Текст книги "Топор гуманиста"

Автор книги: Александр Тюрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Александр ТЮРИН
ТОПОР ГУМАНИСТА

1. Я из лесу вышел

Лет мне – тридцать с приличным довеском. Однако три вещи я так и не смог постичь – сколько чаю надо сыпать в заварку, сколько туалетной бумаги расходовать за один присест, и как лучше обнимать женщину, спереди или сзади.

Моя жизнь делится на три срока. Первый – до пяти лет. Впервые, еще как эмбрион, я объявился в поселке Няксимволь Тюменской области. Мама была родом из племени манси, которые также известны как вогулы и югра. Обходилась она без мужика (насчет моего отца особый разговор), поэтому питала себя и меня дарами тайги – зайцами, оленями, медведями, клюквой, морошкой. Манси вообще-то мелковаты, коротковаты, но мама имела и стать, и крепость, поэтому могла и Топтыгина завалить, и волчаре перерезать глотку. Звали ее Наташа Ростова. Это без балды. У манси все имена-отчества-фамилии – русские, и вера как будто православная, хотя колупни их немного и покажется настоящий язычник-paganus. Вот и моя мать всегда просила прощения у медвежьего духа, когда приносила домой шкуру невинно убиенного Топтыгина. А лес для нее был воротами в прошлое и будущее, большим миром, где короткие ниточки отдельных маленьких жизней сплетаются в одну-единую ткань всеобщей Жизни. Однажды она осталась в этом большом мире, не вернувшись с охоты. То ли не совладала с медведем, то ли волки перехитрили ее, то ли схватила ее тело болотная трясина.

Итак, начался второй период моей жизни. Я где-то с месяц ждал мать, вытягивал из мешка сухари и жевал их, размачивая в дождевой воде, да откромсывал себе кусочки копченого оленьего бока, висящего на крюке. Но вот стала наступать Арктика, полез морозец через оконные щели, потому что сентябрь пришел. А мне и печку растопить никак. Загрузился я в мамины унты, красивые такие, изукрашенные орнаментом «мировое древо», и отправился к соседям, пьющей семейке. Пустили они переночевать в теплом углу, а на следующую ночь в моей избенке печь раскочегарили. Но к зиме они от меня приустали. У самих пять штук ребят в соплях бегают, а отвести меня в сельсовет не догадаться было. Так бы я и околел в декабре месяце, кабы не появился отец.

Я никогда вообразить не мог, что у меня имеется второй родитель, по фамилии Шигимонт-Микитов. Как я уже говорил, мать моя была шибко самостоятельная и, похоже, шаманка: без заговоров и заклинаний шагу не делала, поэтому мужички-манси обходили ее стороной. Русские холостяки из поселка тоже ее остерегались. Ходит, что-то нашептывает, собирает травки, корешки, грибки-поганки. И притом, женщина выглядела не страшно, как мне кажется; широко расставленные глаза были светлы (югра изревле с русскими контачила в интимном смысле). Кстати, в отличие от большинства соседей-манси мать моя срубила баньку и мылась раз в неделю, если, конечно не на охоте. В тайгу когда шла, то напяливала, само собой, малицу на голую кожу, но в поселке, несмотря на свою первобытность, носила нижнее белье и платье. Я видел у нее однажды французский журнал мод; она, естественно, только картинки разглядывала – с чтением у нее было туго.

А отец мой оказался строителем, только не практиком, а теоретиком, изучал он вечную мерзлоту – уж чего-чего, а этого в Няксимволе хватало. В одну из своих научных командировок то ли он соблазнил первобытную Наташу Ростову, то ли она его оглушила и заневолила, что маловероятнее. Но так или иначе возник я.

У отца имелось семейство в Ленинграде, двое ребятишек. Был он комплексантом, потому, наверное, не завел себе цивилизованную любовницу, а связался с таежной богатыркой. От погибели он меня спас – и на том спасибо, но в свою семейку не пустил, чтобы я не нервировал родных и близких, однако пристроил к бабушке, очень петербургской старушке.

У сына таежной охотницы и внука петербургской бабушки мог вырасти только комплексант. Хотя я вечно зубрил уроки и заранее, еще летом, прочитывал учебники, но пред учителем слова застревали в заднице, как будто я был медведем из леса. А на вступительных экзаменах в ВУЗ меня вообще медвежья болезнь поразила, все шпаргалки на сортир просадил.

Поэтому ровно полгода спустя побрили мне голову в солдаты. Ростом Господь не обделил, ну а в остальном я был лох лохом. Естественно, что призывная комиссия захотела шутку отмочить и отправила меня в довольно элитные войска, в морскую пехоту. Я первые несколько месяцев как в нирване жил, это меня и спасло. Кто меня там поджопниками награждал – я потом и вспомнить не мог. А далее мое тело из Севастополя в Герат переслали. Тот неправ, кто думает, что в Афгане не было нашей морской пехоты. Еще как была. И что интересно, открылась там у меня охотничья лесная мудрость – мамино наследство даже в горах пригодилось. Стал я чувствовать вражью силу, то есть со мной ребята не напарывались на засады, на минах и растяжках не подрывались.

После службы был какой-то занюханный институт, кажется, холодильной промышленности, думать там было ровным счетом не о чем, поэтому стал я выстукивать на машинке истории о животных разного обличия. И вдобавок хаживал на всякие литературные семинары, где кучковались интеллигенты разной степени заплесневелости и делали вид, что они – культура.

Может, протяни я еще годик и стал бы катать книжки про разные там мафии и борющихся с ними афганцев, или что-нибудь по эротической части заделал бы, например роман «С елдой наперевес». Но в начале 1992 наступило суровое безденежье: наши «чикагские мальчики» лихо освободили карманы населения от «лишних» денег – всё, как папа Милтон Фридман прописал. Хотел я устроиться на завод, где делают любимые холодильники. Но там бросилось в глаза, что цеха смахивают на блошиный рынок, а цветные металлы, из которых мастерят важные детали, уплыли куда-то за бугор. Наверное, превратились там в виллы, на которых золотят свои тела либерализованные начальники. «Чикагские мальчики» явно толкали меня в бандиты и потому я отчалил, так сказать, до прояснения ситуации, в своего рода творческий отпуск. К папе, который проживал с новой женой уже не на Васильевском острове, а на одном иерусалимском пригорочке.

В Израиле обрачился я с одной из наших эмигранточек, но в самой стране не задержался, хоть она и солнечная. Те бабки, что тамошнее правительство отстегнуло, я проел, пропил, проплясал, ни на какой работе не прижился, папаша меня по своему обыкновению не привечал, даже гарантию пожалел дать под деловой кредит. Можно было в армию податься, но с крестом на шее не стоило. Убило бы меня, например, и никто бы не знал, что делать с моим гордым трупом. Да и вообще как-то на меня там косо смотрели: праздники их не праздную, сало ем, да молоком запиваю. Вот и палестинцы с иудеями для меня на один лад – крикливые, торговаться любят.

Потом с Канадой как-то подсиропило, подался я туда с женой Ритой и народившимся сынишкой Данькой. Поселился, если честно, в глухомани, сообразно денежному положению, до ближайшего городка Питтстаун пилить двадцать миль, а у меня и мотора нет.

Жена, в основном, на огороде тосковала, загорая с томиком каких-нибудь стишков, сынок на лужайке жуков ловил. Я осенью, в охотничий сезон, на бензозаправке подрабатывал мойкой машин и прочей ерундой, «поднеси-унеси», впрочем и сам тоже диких птичек-уточек жизни лишал. В общем, существовать можно, если жену не слушать – а она у меня филолог, кандидат наук по матерным выражениям.

2. С понедельника новая жизнь

Я, кстати, сочинять никогда не бросал, хотя последние семь лет ни одному издателю своих трудов не показывал. Естественно, что часть моих внушительных талантов осталась в родных краях, не поспев за перемещениями моего тела. Но я и сейчас измышляю всякую всячинку, иногда насильно давлю из себя, иногда же творчество как из бочки хлещет. Люблю альтернативные истории выдавать. Что было бы, коли, например, хан Батый завоевал всю Европу вплоть до Англии и английского барашка кушал бы татарский нукер. И как насчет того, чтобы ацтеки с помощью Кецалькоатля изобрели мореплавание с порохом, переправились бы в Старый Свет и давай там трахать через анал рыцарей с королями.

Посылать мне свои свитки некуда, так что никаких хлопот. Иногда пересказываю их на скверном французский местному патеру Жаку – тут, кстати, много французиков ошивается – и он, между прочим, хвалит. Специально для него придумал историю, в которой франкофоны в 18 веке наголову раздолбали британцев и теперь вся страна Америка прозывается Новым Парижем. Он же мне в знак «спасибо» разрешил пользоваться его грузовичком по воскресеньям.

А для одного щуплого индейчика-ирокеза по кличке Большой Бык я придумал индейскую страну Маниту на месте Штатов, раскинувшуюся от Атлантики до Тихого океана. Перемерли от сифилиса колонисты-англосаксы, не успели сделать свое черное дело их ружья и «огненная вода», зато по-прежнему многочисленны все племена, не погибли делавары, могикане и прочие. И стоит столичный Белый Вигвам на Потомаке. Там сидят вожди, курят трубки, и рассказывают скальпам белых людей про настоящую демократию. Ирокез мне за это садовый культиватор подарил. И, кстати, товарищ Бык первый объявил, что я на индейца смахиваю.

А Тарасу Григорьевичу с реки Сент-Джеймс живописал древнюю Украину от Тихого до Атлантического океана, где палеонтологические укры придумали колесо, сало, парус и породили все остальные народы. Малоросс, кстати, за этот бред для меня борова зарезал. Теперь полно в кладовке того самого сала и буженины.

Хорошо, в самом деле, что всякая нация претензии имеет – я на этом приработок могу получить.

Вот опять осень наступила, классная пора в здешних краях, которые чем-то на Урал похожи, только здесь дольше держится тепло, зима легче, а сбоку еще океан незамерзающий плещется. По осени леса кленовые-хреновые в багрец и золото оделись, а я вновь подался на бензозаправку подработать. Как-то подкатил фортовый «мерседес 600», но при том непривычно заляпанный. Из кабины вышел человек гнидистого обличья, видно, что не канадец родом.

Я ему сразу по-английски и по-французски насчет того, чтобы машинке глянец придать, а он ответом меня не удостаивает и пилит мимо, в кафешку.

– Ах ты, жопа загаженная, даже не подтереться не хочешь,– в сердцах бросил я на родном языке.

Тут он оборачивается и на том же языке спрашивает:

– Так ты русский?

– Ну если без подробностей, то всё именно так. А ты, похоже, чечен?– и в самом деле у этого племени акцент не такой выраженный, как например у грузин, но все равно чуткому уху доступен.

– Ингуш,– господинчик сразу напрягся.– А что?

– А ничто. Для местной публики ты тоже русский, хотя на своей родине ты, может, из гранатомета по русским пуляешь и ножиком их режешь.

– А я давно с родины, в начале девяносто первого капитал сколотил и за кордон рванул. Так что, все дальнейшие заморочки мне по боку, хотя кто знает, чем бы я там сейчас занимался. Боюсь, что постреливал бы. У меня ведь дома безоткатное орудие и миномет остались. А все мои дядья по уши в исламе, для нашего рода лихой набег – не позор.

– Ого, я люблю альтернативные истории. И исламских всяких дядей повидал уже в Афгане, так что сплетись судьба иначе, мы с тобой, может, клепали бы друг дружке из стволов.

– Знаешь, что, друг, помой-ка ты машину, – канадский кавказец двинулся дальше, в кафе.

Обратно «соотечественник» повернул минут через двадцать. Положил он мне в ладошку пять долларов и спрашивает:

– Ну и как, кайфуешь от такой работенки?

– Я писатель, между прочим, а этим вот занимаюсь только для физзарядки.

– Ага, понял. «Альтернативные истории» сочиняешь и складываешь в большой ящик. А хочешь на этом деле заработать и даже имя свое обессмертить?

– Издеваешься, да? Мстишь урусам?– откликнулся я, не совсем еще врубаясь в суть предложения.

– У меня бизнес по части компьютерных игр. Есть классные программисты, но вот идей для писания оригинальных сценариев не хватает. Дай нам свои идеи и мы в долгу не останемся.

Он сунул мне в руку визитку и укатил в отдраенном мною «мерседесе».

Итак, новый знакомец Хожа Усманов имел офис в Питтстауне с телефоном, факсом и компьютерно-сетевым адресом – так по крайне мере значилось на красивой бумажке с золотым тиснением.

Впрочем, к нему я приехать не поторопился. Две недели было работы по горло на бензозаправке, да и жена, которой я кое-что рассказал, выказывала чрезмерное желание познакомится с интересным брюнетом. А потом надо было копать картошку – сто двадцать ведер вышло и вся-то крупная чистая – лето жаркое случилось, даже душное, потому что лесистые вершины не пускали свежий ветер с океана. Мне показалось наконец, что мой участочек более-менее напоминает ферму и я могу с чистым сердцем напялить клетчатую рубаху и широкополую шляпу. Потом Жозе-Поль, Жополька, мордатый хозяин бензоколонки, выдал мне честно заработанную за сезон тысячу канадских баксов; хотелось больше, но я работал по-серому, без налогов, так что не пожалуешься. Тем не менее стал сколачивать сарай и купил у соседа парочку мохнатых коз да дюжину леггорнов. Появилась мысль приобресть у бензоколонщика в рассрочку поддержанный фордик с цилиндром на два литра, а потом серануть с высокого потолка на сочинительство баек и стать нормальным толстомясым канадцем.

Однако в конце сентября возникло неотложное дело. Надо было смотать в Питтстаун и толкнуть картоху на тамошнем базарчике. Для этого дела я побрился-почистился, перешел по тропке, обрамленной черничкой, через сосновый холм, потом перебрался по скрипучему мостику через быструю речушку, несущуюся в теснине, и скоро оказался в поселке. Залил патеру Жаку очередную историю про Новый Париж и добрый клерикал выделил мне свой японский грузовичек «Ниссан». Так что на следующее утро я уже катил в Питтстаун, жена с сынишкой обязательно со мной увязалась: себя показать, на людей попялиться. А городишко-то аж семнадцатого века, и хотя по российским понятиям численность населения имеет скромную, но, все-таки, маячит что-то типа университета на холме. А по «сити» заметно, что Питтстаун настоящий финансовый центр.

Оставил я жену вместе с ребенком в университете, где у нее завелась какая-то подружка, потом махнул на базар. Там нехило заплатил за место, с час поваландался,– у фермеров, что покрупнее меня, картоха получше выглядит, помытая и упакованная уже, – а потом плюнул на свои крестьянские мечтания, сдал товар перекупщику-азиату за пятьсот и отправился к Усманову.

Офис-то у него ничего оказался. Небольшой, но сияющий и деловой. Парочка программистов, лохматый Миша и босоголовый Лева, наяривает на клавишах «Секстиумов». Господин Усманов подозвал своих компьютерщиков, я им выдал пару идеек – по-русски Миша и Лева рубили не хуже моего. Потом они показали мне, как надо фабулу игры вводить прямо в машину. Имелись у них специальные схемы для ввода и расфасовки по базам данных сюжета, антуража, диалогов и всего такого. Экспертная система должна была сразу проверить мою идею на новизну и закрученность. И, кстати, получил я девятки по двенадцатибалльной системе, хотя самые лучшие задумки заначил на будущее.

Программисты Миша и Лева одобрительно покачали головами, секретарша улыбчиво поднесла кофе с печенюшками.

Тут Хожа со мной договор заключает, печать ставит от имени компании «Computer's world», длинно расписывается, и под это дело сразу отстегивает триста баксов наличными.

– Я тебе на днях компьютер со всей периферией завезу,– говорит он.

– Зачем на днях завозить, я и так на машине.

Тут он сразу один свой компьютер отстегивает от розеток, к нему прилагаются и саунд-бластеры, и сиди-ром, а также всякая периферия вроде модема и принтера. А я эту аппаратуру при помощи Миши и Левы перетаскиваю в грузовичок.

– Слушай,– говорит Хожа,– коли мы друг друга нашли, как Иван-царевич избушку на курьих ножках, можно и спрыснуть это дело. Возьмем пару девочек и в кабак завалимся. Таких девочек, что даже у мумии все бы торчком встало.

– Меня уже поджидает одна девочка на холме. Если точнее, моя жена Рита. Он нее у меня волосы могут дыбом встать.

– Тем лучше. Сделай Рите приятное.– говорит Хожа с чисто кавказской заботой о чужих женах.– Тогда мы возьмем одну девочку и твою Риту.

Почему нет. Разве я дикарь какой-нибудь?

Я еще с полчасика позабавлялся с разными компьютерными игрушками, а потом мы с Усмановым поехали на холм за моей женой. На моем грузовике и его «мерседесе».

Жена моя, конечно, сразу обрадовалась предложению. Даньку на вечер сплавила подружке и стала такая возбужденная и даже аппетитная. Подобной она была, когда впервые повстречалась мне на пляже в израильской Натании. Вот что делает с женщиной сильный интерес к новому представителю мужского пола. А девочкой Хожи оказалась его секретарша. Это мне не слишком понравилось, как будто проделывалось только для проформы. Секретарша была канадкой по имени Женевьев, дамой строгого делового вида. На кой ляд она нужна после работы кобелю Хоже?

В ресторан мы отправились не китайский и не итальянский, каких тут полно на каждом шагу, а в самый натуральный кавказский, хотя он почему-то назывался русским. Здесь все было острое, перченое, с аджигой – для луженых кишок и для дальнейшего возбуждения моей жены. А еще, как я догадался, в кавказскои ресторане обсчитывали – так что, оставь же деньги всяк сюда входящий. Хорошо, что угощал Усманов, у которого все было схвачено и оплачено. Вдобавок, в отличие от прочих местных кабаков, после девяти вечера здесь начинались песни и танцы народов СССР.

Хожа подвывал что-то свое гортанно-горное, моя моментально расковавшаяся жена выкаблучивала «фрейлехс», эти темпераментные личности были весьма довольны друг другом. Массовик-затейник тем временем травил анекдоты: «Аслан упал с кровати во время полового акта и сломал руку.– А с кем был акт?– Да с кроватью.»

Мне же осталось общаться с Женевьев, Женей. Она оказалась образованной франкофонкой, которая кроме английского, французского, совсем неплохо владела русским и немного фарси – на этом языке я тоже мог изобразить элементарный разговор после Герата. На первый взгляд она была строгой и деловой, а на второй – совсем не такой засушенной и замкнутой, как англоканадки. Хотя ей было далеко до обезьянисто-попугаистых Хожи и Риты. Впрочем и мне было до них далеко. Я сразу остро почувствовал свою вину из-за того, что замариновал Риту в баночку моей землековырятельской жизни.

Мы с Женей трепались о Канаде, Афганистане, России и немного о работе Усмановской фирмы; вообще толковища «за жизнь» и душевный понос на Западе не приняты даже среди хорошо знакомых, тем паче запрещено обсасывание всяких личных моментов.

Оказалось, что Миша и Лева талантливые программисты, им удалось построить компьютерные пространства и виртуальные реальности, невероятно вовлекающие и даже «поворачивающие» мозги игроков. Напрограммировали они видеозвуковые ряды, с помощью которых пользователь спокойно попадает во внутренний или внешний мир какого-нибудь животного, растения, камня, фантастического монстра и даже бестелесного существа. С помощью Мишиного и Левиного искусства человек может постичь, что такое – быть зверем или демоном. Для этого, конечно же надо шлем с монитором на черепушку надеть, чтобы виртуальная реальность проецировалась прямо в зрачки, а на руки – перчатки с позиционными датчиками. Ну, а Хожа Усманов проталкивает творения Миши и Левы на рынок, перенасыщенный разными программными продуктами.

Вел я тихую беседу с Женей, а тем временем Рита и Хожа буйно веселились. Не реагировала моя жена и на предложение закончить веселье – дескать, она договорилась с подружкой, чтобы Данька там заночевал на крайний случай. Надо же и разрядиться от скуки. Потом я, ослабев от кавказской кухни, отправился пообщаться с горшком, а по дороге со все большим неудовольствием созерцал воровские рожи прочих посетителей, певцов и музыкантов. В сортире я задержался несколько больше, чем требуют приличия, а когда вернулся в зал, то не нашел там ни жены, ни новых «друзей». Я обратился к кельнеру насчет исчезнувшей тройки.

– Не волнуйся, дорогой, найдутся.– кажется, его бы не обеспокоила даже проглоченная мною мина.

– Но там моя жена.

– Жену не так просто потерять, дорогой.

Я выскочил на улицу – «мерседеса» и след простыл. Впрочем, грузовичок спокойненько стоял на своем месте. Ну что тут попишешь? Не попишешь, так поиграешь. Я забрался в машину, включил двигатель и через стабилизатор врубил компьютер. И надо же, там имелась игра «пропавшая жена». Талантливо созданная Мишей и Левой. На экране жена исчезала и появлялась, превращалась в скалу и в корову, в цветок и ручеек, а программа все просила угадать, где и кто она. Когда жена находилась снова, то лишь едва напоминала исходный образец…

Неожиданно в дверцу автомобился кто-то постучал – я открыл и узрел симпампушку Женю.

– Ну вот и пришлось им снова свидеться, красавице и монстру, умнице и неучу, Красной Шапочке и Серому Волку. А где, кстати, ваш босс и моя Рита?

– Они вас искали, но не нашли, затем уехали в night-club «Минамото». А я просто гуляла, ждала вас на улице, чтобы сказать, где это находится.

– Искали они меня, наверное, как ищут гриб-поганку… Да не поеду я туда.

В самом деле, не болтаться же мне как репей на чьем-то хвосте. Для Риты я давно уже означаю некий предмет на двух ногах, так что ей выбирать – трахаться ли с первым попавшимся мужиком или переночевать у подружки.

– Я домой поеду, Женя.

– У вас большой уровень алкоголя в крови для долгой ночной езды.

– А пофиг. Алкоголь ведь это не моча.

– Вас может задержать police.

– Отдохну в камере. У меня с клопами пакт о ненападении.

– Может лучше остановиться в hotel?

– Там слишком сухо. Мне больше канава подходит.

– Тогда, Николя, переночуйте у меня.

– Не ожидал такой смелости от вас.

– Вы ведь не насильник?

Все-таки это был вопрос, а не утверждение.

– Скажу больше, Женя, я – жертва насилия со стороны женщин, особенно крепкого телосложения.

– Тогда удовольствуетесь диваном в dinner-room. Я много работала с русскими… выходцами из России, и знаю, что вы приходите на выручку друг другу.

– Да, выручку всегда пособим пропить. А когда мы скидываемся на троих – это вообще образец кооперации.

Женевьев села за руль, мы пронеслись по замершим улицам ночного Питтстауна и вскоре я оказался в гостях.

Ее квартирка на Уоллнат-корт была не просто приличная, а даже классная. Очень заковыристая планировка. Я вначале даже не мог сообразить, где тут спальня, где сортир, ванна вообще на каких-то полатях оказалась. Ходи и рассматривай как в музее. В общем, капиталоемкая квартирка. Похоже, Усманов, как и многие «князья» последнего разлива, не знал, каким еще курам клевать его деньги.

– Что будешь пить?– спросила она.

– Слушай, Женя, если уж я пью так по-настоящему, до выноса тела.

– Привыкай к нашей жизни.

– Что-то меня не шибко приучали к ней. Наверное, считали, что я испорчу ее.

– Я буду тебя приучать, Ники. Ты, кстати, немного похож на indean, на iroques. Такой же разрез глаз и нос.

– Ну да, хоть в резрвацию. Вообще, разрез глаз у меня от манси. Это сибирское племя такое. Тоже охламоны вроде ваших индейцев; только русские, в отличие, от ваших англосаксов, ничего у племен не отнимали, ни жизни, ни угодий… А нос у меня от папы–петербуржца, понимаешь, благородных кровей.

Она вышла из гостиной и вернулась не только с чудаковатыми бокалами размером с дыню, но и переодетой-переобутой. В кабаке она фигуряла в строгой одежке для деловых вечерних ужинов, а сейчас оказалась в каком-то хреноватом кимоно, пожалуй-таки предназначенном для сильно дружественного общения. Я еще раз отметил, какая она продуманная дамочка. Все у нее волосики один к одному, сияют на свету, лицо – матово бледное, шелковая кимонячья курточка открывает лилейную шею, а чуть ниже колышется вымечко. И ноги у секретарши длинные, аж глаза между ног. Запахи же подобраны такие, что пробирают мужика до яиц.

Вот мы выпиваем и я едва с собой совладать могу, чтобы не кинуться на хозяйку с криками «даешь дружбу народов». В общем, не знаю, как дальше себя вести, чтобы было все в рамках приличий. Даже обрадовался, когда эта коренная жительница говорит мне:

– Давай поиграем на компьютере.

Впрочем, я несколько опешил.

– Каком еще компьютере?

– На том, что у тебя в машине. У меня тоже есть, но слабенький.

Вымелся я на улицу под охлаждающий дождик и давай с пыхтением перетаскивать аппаратуру. Наконец все разместил в квартире Жени, все подключил.

– Ну что, мадмуазель, теперь крестиками-ноликами займемся?

– Нет. Мы сейчас будем играть с Мишей и Левой через Supernet.

– Это какой-то вид полового извращения? Вроде секса по телефону.

– Это вид творчества. Раз, два и создается новый мир. А потом на нем еще можно заработать.

– Ну нет, Женя, у меня сейчас увольнительная от всяких заработков. Не хочу вкалывать.

– Я не понимаю последнего слова. «Вкалывать» – это производное от «кал»? Ничего такого не будет. Ты же знаешь, что у наших programmers есть готовые блоки, которые усвоят всю твою информацию… Ладно, я навожу контакт, а ты присоединяйся.

Первым на связь вышел Миша.

– Ну, давай, Коля, кинь нам какую-нибудь кость. Только не про хана Батыя, его тут не знают – мы же в Америке.

– Обязательно про Канаду?

– Можно и про Штаты – это примерно одно и тоже.– включился Лева.– И учти, мир должен быть узнаваемым, никаких там планет, населенных разумными какашками. И Америка должна быть главной – это условие номер один.

Ладно, я усек, почему эта курва французская еще не дала мне. Видимо, не уверена пока, что я на многое способен. Хорошо, я сделаю игру, и про Америку, и все будет узнавамое.

– Назовем эту игрушку «Вторая гражданская война в США».

И я начал вдувать тему, раскидывая данные по «окошкам» и блокам. Система генерации игры сразу принялась меня обслуживать.

Вначале был напор. Напор иммигрантских толп, которыми надоело быть голодными и обездоленными у себя дома, в азиях-африках-латинских америках. Типа: мы на вас, янки, вкалывали за два доллара в день, обеспечивали вам благополучие своим дешевым трудом, теперь и вы нас обеспечьте. И через все щели в Америку – брызг. Штаты наводняются латиносами, китаезами, карибоафриканцами и прочими «шоколадками». Господа либералы по своему обыкновению облегчают всем жизнь, иммигрантам выдается пособие за безделье и зарплата за желание ходить на работу. Подскакивает уровень налогов. Поголовье прихлебателей растет быстрее поголовья исправных налогоплательщиков. Предприниматели укрывают свои производства в Африке и Азии. Поступления в казну падают, а уровень податей взлетает под небеса. Фед Резерв, конечно, баксы печет, едва успевай мешки выносить, но китайцы какую-то хитрость сделали и доллары больше никто не берет – ни шейхи, ни азиаты, всем только юани подавай… Сперва по миру идут фермеры, они сколачивают вооруженные ополчения и переходят на полное самоуправление. То есть завязывают платить налоги, грубят штатным властям, не подчиняются столичным, и все такое. Правительство для вколачивания ума-разума расшалившимся фермерам подключает национальную гвардию, но та выходит из повиновения. Тогда ФБР тайком вооружает цветных иммигрантов и насылает их на консервативных фермеров – в тех же воспитательных целях. Простоватые фермеры смыкаются с хитрожопыми неонацистами…

На экране мои сведения превращались в плоть и кость игры, картинки прямо на глазах разрастались и приходили в движение.

Образовалось два правительства, для цветных и для белых. Армия раскололась, морская пехота перешла на сторону белых властей, флот поддержал цветных, ВВС остались нейтральными, но страдают от того, что у них накопилось слишком много бомб. У лидера белых консерваторов есть девушка, которая ненавидит войну, поэтому хочет поехать к вождю «шоколадок» и остановить насилие гуманными проповедями. Но ее хватает первый же патруль цветных. Само собой, добрую деву используют не по назначению, а потом продают лидеру белых за десять миллионов баксов…

Я чувствую, как бедро Жени прижимается к моему, тактильно воспринимаю ее разгорячившееся тело и напрягшийся бюст, она переживает гораздо больше меня, даже зрачки расширились и дыхание участилось. По-моему, ей нравится то, что я измыслил, она каким-то местом переселилась в мой мир, наверное, считает меня агрессивным цветным мужчиной, а себя – невинной девой. И, действительно, в виртуальной реальности главный женский образ смахивает на Женю. Моя рука скользит под девичье кимоно, до чего гладенькая у нее шкурка, впрочем я могу долго говорить и об ее зеленых глазах. Вымечко напрягается под моими пальцами. Женя тянет мою ладонь вниз по своему животику. Ядрен батон, да она точно представляет себя не тут, а там – в программируемом мире. Шизия какая-то. Стоит ли этим попользоваться? Думай не думай, а она уже раскупорила мою ширинку, сдернула свои кимонячьи штаны, уселась сверху и пошла пахота. Секретарша совсем горячая внутри, как скороварка – вся, значит, заранее изготовилась. Что-то совсем непонятное лопочет мне по французски, кажется протестует словесно, но вещественно не отталкивает, а лишь наседает, обхватывает поплотнее, попку разравнивает. Похоже, она не против уже, что ее заполучил карибоафриканец.

А гражданская война, тем временем, в самом разгаре. Брайтон-Бич героически обороняется от воинов ислама, старушки строчат из пулеметов и поливают басурманов коктейлем Молотова. Ну это ты загнул, сообщает мне Миша. Хорошо, что он не видит, чем сейчас занимаемся секретарша Усманова. А может и догадывается о чем-то, потому что я чересчур сбивчиво бью по клавишам. Франкофонка забрасывает одну свою ногу мне на плечо, у нее хорошая растяжка. Там и сям горят фермы белых. Вдоль дорог на деревьях и столбах висят цветные. Каждая сторона кричит «мы за свободу и демократию», имея в виду: под шумок вырезать противопоположную сторону. ВВС выступает в роли миротворца и начинает бомбами шарахать по всем подряд…

У меня под сурдинку начинают активно выплывать воспоминания, связанные с боевым этапом моей биографии.

Я тащусь в заросшем ущелье с автоматом на плече. Час назад накрыли моего товарища, он вел себя слишком шумно, хрустел ветками, чихал и поэтому его легко выследили. Я осторожно раздвигаю ветви и стараюсь не сминать траву. Потом прикладываю ухо к земле. Кажется, враги сзади. Я смещаюсь в сторону от тропы и прячусь в кустах. Мхом прикрываю себе макушку. Потом вижу над травою две головы в тюрбанах – головы две, а очередь потребуется одна…

Тем временем Женя ведет свою войну: ложится на мохнатый ковер, а меня не отпускает, тянет на себя, как бы требует, чтобы я напал на нее и кричит «no» раз двадцать пять, только не очень громко. Ножки ее разлетаются, интимные женские места разогревают меня на новые подвиги в интеллектуальной и сексуальной сферах. Надо быть шизоидом, чтобы такой цирк устраивать. Наверняка она считает, что ее сейчас пилят двадцать пять цветных дикарей-иммигрантов. Как бы в итоге не опомнилась и в полицию не зазвонила. Наконец, она меня отталкивает. Я уже и сам тому доволен. Она отдыхает на своем мохнатом ковре, вид как у наркоманки. Я раскидываюсь на диване, думаю, отдохну немного, а потом еще пообщаюсь с Мишей и Левой. Но вырубаюсь, вырубаюсь, даже при включенном свете, кажется не то что сил, даже жизненных соков во мне не осталось, язык просто прилип к небу.