; но в какой-то момент Гаспар спохватился и пожурил свое «угрызение совести» – так иногда он называл своего клерка – за то, что тот напомнил ему об Анне, которая, дескать, ему дорога. Стало быть, женщина-адвокат, лакомая до зерна, была вовсе не так безобидна, как думала Камилла поначалу. Зебра, судя по всему, не скупился на знаки своего расположения к ней.

Переступив порог конторы, Камилла не выдала своего замешательства. Хоть она и считала себя умней нотариуса, тот еще раз втянул ее в нелепую авантюру, играя на этот раз в открытую.

Камилла была не прочь объясниться с Гаспаром начистоту, однако боялась, как бы, узнав, что она взяла Анну на заметку, Зебра не подумал, что жена ревнует, и не счел бы нужным скрывать от нее свое удовлетворение. А ей надо было прежде всего сохранить в глазах Зебры цельность своей натуры; тем более что он, возможно, принялся обсуждать с клерком формы Анны нарочно, так как заслышал в просторной приемной шаги жены. Грегуара он мог ввести в курс дела. Опыт подсказывал Камилле, что с таким существом, как Анна, нельзя сбрасывать со счетов никакую возможность.

Свидетельствами пребывания Анны в Калифорнии явились небольшие подарки, которые она передала через Зебру Тюльпану и Наташе, несомненно, с целью приручить детей. Камилла, возмущенная таким подлым приемом, припрятала подарки, прежде чем ее отпрыски успели взглянуть на них. Заморские приманки этой лицемерки вконец разозлили Камиллу: теперь она была готова выпустить когти, дабы защитить свое гнездо от разорения, а детей – от чужого влияния. Когда Зебра снова завел речь о том, чтобы пригласить Анну на обед, что в свое время Камилла сама предлагала, она стала тянуть время.

Несколько раз муж упрямо возвращался к этому вопросу, но, когда Камилла назначила день, единственно возможный в сложную пору экзаменов, он известил ее, что в этот день его не будет в Лавале. Важное дело о наследстве требовало, чтобы он дня два провел в Париже, так что и на этот раз диетическое пиршество было отложено.

Камилла догадывалась, что путешествие Зебры в столицу будет посвящено не только опиливанию когтей алчных наследников. Для очистки совести лучше всего было бы проследить за мужем, но она не могла оставить свой класс, так как до экзаменов на степень бакалавра оставались считанные недели; а кроме того, если Зебра на самом деле положил глаз на Анну, наступит время, когда слежка не спасет, если только измена уже не состоялась. Чем больше Камилла об этом думала, тем более очевидным казалось ей, что Анна в первую же ночь будет спать в номере Гаспара, и вовсе не для того, чтобы сэкономить на гостинице, а как раз для того, чтобы проверить на практике навыки, полученные на курсах по изучению оргазма.

Перед лицом новою испытания Камилла ощущала скорей усталость, чем боль. Перегрузки в любви, которым Зебра подвергал ее долгие месяцы, вконец измотали ее. Она была по горло сыта высокими чувствами и мечтала лишь об отдыхе; но она знала, что одержимый муж не прислушается к ее мольбам о перемирии. Мир в семье был для него равноценен поражению. Нежную мелодию любви он слышал только в грохоте боев. В случае с Анной Камилла хлебнула-таки прелестей позиционной войны.

В день отъезда Зебры в Париж Камиллу вдруг озарило. Она решила не облегчать задачу Зебре – единственно ради собственного удовольствия. В последний момент перед выходом из дома она объявила, что отвезет мужа на городской вокзал. Если он на самом деле должен повстречаться там с Анной, у Камиллы останется по крайней мере горькое удовлетворение, оттого что она поставит обоих в затруднительное положение. Зебра горячо поблагодарил жену и заявил, что прекрасно доберется туда один, но Камилла упорно стояла на своем. Исчерпав все доводы, Гаспар скрепя сердце согласился.

Он попробовал отделаться от Камиллы у здания вокзала, но та, проявив упорство, не отходила от него до тех пор, пока он не сел в вагон, причем оглядывала пассажирок, чтобы поймать сообщнический взгляд; однако Анны здесь явно не было. Камилла подарила Зебре на прощание иудин поцелуй, соскочила на платформу, и поезд тронулся.

Камилла, восхищенная своей придумкой, ликовала: ведь, если Анна не пришла на вокзал, значит, они должны были встретиться у нее дома, в Лавале. Вот почему Зебра пришел в полное замешательство, когда Камилла проводила его до самого поезда.

Но на самом-то деле Гаспар в поезде метал громы и молнии совсем по другой причине. Он вовсе не собирался ехать в Париж. Дело о наследстве, которое он якобы должен был там уладить, было выдумкой чистой воды, равно как и связь с Анной – та не была его любовницей, а крутила любовь с Грегуаром.

Гаспар состряпал этот план с отчаяния, для которого у него были причины: никак ему не удавалось пробудить ревность Камиллы. А измена ни с того ни с сего уже не влекла его после мимолетной связи с Матильдой Кларанс. Он больше, чем когда бы то ни было, думал о своей жене и теперь смотрел на свое глупое и пошлое приключение сквозь призму презрения к самому себе.

Зебра сошел с поезда на первой же остановке, в Мансе. Переночевал в гостинице, стены которой источали тоску, и вернулся в Лаваль лишь на следующий день, дабы соблюсти декорум и подкрепить правдоподобие своей лжи.

Гаспар думал, что застанет Камиллу в сильном волнении. Пока что она не выказывала никаких признаков ревности; ее пассивное сопротивление начинало действовать ему на нервы. Однако Зебра надеялся, что скоро Камилла не выдержит. Эта ночь, проведенная, как она, скорей всего, думает, в объятиях Анны, сделает свое дело.

Выйдя из здания вокзала в Лавале, Зебра взял такси.

– Куда едем, мсье?

– В Санси, дом Мироболанов знаете?

– Так вы – нотариус, который изготовляет фальшивые пятифранковые монеты?

Такси тронулось, пошел разговор, шофер включил счетчик, который по прибытии показал кругленькую сумму. Зебра, польщенный тем, что его знают, оставил шоферу щедрые чаевые, затем прошел по тенистой липовой аллее к дому. Над цветущими деревьями плыли по небу тяжелые облака. Зебра узнал любовную песнь дрозда, но ответа самочки не услышал.

Спокойно поднялся на крыльцо. Он еще не знал того, что должен был бы предчувствовать, обладай он целостностью романного персонажа; но Зебра был легкомыслен, как человек, созданный Богом, а не литератором.

В прихожей, на выстланном плиткой полу, Зебра увидел записку от Камиллы:

Гаспар!

Я покидаю тебя, потому что я тебя поняла. Я покидаю тебя, для того чтобы мы никогда не стали пожилой супружеской парой. Я покидаю тебя из любви, прежде чем наши чувства выродятся в привычки. Я покидаю тебя, как уходят из кино, чтобы не видеть, как погибнет герой фильма. Я покидаю тебя, как отказываются смотреть на бренную оболочку умерших, которых любили, чтобы сохранить в памяти их лучистый взгляд. Я покидаю тебя, потому что любовь – величайший в мире поэт, а поэты умирают молодыми. Я покидаю тебя, потому что Ромео и Джульетта не смогли отпраздновать свою серебряную свадьбу. Я покидаю тебя, чтобы сохранить в душе твой образ во всей красе, каким ты явился мне в ту ночь на лестничной площадке, повязанный махровым полотенцем. Гаспар, мы никогда не состаримся.

Камилла

Да, Камилла его поняла; но, будучи решительней его по характеру, довела его мечту до логического конца и одновременно втянула его в свою собственную игру. При такой картине история их совместной жизни оставалась ненарушенной, Камилле настоятельно надо было спешить. Долгие месяцы корриды измотали ее вконец.

Огорошенный Зебра пытался сначала усмотреть хитрость в уходе Камиллы. Даже поздравил себя с тем, что жена его наконец взяла инициативу на себя, чтобы поддержать угасающее пламя их страсти. Но он разочаровался, едва ступив на второй этаж. Комнаты Тюльпана и Наташи были прибраны, но пусты. Ни тебе плюшевого кролика, ни школьного учебника, ни резинки.

Тут до Зебры дошло, что исход его домашних – не розыгрыш. Как безумный помчался он к Альфонсу и Мари-Луизе и, приложив немало усилий, в конце концов выяснил, что Камилла вернулась к своей престарелой матери. Через четверть часа он ступил на соломенную циновку перед дверью тещи, которая жила на шестом этаже роскошного дома в центре города. Но ему пришлось звонить до одурения, проклиная вальяжную семидесятилетнюю даму, – дверь не отворяли!

– Камилла! – завопил он, до смерти напугав соседку по этажу, которая изнутри второй раз повернула ключ в замке.

Не дождавшись отклика, Гаспар поведал предавшей его жене:

– Камилла! Я не любовник Анны. Она – любовница Грегуара. А я хотел только заставить тебя поревновать.

Через секунду дверь открылась. Зебра увидел гневно сверкающую глазами Камиллу.

– Это правда? – холодно спросила она.

– Да, правда, что это была ложь. Я выдумал эту историю от начала до конца.

– Но это же еще хуже…

Зебра без приглашения ворвался в квартиру, чуть не опрокинув низенькую тещу, которая с криком укрылась в кухне, и увидел, что детей здесь нет. Переведя дух, попробовал призвать Камиллу к рассудку, но из этого ничего не вышло. Та стояла на своем и заявила, что ее уход из дома – единственный выход, если он действительно хочет, чтобы время прекратило подтачивать их союз. Заодно выплеснула ему в лицо всю ненависть, пробужденную его поступками, и поклялась жизнью детей и своей собственной, что никогда больше не будет пешкой в его шутовской игре.

Тогда Зебра, вконец отчаявшись, открыл ей свое сердце, воображая, что делает это искренно:

– А ты хотя бы спросила себя, что заставило меня принимать такие меры? Почему я не останавливался ни перед чем? Да потому что полгода назад я увидел тебя всю в крови на топчане в приемном покое больницы. В тот миг я понял, что необходимо как можно скорей и как можно больше любить друг друга, прежде чем нас разделит смерть. С того дня, всякий раз как ты засыпаешь, у меня возникает страх, что твои глаза больше не откроются, всякий раз как выходишь из дому, говорю себе, что, может быть, вижу тебя в последний раз. Мне все время кажется, что твоя жизнь висит на волоске. А знаешь ли ты, что я собираю и храню твои отстриженные ногти и пряди твоих волос, чтобы сохранить доказательства твоего земного существования? Знаешь, зачем я отлил из свинца наши соединенные руки? Чтобы они не размыкались никогда.

Камилла была так поражена излияниями мужа, что отступила на шаг; меж тем Зебра все-таки немножко играл, несмотря на серьезность положения, ему хотелось представить дело так, будто он открыл жене тайные мотивы своих поступков, а также чувства, которые всячески поддерживал в себе много месяцев. Он, как никогда, верил в созданный им собственный образ – человека, за которым смерть гонится по пятам; но в данный момент ему надо было оставить всякую игру. Искренность иногда бывает самой действенной хитростью. С убежденностью адвоката, защищающего собственную шкуру, он продолжал:

– Ты спрашивала себя, почему я разыгрывал комедию? Да потому что супружеские пары, перевалив за сорок, начинают вырождаться. Посмотри вокруг. Только исключительные меры могут позволить нам преуспеть в том, в чем остальные терпят поражение. Да, я играл комедию, но этой игрой я со всей страстью пытался отвергнуть законы реальности и поставить на их место свои. Сделал все, что было в моих силах, чтобы наша жизнь была такой же содержательной, как у персонажей пьес, романов и фильмов. Камилла, как мне хотелось бы повстречаться с тобой в какой-нибудь пьесе Шекспира и умереть, как только упадет занавес, чтобы навечно остаться на подмостках театра! Ты понимаешь меня? Любить по-другому я не могу. Прости, что я действовал на ощупь – не было образца для подражания. Ну чем я виноват, если вся наша культура ничего не говорит о муже, который снова завоевывает любовь своей жены! – горестно воскликнул он под конец и залился слезами.

Рыдания помешали ему довести свои признания до конца. Он не упомянул о чувстве краха и своем намерении сотворить шедевр из их супружеской жизни. Ни слова не сказал о своих обманутых надеждах в тот миг, когда осознал, что особых талантов у него нет.

Лицо Камиллы оставалось замкнутым, она вся дрожала, но не говорила ни слова. Она была по-настоящему потрясена. Впервые Зебра изливал перед ней душу, говорил о своих страхах и душевных ранах. Господи, как она его любила! Но в то же время ее охватывал ужас: в его глазах она видела себя мертвой. Бог мой, зачем так пугать! Потом на нее навалилась усталость. Гаспар совсем уморил ее.

– Ты меня еще любишь? – спросил он вдруг с ужасающим спокойствием.

– Увы, да.

– Но тогда…

– Но тогда ты просто невыносим… – произнесла Камилла упавшим голосом.

– Ты сможешь жить без меня? – спросил он совершенно серьезно.

– Думаю, да.

– Что ж, будущее покажет, потому что я без тебя жить не могу.

С этими словами Зебра рванул шпингалет, распахнул окно и без лишних слов ринулся в пустоту. Камилла услышала душераздирающий крик, глухой тяжелый удар – и больше ничего, тишина.

Остолбенев от ужаса, Камилла не могла тронуться с места и какое-то время стояла с остановившимся взглядом, устремленным к невидимому горизонту. С неописуемым ужасом думала о том, что в это мгновение лицо единственного человека, которого она любила всю свою жизнь, разбито, расплющено, раздроблено, а мозги разбрызганы по водосточному желобу. Пройдут секунды, и улицу заполнит вой сирен. Кончина Гаспара будет признана официально, станет событием, которому обратного хода не дано. Камилла съежилась, как будто хотела сохранить в создавшейся внутри ее пустоте тайну, связывавшую их как близких друг другу людей. Вперемешку думала то о первой ночи любви с Зеброй, то о словах, которыми она должна объявить о смерти отца Тюльпану и Наташе, о том, что теперь ей придется носить на пальце два обручальных кольца, и ощущала спазмы по всему телу, как вдруг замогильный голос заставил ее вздрогнуть:

– Вот видишь, ты не можешь жить без меня. Камилла подняла голову.

Он стоял в амбразуре окна.

Зебра прыгнул всего-навсего на балкон этажом ниже, а вовсе не в пустоту. Восхищенный такой имитацией самоубийства, он быстренько поднялся обратно по водосточной трубе.

На этот раз чаша была переполнена.

Камилла не сделала ему никакого замечания. Она вежливо выпроводила его за Дверь и поклялась забыть все до единой буквы его имени, которое, однако же, и сама она носила.

II

Тот, кто теряет себя в страсти, теряет меньше, чем тот, кто потерял свою страсть.

Блаженный Августин

Несмотря на такое решение, Камилла продолжала жить-поживать под благозвучной фамилией Соваж. О том, чтобы вернуть себе девичью фамилию, не могло быть и речи. Слишком долго она прожила с Зеброй, чтобы затеять развод. Но видеться с ним она избегала.

Первое время Камилла поддалась слабости и каждое утро спешила разобрать почту. Втайне разочарованная отсутствием писем, она поначалу решила, что Гаспар прибегает к очередной хитрости с целью заполучить ее обратно; потом осудила себя за то, что опять вступила в затеянную им игру, и замкнулась в относительном безразличии. Через некоторое время Камилла оправилась от потрясения, переехала от матери в небольшую светлую квартирку с множеством окон. Зебра регулярно присылал деньги, пополнявшие ее скромное жалованье. Наташа и Тюльпан не задавали никаких вопросов, так что Камилле не понадобилось выдумывать какую-то ложь. Дети просто сказали своим друзьям, что не будут полдничать в доме Мироболанов; при матери старались казаться веселыми.

Камилла заново училась жить. Вот уже почти шестнадцать лет она шагу не ступила без Зебры, а теперь надо было действовать самостоятельно. Первые попытки были робкими и ограничивались домашним кругом: после занятий Камилла замыкалась в четырех стенах своей квартирки. Но вскоре стала воображать себя свободной. У нее даже создалось впечатление, что она строит свою жизнь по собственной инициативе.

Чтобы отметить этот переход, она обрезала свои длинные волосы, доверившись искусству некоего услужливого разносчика товаров, объявившего себя парикмахером. Результат, правда, напоминал швабру, которой домашние хозяйки выметают пыль из-за унитаза, но Камилла осталась довольна. Она нарушила один из запретов Зебры, считавшего, что, если у женщины волосы короче двадцати сантиметров, она просто лысая, а возможно, и лесбиянка; кстати, такого мнения придерживаются многие.

Как-то раз Камилла заикнулась было о подобной стрижке. Гаспар вышел из себя, поставил жене градусник по американскому способу и утверждал, что это у нее горячечный бред, изрыгая при этом хулу на парикмахеров, этих мстительных педерастов, жаждущих обезобразить лучшую половину человечества. На том дело и кончилось. Камилла больше не поднимала этот вопрос; но вот теперь она сочла, что oukase[8]8
  Автор транслитерирует русское слово «указ».


[Закрыть] Зебры утратил силу. Она не собиралась оглядываться на мужа в своих действиях. Однако слишком долго они прожили вместе, чтобы за обособлением телесным сразу же последовало и обособление духа.

После эйфории первых шагов для Камиллы настали пустые, тоскливые дни. Привыкнув к напористому ухаживанию Зебры, она теперь огорчалась из-за его полного молчания, чувствовала себя потерпевшим крушение кораблем, дрейфующим в океане тоски. Без экстравагантных выходок Гаспара в жизни ее наступил мертвый штиль – никаких завихрений фантазии. Но она ни за что не хотела снова оказаться в когтях мужа. Мысль о том, что он от нее только этого и ждет – ведь в ее глазах молчание Зебры было продиктовано расчетом, – укрепляла Камиллу в ее решении. Теперь она предпочитала общаться с людьми не такого крупного размаха, такими, которые не составляли для нее опасности.

Оказалось, что многие желают войти в ее жизнь. Но все они остались за порогом. Мари, секретарша директора лицея, пыталась завязать дружбу с Камиллой, пользуясь тем, что они два раза в неделю вместе играли в теннис. И другие питали подобные иллюзии. Но чем больше было утешителей, тем более одинокой чувствовала себя Камилла, пока в один прекрасный день не начала юношеский флирт с разведенным мужчиной, достаточно ловким, чтобы не торопить события. Оба они были жертвами кораблекрушения, и это сближало их, однако, когда он заходил к ней, всегда тут же были Наташа и Тюльпан. Он впервые коснулся руки Камиллы в ресторане. Они обменивались сладкими речами. В какой-то момент им даже показалось, будто они не должны разлучаться, но, когда дело дошло до того, чтобы разделить ложе, Камилла взбунтовалась и дала кавалеру отставку.

Она вдруг поняла, что не может принадлежать человеку, который бы ее не выдумывал. Вот Зебра – тот ее создавал. Она познавала себя через него, слушая его речи, видела себя обычно в образе, созданном его воображением. Качества, которые он ей приписывал, постепенно становились чертами ее характера, его представление о ней обогащало ее. Он мог бы сказать «Иди!», и она прошлась бы босыми ногами по раскаленной плите и не обожглась. А этот соломенный вдовец обольщал ее такими забавами, которые вдруг показались ей пресными.

Вернувшись к своему очагу, Камилла поняла, что никогда не согласится оседлать – если можно так выразиться – лошадку второго сорта ради того, чтобы уклониться от деспотического взгляда любовника с широким размахом – Зебры или кого-нибудь другого.

Ах, если бы у Гаспара хватило такта более тонко подойти к восстановлению их былой страсти… Подумать только, ведь достаточно было лишь очистить их повседневную жизнь от устоявшихся привычек, а не прибегать к бесполезным акробатическим выкрутасам. Обращаясь к их прошлой жизни, Камилла удивлялась тому, что они жили в известной мере особняком. Кроме Альфонса и Мари-Луизы, не было у них друга дома, который пришел и помог бы им осознать, что происходит в их супружеской жизни. Они не соткали сеть внешних связей, которые могли бы служить весьма надежными точками опоры в преодолении временных семейных неурядиц и взаимного охлаждения. Конечно, подобное отношение к их быту было чуждо Зебре; но мог же он по крайней мере сохранить для нее маленькие приятные неожиданности, будящие женское воображение: свозить в гостиницу на нормандском берегу, чтобы заняться там любовью, или вернуться через двое суток, когда должен был отсутствовать неделю. Такие вещи, как известно, приводят в восхищение даже наименее романтически настроенных домашних хозяек.

Но Зебра так и не смог ничем ее растрогать. Типичный ученик из бедной семьи, старания которого дают лишь плачевные результаты. Его стратагемы ввергли их союз в катастрофу. Распад семьи – его работа.

Камилла, свободная отныне от безумств Гаспара, чувствовала себя разбитой и мечтала лишь о покое. Держаться на определенном расстоянии от мира – такова была теперь ее программа.

Чувственная сторона жизни довольно скоро свелась для нее к эмоциям, вызываемым любовными романами XIX века, которые она принялась усердно читать, как в раннюю пору девичества. Драматические страсти скучающих зажиточных женщин и непредсказуемые порывы их любовников – этого с избытком хватало для ее надорванного сердца.

Оставшись один, Зебра произвел инвентаризацию обломков кораблекрушения. От Камиллы остались пряди волос, кучка ногтей, флакон духов, вышедшее из моды платье, чулки, в складках которых томился в плену ее запах, слитые воедино свинцовые руки, разумеется, письма и фотографии, а также кассета телефонного автоответчика, на которой было записано уведомление о том, что Камилла задержится: «Дорогой, сегодня вечером я приду поздно. У меня родительское собрание». Небогатая добыча, можно сказать, жалкая для той любви, которую он разрушил своей безумной затеей. Сто граммов обрезков ногтей… Сто тонн тоски давили на него, когда он один бродил по дому Мироболанов, который он и купил-то, чтобы угодить Камилле.

Однажды Зебра притаился у выхода из лицея имени Амбруаза Паре, чтобы тайком взглянуть на нее, упиться ее красотой. Как далеки они были теперь друг от друга – начать сначала не удалось. Он вообразил себе ее ноги под шелковистыми чулками… муки беспорядочных воспоминаний, адский прибой. Ее стройная талия, ее белые груди, жаждущие прикосновения мужской руки…

Гаспар перестал воспринимать окружающую красоту – слепота отчаяния. Как-то незаметно стерлись краски повседневного бытия, испарилась фантазия. Зебра покончил с предметами, предназначенными неизвестно для чего, разве что для смеха: выкинул курительную машину, отказался от дальнейшего строительства деревянного вертолета, как ни уговаривал его Альфонс, не пожелал идти к Щелкунчику холостить борова в канун Рождества. Ему больше не хотелось прописывать клизмы своему клерку. Дела его шли из месяца в месяц все хуже и хуже, можно сказать, гнили на корню. Изнурять себя – вот что осталось его единственной отрадой. Его два брата – тоже нотариусы – приняли на себя часть его клиентуры, чтобы она осталась в лоне семьи.

Как-то в воскресенье утром Зебра фланировал по торговой улице и увидел со спины Камиллу. Она о чем-то говорила с болтливой торговкой рыбой, которая машинально пошевеливала креветки в корзине. Горячая кровь прихлынула к лицу Гаспара. Обернувшись, он посмотрел в стекло витрины и увидел, что это не Камилла, а совершенно незнакомая ему женщина, фигура и прическа которой были точь-в-точь как у нее.

Этот эпизод пробудил у Зебры мечту. На мгновение он забыл про океан скорби, в котором утопал уже не первый месяц. Мысль о том, как бы вновь обрести несколько секунд горестного счастья, целиком завладела его душой. И в конце концов в его мозгу зародилась и созрела весьма необычная, экстравагантная идея. Чтобы хоть чуточку смягчить свою скорбь, он был готов на все.

Вооружившись локоном Камиллы, Гаспар отправился в косметический магазин и подобрал женский парик точно такого же цвета; дома взял ножницы и худо-бедно придал ему форму прически своей жены, глядя на ее последнюю фотографию.

Закончив эту работу, направился к молодой женщине, о которой в Лавале было известно, что она приторговывает любовью, и объяснил ей, чего хочет от нее:

– Я хотел бы, чтобы вы надели это платье, эти чулки и этот парик, надушились этими духами и пришли ко мне сегодня в одиннадцать вечера.

– За ночь это будет…

– Нет, нет, я вовсе не собираюсь к вам прикасаться. Мне просто хочется, чтобы вы сделали вид, будто вернулись с родительского собрания в лицее, будто вы преподаватель. Понимаете?

Девица посмотрела на него бархатным взглядом не первой свежести, изобразила исполненную печали улыбку и согласилась. Понимать и пробуждать иллюзорные мечты – это входило в круг ее профессиональных обязанностей. С тех пор как некий сутенер благоустроил ее на панели под уличным фонарем, все страдальцы мира искали забвения у нее между ног. Когда язык немеет, тело говорит само за себя, причем самыми нежными словами.

И вот, прилично нагрузившись аперитивами у Альфонса, дабы слегка одурманить свое сознание, Зебра вернулся домой дожидаться Камиллу. Уже было совсем темно.

– Сейчас придет Камилла, – вслух сказал он, как бы желая убедить себя в этом, потом спохватился: – Нет, придет шлюха, наряженная, как Камилла, моя любовь, моя вечная любовь…

Следуя намеченному плану, Зебра прослушал записи с кассеты автоответчика. Выбрал одну: «Дорогой, сегодня я задержусь. У меня родительское собрание».

Ах, этот голос, которого он не слышал уже… Гаспар не мог совладать с сердцем, колотившимся в груди, и, повинуясь желанию верить в предстоящую встречу, предался своему безумию.

Он решил приготовить сюрприз Камилле – ужин при свечах. Охваченный нервной радостью, разбил два бокала, пока накрывал на стол. Лихорадочно суетился у растопленной плиты, жаря кролика, любимое блюдо Камиллы, снова и снова прослушивал магнитофонную запись, включил на всю катушку проигрыватель, откуда лилась крикливая музыка. В минуту просветления выпил глоток коньяку, повторил, потом еще четырежды опрокидывал рюмку. Чем больше спирта добавлялось в его кровь, тем сильней становилась уверенность, да, уверенность, что она придет.

Когда часы пробили одиннадцать, Гаспар начал дрожать от нетерпения, удивляясь, почему Камиллы до сих пор нет.

– Родительские собрания никогда не кончаются позже половины одиннадцатого, – услышал он свой голос.

Еще стаканчик – и Зебра начал подозревать, не воспользовалась ли Камилла родительским собранием как предлогом, чтобы встретиться в гостинице с любовником, на этот раз уже не с ним. Однако дать волю ревности он не успел.