Текст книги "Великий Ганди. Праведник власти"

Автор книги: Александр Владимирский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Ганди заинтересовался и молодым Неру как перспективным будущим вождем конгресса. Прощаясь со старшим Неру, Ганди подошел к Джавахарлалу и, ласково положив руку ему на плечо, посоветовал не опережать событий и не предпринимать ничего такого, что могло бы огорчить отца. Отныне он стал самым близким другом семьи Неру.

Под воздействием Ганди Джавахарлал Неру навсегда отказался от адвокатской карьеры, бросил курить, отказался от европейского платья, стал вегетарианцем, начал изучать древние литературные памятники индуизма. Он так описал свои впечатления от Ганди: «Несмотря на невыразительные черты, набедренную повязку и наготу, в нем было что-то царственное, требовавшее повиновения… Его спокойные и серьезные глаза с цепким взглядом проникали в самую вашу душу; его голос, четкий и ясный, пробирал, доходил до самого сердца и переворачивал внутренности… Начинали действовать чары, магнетизм…»

В конце ноября 1919 года в Дели состоялась конференция халифатского движения мусульман Индии. И впервые в истории страны Ганди, индус по религии, был избран ее председателем. Для него единство мусульман и индусов открывало путь к созданию в Индостане свободного светского государства. Ганди упрекал своих единоверцев-индусов в том, что они слишком мало делают для того, чтобы ослабить религиозную нетерпимость. Он с досадой вспоминал, что нередко индусы, проходя мимо мечети, нарушали священную тишину, распевая песни. А мусульмане же зло шутили над индусами по поводу запрета употреблять в пищу говядину. Это провоцировало ссоры и стычки, а порой и убийства. Англичанам индусско-мусульманская вражда казалась вечной. Призыв Ганди к индусско-мусульманскому братству привел к тому, что халифатское движение влилось в Индийский национальный конгресс.

В конце 1919 года в многострадальном Амритсаре состоялась очередная сессия конгресса. Незадолго до этого король Англии призвал индийцев содействовать имперским властям в осуществлении нового закона об управлении Индией. Была объявлена амнистия для политических заключенных.

Многие руководители конгресса прибыли в Амритсар прямо из тюрем. Среди них были братья Али, Тилак, Мотилал и Джавахарлал Неру, Безант, другие видные лидеры ИНК. Для них Ганди был вожаком народных масс и человеком несгибаемой воли. Но консервативная часть руководства еще не была готова воспринять его учение и не видела в нем главы конгресса. Но только с приходом Ганди ИНК превратился в массовую политическую партию.

В работе сессии участвовал и вождь Мусульманской лиги Мухаммед Али Джинна. И хотя союз конгресса и лиги кажется прочным, Джинна соперничает с братьями Али. Его не устраивала вторая роль в лиге, и он подал в отставку со всех руководящих постов, будучи несогласен с проводимой Ганди кампанией гражданского неповиновения. Кстати сказать, Джинна не был столь уж правоверным мусульманином, поскольку употреблял в пищу свинину и пил алкоголь.

Сессия с энтузиазмом приняла предложенную Ганди резолюцию о сооружении памятника жертвам амритсарского расстрела. По всей Индии прошла кампания по сбору средств на памятник. Ганди возглавил комиссию, которая должна была выработать новый Устав Индийского национального конгресса. По настоянию Ганди в комиссию вошел и Тилак.

Ганди при содействии друзей начал в Ахмадабаде издание газеты «Янг Индиа» («Молодая Индия»). Ее основной целью было воспитание и подготовка народа к проведению кампании гражданского неповиновения и пропаганда принципов ненасилия.

Ганди искал общественный механизм, с помощью которого миллионы голодных индийцев могли бы минимально обеспечивать свои жизненные потребности самостоятельно, без участия в системе производства и распределения, относящейся к колониальным властям. В этом он усматривал основу успеха в проведении широкой кампании гражданского неповиновения. Ганди поддержал движение свадеши – массовый бойкот английских товаров и требование развивать национальную промышленность. Оно возникло еще в 1905 году как форма протеста на решение вице-короля Керзона осуществить раздел Бенгалии по религиозному принципу и вскоре приобрело всеиндийский характер.

Ганди вдохнул в движение свадеши новую жизнь. Он призвал индийцев носить одежду исключительно из тканей ручного производства. Обитель Ганди на реке Сабармати стала центром возрождения ручного прядения, которое с поразительной быстротой распространилось по всей стране. По образцу старых делались новые прялки. Казалось, все население Индии поголовно село за прялки. Изображение прялки, по предложению Ганди, стало символом независимости на знамени конгресса. А членов конгресса можно было узнать по головному убору топи – белой шапочке типа пилотки, сделанной из той же домашней ткани кхади.

Призыв Ганди использовать ткани отечественного производства означал программу конкретного действия для сотен миллионов индийцев. Программа производства кхади и возврат к старым ремеслам были рассчитаны на примирение труда и капитала, на мирное разрешение социальных проблем общества, на ненасильственное освобождение народа от колониальной эксплуатации.

Социальные эксперименты Ганди часто становились формой политической борьбы трудящихся против иностранных угнетателей. Мечта Ганди о национальном объединении на основе социального компромисса, принципа сарводайя – всеобщего возрождения путем морального исправления богатых – оказалась утопией. Богатые в подавляющем большинстве не спешили делиться с бедными своими богатствами. Однако Ганди, глубоко страдая, но будучи одержим идеей о добром начале во всяком человеке, продолжал начатое дело.

Ганди обладал даром заражать своей идеей других. В каждого, кто общался с ним, он вселял мысль об их нужности обществу и веру в их способности служить возрождению своей страны. К сожалению, он не мог «заразить добром» всех жителей Индии.

К 1920 году влияние Ганди в конгрессе значительно возросло. За ним стояла не зависимая от конгресса организация – Союз сатьяграхов. Успешная кампания по бойкоту законопроекта Роулетта и союз Ганди с руководством халифатского движения усиливали его позиции. Ганди поддержал Абул Калам Азад, который до знакомства с Ганди и вступления в ИНК был связан с бенгальскими террористами и в борьбе с колонизаторами готов был идти на самые крайние меры. Он издавал газету «Альхиляль» («Полумесяц»). С 1912 года Азад вместе с братьями Али возглавлял халифатское движение. А теперь он стал сподвижником Ганди и воспринял учение о ненасильственной борьбе.

18 мая 1920 года Ганди, Азад и Тилак встретились в Дели и обсудили план дальнейших действий по поддержке халифатского движения, которое набирало все большую силу, причем в нем участвовали не только мусульмане. Халифатское движение в умах многих индусов ассоциировалось с призывом выступать против англичан, а не в защиту турецкого султана.

В то же время было решено, что Ганди возглавит делегацию к вице-королю и изложит ему требование индийских мусульман о том, чтобы Англия и другие страны-победительницы не навязывали несправедливого и позорного мира Турции.

Вице-король принял делегацию Ганди и заявил, что Англия, насколько это будет возможным, учтет интересы Турции, но посоветовал индийским мусульманам «принять неотвратимое» в отношении Оттоманской империи.

Тогда 30 июня 1920 года на конференции мусульман в Аллахабаде Ганди, Шаукат Али и Азад провели решение о несотрудничестве с английскими властями в Индии. В открытом письме вице-королю Ганди писал: «Я посоветовал моим друзьям-мусульманам отказаться от поддержки правительства Вашего Превосходительства и рекомендовал индусам присоединиться к ним».

Вице-король в ответном письме назвал призыв Ганди к несотрудничеству с правительством «самым глупым из всех глупых планов».

Тилак заявил, что на предстоящей сессии ИНК он поддержит призыв Ганди, но в ночь на 31 июля 1920 года умер от сердечного приступа. Потрясенный его смертью, Ганди воскликнул: «Нет уже моей самой надежной опоры!» Позднее он вспоминал: «Я особенно сильно почувствовал, какой утратой для нас была смерть Локаманьи. Я был глубоко убежден, что, будь он жив, он благословил бы меня в моих начинаниях. Но если бы даже он выступил против, я усмотрел бы в этом милость и совет себе. У нас бывали разногласия, но они никогда не портили наших отношений. Поэтому я всегда думал, что связь между нами нерасторжима… Движение несотрудничества в то время было в полном разгаре, и я с нетерпением ожидал от Локаманьи одобрения и поддержки. Какова была бы его позиция на последней стадии несотрудничества, можно только гадать, а это бесполезно. Одно несомненно: смерть его оставила зияющую пустоту».

1 августа 1920 года Ганди вместе с письмом к вице-королю вернул свои награды, которых он был удостоен английским правительством за участие в войнах в Южной Африке. Он писал: «Я не могу сохранять ни уважения, ни любви к правительству, которое совершает одну несправедливость за другой, отстаивая свою безнравственность». В этот же день на местной конференции ИНК в Гуджарате Ганди дал сигнал к началу развертывания по всей стране кампании несотрудничества с правительством.

Возражение правой оппозиции в ИНК во главе с видным конгрессистом М. М. Малавией, что провинциальная конференция не вправе принимать подобного рода решения раньше, чем его примет сессия конгресса, не возымело действия. Призыв Ганди услышан народом. Руководство ИНК созвало внеочередную сессию, которая прошла в Калькутте с 4 по 9 сентября 1920 года.

Ганди подготовил проект резолюции о прогрессивном ненасильственном несотрудничестве. Он старался ставить задачи, в выполнении которых был уверен. Борьба была важна для него не только достижением цели, но и использованием правильных методов ее достижения. Ганди считал, что надо идти от малого к большому, через незначительное к главному, через конкретное и обыденное к высокой политике, к вопросу о независимости и власти. Порой Ганди шел на компромисс как с радикально настроенным левым крылом конгресса, так и с консервативным крылом, стремясь примирить их и сохранить единство ИНК, но при этом оставаясь независимым и от тех, и от других.

В своем проекте резолюции Ганди предложил объявить кампанию несотрудничества не только в знак протеста против репрессий властей в Пенджабе, но и для проявления солидарности с мусульманами. Против такой постановки вопроса выступили многие делегаты сессии, в том числе и Мотилал Неру, который настаивал на включении в резолюцию требования о сварадже, то есть о предоставлении Индии самоуправления. Ганди согласился внести это изменение, и резолюция была принята. Правда, мало кто верил, что самоуправление достижимо в ближайшем будущем. Да и Ганди рассматривал получение Индией самоуправления как далекую перспективу, но согласился с Мотилалом Неру, что поправка о сварадже будет иметь воспитательное значение для масс.

По мнению Ганди, первыми в кампанию несотрудничества должны были вступить те, от кого зависело формирование общественного мнения, кто занимал должности в колониальной администрации и имел почетные звания, заседал в законодательных советах и судах, служил в армии, полиции и административном аппарате.

«Данная сессия конгресса, – говорилось в резолюции, – придерживается мнения, что у народа Индии есть только один путь – одобрить и принять политику прогрессивного ненасильственного несотрудничества на весь период, пока упомянутые несправедливости не будут устранены и пока не будет установлен сварадж».

Далее отмечалось, что на данной стадии развития движения желательно идти лишь на минимальный риск и по возможности не прибегать к крайним мерам. На этом этапе движения конгресс настоятельно рекомендовал: отказаться от должностей и почетных званий и уйти в отставку с постов в местных органах; отказаться от посещения правительственных приемов и от присутствия на официальных церемониях, устраиваемых правительственными чиновниками или в их честь; перестать посылать детей в английские школы и колледжи, постепенно перейти к бойкоту английских судов; военнослужащим, чиновникам и трудящимся отказываться от записи в рекруты; баллотирующимся на выборах в законодательные советы снять свои кандидатуры, а избирателям отказаться от голосования за любого кандидата, который, невзирая на рекомендацию конгресса, стал бы баллотироваться на выборах; бойкотировать иностранные товары.

Начинать, по мнению Ганди, надо было с бойкота британских школ и вместо них отдавать детей в национальные индийские школы; затем начать бойкот судов, улаживая все свои споры мирным путем, без судебного посредничества, а уж потом приступить к бойкоту иностранных товаров и местных Законодательных собраний.

На заключительном этапе предлагалось не платить налоги и не служить в полиции и армии (уже служившие там индийцы должны были дезертировать).

Залогом успеха могла быть только массовость кампании гражданского неповиновения в расчете, что колониальные власти не смогут расстрелять и бросить в тюрьмы миллионы ее участников.

Неру так характеризовал выдвинутую Ганди программу и ее влияние на массы: «Эта программа полностью отличалась от того, что до сих пор предпринимал Индийский национальный конгресс; по правде говоря, она была новинкой и для всего мира, ибо сатьяграха в Южной Африке действовала в ограниченном пространстве». Ветераны конгресса колебались. Но самые молодые конгрессисты, равно как и простые индийцы, были воодушевлены. Ганди их почти загипнотизировал, и криками «Махатма Ганди, ки джай!» они приветствовали новую ненасильственную библию несотрудничества. Мусульмане были такими же восторженными, как и все прочие… Вскоре воодушевление масс и первые успехи движения привлекли к нему и «стариков» из ИНК…

Ганди утверждал: «Капиталисты не имеют ни достоинства, ни силы по сравнению с рабочими. Этими качествами обладают простые люди… Англичане не завладели Индией, мы сами им отдали ее. Они находятся в Индии не благодаря своей силе, а потому, что мы позволяем им быть здесь». Ганди задавал риторические вопросы: «Кто сделал столь могущественной английскую Ост-Индскую компанию? Кто помогал английским купцам? Кто соблазнился их серебром?» И утверждал: «Она (Ост-Индская компания. – А.В.)принимала нашу помощь и увеличивала число товарных складов. Для их охраны она держала армию, которую мы также использовали… Индусы и мусульмане были тогда друг с другом на ножах. Это также благоприятствовало компании, и, таким образом, мы сами создали условия, которые обеспечили компании контроль над Индией».

Ганди был уверен, что необходимо раз и навсегда отказаться от сотрудничества с колонизаторами, и тогда их армия и флот будут бессильны что-либо сделать.

Британцев Ганди причислял к нации купцов, стремящихся любой ценой превратить весь мир в рынок для своих товаров и в сферу приложения своих капиталов. Он даже грустно пошутил, вспомнив слова президента Трансвааля Крюгера, который однажды сказал, что на Луне нет золота, поскольку, если бы оно там было, англичане давно захватили бы Луну.

Ганди никогда и ни перед кем не скрывал своего отрицательного отношения к капитализму и накоплению денег, но пользовался доверием и пониманием не только у простых людей, но и у людей весьма состоятельных. Крупнейшие индийские миллионеры Бирла и Тата, которых сегодня назвали бы миллиардерами, были его друзьями. Ганди искренне полагал, что творимое ими зло не их личная вина (сами по себе они хорошие люди), а следствие той беды, которую принесла в Индию западная цивилизация. Но поскольку они в наибольшей степени являются носителями зла, то им надлежит первыми подать пример и освободиться от влияния Запада и добиться независимости Индии. Низведенные до положения забитых рабов рабочие, крестьяне, миллионы отверженных хариджан (божьих детей) являются жертвами этого зла, и их надо повести к свободе.

Вот что писал Ганди 22 сентября 1921 года в «Янг Индиа»: «По-моему, рабочие и ремесленники Индии еще не достигли того уровня национального самосознания, который необходим для проведения забастовки солидарности. Это наша вина. Мы, люди, посвятившие себя служению нации, до последнего времени не изучали нужд и стремлений этих классов и не заботились о том, чтобы разъяснять им политическую обстановку. До сих пор мы считаем, что лишь те, кто окончил полный курс средней школы и колледж, пригодны для служения делу нации.

Поэтому вряд ли следует ожидать, чтобы рабочие и ремесленники сразу же поняли интересы, выходящие за рамки их непосредственных потребностей, и пожертвовали собой ради них. Мы не должны использовать их в политических или каких-либо иных целях. Самое лучшее, что мы можем на данном этапе дать им и в то же время получить от них, – это научить их быть полезными себе, помочь им понять свои обязанности и права и научить добиваться удовлетворения справедливых требований. Только тогда, и не ранее, они будут подготовлены для деятельности политической, деятельности на благо нации, деятельности гуманной».

А три месяца спустя, 31 декабря, он утверждал в той же газете: «Как только было решено прекратить сотрудничество с системой, следует отвергнуть все… Благодетельные учреждения английского правительства – словно змея из басни, увенчанная короной из самоцветов, но источающая яд из своих клыков».

Однако к представителям этой системы, чиновникам, Ганди не испытывал ненависти. Он видел в них обычных людей, с которыми можно поддерживать хорошие отношения, поскольку всегда остается надежда привлечь их на свою сторону, объяснив, что репрессии и насилие со стороны британских властей приносят только вред, поскольку порождают ответное насилие.

Но даже эта умеренная программа Ганди казалась слишком радикальной многим либералам. Они не хотели быть втянутыми в прямые действия против властей и хотели только совершенствовать существующую систему управления Индией в сотрудничестве с англичанами. Их пугали беспорядки, разрушающие мечты о лучшем будущем, к которому эволюционный прогресс должен привести Индию, как он привел к нему наиболее развитые страны Европы. Этих люди считали Ганди безответственным подстрекателем и бунтарем. Они считали, что Ганди рождает бурю, в которой погибнет внутренний мир в стране, погибнет закон и порядок.

Даже индийские патриоты, особенно из числа творческой интеллигенции, верящие в прогресс человечества, далеко не все восприняли предложенную Ганди кампанию несотрудничества с англичанами, его отрицание им западной цивилизации и призывы вернуться к древним ремеслам, восстановить былую самобытность индийской культуры и национальных традиций.

Против Ганди выступил и Рабиндранат Тагор. Как и Ганди, Тагор, возмущенный амритсарским расстрелом, публично отказался от дарованного ему английской короной рыцарского звания. Он утверждал: «Цивилизация, движимая ненормальным аппетитом, должна поглощать множество жертв, чтобы выжить; и эти жертвы обнаружатся в тех частях света, где человечина недорога. Счастье народов Африки и Азии принесено в жертву, чтобы поставлять капризной моде бесконечную череду почтенных отбросов… То, что на Западе называют демократией… похоже на слона, предназначенного исключительно для прогулок и забав самых ловких и самых богатых».

Но для Тагора неприемлемым было отрицание культуры Запада, на которой он был воспитан. Тагор верил в то, что развитие личности человека может быть осуществлено лишь в великой гармонии всех народов. Его как просветителя пугало несотрудничество, распространяемое даже на бойкот английских учебных заведений, произведений искусства, современных европейских духовных и материальных ценностей. В то же время в чем-то Тагор соглашался с Ганди, когда заявлял: «Я не против прогресса, но если из любви к нему цивилизация должна продать свою душу, я предпочитаю оставаться в первобытном состоянии».

Тагор, по-прежнему высоко оценивая душевные качества и религиозно-моральные устремления Ганди, сокрушался, что ему, Махатме, после смерти Локаманьи Тилака выпал злой жребий заменить его и погрузиться в большую политику. «Нам необходимо обладать всем тем моральным напряжением, – писал Тагор 7 сентября 1920 года, – которое проявляется в жизни Ганди и которое отличает его от остального мира… То, что столь драгоценное сокровище брошено в утлое судно политики, в бесконечные волны возмущений и взаимных упреков, – великое несчастье для нашей страны, назначение которой в том, чтобы возвращать своим душевным пламенем жизнь мертвым… Расточение наших духовных ценностей в авантюрах, которые с точки зрения истинной нравственности дурны, – возмутительно. Преступно претворять моральную силу – вслепую…»

Тагор видел в индуизме только позитивное начало, гармонию всего сущего. Ганди же был убежден, что неприятие зла не менее важно, чем позитивная деятельность, поскольку «Индия забыла, как произносится слово „нет!“ Прежде чем сеять – надо корчевать».

Нобелевский лауреат выступал за соединение культур Востока и Запада и создал у себя в Шантиникетоне «всемирный университет». Он хотел учиться у Запада. «Современность принадлежит Западу, – утверждал Тагор. – …Мы – Восток, мы должны у него просветиться… Конечно, плохо, что мы давно уже оторваны от свой собственной культуры и что поэтому западная культура стоит у нас не на должном месте… Но говорить, что не следует поддерживать с ней отношения, – значит принимать худший вид провинциализма… Задача современности – всемирность. Ни один народ не может ступить шага, отмежевавшись от другого. Или спастись всем вместе, или вместе погибнуть».

Ганди возражал Тагору: «Для меня любовь к родине соединена с любовью к человечеству. Я патриот оттого, что я человек и человечен. Я не исключение. Желая служить Индии, я не причиню зла ни Англии, ни Германии. Империализму нет места в моей жизни… Патриот уже не патриот, если он равнодушен к человечеству». Ганди не причислял себя к воинствующим националистам. «Я хочу, – отвечал он Тагору, – чтобы ветер культуры всех стран как можно свободнее веял у моего дома. Но я не хочу, чтобы он сбил меня с ног. Я не хочу жить в домах других людей, как незваный гость, как нищий или раб».

Тагор верил в добрые намерения самого Ганди, но не доверял массе его последователей-гандистов. Возвратившись в Индию после длительного пребывания в Европе, поэт был потрясен духом восставшего народа. От привычного смирения не осталось и следа. Народ был готов слепо, по единому жесту идти за Ганди, не рассуждая и не думая о последствиях. Тагору казалось, что учение Ганди умственно поработило людей, сковало их внутреннюю свободу, а Ганди, сам того не желая, превратился в кумира. Тагор боялся, что фанатики разрушат все мосты, связывавшие Индию с остальным миром.

Ганди и в этом возражал Тагору. Свадеши, по его мнению, являлся средством достижения экономической самостоятельности Индии, а «несотрудничество направлено не против Запада в целом, а только против материализованной цивилизации и эксплуатации… Индия должна научиться жить, прежде чем научится умирать за человечество».

Ганди мечтал со временем наладить равноправное и взаимовыгодное сотрудничество со всеми странами, в том числе с Англией. Он говорил, что «уйдет с поля битвы, если почувствует ненависть к англичанам». Махатма учил любить тех, против кого борешься, но не мириться с пороками. Ему возражали, что эта формула хороша для проповеди в храмах, но не для крестьянских полей и заводских цехов.

В августе 1921 года в Бомбее Ганди присутствовал при сожжении огромных тюков дорогих английских тканей и написал в статье «Этика разрушения» о благотворном «перемещении народного гнева с людей на предметы».

Тагор боялся, что постоянное напоминание о несправедливостях, причиненных Индии Англией, отравит народное сознание ядом буйства и тогда с народом не совладает и сам Ганди, каким бы ни было его нравственное превосходство. Тагор считал, что как бы ни был велик Ганди, он обладал силой лишь одного человека; руками одного человека, каким бы огромным влиянием он ни пользовался в стране, индийский народ не удержать. Вождь должен объединить свои усилия со знанием и опытом всей нации, сотрудничеством миллионов с государственными мужами.

Полемика между Ганди и Тагором выплеснулась на страницы печати. 1 октября 1921 году в «Модерн ревью» Тагор опубликовал статью «Зов истины», в которой критиковал вождей за их умственный деспотизм. Но Ганди поэт посвятил хвалебную оду.

Говоря о подъеме национально-освободительного движения в Индии 1907–1908 годах, Тагор подчеркнул, что тогдашние политические лидеры Индии имели лишь книжную мечту о свободе. Теперь же «явился Махатма Ганди. Он побывал на пороге множества нищенских хижин в одежде нищего. Он говорил с бедняком на его родном языке. Тут, наконец, была истина, а не книжная цитата. Данное ему имя Махатмы – его истинное имя. Кто еще не почувствовал, что все люди Индии одной с ним крови и плоти?.. Как только истинная любовь встала у дверей Индии, дверь эта широко раскрылась…»

Однако дальше наступило горькое разочарование. По словам Тагора, «какая-то внешняя сила двигала каждым и заставляла всех говорить в один голос и впрягаться в одну повозку. Повсюду я услышал, что и культуру, и разум необходимо запереть, а самим закабалиться в слепом подчинении… Так легко раздавить внутреннюю свободу человека во имя свободы внешней!»

13 октября Ганди опубликовал в «Янг Индиа» ответ Тагору. Назвав поэта великим часовым, Ганди поблагодарил его за то, что тот стоит на страже, оберегая Индию от опасностей.

Ганди согласился с Тагором насчет важности свободы выбора для человека. «Слепое подчинение часто унизительней насилия, произведенного кнутом тирана». Он обращается к разуму, а не только к чувству. Если страна прибегла к бойкоту иностранных товаров и ручному ткачеству, то не из-за одного отчаяния, но и после долгого размышления. «Тагор говорит о терпении, – утверждал Ганди, – но довольствуется своим пением. Теперь война. Пусть поэт отложит лиру. Он будет петь позже. Когда дом в огне, каждый хватается за ведро воды… Когда окружающие меня люди умирают с голоду из-за отсутствия пищи, единственно, что мне позволено, это накормить голодных… Индия – дом в огне… Индия умирает с голоду, ибо она лишена работы, которая ей может дать пищу… С каждым днем Индия становится все обездоленней. Кровь уже почти не струится по ее жилам. Если мы не решимся на что-нибудь, то она погибнет… Кто питается не трудясь, тот равен ворам…

Голод толкает Индию к прялке… Поэт живет в завтрашнем дне и хотел бы от нас того же. Нашему восхищенному взору он преподносит прекрасную картину птиц, поющих ранним утром хвалебные гимны и порхающих в небе. Птицы эти сыты».

Ганди считал невозможным облегчить страдания голодающих, услаждая их слух райским пением. Людям надо дать заработок, чтобы они могли насытиться.

«Но спрашивают: почему же и мне, которому не надо работать, чтобы быть сытым, тоже надо прясть? – задает риторический вопрос Ганди. – Потому что я ем то, что мне не принадлежит. Я живу трудами моих соотечественников. Проследите путь тех денег, что приходят в ваш карман, и вы увидите, что я говорю правду!.. Необходимо прясть! Пусть каждый прядет! Пусть Тагор прядет, как и все! Пусть сожжет свое заграничное платье!.. В этом задача нашего времени. Завтрашним днем мы займемся после».

Ромен Роллан, внимательно следивший из далекой Франции за полемикой Ганди и Тагора, разделял некоторые опасения последнего. Французский писатель утверждал: «Бесспорно, в человеческой борьбе дисциплина есть долг каждого. Но несчастие состоит в том, что те, кто обязан за ней следить, – приближенные вождя – суть нередко люди узкого ума; и для себя, и для других они средства делают целью. Правило их прельщает именно своей узостью, ибо они находятся сами на узком пути».

Некоторые сторонники Ганди доходили до отрицания всего неиндийского. А ведь Ганди не считал себя теоретиком или философом, а только практиком, осуществляющим социальный эксперимент в масштабе Индии.

Расходясь в частностях, Ганди и Тагор никогда не враждовали. Предсказывая духовное возрождение Индии и размышляя о принесенных индийским народом жертвах во имя свободы, Тагор утверждал, что «у Запада непоколебимая вера в силу материальных богатств. Поэтому как бы он ни кричал о мире и разоружении, его кровожадность от этого не уменьшится». Ганди тоже хотел доказать миру, что сила народного духа сильнее силы подавления. Он верил, что миссия Индии и человечества в целом заключается в том, чтобы следовать истине, которая не только сделает возможным разоружение, но и преобразует это разоружение в огромную созидательную силу. В этом Ганди видел божественное предназначение человека.

«О Тагор, о Ганди, реки Индии, подобные Инду и Гангу, – страстно призывал Ромен Роллан, – обнимите в двойном объятии Восток и Запад; первый из вас – полный величественного света, второй – трагического героизма, оба вы струитесь от Создателя к земле, изборожденной плугом насилия; бросьте в нее его семя!»

В Европе моральные и духовные ценности, проповедуемые Ганди, сравнивали с учениями Будды, Христа, Сократа и Толстого. Американский священник Холмс в книге «Мой Ганди» прямо отождествил его с Христом.

Такие сопоставления только раздражали Ганди, не устававшего повторять, что он такой же человек, как и все. «Я считаю себя смиренным тружеником, смиренным рабом Индии и человечества, – утверждал Ганди. – Я не предлагаю новых истин… Я бросаю новый свет на многие старые истины…»

Широко известно и личное отвращение Ганди к власти, на которую он никогда не претендовал, не собираясь быть ни генерал-губернатором, ни президентом Индии, ни главой индийского правительства. Он неизменно отказывался от каких-либо государственных постов.

В то время в Индии еще не было коммунистической партии, хотя часть индийских эмигрантов восприняла марксизм и поддерживала связь с Коминтерном. Среди них был М. Н. Рой, один из первых индийских марксистов. Он утверждал, что «как религиозный и культурнический возрожденец, Ганди неизбежно должен был быть реакционером в социальном отношении, как бы революционно он ни выглядел политически». Рой был догматиком, отводя решающую роль в революции индийскому пролетариату и коммунистической партии, хотя в Индии к началу 20-х годов не было еще ни пролетариата (в европейском смысле этого слова), ни партии, которая могла бы опереться на его поддержку.

Ленин же рассматривал и Тилака, и Ганди как мелкобуржуазных союзников коммунистов. В 1920 году, отвечая на послание индийских патриотов, вождь большевиков приветствовал «тесный союз мусульманских и немусульманских элементов», что совпадало с позицией Ганди.