Текст книги "Путь Империи. Перелом (СИ)"

Автор книги: Александр Воронков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

К счастью, японцы при осаде Порт-Артура не считали нужным обращать внимание на оборудование бывших русских укреплений, давным-давно прорванных доблестными войсками микадо. Когда же, как гром с ясного неба, к расположившимся в капитулировавшей крепости победителям пришла весть о нежданном поражении Оку под Сандепу и развернутом русским главнокомандующим Гриппенбергом контрнаступлении, хвататься за голову было уже поздно. Пришлось генералу Ноги в стремлении хоть как-то постараться удержать завоёванное срочно принимать меры и к встречному продвижению главных сил своей армии на север, и к спешному переоборудованию прежних русских позиций. Ведь совершенно ясно: Гриппенберг – это не прежний нерешительный «Чёрный голубь» – Куропаткин, а от вдохновлённой победой под Сандепу и Янтаем армии «русских медведей» вполне можно ожидать столь же решительного наступления на Ляодунь.

Потому-то спешно набранные китайские землекопы вместе с японскими сапёрами под командой доблестных офицеров микадо, напрягая все силы, лихорадочно долбили заступами промёрзшую землю, связывая траншеями подновляемые люнеты и редуты и все три яруса старых русских окопов. Перед фронтом позиции устанавливалась колючая проволока в три ряда. Холмистая местность, прорезанная многочисленными промоинами, спешно очищалась от китайских деревенек и отдельных фанз. При этом деревянные балки и камень от снесённых строений японцы пустили на укрепление окопов.

Несколько слабее укреплялись Тафашинские позиции, но не в силу какой-то безалаберности, а исключительно из-за нехватки строителей и материалов. В связи с тем, что полевая армия ушла на Янтай с большей частью своей артиллерии и почти всеми станковыми «гочкисами», японские инженеры были вынуждены установить на артиллерийских позициях главным образом трофеи: захваченные в капитулировавшем Порт-Артуре разнокалиберные орудия русского и китайского производства. Пулемётные же гнёзда частично заняли громоздкие «крепостные» максимы на высоченных, почти пушечных, станках-лафетах. Однако же насыщенность пулемётами составила чуть более пятой части от необходимого количества, а артиллерией – процентов семьдесят пять.

Можно сказать, что сапёрам японской армии крупно повезло: не будь русские войска крайне измотаны почти непрерывными шестидневными боями: сперва против войск Ояму и Оку, после – против почти стотысячной армии Ноги, то через два-три дня снаряды трёхдюймовок посыпались бы на головы и многострадальных сапёров и несчастных китайских кули. Незавершённые блиндажи и недокопанные мелкие траншеи не смогли бы никого укрыть от губительного русского огня. Однако русские артиллеристы не могли ничем пока повредить сынам Ниппон: орудия стояли вдоль железной дороги возле станции Янтай без снарядов, пехотинцы и казаки тоскливо считали винтовочные патроны не сотнями, даже не десятками, а парами-тройками обойм. Потому-то наступать русская армия, связанная к тому же тысячами раненных – как своих собственных, так и пленённых японских солдат, и не могла.

Последние силы были вложены в страшный встречный бой, когда в порывах вьюги и сумраке быстро наступающего январского вечера неожиданно, без разведки и артподготовки, сошлись глаза в глаза солдаты обеих армий. Это была неожиданность для всех, от обоих главнокомандующих до последнего рядового стрелка. Но кинуться назад, на лучшие позиции, ни одни, ни другие уже не могли: противник обязательно бы повис на загривке отступающих войск. Резня – с картечными залпами батарей в упор, со скрежетом сталкивающихся в рукопашной штыков, с проклятиями и мольбами – шла почти до рассвета. Когда же обессиленные русские бойцы смогли остановиться, то при первом свете зимнего утра они увидели лишь трёхвёрстную пустошь, утоптанную до самой земли, которая, как кочками, была покрыта мёртвыми и подающими признаки жизни телами, а вдали, на краю видимости, расплывающиеся в воздухе дымы последних японских эшелонов. Хитрец Марэсукэ Ноги всё-таки сумел переиграть Гриппенберга, сумев, осознанно жертвуя значительной частью ввязавшихся во встречный бой войск, вывести основную массу армии из-под удара, отступив на промежуточные оборонительные позиции…

Таким образом сложилась ситуация, когда обе противоборствующие армии, истощившие свои силы в минувших боях, в течение почти двух месяцев приводили себя в порядок. Войска Гриппенберга активно пополнялись подходящими из России свежими полками и артпарками тяжёлых гаубиц и полевых орудий, в обескровленные в боях части приходили новые бойцы, свежий конский состав, подвозились оружие, продовольствие, фураж, обмундирование и боевые припасы. Вся Транссибирская магистраль, равно как и КВЖД были наглухо «закупорены» воинскими составами, несмотря на то, что железнодорожными батальонами на театре военных действий было построено почти пятьсот семьдесят вёрст железнодорожных путей. В Хабаровске на средства, полученные от пожертвований, собранных по всей России и частично – от благотворителей за рубежами Империи, был открыт новый громадный госпиталь, рассчитанный на размещение трёхсот ранбольных офицеров и двух тысяч нижних чинов. С целью снизить расходы по перевозке пленных японцев, которых после победоносных боёв насчитывалось уже почти три тысячи, их гнали пешим порядком в новый лагерь под Николаевском-на-Амуре: поездами были отправлены лишь господа офицеры а также раненые.

Войска Ноги также получали подкрепления. Однако в силу географического положения этим подкреплениям приходилось добираться до Даляня и Люйшуня исключительно морским путём, что было сильно затруднено как зимними штормами, отправившими почти три десятка перегруженных транспортных судов в гости к Нептуну, так и рыскавшими на коммуникациях страшными крейсерами Владивостокского отряда. Старый мудрый лисовин Марэсукэ Ноги ощутил себя попавшим в западню, вырваться из которой не хватает сил, а убежать и спрятаться попросту некуда… Но лисы, даже загнанные в ловушку, тем не менее имеют острые зубы и крепкие когти и нелегко бывает содрать с них шкуру!

Все боевые действия в течение конца января и в феврале сводились к поискам разведчиков, стычкам кавалерийских разъездов и одному обстрелу японских укреплений комендорами крейсера «Россия». К счастью, после этого обстрела «России», пусть и на последних лопатах угля, всё же удалось добраться домой. Исчерпав весь запас топлива, крейсер встал в нескольких милях от острова Русский, где и запросил дозаправку. Ту бункеровку при четырехбалльном волнении матросы крейсера и прибывшего лихтера с проклятьями вспоминали всю свою жизнь…

В последних числах февраля русская армия покинула окрестности станции Янтай и частично эшелонами, частично маршевым порядком выдвинулась к Ляодуньскому полуострову. Пять дней Гриппенберг готовил «штопор», которым собирался «выдернуть японскую пробку из бутылочного горлышка» за Циньчжоу. «Остриём штопора» должна была стать прибывшая из России Гренадёрская бригада, а его «рукояткой», которой так удобно манипулировать – два гаубичных дивизиона, сводный усиленный дивизион мортир, состоявший из оставшихся невредимыми после сражения за Сандепу, а также частично восстановленных орудий. Кроме того, в распоряжении генерал-адъютанта имелись ещё двенадцать полевых артбатарей, снабжённых трёхдюймовыми орудиями разных образцов.

Вся артиллерия и артпарки размещались на закрытых позициях, наиболее удобных для ведения огня по вражеским укреплениям. Батарея Кольцова стояла почти в центре, в четырёх верстах от японских траншей. Артиллеристы вместе с присланным полувзводом сапёр проворно обустраивали орудийные дворики, насыпали перед пушками барбеты, рыли ровики для снарядов. Японские орудия вели беспокоящий огонь, однако их снаряды ложились в основном на левом фланге: вероятно, наблюдатели противника заметили в той стороне что-то более интересное в качестве цели, чем лёгкие русские пушечки, хотя, возможно, неприятельские артиллеристы попросту не получили команды на перенос огня в другой сектор…

– Эй, мужики! Какая батарея?

– Шеста! А чо нать?

– Капитан ваш где?

– Я здесь! – Кольцов, выпрямившись, оперся на лопату. – Чего тебе, братец?

Верховой посыльный с заводным конём слетел с седла и вытянулся, вскинув руку к обрезу папахи:

– Ваш благородье! Их превосходительство полковник Минц вас спешно к себе требуют!

– С чего бы это? Странно… А точно меня?

– Так точно, ваш благородье! Сказано – командира шестой батареи капитана Кольцова!

– Ну, я пока ещё штабс… Однако, коли начальство требует, стало быть, следует явиться незамедлительно. Поручик Василевич, примите команду! Сектора обстрела устанавливайте по сорок пять градусов влево-вправо, распорядитесь протянуть вторую нитку телефона к наблюдателям в окоп, да чтобы замаскировать не поленились!

– Слушаюсь! – Василевич козырнул, взблеснув вырезанной из шпротной жестянки третьей звёздочкой на погоне.

Через минуту, взметеля конскими копытами снег, двое всадников намётом пустились в расположение артпарка, где обретался командир дивизиона.

Однако, как оказалось, интерес к скромной персоне Андрея Павловича Кольцова имелся не столько у командира Шестнадцатого Сибирского дивизиона, сколько у гораздо более высокого начальства. Едва успевшего отрапортоваться о прибытии Кольцова полковник Минц усадил рядом с собою в тесную кошевку и пара коней, развив наивеличайшую из возможных на снегу скоростей, повлекли её в сторону горы Самсон, где в одной из фанз располагался штаб Второй Маньчжурской армии, а ближе к вершине – наблюдательно-командный пункт генерал-лейтенанта Церпицкого.

Генерал Церпицкий и четверо штаб-офицеров солидного возраста с академическими знаками, соседствующими с орденскими знаками с мечами, изучали расстеленную на походных столах карту Ляодунья, когда вестовой отрапортовал о прибытии артиллеристов.

Едва успевшие отряхнуть лохматыми папахами в задверном закутке фанзы налипший на шинели снег и обстучать сапоги, офицеры Шестнадцатого дивизиона были вызваны пред командирские очи.

– Ваше превосходительство, полковник Минц по вашему приказанию явился!

– Ваше превосходительство, штабс-капитан Кольцов по вашему приказанию явился!

– Являются черти грешнику… – «бородатой» шуткой привычно отреагировал генерал-лейтенант. – Разоблачайтесь, господа, и подходите поближе. Вовремя успели, это похвально. Разговор у нас с вами будет важный…

И – вестовому:

– Иван, прими шинели у господ офицеров!

Обратившись к стоящим у карты офицерам, Церпицкий произнёс:

– Господа!

Прежде, чем мы продолжим наше совещание в несколько расширенном составе, позвольте вам представить полковника Минца, который с сего числа назначен его высокопревосходительством генерал-адъютантом Гриппенбергом начальствующим над всем сводным отрядом полевой артиллерии прорыва. Поздравляю Вас назначением, господин полковник!

– Рад стараться, ваше превосходительство! – при нежданном известии Минц не мог удержаться, чтобы не расплыться в улыбке.

– А с Вами, надо полагать, тот самый Кольцов, успевший неоднократно отличиться, да так, что был замечен не только в своей части, но и на самом верху? Верно?

– Так точно, ваше превосходительство! Штабс-капитан Кольцов!

– Уже нет. За спасение ценного воинского груза и жизней подданных Российской Империи в бою против хунхузов и проявленные при сем отвагу и решительность, а также незаурядную смекалку Вы были представлены по команде к повышению. Рескрипт Его Высочества Регента получен положительный. Посему – поздравляю Вас капитаном!

– Рад стараться, ваше превосходительство!

– Что ж, хоть и говорят, что беда одна не ходит, однако ж и радостные известия так же летать стайками свойство имеют. Вы, капитан Кольцов, погоны без звёздочек, конечно, позже оденете. А вот другое ваше отличие буду рад лично на грудь прикрепить. Господа! Будучи в отпуску по излечению от ран, сей офицер проявил похвальную отвагу и находчивость в горестнопамятный день кончины покойного Государя Императора. Он первым бросился на помощь сражённому Государю и архиерею Антонию. Увы, кончина Государя Императора была мгновенной, а вот жизнь преподобного Антония удалось спасти исключительно благодаря своевременному вмешательству сего храброго офицера.

В память о сем дне Его Императорское Высочество Регент Империи изволил пожаловать штабс-капитану Кольцову портрет покойного императора Николая Александровича в золотой оправе для ношения на груди. Примите же сей знак признания Ваших заслуг и помните, что Вы стали одним из семерых человек, коим пожалован сей портрет в золоте. Иным же присутствовавшим при том событии и проявившим отличие, Его Высочество соизволил пожаловать портреты в серебре и в бронзе. Носите сей образ с честью и верностью Престолу и Отечеству!

С этими словами генерал поднял стоящую в углу под походным киотом шкатулку тёмного дерева с серебряной оковкой, и вынул из неё коричневую папку с изукрашенным листом наградной грамоты и обтянутую синим бархатом коробочку. Крепкая старческая рука с набрякшими под кожей сосудами, за десятилетия воинской службы равно привычная стискивать поводья скакуна и ребристую рукоятку револьвера, писать победные реляции и раздавать зуботычины провинившимся нижним чинам, извлекла овальный золотой медальон с эмалевым портретом Николая Второго, запечатленного миниатюристом в белом парадном колете гвардейских кирасир – вероятно, в подражание широко известному изображению прадеда, блаженной памяти Императора Николая Павловича. Охватывающие изображение миртовые и пальмовые ветви тончайшей работы золотых дел мастера оплетались понизу бело-жёлто-чёрной «романовской» лентой с наложенной датой «V.I.MCMV» и девизом «В час бедствий верен» чернёного серебра указывали на трагический символизм этого дара участнику памятных событий. Укрепив медальон на поношенном суконном мундире артиллериста, генерал Церпицкий с торжественным видом выслушал очередное кольцовское «Рад стараться!» и пригласил всех присутствующих офицеров вновь обратить усилия на подготовку грядущего штурма вражеской обороны.

– Итак, господа, вернёмся к нашим макакам. Эти косоглазые вместе со своим командующим Марэсукой Ноги оказались в том же положении, в какое всего лишь несколько месяцев тому назад они поставили славных русских защитников Ляодуньа. Японская армия заперта главными силами в ляодуньской «бутылке». И даже «пробка» от этой «бутылки» располагается там же, что и в минувшем мае: южнее Циньчжоу. Вот только с наскоку эту пробку никак не удастся открыть: увы, противник приложил много стараний для того, чтобы максимально затруднить наше наступление. По сведениям, полученным в поисках нашими разведчиками и предоставленными бежавшими от самураев китайцами, японцы установили в предполье пять рядов проволоки в один кол, которые пристреляны заранее установленными пулемётами и полевой артиллерией. Без сомнения, наши славные гренадёры даже по заснеженной целине сумеют и под огнём дойти до заграждений, однако надежды прорубить все пять рядов шашками и топорами – увы, почти нет. Разумеется, если бы вопрос стоял о последнем решительном натиске, который обусловил бы быструю победу, командование не постояло бы за этими жертвами. К сожалению, задача преодоления предполья – только первый шаг. Насыщенность ляодуньского плацдарма войсками противника не дозволяет нам надеяться на лёгкий марш к Артуру, да и сама крепость являет собою весьма крепкий орешек, разгрызать коий придётся не один день. Посему излишние потери в самом начале наступательной операции нам категорически противопоказанны!

Засим я хотел бы выслушать ваши предложения по возможности максимально бескровного преодоления данного препятствия.

– Ваше превосходительство! А если для прорыва проволок нам использовать опыт недавней бурской войны? – один из присутствующих офицеров-«академиков» провёл указующе над чёрной линией, обозначающей на карте полосу железной дороги. – блиндировать один из имеющихся в нашем распоряжении локомотивов, прицепить к нему с обеих сторон по платформе, установив на передней полевую пушку с обслугой, а на заднюю посадив взвод стрелков для прикрытия. Этот состав ранним утром на большой скорости может подъехать к самой проволоке, которая в одном месте пересекает железнодорожную насыпь и прорвать заграждение собственной массой. В случае же, если японцы успели разобрать на этом участке колею, стрелки должны будут, используя заранее погруженные на платформу рельсы и шпалы, настелить новую, временную. Артиллеристы же будут их прикрывать огнём своего орудия. Таким образом мы не только сумеем преодолеть заграждение, но и сможем использовать данный состав в качестве кочующего орудия, которое возможно будет подвести на достаточно близкое расстояние к редутам и иным огневым точкам противника для их эффективного поражения почти в упор.

– Что ж, Борис Иванович, идея Ваша, конечно, не лишена новизны, однако же… Однако же данный замысел имеет слабые места. Прежде всего такой состав представляет собою достаточно крупную мишень для артиллеристов и стрелков противника и первое же попадание снаряда в паровозный котёл или одно из колёс лишит такое кочующее орудие подвижности, обрекая всю команду на почти безнаказанное расстреляние японцами. А всего лишь один взвод стрелков не сумеет достаточно эффективно выполнить свою задачу прикрытия артиллеристов. Помимо этого, даже в случае успешного прорыва проволочных заграждений на линии железной дороги, такой разрыв совершенно недостаточен для эффективного наступления. При наличии у противника современного скорострельного оружия о наступлении штурмовыми колоннами, одна за другой входящими в единственный узкий проход с последующим развёртыванием в цепи – забудьте и думать. Плацдарм для наступления и без того излишне сужен, и сужать полосу наступления до мизерных размеров – путь к абсолютному разгрому. Нам необходимо расчистить дорогу для максимально широкого развёртывания стрелков в полосе наступления.

– Разрешите, Ваше превосходительство? – обратился к Церпицкому полковник Минц. – Для разрушения проволочных препятствий считаю возможным использовать полевую артиллерию. В результате обстрела полосы заграждения трёхдюймовыми снарядами часть кольев будет повалена и расщеплена, а сама колючая проволока изорвана осколками во многих местах. Если сразу по завершении огневого налёта пехотинцы сумеют броском достичь полосы заграждения, то форсировать её они сумеют гораздо быстрее, нежели при необходимости прорубаться через абсолютно неповреждённую проволоку. Как следствие – стрелкам и гренадёрам будет гораздо проще преодолеть оставшееся расстояние до вражеских укреплений и навязать противнику рукопашный бой.

– Что ж… Замысел не лишён интереса… Кроме того, образовавшиеся при обстреле воронки послужат дополнительным укрытием для наших солдат и раненных, которые неизбежно появятся даже при самом быстром наступлении под огнём противника… Однако же… Каков, по Вашему мнению, будет расход снарядов при таком способе прорыва заграждений?

– Пока точно не могу сказать, Ваше превосходительство: необходимо произвести точные расчёты. Но по предварительным моим прикидкам – не менее, чем тридцать-сорок снарядов на квадратную сажень заграждения. К сожалению, следует учитывать пристрелку и рассеивание.

– Многовато, многовато… Ведь предстоит ещё очень большой расход при ведении артобстрела собственно полосы укреплений противника, контрбатарейную борьбу и огонь по отступающим. Может быть есть возможность сократить расход хотя бы до дюжины снарядов на сажень?

– Никак нет, Ваше превосходительство. Никак невозможно. Боюсь, что подробный расчёт расхода снарядов даст нам изменения только в сторону увеличения цифр. – виновато ответил полковник, слегка пожимая плечами. – И я, увы, ничего не могу тут поделать.

– Скверно, однако же, весьма скверно.

Молчавший до того Андрей Кольцов вытянулся, по-уставному «едя глазами начальство»:

– Ваше превосходительство! Разрешите обратиться?

– Обращайтесь, капитан. Итак, что имеете высказать по данному поводу?

– Ваше превосходительство! План его высокоблагородия полковника Минца мне представляется вполне оправданным в рассуждении сбережения максимального количества жизней наших воинов. Лучше уж расходовать снаряды, нежели людей: слава Богу, в последнее время снарядного голода, благодаря чёткой работе железнодорожных войск у нас в полевой артиллерии не стало, чего, к сожалению, пока нельзя сказать о тяжёлой артиллерии. Но мне представляется, что мы вполне можем после некоторой подготовки значительно уменьшить расход артиллерийских снарядов. Это будет связано с некоторым риском для исполнителей, но ведь на то и война.

– И каким же способом Вы думаете уменьшить снарядную трату, господин капитан? Вот новый начальник сводного отряда полевой артиллерии считает это принципиально невозможным, – в голосе Церпицкого слышались нотки иронии. Возможно, он считал, что отмеченный в Санкт-Петербурге капитан излишне ретив и подвержен зазнайству. Тем не менее, генерал сейчас готов был выслушать любые предложения, могущие облегчить предстоящий штурм, от кого бы они не исходили.

– Действительно, Ваше превосходительство, если для решения данной задачи использовать исключительно орудия, снизить расход снарядов невозможно. Но, тем не менее, возможность разрушить заграждение взрывами есть. Как известно, в армии имеются внушительные запасы взрывчатых веществ помимо артиллерийских боеприпасов. В частности, мы в достаточной мере обеспечены мелинитом. Суть моего предложения заключается в следующем: необходимо сформировать команды охотников, имеющих длинные шесты с клещевидными креплениями, которые в ночь перед началом наступления должны будут скрытно выдвинуться к линии заграждения. К имеющимся мелинитовым шашкам следует прикрепить по три крючка из проволоки и после того, как охотники достигнут заграждения, эти шашки, уже снабжённые детонаторами, с помощью шестов зацепить за нижние ряды двух ближайших линий проволоки возле самых кольев. После исполнения охотники должны скрытно отойти вне пределов поражаемой снарядами полосы.

Как известно, мелинит достаточно сильно подвержен детонации, поэтому можно с уверенностью предсказать, что как только наши снаряды начнут рваться в непосредственной близости от проволоки, большинство шашек должно сдетонировать, выламывая и выворачивая колья заграждения. Таким образом упростится задача для наступающей пехоты по расчистке препятствия. Третью же линию проволоки наступающие смогут достаточно быстро преодолеть при условии, если прихватят с собою заранее подготовленные мостки из длинных досок, которые должны быть наброшены поверх проволоки. Как следствие, время задержки солдат у проволочного заграждения должно достичь возможного минимума, в результате чего будут уменьшены и наши потери в живой силе на первом этапе штурма.

Если же снабдить наступающих в первой линии мелинитовыми шашками, то те смогут во время атаки метать их во вражеские окопы, поражая укрывающихся в них от действенного ружейного огня японцев. Было бы неплохо использовать в наступлении нечто вроде недавно изобретённого в Германии фламменверфера, но, к сожалению, если верить «Военному сборнику», русское военное ведомство не озаботилось приобрести даже опытный образец этого грозного оружия будущих войн.

– Отрадно сознавать, что молодые офицеры интересуются новинками военной техники и новыми тактическими приёмами. Однако же не могу не отметить, что обсуждение действий вышестоящих инстанций не входит в Ваши служебные обязанности. Потрудитесь в будущем воздерживаться от подобной критики. Пожалуй, в вашем предложении есть рациональное зерно, господин капитан, и оно будет использовано при разработке наших планов. Полагаю, что дощатые мостки будут несколько сковывать движения солдат, однако же при условии предварительного складирования этих приспособлений в передовых окопах, от которых до проволоки около трёхсот шагов, даже во время движения по снежной целине возможно будет произвести бросок не более, чем за две-три минуты.

Теперь, господа, перейдём к вопросу о бесперебойном снабжении наступающих войск и артиллерии огнеприпасами…

* * *

Война кричит.

Гигантскими сердитыми комарами дребезжат обрывки колючей проволоки из тех, какие не вжаты в снег рыжеющей простреленными шинелями человечиной. Звонкими весенними ручейками дирлинькают рукоятки полевых телефонов перед тем, как из дурно пахнущего командирского рта вырвется хриплая команда и пробежит по слуховым нервам проводов, заставляя вскидываться из окопов сотни и тысячи человеческих тел, а орудийным жерлам выплёвывать десятки пудов огромных металлических конфект с громовой начинкой. Как аплодисменты сказочных великанов звучат трёхдюймовки, изредка перекрываемые динозаврьим топотом тяжёлых орудий. Зингеровским стрёкотом разливаются японские пулемёты, ведя строку стежками в 7,6 и 8 миллиметров диаметром поперек перекрещенных концами башлыков шинелей. То наступая на упавших, то обегая их, вкусно хрумкают снегом будто капустной кочерыжкой яловые сапоги гренадёр. «РРРААА!» – кричат рты. «БАХ! БАХ!» – вторят винтовки. «ГРААХ!» – огромной бутылкой открываемого шампанского отзываются швыряемые бегущими мелинитовые шашки и редкие кустарные бомбы.

Уже передовые взвода подбегают к японским позициям, не ожидая преодолевающие проходы в заграждениях остальные роты. Уже сердитая пушка на блиндированной платформе отрывисто вскрикивает, швыряя почти что кинжально шрапнель в колотящиеся цветками пламени пулемётные точки. Уже пехотный подпоручик, о прошлом годе сменивший юнкерские погоны на плечах фасонным золотым галуном с малиновым просветом и суконной выпушкой и с недавним пополнением прибывший, наконец, в действующую армию, вскочил на бруствер широкого японского окопа…

На мельчайший миг война умолкла.

Подсвеченное утренним солнцем облако причудливо сложилось в фигуру двух борющихся мужчин, словно архангел Михаил сошёлся в ухваточку с Хатиманом, японским богом войны… Вот только никто в этот миг на всём пространстве битвы не взглянул на небо.

Рявкнуло орудие – и вновь пошла рубаха рваться! Японский снаряд рванул аккурат меж двумя орудийными двориками, расплёскивая вонюче-горький жар шимозы и десятки осколков, сыпанувших по кольцовским артиллеристам. Юный подпоручик скользнул каблуком и съехал в окоп, принимая в грудь плоское лезвие арисаковского штыка.

Хр-р-р-р-р-рус-с-с-с.

– Ма-м…

Горячая пуля чпокнула по занесённому для броска бруску взрывчатки – и под аккомпанемент грохота изломанно повалились в снег несколько гренадёров вокруг размётанного до земли пятачка с кровавящими ошмётьями ног, оставшимися от раба Божьего, имя же Ты его веси…

Перепрыгивая и оббегая передовые окопы быстро скатывались под уклон оштычёнными гусеницами контратакующие цепи японцев…

Хатиман превозмогал Михаила.

Но уже сзади, подпирая передовые взвода, с невнятно-хриплым матом к окопам лезли толпами серые и рыжие шинели, колыхаясь штыковыми иглами трёхлинеек.

Уже капитан Кольцов, сам встав на место убитого фейерверкера, докручивал рукоятку механизма вертикальной наводки, не обращая внимания на запорошённые снегом волосы и текущую из ушей кровь, а далеко впереди поручик Медведев вместе с солдатами выдирал вбитые в палубу блиндированной платформы скобы, чтобы довернуть эту чёртову пушку для фланкирующего выстрела. Или двух. Если сильно повезёт…

Уже старый Гриппенберг отдал приказ, и проваливаясь в снегу казачьи лошади рысили напролом к прорванной проволоке, везя на спинах не только своих всадников, но и неловко ёрзающих на крупах стрелков резервных батальонов…

Вновь подувший северный ветер изорвал в клочья скрывающее солнце облако…

* * *

К шестнадцати часам белоснежный накануне снег являл собою смесь цветов германского императорского флага. Редкие уцелевшие клочки белого перемежались с краснотой крови и чёрными пятнами пороховой гари. Неряшливыми пятнами пролитого бульона желтели следы шимозы. Серели пятна шинелей вперемешку с коричневением винтовочных лож.

Крик войны ослабевал. Реже рявкали орудия, тише удалившийся стук винтовочной пальбы, меньше телефонных проводов на рогульках – наблюдательные и командные пункты постепенно перемещаются вперёд на Ляодунь. Лишь сурово воркуют за Тафашинскими позициями станковые пулемёты, прикрывая отход основной массы японских войск к Дальнему-Дайляню…

Придавленный лафетом перевернутого орудия лежит артиллерийский поручик Никифор Медведев. В остекленевших его зрачках отражаются маленькие перевёрнутые фигурки солдат кольцовской батареи, облепивших орудие и зарядный ящик в стремлении помочь волочить их двум последним уцелевшим лошадям. Зимнее солнце опускалось в море, знаменуя окончание дня третьего марта года одна тысяча девятьсот пятого…