Текст книги "Прыжок в прошлое"
Автор книги: Александр Сапаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
Он заворожено уставился на родимое пятно на правом локте.
– Вот оно пятно родовое. Ну, Даниил, поедем скоро мы с тобой в одно место, пусть посмотрит на тебя один человек. Если признает тебя, быть тебе в золоте и чести.
Пока Поликарп Кузьмич собирался меня, куда то везти, наступила осень. Уже больше года, я находился в этом мире. За это время прошло много событий, я вроде неплохо устроился в жизни, к тому же маячила перспектива стать боярином и пользоваться относительной свободой в абсолютистской стране. Проверок я, не боялся. Кроме бабушки мои слова проверить было не у кого. А уж моя бабушка, умнейшая женщина, стразу поймет, чего ее расспрашивают, и на сто процентов подтвердит мои слова. А все остальные свидетели моего появления на свет, уже несколько лет лежали в сырой земле.
Мы еще немного поговорили о моих лекарских успехах и меня отпустили. Самое интересное, что уже на следующий день, после того, как я рассказал воеводе о своем "благородном" происхождении, утром все со мной здоровались:
– Доброго утречка Данила Прохорович.
Вот, каким образом челядь все узнает? Я то был уверен, что воевода и слова никому не
скажет. А дворня уже соориентировалась.
Пока суть да дело, я учил выделенного мне в помощники молодого паренька Антоху, проводить эфирный наркоз. Учились мы на дворовых собаках.
Вначале, когда мы затаскивали визжащих собак к себе, меня быстро обозвали живодером, но, увидев, что все собаки живы и здоровы, перестали обращать на это внимание. Скоро Антоха стал мастером наркоза для собак, и мы для пробы пришили ухо одному кобелю, порванное им в драке за гуляющую сучку. Потом это ухо обсмотрели все, от воеводы, до главного псаря, который внимательно разглядел это ухо и с удивлением сказал:
– Слушай Данила, у собаки это ухо лепше чем не драное, как такое может быть?
– Я улыбался про себя:
– Я же все-таки двадцать лет пластический хирург, неужели я ухо собаке правильно не пришью. Кстати я начал тосковать по своей профессии, по женщинам, которые всегда окружали меня, и которым я помогал стать красивее и привлекательней. Я снова начал рисовать. Ведь если пластический хирург не может рисовать, не может быть художником, быть ему в самом низу этой профессии. Но при рисовании я заметил странное обстоятельство. Моими пейзажами восхищались, но когда я рисовал людей, то реалистическая манера письма никого не привлекала. А вот искаженная перспектива, как на иконах, или миниатюрах, сразу привлекала толпу поклонников.
– Прямо, как иконописец писал, – восхищались они.
Но, когда я нарисовал поясной портрет воеводы, то восторгу окружающих не было предела. А сам воевода, гордо поглядывая вокруг, велел повесить его в главном зале. Конечно, я слегка приукрасил Поликарпа Кузьмича, но в меру. И теперь он гордо взирал с портрета на приходящих к нему просителей.
В октябре в Торжок вновь приехал Кирилл Мефолдьевич. На следующий день он посетил воеводу. Вскоре меня позвали к ним. Они оба сидели, раскрасневшись, на столе стояла большая бутыль, судя по запаху, анисовой водки.
Зайдя в комнату, я низко поклонился и ждал, что скажут мне бояре.
– Плохую весть я тебе принес Данила, – наконец сказал Кирилл Мефодьевич, – бабка твоя Марфа уважать себя заставила. Заболела она трясухой, как раз на рождество пресвятой владычицы нашей Богородицы, а на пречистую Феодору Александрийскую и померла.
Тебя все в бреду поминала, говорила, что большим человеком станешь.
Я грешным делом сомневался, думал старая перед смертью ерунду несет. А оно вишь, как выходит. Что же ты парень мне не открылся? – и он обиженно посмотрел на меня.
– Кирилл Мефодьевич, да как же я мог такое говорить, видаков на это дело нет, кроме моей бабушки, запороли бы меня на конюшне за такие слова и все. Спасибо Поликарпу Кузьмичу, это он острым умом своим сам дошел, что я что-то многовато для деревенщины знаю. И я понял что, если откроюсь, то он меня за дерзость такую не накажет. А вы Кирилл Мефодьевич меня тоже ведь своей заботой не оставляли, за что я вам век благодарен буду.
– Что же Данила, ты человек свободный, а ежели, тебя признает отец твой, то мы за тобою стоять то будем. Только вот просьба у меня к тебе, сделай с меня парсуну, как ты Поликарпа нашего Кузьмича изобразил. Не уеду, пока не сделаешь. Ты парень цены такой работе не знаешь, да в Грановитой палате такой, нет.
Поликарп Кузьмич засмеялся:
– Ха, из тебя торгаш никакой Мефодьич, кто же перед работой сам цену поднимает.
Но я сказал:
– Не волнуйтесь, Кирилл Мефодиевич я за вашу заботу обо мне, что в люди вывели, парсуну с вас напишу и в дар отдам.
Кирилл Мефодиевич в ответ, глядя на воеводу, произнес:
– Ты знаешь, Поликарп Кузьмич, у меня, сейчас, как пелена спала, и сам думаю, как я мог так обмишуриться, ведь как ясен день видно, что у парня кровь непростая.
Я стоял и злился. Эти бояре держали паузу подольше, чем иные артисты. Они понимали, что мне не терпится узнать, кого же они назначили мне в родственники, но фамилий не называли. И за стол они меня не сажали. Видимо, такое произойдет, если только мой неведомый пока родственник признает меня своим сыном или еще кем-то.
Мы еще немного поговорили о моих лекарских успехах и меня отпустили.
На следующий день мы стояли обедню в Спасо-Преображенском соборе, и я обратил внимание, что наш поп отец Павел немного гнусавит и на левой щеке у него приличный флюс. После службы я спросил у него, чего он так мучается, надо зуб удалить. На что он мне сказал:
– Данила, боюсь я этих коновалов проклятых, один раз в жизни на торге решился, так чуть не умер, как свинья визжал, которою к забою ведут. Невместно мне сейчас визжать, сан не позволяет. Буду так ходить, молитву прочитаю, и с божьей помощью все пройдет.
– Батюшка, есть у меня водка особая, сам сделал, если ею подышать, то как бы опьянеешь, и не чувствуешь ничего, а я вам удалю зуб и все в порядке будет.
Сразу поп не согласился на удаление, но уже к вечеру он сам пришел ко мне и сказал:
– Делай хоть что, не могу больше.
Я тут же позвал Антоху, посадили бедного попа на тяжелый стул, я высмотрел больной зуб и Антоха, опытной рукой, начал капать эфир на маску. Через десять минут наш поп "поплыл", интенсивность капания уменьшили, я приготовил, изготовленные по моим чертежам клещи, и мысленно сказав:
– С богом, – отделил лопаткой десну и, крепко взяв остатки зуба в клещи, начал его раскачивать. Лицо отца Павла оставалось спокойным, и он пытался улыбнуться. Я, раскачивая зуб, медленно вытащил его, затем крепко сжал края десны прокипяченой тряпочкой, увы, ваты у меня еще не было. Корни, слава богу, все были целые, в челюсти отломков не осталось. Мы с Антохой отвели отца Павла на топчан. Он по-прежнему улыбался и ничего не соображал. Но прошла четверть часа и глаза его приняли осмысленное выражение. Он сел повыше, оглянулся по сторонам и спросил:
– Так, когда же ты меня мучить начнешь, изверг рода человеческого?
– Так, батюшка, все уже сделано, зуб вот он. Заберите себе, да закиньте за печку от сглаза.
Отец Павел смотрел на меня, и на его лице расплывалась улыбка:
– Так я же почти ничего не помню. Ты вроде мне железяку какую-то совал. Я думал, что еще долго.
Он сунул палец в рот. Я закричал:
– Батюшка, нельзя пальцами в рану лезть! И дневную трапезу пропустите, а повечерять уже можно.
– Ну спасибо тебе отрок, не даром поговаривают, что благословение господне на тебе лежит, легкая рука у тебя в самом деле.
Отец Павел еще долго рассыпался в благодарностях и потом ушел, благословив меня.
Антоха же сказал:
– Данила Прохорович, вы, когда начали десну драть, я чуть сам сознания не лишился. Такой треск стоял, а попу хоть бы что. А уж когда клещами зуб потащили, я вовсе зашатался.
– То ли еще дальше будет, привыкай Антоха, вот поработаем с тобой еще годик и тебя может Антоном, кликать будут.
Когда я приступил к портрету Кирилла Мефодиевича, посмотреть на это собрались все, кому позволяло положение. Женская половина дома стояла в первых рядах, светясь набеленным лицом и улыбаясь начерненными зубами, мечтала о своих портретах.
Черные зубы у женщин первое время вгоняли меня в тоску, очень уж было непривычно, но за год я привык к этому и уже с удивлением смотрел, если у какой-нибудь девицы видел белозубую улыбку.
Я думал, что боярин откажется позировать при таком скоплении народа, но он, похоже, был даже доволен этим обстоятельством. Он восседал на стуле с высокой резной спинкой в горделивой позе и поглаживал свою роскошную бороду, которую ему постарались расчесать к такому событию.
Я, рисуя, вспомнил, кто ему расчесывает бороду, и чуть не рассмеялся. Да уж в старину каноны красоты были совсем другие. На наших красавиц никто бы взгляда не кинул. Но наш боярин в этом зашел очень далеко, в бане и в усадьбе его обслуживали две толстухи, которые бы взяли все первые места на конкурсе самых толстых. А остальные мужики только облизывались, глядя на такое великолепие.
Рисовал я портрет неделю. Кирилл Мефодиевич устал.
– Никогда не думал, что это такое долгое дело, удивлялся он.
– Кирилл Мефодиевич, ведь на века делаем, чтобы ваши потомки смогли посмотреть на предка своего.
Но рисование портрета прервал неожиданный визит. Во время рисования во дворе поднялся переполох, слышались крики, и шум, и нам пришлось прекратить наше занятие. Когда мы вышли во двор, туда уже въехал возок.
– Архимандрит, выдохнул воевода и побежал под благословение.
Действительно, нас посетил без предупреждения настоятель Борисоглебского монастыря настоятель Мисаил. Когда я увидел его лицо, то сразу понял причину визита.
– Интересно, почему у служителей церкви флюс всегда с левой стороны? – была следующая моя мысль.
Суета стояла дикая, все бросились под благословение, потому, что Мисаил редко появлялся на людях, только в церковные праздники.
Но воевода быстро сориентировался, и вскоре стража навела порядок, и Мисаил в сопровождении нескольких монахов зашел в дом.
Вскоре меня позвали к воеводе. В приемном зале за столом сидели воевода и архимандрит. Когда я зашел, и как все прочие попросил благословения, архимандрит, с любопытством смотревший на меня, протянул:
– Так вот ты, какой отрок? По рассказу отца Савла я думал ты постарше. И тут он скривился от боли и схватился рукой за щеку.
– Вот проклятый зуб не дает жизни уже неделю, – пожаловался он воеводе.
– Ох, не говорите, отец Мисаил, я сам в прошлом годе маялся, так ведь две недели не спал, отвечал воевода и продолжил, обращаясь ко мне:
– Данила, тебе оказана честь невиданная, чтобы сам архимандрит к лекарю приехал, не было такого никогда.
Архимандрит, болезненно морщась, сообщил:
– Так я бы и не приехал, только вот отец Савл рассказал, что у твоего лекаришки специальное место для того, чтобы зубья драть.
Отец Савл, как услышал, что я зубами маюсь, сразу мне рассказал о том, как он даже не слышал, как у него зуб выдрали. Правда ли, что надо водку нюхать?
– Да отец Мисаил, – снова поклонившись, ответил я, – надо нюхать и будет, что-то вроде опьянения и не почувствуете ничего.
– Давай отрок веди меня туда, будешь мне сейчас тоже зуб драть.
И архимандрит решительно встал и направился к двери, воевода побежал за ним, показав мне кулак. Я поспешил вперед и, открыв двери, показал дорогу.
Когда архимандрит, оставив свиту за дверью, зашел в комнатку, приспособленную под операционную, он с удивлением осматривался вокруг. Комнатка была небольшой стены, и потолок были выбелены, а полы протерты до желтизны. Здесь стоял чуть ощутимый запах эфира, который в бутыли стоял на также вычищенном столе, на котором под льняной тряпицей лежали прокипяченные инструменты.
Он увидел в углу комнаты большую икону божьей матери и спросил:
– Я такого письма не знаю, откуда у тебя эта икона отрок?
– отец Мисаил, сам я нарисовал эту икону, красками, освященными из мастерской иконописной, и доска кипарисовая там же взята, с благословения отца Павла, и по канонам греческим, каждый день молитву Божьей Матери возношу во здравие тех, кого буду лечить.
Он перекрестился вместе со мной на икону и сказал:
– Ну, лекарь говори, что делать надо?
Я усадил его на стул и позвал Антоху, тот, зайдя в комнату и увидев пациента, грохнулся на колени. Настоятель довольно улыбнулся и, перекрестив распростершегося Антоху, нетерпеливо сказал:
– Давайте уж быстрее, что-то, не по себе мне.
Антоха дрожащей рукой начал капать эфир на маску, наложенную на нос пациента. Архимандрит был постарше отца Павла и я сказал Антохе уменьшить немного темп капания эфира. Вскоре рауш-наркоз подействовал (рауш наркоз– неглубокий, быстро проходящий наркоз для мелких, непродолжительных по времени оперативных вмешательств). Зуб у архимандрита был сложней, чем у отца Павла и пока я его удалял, то прилично вспотел, и успел даже испугаться, но все прошло благополучно. Когда я мокрый, как мышка, стоял рядом с приходящим в себя архимандритом, в голове было одно:
– Повезло дураку, что нос на боку, и какого х… ты взялся сразу за церковников, вот сейчас бы натворил дел и висел бы на дыбе, а допросчик бы спрашивал, сам или по приказу надумал извести настоятеля.
Но я все равно понимал, что именно с них надо начинать. По крайней мере, сейчас, они знают и удостоверились в этом сами, что все, что я делаю, делается с молитвой и с благословения Господня. Тем временем настоятель оклемался и, посмотрев на меня, непослушным языком, спросил:
– Так все уже Данилка?
– Да отец Мисаил, уже все, вот ваш зуб, видите, уже прогнил совсем.
Архимандрит покрутил головой и сказал:
– А я ведь даже и не помню, как ты это все проделал. И знаешь, у меня боли остались, но вот уже не дергает так, что кричать хочется.
Он, слегка пошатываясь, встал и пошел к выходу, у дверей он обернулся и сказал:
– Давно доносили мне про тебя, очень ты подозрительный казался человек, но сейчас мнится мне, что действительно, как люди бают, лежит на тебе благословение господа нашего Иисуса.
В коридоре слегка пошатывающегося настоятеля подхватили под руки монахи и чуть не на весу вывели его двор, где он сев в возок устало, перекрестил всех собравшихся, стоявших на коленях и отбыл.
Тут меня срочно позвали к воеводе. Тот сидел бледный по лицу его тек пот:
Ну лекаришка паршивый, ты что творишь! Видно действительно ты под божьим благословением ходишь. А если бы с Мисаилом что случилось? Да мы бы тут все в порубе сидели и дыбы ждали!
Он расстегнул ворот рубахи.
– Ох, что-то тяжко мне, сердце щемит.
– Поликарп Кузьмич, да не переживайте вы так, ведь все хорошо прошло. Зато теперь вы с архимандритом можете и знакомство завести.
– Щенок! Не понимаешь ты что ли, что по ниточке ходил! – рассвирепел воевода, – и я вместе с тобой. Ох, грехи мои тяжкие. Неси мне зелья своего с валерьяной, успокоиться мне надо.
Я сбегал за успокоительным сбором и дал выпить воеводе, тот взял чашку дрожащими руками и одним глотком выпил ее содержимое, даже не сообразив, что выпил зелье без проверки на мне. Но валерианка его не успокоила, он кликнул прислугу, и ему принесли небольшой штоф водки, и он залпом выпил целый стакан.
Через десять минут он уже успокоился, и с пьяной улыбкой на лице сказал:
– Ты Данила явно в рубашке родился, и хоть детство твое в землянке прошло, но быть тебе в шелках и бархате, если все так и дальше удачно будет складываться.
Следующим утром, когда я уже встал и выбежал на улицу для утренней разминки, помахать моим любимым здешним оружием клевцом, ко мне подбежал стрелец, охранявший вход в Кремль, и чему-то, улыбаясь, сообщил:
– Данила Прохорович там народ вас просит.
Когда я вышел из ворот кремля, картина была почти эпическая около ворот стоя на коленях обращались ко мне со стонами и криками около десятка человек.
– Данила Прохорович отец родной, не погуби, сделай милость, выдери зубы! – был общий крик толпы. У всех собравшихся был один и тот же диагноз, огромные флюсы виднелись у каждого, а одного мужика стоявшего на коленях посредине толпы на правой щеке был здоровенный свищ, в дне которого была видна кость нижней челюсти. Я беспомощно посмотрел по сторонам. Что же делать? А просители тем временем подползли ближе и вот уже две бабы обнимают колени, плача горючими слезами. Один из мужиков по виду зажиточный хозяин, кричал: – Все, что хочешь, заплачу, не могу больше терпеть! Христом богом заклинаю, выдери эту заразу.
Оба стрельца, охранявшие вход в кремль, бессовестно ржали, глядя на это представление, а мне было совсем не до смеха. Не мог я оставить людей без помощи, а вот, как это все организовать не представлял. Тут меня сзади хлопнули по плечу, оглянувшись, я увидел воеводу, он тоже улыбался, глядя на все это.
– Ну, вот Данила, понял, что без куска хлеба не останешься. А это ты только вчера зуб то архимандриту вырвал. К завтрему у тебя народу не в пример больше будет.
Вон видишь, там домик махонький, там дурилка местный живет, он тебе его за грош на три дня отдаст, сделай там свою перационку, и дери зубье. Да пусть платят, по-божески, а то прослышали наверно, что монасям так просто драл, вот собрались на дармовщинку.
Все получилось так, как сказал воевода. Мы с Антохой и с помощью еще пары человек, за час довели состояние внутри этого домика до умеренной грязности и начали прием.
Первой на прием забежала самая бойкая баба и усевшись на стул начала ойкать и сомневаться, когда Антоха надел ей маску на лицо она заорала:
– Вы честь мою женскую заберете, как только засну, таки заберете!
Пришлось выйти на улицу и кликнуть вторую бабу, которая клятвенно обещала присмотреть, чтобы мы не покусились на честь ее подруги. Потом я долго возился с мужиком со свищем. Он, боясь, удалять зубы на торге, довел себя до того, что у него гной нашел себе выход через кость нижней челюсти и кожу наружу и теперь болей, как таковых у него не было, но свищ из-за постоянного притока гноя не зарастал. Я удалил ему зуб, выскреб пораженные остеомиелит кусочки кости И сказав, что ему надо еще раз придти ко мне, отпустил больного. Остальные несколько человек особого интереса не представляли, и мы достаточно быстро закончили нашу работу. Хорошо, что Торжок не Москва и во второй половине дня больные закончились. Да и надо сказать, что зубы в это время были у людей, пожалуй, лучше, чем в наше время. Мы с Антохой, сами изрядно нанюхавшиеся эфиром, качаясь, вышли на крыльцо. В моем кошеле появилась приятная тяжесть. Да, люди получившие возможность удалить зубы без боли, денег на это не жалели. А то, что они лечились у лекаря, дравшего зубы у отца Мисаила и отца Павла, повышало их собственный авторитет до небывалой высоты.
Мы, собрав все свои принадлежности, медленно шли в Кремль, а у меня появилась мысль, что пора мне выходить из-под опеки воеводы и устраиваться в жизни самостоятельно. Про родственников моих гипотетических он, похоже, полностью забыл, Так, что если я так поработаю дня два-три, так и домик себе куплю. С такими мыслями я зашел в кремль.
Уже темнело, и портрет Михайлова закончить мне не удалось. На следующий день, к моему счастью потока просителей не было, видимо те, у кого есть деньги, все сделали, а у кого их нет, сидят дома и лечатся сами, и я смог, наконец, закончить портрет Кирилла Мефодиевича. Он, в совершенном довольстве, отбыл к себе, пообещав выполнить мою просьбу с, оказией, привезти из нашей землянки книгу "Травник" с рецептами незапямятной старины. Про то, что ее там может не быть, я не боялся. Вряд ли суеверные жители деревни полезут, в даже пустую землянку знахарки.
Воевода, был занят делами укрепления обороны города. Со стороны Литвы шли плохие вести. Я же тем временем готовил для многочисленных жителей воеводского дома и войска небольшое развлечение. Сразу, как я начал жить в кремле у воеводы, мне выделили коня. Конек был еще достаточно молодой, около пяти лет, и я решил заняться с ним выездкой. Пришлось слегка переделать, седло, стремена и даже сделать двое удил. Их, трензельное и мундштучное изготовил наш кузнец, причем очень интересовался, зачем мне такие интересные удила. И я уже июля по октябрь занимался выездкой этого жеребца. На одно из воскресений в самом конце октября я с разрешения воеводы устроил выступление. На него собрались почти все живущие в кремле, народ зрелищами шибко избалован не был и все принимал на ура. Когда я, прямо держась в седле, выехал на середину огороженной площадки, все зашумели. Конь был вычищен и расчесан гребнем, смоченным слегка репейным маслом, и блестел на тусклом осеннем солнышке. Его бабки были обвернуты белыми тряпками, в гриве заплетено несколько лент.
Ловко поворачивая коня, я поклонился всем присутствующим и начал выступление. Ну, что я могу сказать? Если бы мой тренер видел это, ему было бы за меня стыдно. Но, учитывая, что подо мной был неопытный молодой конек, да и я сам изрядно все подзабыл, я считал, что получилось неплохо. Зато народ был в неописуемом восторге. Такого не видел никто и никогда. Воевода, смотрел, на все это открыв рот, а когда я спешился и подошел к нему, он произнес только:
– Сомнений нет, ты его сын.
Но тем не менее опять не сказал чей я сын, и почему он мне ничего не объясняет? Хотя, когда, наконец, я серьезно подумал над этим, то все понял, ведь я сам намекнул воеводе, что мой, якобы отец, находился в бегах, и может совсем не безопасно для него держать родственника такого типа у себя дома?
Кстати я между делом выяснил все-таки, в каком году я живу, и какой из Иванов Васильевичей сейчас на троне. В разговорах местных жителей периодически проскакивало:
– Вот тот год Иван Васильевич Новгород брал, и нас тоже не пожалел.
осторожными расспросами я выяснил. что пять лет назад царь Иоанн Васильевич взял Новгород ну а по пути разгромил еще и Торжок, который еще до сих пор не оправился от тогдашней замятни. Поликарп Кузьмич с той поры и воеводствует здесь. А ныне идет уже октябрь 7082 года от Сотворения Мира
Но всякой удаче, когда-нибудь наступает конец. Так и я возвращался с Антохой с заснеженного поля, за городом, где я подальше от любопытных глаз тренировался в выездке и своим любимым оружием клевцом. Почему-то этот боевой молот, которым можно было пробить любую броню, очень полюбился мне. Эх если бы меня видела бабушка Марфа. Она бы точно не узнала своего внука за прошедшие почти полтора года я вытянулся и наверно перерос ее. А мои руки и ноги вряд ли кто-нибудь назвал худосочными. И когда я ехал по городу, ловил немало любопытных девичьих взглядов.
Но мои размышления были грубо прерваны. Навстречу мне спускались с пригорка трое конных. Богато одетые, притом полностью в боевые доспехах, но, не смотря на это, я узнал их – это был Мартын сын боярина Ставра со своими прихлебателями.
Насколько я знал, воевода и Ставр недолюбливали друг друга. Где-то мой хозяин перешел дорогу боярину.
– Посмотрите один холоп другого ведет, – крикнул он и все захохотали. Я пока молчал и ждал, что будет дальше.
– Ну что лекаришка, наложил в штанишки, где-то говнецом завоняло, – снова выдал он.
Я не выдержал:
– Еще бы не воняло, ты со своими друзьями в баню который год не ходишь, недаром от вас девки на улицах шарахаются и на другую сторону перебегают.
Мартын в секунду взъярился:
– Ты безродное отродье! Как ты смеешь мне боярскому сыну так ответствовать, быстро с коня и лижи сапоги, пока мне не надоест.
– А, что твои прихлебатели, уже все языки отсушили, когда сапоги вылизывали? А ты в это время свою кобылу в зад целовал.
Мартын взревел диким голосом, и рванул на меня, выхватывая саблю. Левой рукой с широким браслетом я отбил его удар и пропустив его дальше с нанес удар с правой руки клевцом. Закаленное железо как бумагу пробило шлем, голову и острый конец его вылез из лица как длинный нос, рукоятка молота вырвалась у меня из рук а Мартын вывалился из седла проехав еще двадцать метров. Наступило полное молчание, два пересравших подпевалы молча смотрели, как я спешился и с усилием вырвал клевец из головы Мартына, потом они резко повернулись и ускакали.
– Данила Прохорович, что же теперь будет? – в ужасе запричитал Антоха. Их же двое видаков да еще бояре, нам веры никакой не будет.
Не боись Антоха, ты то здесь причем. Ты слышал, как они нас поносили, а поносили они не просто кого, а тебя воеводского холопа и лекаря воеводского и архимандрита. Значит они на власть царскую руку подняли, а еще и на церковь, ведь кто архимандрита лечит и отца Павла – я лечу, а они видно захотели их извести через то, что меня в тюрьму заберут. Так вот и ответствуй всем, кто тебя спрашивать будет, да скажи еще, что кричали, де великий царь ошибся, не того воеводой назначил. Так, что надо имать этих злоумышленников и в цепи сажать.
Антоха уставился на меня в изумлении:
– Недаром у нас слово ходит, что непростой вы человек Данила Прохорович, днями лечите, все в молитвах и посте, бою оружному учитесь, как будто завтра в сражение идти, хмельного почти в рот не берете по девкам гулящим, никто вас не замечал. И сейчас все так разложили, что я сразу понял, что злоумышляют они против царя нашего Иоанна Васильевича, так и говорить буду. А направил их на это отец его боярин Ставр.
Когда мы приехали в кремль, воевода был тут, как тут. Он подскочил ко мне, видимо с целью, хоть что-то узнать о произошедшем от меня, но простодушный Антоха, кинулся Поликарпу Кузмичу в ноги, и начал свою историю. С каждым Антохиным словом выражение его лица становилось все злораднее.
– Так, что Антошка, действительно они кричали, что наш царь Иоанн Васильевич ошибается, и надо было другого воеводу назначать?
– Истинный крест Поликарп Кузьмич, кричали антихристы. И Данилу Прохоровича хотели извести, чтобы Отец Павел и архимандрит от зубной болезни изошли.
Выражение лица нашего воеводы было такое, как будто он кот, а перед ним огромная банка сметаны.
Он взял меня за плечо отвел в сторону и спросил:
– Твоих рук дело?
Я глядя ему прямо в глаза сказал:
– Поликарп Кузьмич, я просто растолковал Антохе, что произошло и все.
– Тот хмыкнул:
– Ловко растолковал, теперь он и на допросе и на дыбе одно будет говорить. Ну, Данила хоть и влез ты в историю, но с таким прибытком для меня выпутался, что не буду я тебя ругать, вот только между нами, Ставра у меня вряд ли сил хватит совсем скинуть. И сына он тебе не простит. Будешь теперь все время ждать или ножа в спину или яда в вине. Так, что придется тебе в скором времени уехать.
И вот я в который раз складываю свои скудные пожитки в мешок. И тут в мою
скромную комнатку зашел воевода.
– Ну, гуляй лекарь, согласился, наконец, отец твой на тебя посмотреть. Ох, и долго он упирался, я же ему описал, и откуда тебя привезли и про пятно родовое упомянул, нету говорит у меня такого сына и не было. Но видно сомнение его взяло и начал он розыск свой проводить у него ведь шесть лет назад пропал, его полюбовницы мальчик, вроде гулять пошел, и нету. Ох, и искали его тогда, с горя он, сколько душ погубил, что не уберегли мальчонку. А сейчас вроде выяснил он, парня то не убили, побоялись кровь пресечь, а где-то в лесах в люди отдали, тут ему мои новости к месту пришлись. Так что дам я тебе подорожную к твоему отцу предполагаемому, поедешь вроде, как гонец мой, ну а там уж смотри. Но вот совсем не сомневаюсь, признает от тебя, как есть признает.
– Да Поликарп Кузьмич, скажите хоть сейчас, кто же будет отец мой родимый?
Воевода уставился на меня в удивлении:
– А я что же тебе не говорил? Да это Князь Дмитрий Иванович Хворостинин, мой друг давний, сколько мы с ним в походы переходили. В прошлом годе что-то гневался на него великий государь, но сейчас гроза минула и можно тебе к нему ехать спокойно. Вот он мне поведал как-то, что был у него от девы любимой сынок, да сгубили вороги, а может, и дед подстроил, и про пятно родовое мне рассказывал, да еще у себя показал. Я тебе бумаги выправил ты теперь человек посадский и Антошку я тебе отдам. Пусть Ставр теперь вас поищет, а ваши то сказки у меня давно записаны и видоками подтверждены.
И вот настал день отъезда, к моему удивлению, пришло много людей, некоторые женщины даже вытирали слезы. Я сходил в собор и попрощался с отцом Павлом, и отдал в дар храму икону божьей матери, у отца Павла она давно была примечена. Растроганный Павел надел мне на шею второй крестик.
– Один крестик у тебя крестильный, а этот, если будут трудности, покажешь ближайшему попу, и тебе обязательно помогут.
Антохина мать вся в слезах прощалась с сыном, и на коленях просила меня быть осторожнее и сохранить ее кровинушку.
Воевода был необычно хмур, кивнув на рыдающую мать, он сказал:
– Данила, вот когда будешь водить полки, помни, что у каждого твоего воя мать есть и также убиваться будет, так, что давай, передавай поклон своему отцу будущему от меня и не забывай.
И вот снова мы в пути. Вроде и недалеко всего в Москву. Но это всего то будет через 440 лет. А сейчас зима зимой. Мы с Антохой прибились к купеческому обозу. Хорошо купцы свои из Торжка, меня сразу в свою кампанию приняли и Данилой Прохоровичем величали. Сразу ведь просекли прохиндеи, не зря я в Москву собрался. По сынка то Ставра похоже все уже слышали, хотя никто про него не жалел, уж очень он паскудный был парень. Разговор, как обычно, сразу зашел о болезнях, и все начали приставать ко мне с просьбами, вылечить какую-нибудь болячку. А один молодой купчик Протас, так тот поймал меня в лесу, куда я забежал по ходу обоза отлить и пристал, как банный лист к заднице:
– Данила Прохорович, слушай, продай секрет водки, которой ты больных потчуешь, что они спать заваливаются. С этого дела можно большие деньги поиметь.
– Так Протас, ты сам говорить, что большие деньги, а зачем мне самому тебе в руки такое богатство отдавать?
– Так Данила Прохорович, ты ведь человек родовитый, тебе не к лицу с таким делом возится. А я заводик поставлю, всем лекарям буду продавать, и тебе от дохода копеечка будет.
– Так откуда ты Протас такое дело взял, что родовитый я.
– Данила Прохорович, так ведь не слепые же вокруг. Ухватки у тебя больно приметные, как не стараешься под простой люд встать, ничего не получается. Да и с чего это наш воевода Поликарп Кузьмич так к тебе отнесся, он мужик прижимистый, лишнюю копейку не упустит, а тут снарядил, как боярина. И вон клевец у тебя висит, а кто такие чеканы носит, полки водят.
И действительно экипирован нас Поликарп Кузьмич неплохо. При конях, окольчуженные, мы с Антохой совсем неплохо смотрелись среди вооруженной охраны купеческого обоза.
– Ну Протас это дело серьезное, так с кондачка решать.
На этом наш разговор закончился, но бутыль с эфиром я на всякий случай упрятал поглубже в поклажу. Обоз шел не спеша, возчики, обряженные в тулупы, вели вялые разговоры, а замерзшая охрана горячила коней, проверяя путь впереди и возвращаясь назад. По пути нам несколько раз встречались печальные останки деревень. Купцы проезжая мимо крестились и угрюмо молчали. Только Антоха, увидев мое недоумевающее лицо, на ухо пояснил:
