Текст книги "Прыжок в прошлое. Дилогия (СИ)"
Автор книги: Александр Сапаров
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
Быть печальным зачинателем аккордно-премиального подряда, когда после успешного досрочного окончания строительства все построенное быстро разваливалось, мне быть совсем не хотелось.
– Все поняли?
– Все, как есть поняли боярин, – низко кланяясь, сообщил старшина, дожевывая кусок мяса.
Когда я прошел по будущим аудиториям, то немного успокоился, все-таки строители в это время были не халтурщики и работали на совесть. Да они наверно и не понимали, что можно так поступать. Это в мои незабвенные времена, ремонт квартиры нельзя было оставить без присмотра ни на минуту.
Узнав о моем приезде, ко мне поспешил архимандрит Кирилл, который сразу начал выспрашивать дворцовые новости, что сказал Иоанн Васильевич, а что ему сказал митрополит и все в том же духе. Очень любопытный был настоятель. Наверно поэтому мою школу Антоний и определил сюда.
Услышав отголоски моих бранных выражений, тут же начал укорять меня, что в стенах монастыря, надо свою плоть укрощать и не позволять охульных речей. Когда он сказал это слово меня, разобрал такой смех, что я несколько минут просто чихал, стараясь не рассмеяться. Архимандрит колотил меня по спине с укоризной:
– Вот видишь, господь все видит, сразу грешника наказал.
Но потом сменил гнев на милость и пригласил в свою скромную келью, где мы с ним долго беседовали, как будем вместе сосуществовать.
Настоятель был себе на уме и сразу стал выискивать в этом сосуществовании выгодные для себя моменты вроде бесплатного обучения его монахов, нет, боже упаси, речь не зашла о вскрытии трупов, а просто об общих оказаниях принципов медицинской помощи и лечения травами. Конечно на это приходилось соглашаться. После этого мы с ним сыграли партейку в шахматы, которую я позорно продул, и с унылым видом распрощался с, превосходством глядящим на меня, архимандритом, и отправился к себе, где меня наверно уже с полдня дожидался Митька Ерш.
Во дворе было безлюдно, все были при деле. Поэтому рыжая борода храпевшего на телеге купца сразу привлекала к себе внимание. Увидев, что я вернулся, из дома медленно спустился ключник. Он последнее время слегка растолстел и заважничал, конечно, сейчас он не при каком то там неизвестном бояришке, а ключник у думного боярина, лекаря царя, и к тому же еще и богатого, а в перспективе могущего стать еще богаче.
Федька демонстративно прогуливался около бочек с нефтью, как бы намекая, не хочешь ли хозяин объяснить, на какой хрен тебе понадобилось это земляное масло?
Но теперь он уже, как раньше не выступал, потому, что мои действия в основном положительно сказывались на благосостоянии моем, а значит и всех присутствующих.
– Федька! – крикнул я, – хватит у бочек болтаться, иди ко мне.
Ключник, соблюдая свое достоинство, медленным шагом подошел ко мне.
– Слушаю, Сергий Аникитович.
– Давно этот рыжий спит?
– Так приехал, почти сразу и завалился, сказал, будет боярина ждать.
– Тогда давай так, поступим, иди, буди его, и сторгуй все его масло, только сам знаешь, чтобы цену он не сильно против торга гнал. А уже потом я подойду, побеседую и по той цене, что ты договорился, еще пятьдесят бочек закажем, только скидку, чтобы он сделал за такую партию.
Федька уставился на меня:
– Сергий Аникитович, да куда же нам такая прорва масла этого, весь двор вонищей этой пропахнет.
– Не волнуйся почти все масло это в Заречье уйдет. Там с ним работать будут. Я ушел в дом, а ключник пошел расталкивать, так еще не проснувшегося купца.
После беседы с купцом, закончившейся к нашему взаимному удовольствию, я ожидал еще пятьдесят бочек нефти. Ну что с ними будет делать, буду решать уже в Заречье, там у меня уже сформировался костяк работников по перегонке спирта, я надеялся, что для них не представит большой трудности перейти еще и на перегонку нефти.
С бензином я пока не представлял, что буду делать, пока кроме клеола – растворенной в бензине канифоли придумать ничего мог. Но клеол тоже нужная вещь, при необходимости приклеивания повязок к коже, в этих условиях вряд ли что можно найти лучше. А кроме этого, вот разве, что зажигалки еще бензиновые попробовать сделать.
Пока же моей основной целью был керосин для осветительных ламп.
Что же касается солярки, то полевая кухня, работавшая на таком топливе, варила бы в несколько раз быстрей, чем на дровах.
Для оставшегося мазута также было море применения, самое простое – использовать его как топливо для перегонки нефти. Эти мысли посещали мою голову, пока я шел в мастерские, где мой ювелир был уже начальником двух десятков мастеровых.
В мастерской, а скорее маленьком заводике стоял шум, вокруг сверлили, паяли, гудел горн,
Несколько мастеров занимались огранкой и полировкой хрусталя. В отдельном помещении с открытыми окнами пара человек стояли рядом с вытяжным шкафом, в котором стояли небольшие сосуды со смесями кислот. Я несколько дней назад вспомнил, что якобы смесью кислот после огранки добивались очень тонкой полированной поверхности хрустальных изделий. Кузьма сразу ухватился за это предложение и сейчас в дымящихся растворах кислот лежали кусочки хрусталя и периодически эти кусочки проверялись на предмет отполированности.
Сам руководитель всего этого бардака сидел в отдельной мастерской, у него все было завалено чертежами, рисунками линз. После того, как я попытался объяснить ему те небольшие знания оптики, которые остались в моей голове, этот неугомонный фанатик, похоже, знал уже больше меня.
Он с гордостью показал мне несколько больших кусков прозрачного стекла, сваренного по его заказу.
Я смотрел на чертежи, линзы, куски стекла и думал, что у меня уже многое выходит из-под контроля, и в один прекрасный день я приду, а мне покажут настоящий телескоп. Но пока у Кузьмы была в работе одна подзорная труба, естественно, для Иоанна Васильевича. Не мог же царь отобрать насовсем, подарок, врученный собственному сыну.
Я посмотрел пару линз на свет и подумал, что по сравнению с первыми страшноватыми изделиями, эти выглядят, очень похоже на линзы моего времени.
Хлопнув себя по лбу, Кузьма вытащил откуда-то начатый микроскоп и показал, как работает его столик с укрепленной в середине линзой конденсором и небольшим круглым полированный бронзовым зеркальцем, направляющим в него солнечный свет. Свет, конечно, был так себе, все-таки полированная бронза– это не настоящее зеркало. Но было все равно здорово.
– Сергий Аникитович, – сообщил мне мастер, – вы не беспокойтесь, я тут уже столько про эти линзы нового узнал, так, что через месяц ваш микроскоп, доведу до ума.
– Кузьма я то пришел вот с этим, чтобы ты или твои помощники сделали пару вот таких штук, – и я дал ему в руки чертежи керосиновой лампы.
К чести мастера тот сразу понял, что это такое.
– Понятно светильник это будет, ничего тут интересного нет, из меди выколотим две половинки да спаяем, и на поставку. Сергий Аникитович, так зачем он нужен, свечи и то лучше, а тут только вони да копоти наделаем?
– Ты Кузьма, дело вначале сделай, а потом я тебе все растолкую, сам увидишь, что получится.
Обратно я шел в отличном настроении мои мечты о бактериологической лаборатории, где я могу заниматься тем, чем я никогда не занимался и даже не думал об этом – вакцинами, начинали сбываться.
Сейчас я находился в другом теле и все мои прививки другого времени – испарились. Единственно, что мне было досконально известно, что в эпидемию чумы, которая прокатилась по Руси несколько лет назад, я выжил, и теперь у меня стойкий иммунитет к этой болезни. А сколько их сейчас бродит по земле? От оспы до холеры, что там грипп, его и за болезнь пока не считают. Дизентерия, глисты, паразиты, сколько на бедном человеке всего, оказывается, живет и процветает. Зарезали кабанчика и приготовили и все, кто ел, благополучно померли от трихиннелеза, или точно также медвежатинки съели, и туда же вслед за любителями свинины. А был бы на торге всего один специалист с микроскопом и проблема решена. Осмотрел мясо, поставил печать и можно продавать. А за печать денежка, как в наше бинзесовское время, как выговаривал это слово один из моих знакомых в малиновом пиджаке.
Ну ладно если начинать, то, как доктор Дженнер, искать коров с коровьей оспой, ловить мальчишек сирот и на них прививать, выживет, не выживет, кто угадает. Потом, как мне поддерживать вирус в культуре, нет у меня ни термостатов, ни куриных эмбрионов в избытке. Все придется думать самому. Но кто ничего не делает, тот ничего и не добьется. Мне казалось, что государю должна понравиться идея прививок от оспы, какой бы странной она не была. Но согласие государя еще не все, нужно было добиться, чтобы с согласия церкви с ее благословения начались массовые вакцинации. А то, разбушевавшиеся народные массы запросто вздернут на веревку, наивного медика, пытавшегося обогнать свое время, и не исключено, еще и помучают перед смертью. И опять передо мной стоял вопрос каучука, мне нужны были резиновые перчатки, без них, моя хирургическая сущность просто внутренне не принимала возможности работы с инфекционным материалом. А вскрытие, сколько патологоанатомов в свое время закончили свою жизнь, нечаянно поранившись во время вскрытия или не соблюдая принципов антисептики.
Поэтому у меня в вотчинах десятки детей, вместо, того, чтобы помогать своим родителям, ежедневно устремлялись в поля и выкапывали корни одуванчиков. Хотя может это, в каком то роде и была помощь, потому, что одуванчики были одни из самых быстро растущих сорняков. В каждом селе был устроен приемный пункт, куда сносили все корни, взвешивали и расплачивались с детьми. Никто это серьезной работой не считал, поэтому те, совершенно незначительные суммы, которые дети получали, считались, как бы свалившимися с неба. Те, кто работал на приемном пункте уже получали побольше, в их задачу входила отмывка корешков от грязи, размалывание на мельнице, которым у меня было целых три и потом заливка водой. Весь млечный сок, который собирался на ее поверхности, осторожно снимался, высушивался и готовился к отправке в Москву. А я думал, что неплохо, если крестьяне смогут заготавливать в год хотя бы несколько килограмм такого каучука сырца, ввести такое количество в состав ежегодного оброка. На мои пока довольно скромные потребности этого каучука должно было хватить. Опыты с его вулканизацией я оставил на осеннее время.
Мои радужные размышления о прекрасном будущем, внезапно закончились. Я столкнулся с Хворостининым, который с усмешкой смотрел на меня сверху вниз.
– И это воин, – с легким презрением в голосе заметил он, – идет, не видит ничего, делайте со мной что хотите.
– Дмитрий Иванович, так я вроде у себя дома, кого мне опасаться?
– Вот те, кто не опасался уже в сырой землице лежат. Ладно, давай собирайся, поедем мы сейчас кое-куда, здесь в Москве. Ну что смотришь, мать твоя отходит, тебя перед смертью увидеть хочет, каким ее сын вырос обалдуем.
После моих приказаний во дворе начался переполох. Выскочила Ирка и пригласила князя в дом. Она женским чутьем понимала, что в наших отношениях с Хворостининым не все так просто, а может, она все отлично знала, жизнь во дворце учит быстро.
Откуда-то появился Кошкаров он, увидев своего товарища и бывшего начальника, расцвел в улыбке и они крепко обнялись, как будто не виделись годами.
Через полтора часа наша кавалькада мчалась по московским улочкам, заставляя прохожих жаться к краям дороги.
Настроение было не очень, Дмитрий Иванович сам был угрюм и неразговорчив.
Тяжелые ворота, в которые мы долго стучали, так и не открылись. Только сбоку из небольшого проема, открывшейся двери, вышла монахиня и предложила пройти мне внутрь, рванувшегося вслед за мной Хворостинина, она остановила одним движением руки. Я долго шел за ней в темных переходах между палатами, мимо монахинь в темных одеяниях, пока мы не зашли в узкую келью, освещавшуюся тусклым светом узкого окошка. На топчане, укрытая покрывалом лежала женщина, средних лет, истощенная, на ее худом лице глаза, казалось, занимают большую часть места.
Она со слабой улыбкой смотрела на меня.
– Сереженька мой, сколько молила Господа, и вымолила ведь, вижу тебя живым, здоровым в милости царской. Простишь ли ты мать свою, за все, что тебе пережить пришлось, недоглядела я, всю жизнь за это прощение себе вымаливала, а сейчас смертушка пришла долгожданная. Тебя увидела и можно помирать.
– Мама, – сказал я непослушными губами и закашлял.
– Мамочка моя милая, это ты прости сына своего непутевого, что ни разу тебя увидеть не удосужился.
И я упал на колени рядом с кроватью больной, и слезы сами собой потекли из моих глаз.
Я склонился головой к ее лицу, и она иссохшей рукой погладила меня по волосам.
– Не плачь сынок– кара это господня за грехи мои тяжкие. Благословляю тебя мой родной. Слушайся Дмитрия Ивановича, как отца родного.
Ее рука, бессильно упала на кровать и она замолчала, но было видно, что она жива, и просто устала от разговора.
Приведшая меня монахиня тронула за плечо.
– Пойдем боярин, негоже тебе в монастыре задерживаться, попрощался с мамкой и иди себе с богом.
Я шел обратно по коридору и не мог понять свою реакцию, ведь собственно кто была мне эта Анастасия? А слезы из моих глаз текли самые настоящие.
Когда я вышел из монастыря, Дмитрий Иванович стоял на том же месте.
– Ну, как она? – спросил он одними губами.
– Плохо, также тихо ответил я.
– А пропади все пропадом, – закричал князь и, вскочив на коня, с размаху ударил его плеткой, и все мы понеслись за ним уже по темным улицам Москвы.
Домой он не поехал, а только послал несколько человек, сообщить, что остался у Щепотнева.
Ужин прошел в молчании, а потом мы поднялись ко мне в кабинет и там продолжили наливаться водкой, которой у меня стояло на любой выбор.
Вначале я думал, что хмель его не возьмет вообще, но он опьянел довольно быстро и все пытался рассказать мне, какая была женщина моя мать, и как он пытался отговорить ее от пострижения. Вскоре он уже плакал, почти как я недавно, а потом уронил голову на стол и заснул. Я кликнул слуг, князя унесли в гостевую спальню, где раздели, уложили в кровать. Мне же от сегодняшнего длинного дня с множеством событий, сон не шел совершенно, я промаялся, так и не заснув, почти до утра.
Утром, когда я сидел в кабинете и что-то писал, ко мне без стука ввалился Хворостинин.
– Сергий, умерла Настя, только мне посыльный сообщил. Доставай водку свою, помянем рабу божию Анастасию. Я достал штоф и кликнул, чтобы принесли закуску.
Мы выпили по рюмке и у меня вновь появились слезы.
– Ты плачь, плачь, в том не стыда, что сын по матери плачет, – говорил Дмитрий Иванович, сам уже с глазами на мокром месте.
– Ты вот мне что скажи, ты ведь лекарь наилучший, там, что сделать ничего уже было нельзя?
– Отец, когда ее увидел, то понял, что тут уже поздно, вот если бы раньше посмотреть на месяц или два может что-то и удалось. Но ты ведь знаешь, есть такие болезни, что ничего мы сделать не можем, а только на божий промысел уповать.
– Да конечно, все в руке божьей и жизнь и смерть наша, – подтвердил Хворостинин и перекрестился
Мы еще выпили по паре стопок, и Дмитрий Иванович неожиданно разоткровенничался. Рассказал мне о своем коротком романе, про который так и не узнала ни одна живая душа, пока он не привел меня к царю. Да и то все это осталось на уровне весьма неточных слухов.
Сегодня мне надо было быть во дворце, и я пригласил Дмитрия Ивановича к обеду. Тот, отослав, домой посыльного, с удовольствием остался.
За обедом, учитывая, что вокруг крутилась куча обслуги, утреннюю тему мы уже не поднимали. Зато я расспрашивал отца про военные действия этого года. Он с удовольствием рассказал, что успешно действовал на побережье Балтийского моря, заняли несколько населенных пунктов, так, что все очень неплохо. Мимоходом сообщил, что нынешний король поляков Стефан Баторий из унгров наводит у себя порядок. Я сидел и, напрягал свою хреновенькую память, ведь с появлением этого исторического персонажа дела в Ливонской войне, для нашей страны пойдут гораздо хуже. Баторий не ограничится наведением порядка, а начнет наступление на наши земли.
Я отослал прислугу, и мы остались одни.
– Дмитрий Иванович, ты знаешь, мне кажется, что это очень опасный человек. И для нас было бы лучше, чтобы его не было.
Хворостинин посмотрел на меня:
Сергий, так ты что, короля предлагаешь убить?!
– Дмитрий Иванович, ты же, сколько воюешь, знаешь, кто такие поляки, их короля лиши, они потом годами будут решать кто из них главный. А нам того и надо.
А Баторий он, что не человек, подготовить группу, стрелков хороших, или пороха заряд. Взорвать его в резиденции, или под каретой, или просто из лука застрелить. Да сколько угодно есть возможностей человека жизни лишить.
Хворостинин смотрел на меня, открыв рот.
– Где же честь твоя боярская Щепотнев, что ты такое помыслить можешь?
– Отец, а что мне с этой честью делать, когда польское войско с Литвой вместе Москву захватит и все тут порушит. И будут все мои родные и близкие, кто на меня надеялся или мертвые лежать или в полон пойдут. Так, что честь боярская в том состоит, чтобы землю свою оборонить и врага извести, а уж каким способом это сделано будет, все равно.
– Вот ведь, как интересно бывает, я сейчас как будто Аникиту Щепотнева слушаю, это он был мастер на такие штуки. При царе его никогда не было, а знали, что приказы он царя тайные исполняет. Вот откуда у тебя, его ухватки, с фамилией что ли перешли?
Слушай Сергий, дело это очень серьезное, тайное, не каждый на такое согласиться.
– Согласен Дмитрий Иванович. Но мало ли у царя узников есть, у многих дети родичи. Даст царь слово свое царское и многие пойдут на такое, лишь бы их семья жива была и благоденствовала.
– Сергий, ты сейчас к царю близок, в любое время можешь к нему подойти, слушает он тебя пока. Вот и поговори с ним, ежели он на такое согласен, то мы уж все сделаем, но Баторий жить не будет. Только ты сам понимаешь. Здесь дело такое, если согласие будет получено, то этого разговора не было, и знать мы, ничего не знаем, и не ведаем.
Следующим днем я под пронзительным взором царя повторил, все, то, что вчера обсудил с Хворостининым.
Царь долгое время сидел в задумчивости.
– Странное дело Щепотнев, ведь ты вроде бы Хворостинина сын? Да знаю я все, не мельтеши. На вас посмотришь и больше ничего не надо. А вот отчим твой Щепотнев Аникита был мой верный слуга, только никто про это не ведал. Слегка блаженным его считали. Конечно, последние годы перед смертью он сильно сдал, не мог делами заниматься.
А тут ты появился сын его Сергий, лекарь знатный, да еще с жилкой торговой, нашими боярами это не очень приветствуется. А сейчас ты мне с новой стороны открылся. Такой совет государю дать, своего брата короля исподтишка убить, для этого смелость нужна или глупость большая. Ну а так, как дураком, я тебя считать не могу, то думаю, что совет ты такой даешь, только желая добра царству моему. Тогда давай продолжай, что считаешь нужным сделать?
– Государь, я думаю надо тебе учредить еще один приказ Тайный или Тайных дел. Только боярин, который там глава, никому не должен быть известен. Так, что когда бояре друг с другом говорят, всегда будут думать, что возможно с главой такого приказа беседу ведут.
Потом, надо разделить приказ на несколько отделов. Один, например, крамолу внутри страны ищет, другой выискивает, кто с литвинами и шведами связан. Третий, как раз думает, что с врагами зарубежными нашими делать. Но должно быть так, чтобы они друг о друге знать ничего не могли. Так что если вороги возьму кого-то из дьяков такого приказа, он только и сможет сказать, что сам знает, а если пытать будут, так все равно ничего скажет, разве только придумает, чтобы смерти предали.
Глава приказа такого только перед тобой отчет держать будет. И людей такой приказ будет готовить для таких дел, про которые явно не говорят.
Ну, я это только так, для примера сказал, тут надо еще думать, как все лучше устроить.
– Сергий Аникитович, а как же глава этот с ними говорить то будет.
– Ну, мало ли возможностей, в темной комнате, например, или за стенкой. Это тоже надо продумывать.
Иоанн Васильевич впал еще в большую задумчивость.
– Ну и кого бы ты посоветовал мне главой такого приказа?
– Государь, я думаю, что это должен быть человек, который тебе обязан, и он точно знает, что если тебя не станет, лучше ему не будет. А имен я тебе называть не буду. Мне тоже ни к чему такие знания в голове держать.
Говоря все это, я ждал, что прозвучат слова:
– Ты придумал, тебе и выполнять!
Но, к моему счастью на эту должность у Иоанна Васильевича наверное нашлась другая кандидатура, потому, что этих слов не прозвучало.
И я с вздохом облегчения отправился к себе в приказ.
Зайдя к себе в кабинет, я грохнулся на стул и несколько минут приходил в себя. Хотя Иоанн Васильевич почти избавился от своих вспышек необузданной ярости, все равно спокойно говорить ему в лицо о возможности убийства короля было очень страшно. Ведь ход его мыслей предугадать нетрудно:
– Раз так спокойно предлагает мне убить чужого короля, может быть также спокойно пойдет на убийство своего.
Но пока все обошлось, и я еще живой. Поэтому надо продолжать работать и работать над тем, чтобы я и мои потомки через двадцать лет не пропали во мгле смутного времени.
