Текст книги "Зверь (СИ)"

Автор книги: Александр Михалин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Глава 11. Уничтожение шакала

Конечная остановка трамвая закруглялась рельсами на бездомном пустыре. Хорошо, что в городе существовала эта проплешина, сразу мне понравившаяся, вся заросшая дикими кустами. Именно сюда, на незастроенное ничем городское пространство на берегу моря я принёс мои – теперь мои – деньги, чтобы их спрятать. Не в квартире же прятать, по-дурацки.

По пустырю протекала мелкая, с захламлённым дном речушка. Через неё зачем-то перебросили несколько каменных мостов, а её берега и устье обложили гранитом, хотя никто на этих берегах не жил, кроме благородной стаи бродячих собак – вольного союза животных душ, объединившихся, чтобы противостоять чёрствости людей и города.

Под один из мостов, самый близкий к морю, я спустился с денежным мешком. Я выбрал это место заранее. Одна из гранитных плит треснула, уголок откололся, и его можно было вынимать. За осколком, если его неплотно задвигать на место, образовывалось пустое пространство – неплохой тайник для меня, для того, что я туда положу. Тем более, что и жил-то я не очень далеко, в ближайшем микрорайоне густых человеческих ульев-домов.

Я запихивал мешок с деньгами в холодную каменную щель, когда мысленно услышал его – прячущегося шакала, стервятника, высматривающего, как похитить мою добычу. Не подавая вида, я заложил на место тяжёлый осколок гранита и закрыл деньги в тайнике. Один из пистолетов не лёг в гранитную щель, а незаметно перебрался в мой карман. Потом я неспеша оглянулся, нарочито рассеивая взгляд. Мост нависал низко, увидеть меня с берегов было невозможно, разве что издали, так далеко, что и не понять было бы, что я тут делаю. Гад притаился где-то совсем рядом, под мостом. Я слышал, как копошились его мысли, лихорадочно и радостно: «Вот, уйдёт. Сейчас, сейчас уйдёт. Сразу метнусь – посмотрю. Перейду на ту сторону и гляну, чо он там сховал, придурок. Точняк, что-то стоящее». Значит, мой враг засел под мостом на том берегу.

Я спокойно вышел из обзора другого берега, быстро поднялся по ступеням на мост, прыгая через две на третью, и перебежал на противоположный берег. Тут я нащупал в кармане куртки пистолет, не вынимая, на ощупь снял с предохранителя и начал медленно, шаг за шагом, сходить вниз, под мост, внимательно выглядывая из-за высокого парапета.

Он сидел в ближайшем ко мне углу и вертел головой, озираясь. Посмотреть наверх ему не хватало ума. Увидев его, я почти одновременно почувствовал его вонь. Не запах, а именно вонь. Бездомные просто не могут пахнуть, потому что смердят. Между тем, любая бродячая собачка местной стаи обладала своим запахом и не собиралась с ним расставаться. А среди людей способны вонять не только бездомные, ещё как способны. Уж я-то точно знаю.

Бездомный намеревался залезть в мой тайник и обобрать меня. Он не сомневался в том, что сделает это. Я вывел его из состояния благодушия:

– Эй! Ты что тут делаешь?!

Бездомный резко обернулся, вскинул голову, наткнулся на мой взгляд, как на железную палку, и испуганно ответил:

– Ничего не делаю.

Но тут он узнал меня, и в глубине его зрачков легко промелькнул насмешливый вызов. Он и не думал отказываться от мысли оставить меня в дураках. Он полагал в этом своё неотъемлемое право.

Я не стал больше говорить бесполезных слов. Совсем. Я быстро вошёл под свод моста и вынул пистолет. В обрывавшихся мыслях бродяги мелькнуло: «Видел меня, сука. Всё. Убьёт». Бродяга заскулил и начал быстро уползать от меня, даже не догадываясь встать на ноги. Когда он оборачивался, я видел, что его глаза широко-широко открыты. Я знал, что эти глаза – глаза жертвы, пустые, жалкие, мокрые глаза, совсем не вызывающие жалости своей бессмысленной пустотой. Я знал, что его глаза уже умерли, а слова, мольбы о пощаде, которые бормотал его рот – ничего уже не значили ни для него, ни для меня. Мы оба оказались по ту сторону неубийства: не вернуться.

Стрелять оказалось удобно. Пуля опередила выстрел результатом – мокрой дыркой. Я застрелил его в затылок, а потом, кривясь от отвращения, каким-то обломком доски столкнул его грязное тело в воду. Тело пробило тонкий ледок и упало на дно рядом с гранитным берегом. Сверху я утопил два листа ржавого железа, о которые порвал куртку, когда тащил их со свалки. Получилось так, что если долго-долго приглядывался сквозь воду, то с большим трудом на захламлённом дне угадывался драный левый ботинок бродяги, но никто не догадался бы, что в этом ботинке гниет чья-то нога. Весной, когда вода прогреется, мальки весело склюют его полуразложившиеся губы и всё мягкое, что найдут.

Глядя на прозрачную воду полыньи, я недолго поразмышлял, близко подпуская наплыв ассоциаций. Пожалуй, если бы меня – человека – убивали несколько недель назад, и я бы вот так же безумно смотрел влажными круглыми глазами животного на своего палача, так же мерзко дрожал бы всем телом, исходил вонючей мочой и лихорадочно бормотал: «Не убивай. Только не убивай…Не убива-а-а-а…» Но теперь прежнего себя, не имеющего сути, я будто казнил выстрелом в затылок. Получилось символично. И задумываться не о чем.

Глава 12. Страх

Когда жизнь шла хорошо, когда было полно еды и самок, когда довольство стало постоянным состоянием – именно тогда и приходил страх перед тем, что всё когда-нибудь заканчивается. Не просто страх, а ужас. Ужас этот – ужас смерти, ведь со смертью этот чудесный мир исчезнет навсегда. Навсегда!

Ужас смерти сжимал меня порой. Ужас вползал в мою пещеру, подбирался ко мне, семеня лапками, на кончиках коготков, и сдавливал мои сердца. И наслаждение счастьем существования сразу же сменялось паникой безысходности. Я понимал, что небытие само по себе – ничто, не имеющее формы. Но вот страх небытия выглядел отвратительно: пучок клешней – чтобы терзать ими мои сердца, шипастый хвост – чтобы взболтать им мой мозг, широкая пасть с узкими гибкими слюнявыми губами – чтобы высосать мою радость.

А ещё у страха отвисало широкое толстое брюхо – оно наваливалось и давило на меня. Я лежал в своей пещере, раздавленный бессмысленностью существования – ведь это существование не могло не закончиться смертью. Моё бренное, моё совершенное тело не могло не перестать существовать когда-нибудь. Тело не могло не забрать с собой в небытие и меня – мыслящего, яркого, такого живого. Разве не бессмысленно?

Именно тогда или чуть раньше я начал различать себя и вмещающее меня тело. С тех пор я перестал воспринимать себя только мускулистым мешком мяса, моё понимание «Я» невероятным образом оторвалось и устремилось к бесконечности. И я, возможно, благодарен тому шипастому толстому страху – вероятно он и освободил меня от себя самого.

Победить страх перед умиранием и небытием невозможно – это инстинктивный страх. Заглушить или ослабить – вот и всё, пожалуй, чего можно добиться. И я заглушал и ослаблял – силился преодолевать страх, как мог. Заглушал радостями жизни. Ослаблял обыденными заботами – охотой, схватками с другими хищниками. Но не мог сдаться скользкой, чуждой банальности: «Все там будем», – выдуманной добычей глупостью, чтобы спокойно есть, пить и развлекаться, ни в коем случае не худеть от мрачных и тоскливых мыслей, а нагуливать мягкую и вкусную плоть для краткой услады хищника или смерти. Тогда я задавил в себе смирение.

В конце концов, смерть не была для меня отвлеченным понятием из далекого будущего. За всю свою жизнь я привык умирать по частям. В стычках мне отрывали щупальца, отгрызали куски головобрюха, однажды выкусили глаз. Я чувствовал боль, я умирал частью себя в оторванном щупальце, в отгрызенном куске моего тела, в откушенном глазе. И раз за разом я преодолевал умирание, отращивая себе новые щупальца и глаз и заращивая дыры в боках головобрюха.

Как-то незаметно для себя самого я понял, что моя плоть не так-то просто подавалась уничтожению. Я вырастил бы нового себя из любого сохранившегося кусочка тела, лишь бы в этом кусочке присутствовал хоть один комочек нервов, хоть немного кровеносных сосудов и хотя бы часть желудка. Желудок, впрочем, совсем необязателен – я мог бы питаться через присоски. Мои присоски умеют выделять едкий сок, вроде желудочного, а потом всасывать растворенную этим соком плоть того, к кому получилось присосаться. Для меня достаточно одной присосочки. Чтобы гонять кровь по остатку тела, у меня нет потребности в сердце – мои кровеносные сосуды могут сжиматься и разжиматься, заставлять кровь циркулировать. Изначально, от рождения, в моем теле билось только одно сердце, а потом, по мере роста этого тела, для улучшения кровообращения сначала кое-где начали пульсировать артерии, со временем в тех местах выросли сердца – простые мускулистые мешочки, четыре штучки. Два из пяти сердец специально омывали кровью жабры. Мне и жабры не нужны – моя кожа прекрасно дышит, я дышал через кожу в тех случаях, когда прятался, когда нельзя было совсем шевелиться, даже жабрами перебирать.

И вот однажды я нашёл себе достойное и великое дело – я решил улучшить, переделать, исправить себя, отрастить себе кое-что по-новому. Принять решение оказалось совсем легко. Меня перестало устраивать моё прежнее, слишком слабое, не предельно боевое, тело. Ничего в этом невозможного не оказалось, необходимо было только утопить собственные предубеждения, направить усилия воли в нужные каналы – и дальше всё пошло само собой, одно за другое цепляясь, одно от другого отталкиваясь.

Для начала я увеличил себе несколько щупалец раза в полтора, вырастил на концах этих щупалец утолщения, усеянные большими когтями. Чтобы в достатке снабжать кровью эти новые боевые щупальца, пришлось создать дополнительное шестое сердце. Из-за этого шестого сердца я поначалу чуть не умер – аритмия – но вовремя спохватился и изменил ритм и порядок биения сердец, чтобы новое сердце работало в одном темпе с остальными и работало активно.

Изменения тела заставили меня усовершенствовать нервную систему, я лепил новые пучки и узлы нервов и постепенно выстроил себе большой мозг, куда как крупнее прежнего. До этого мой мозг представлял собой сплошное соединение нервных утолщений, сплошную, почти гладкую массу яйцевидной формы под защитной пластиной в головобрюхе. Усовершенствованный же шарообразный мозг заполнял вдвое больший объем, мозговая кора вся покрылась глубокими и частыми бороздами. Защитную пластину пришлось нарастить и сделать высокой и купольной, иначе мозгу под ней становилось тесно. Кроме того, крупные нервные узлы и утолщения разрослись по всему моему телу, бешено ускоряя мои реакции.

Мои жизненные возможности расширились. Одним ударом боевого щупальца я рвал акулий бок, а если бил «на разрыв» четырьмя большими щупальцами, то мог и располовинить некрупную акулу. Я знаю – я делал это. А кого помельче я просто расплющивал, превращал в массу полужидкого мяса.

Загипнотизированные мной рыбы сами заплывали в мою пещеру и зависали в воде, перебирая плавниками – ждали, когда можно будет нырнуть в мой раскрытый рот и дать себя проглотить. Мне пришлось отрастить рот пошире, а клюв – побольше. Однако, всё это мелочи, ерунда, забавы по сравнению с настоящим.

Я всего лишь сделал себя жизнеспособней, как смог, свел к минимуму возможность моей преждевременной смерти. Убить меня стало почти совсем невозможно. Смерть взмахнула хвостиком и отправилась пока поплавать в других местах, подальше от меня. Но она собиралась вернуться.

Глава 13. Женщина

Она вошла буднично, как к себе домой, позволила снять с себя пальто, огляделась, удивлённо повела бровями:

– Как у тебя стало пусто! Куда ты подевал всю мебель?

– Я избавился от лишней обстановки.

– Зачем?

– Мебель собирает много пыли. А пыль мешает дышать. Но кровать я не продал, не волнуйся.

Она улыбнулась:

– Действительно, просторней стало.

Женщина посмотрела на фотографию моих человеческих родителей на пустой стене и спросила ещё:

– А от своей библиотеки ты тоже избавился?

Раньше в моей квартире на полках стояло много книг. Она к этому привыкла.

– Да. Книги мне не нужды. Я уже достаточно знаю это пространство. – Я показал на сереющий за окном город.

– Странный ты сегодня… Ну, ладно. Я к тебе сразу с работы. Пойду в ванную. Смою усталость.

Я разделся и лёг, ожидая. Из широкого голого окна – я ликвидировал пыльные шторы – мне был виден морской канал. Пробегая взглядом по ограждающей канал цепочке красных и зелёных огоньков на буях, я угадывал где-то там, в дали, слабо подсвеченную закатом линию горизонта. Я вяло смотрел, повернув голову, на то, как залитый огнями пассажирский лайнер уходил по каналу из порта, юркий ледокол-буксир помогал ему протискиваться сквозь ледяную кашу. Изнутри грела приятая мысль о том, что вот и я скоро растолкаю льды и уплыву отсюда далеко-далеко. Я так решил – сменить среду.

Незаметно я утонул в коротком – всего на несколько минут – сне. Мне снилось, будто я большой и сильный зверь на морском дне, будто я засыпаю в своей пещере, обложенной изнутри цветными камешками. И мне, морскому зверю, начинает сниться сон про то, что он сухопутное существо – человек. И этот человек с главной частицей зверя внутри – я. Со мной во сне зверя творились что-то странное до дикости. Зверь метался во сне – вероятно, сон оказался кошмаром.

Женщина вернулась из душа почему-то холодная, как рыба, легла рядом и уронила свою ледяную руку мне на живот. Я бы мог отрезать эту руку, настолько она показалась мне лишней. Мне нужна была от женщины только телесная теплота, которая смогла бы растворить моё напряжение длинного дня, так оказавшегося наполненным убийствами. И я брал и брал от неё тепло, почти жар, погружался в него, пока не устал, не опустошился совсем, до другой стороны сексуальной измотанности, до тех пор, пока близость не исчерпала себе, не стала совершенно лишней обузой.

Хорошо, что женщина никогда не оставалась у меня ночевать. Ей и в самом деле пора было исчезнуть из остатка вечера.

– Мне надо идти, – вздохнув, сказала она. Я видел, что в подсознании, и не очень уж глубоко, она ждала моих уговоров остаться. Но я молчал.

Вместо слов, я, смахнув сонливость, подвёз её до самого подъезда. На прощанье женщина чмокнула меня в щёку, как девчонка, и быстро проговорила:

– Ты стал совсем другим. Но ты мне таким ещё больше нравишься… Я побежала. Пока. Звони. Буду ждать.

Совершенно точно я знал, что не позвоню. Мы использовали с ней друг друга несколько лет, нас это устраивало. Но я преодолел и это. Секс очистился для меня от любых привязанностей в простую, иногда очень необходимую функцию.

Так приятно преодолевать самого себя. Шаг за шагом. Кусочек за кусочком.

Глава 14. Щупальца мысли

Всем в океане с момента рождения известно, что в глубинах живут существа с мощным мозгом – гигантские кракены. Они – не миф. Иногда я чувствовал, как их невидимые щупальца трогали мои мысли. А я так не мог. Смелые кашалоты, когда чувствовали такое же, бросались в глубину, находили кого-то и рвали зубами. Я и так не мог. Я смирялся, делал вид, что ничего не происходит. И даже старался не думать о том, что меня унижали, походя роясь в моем мозгу, как в какой-нибудь тине.

Но с улучшенным мозгом, я сам мог читать любые мысли в океане – и не только в океане – так же, как я читал щупальцами следы на песке дна. А в свои мысли я никому не давал проникать – погружал их в защиту, как в раковину, и плотно смыкал створки. Я и не ожидал, что в мире существует так много думающих существ.

Несчитанное число сезонов я изменял себя, стоило только начать – увлекало, невозможно было остановиться. Добиться же равновесия в измененном себе оказалось не так уж просто. И приходилось крепко держаться, особенно на первых порах, чтобы не утонуть в отрывшейся мне пучине чужих мыслей, не захлебнуться от восторга перед собственными возможностями.

Я был очень занят собой, улучшаясь, когда услышал голос издалека:

– А ну-ка, открой мне свои мысли, слизняк!

Моя мысль полетела к источнику этого голоса, развернулась в пространстве невидимым чутким щупальцем и нашла далеко в глубине невероятно громадного кракена. Кракен кипел от ярости: он не ожидал найти где-то в океане закрытые от прочтения мысли. Он простил бы такое другому кракену, но не мне, в его понимании – низшему существу.

– Никогда ты не прочтешь моих мыслей, гнилая раковина! – крикнул я в ответ и плотней стиснул, решительно сжал створки защиты.

Там, вдали, чудовище в злобе сжало щупальцами плоти кусок скалы – скала раздробилась – так он меня пугал:

– Я приду и убью тебя! – Кракен и вправду двинулся в мою сторону.

И вдруг я обрадовался – да обрадовался – и бесшабашно весело закричал в ответ:

– Иди, ну иди сюда! Я раздроблю твою раковину, я буду резать твое тело! Я истерзаю тебя! Ты истечешь кровью! Ты умрёшь, умрёшь, умрёшь!

Я действительно сделал бы это: раздробил, истерзал, убил. Я хотел этого и был рад, безумно счастлив, что хотел и мог это сделать. И я долго кричал, звал, бесновался в своей долине, пока вдруг не понял, что злобный кракен куда-то пропал. Исчез. Молча сбежал. Испугался. Скрылся и боялся даже думать обо мне. Я искал его мыслещупами, шарил всюду и не находил даже следов от его мыслей. Так я победил без боя. С тех пор никто и никогда не ломился в мой мозг, не пытался трогать мои мысли. А я, между прочим, так и не смог никогда ответить себе на вопрос, сумел бы я сохранить боевой пыл до реальной встречи с кракеном – ведь плыть ему до меня пришлось бы очень долго.

Глава 15. Высвобождение

Меня сутки продержали в каком-то подвале, прикованном наручниками к трубе. Утром следующего дня мы сидели за столом в закрытом кабинете службы безопасности, передо мной стояла почти допитая чашка кофе. Напротив меня восседал мой враг – молодой и уверенный в себе, в модном костюме, чисто выбритый, с безукоризненной причёской. Все преимущества сходились на его стороне: он хорошо тренирован, у него под растёгнутым пиджаком томился в кобуре снятый с предохранителя пистолет, за его спиной дверь, а за дверью топтались несколько таких же, как он, в любую минуту готовых к действию.

За моей спиной торчало окно, но со стороны улицы на окне стальная решётка цвела железными цветочками на мою погибель. Когда я оборачивался, то видел сквозь мутные стёкла окна заросшую кустами пустую набережную и улицу с ржавыми трамвайными путями. Служба безопасности выбрала глухой угол города для своего логова. Никогда раньше тут не бывал.

Мой враг что-то беспрестанно говорил мне: угрожал скучным голосом. Ему плевать на мою жизнь, он легко расправился бы со мной – просто, как червя, раздавил – и пошёл бы по своим делам. Но у него приказ постараться решить дело миром, и он этот приказ выполняет, почти равнодушный к результату. Потому-то меня не били, а поили кофе. Он на службе, и в делах службы исполнителен и аккуратен. Его мысли почти совпадали с его словами. Только в своих мыслях он презирал меня гораздо больше, чем на словах. Совсем не верил, что я могу кого-то убить. И уж точно не собирался меня отпускать.

– Что ты в окно пялишься? Ты не вертись, ты думай. Отдай деньги – и всё, – говорил враг позёвывая. – Или расскажи, где они. Ты позавчера помогал мочить курьеров. Не за просто же так. Всё всем ясно. Прикинь, что дороже – деньги или жизнь.

Я не слушал слов врага, зачем слушать пустые звуки, если у меня всё равно отсутствовали шансы выжить, потому что я, конечно же, ответил бы этому гадёнышу: «Нет». Из чувства собственного достоинства и простого изначального превосходства. Но даже если бы я согласился, меня всё равно убили бы. Моё мёртвое тело, как стемнело, протащили бы через трамвайные пути, через кусты на набережной, привязали бы к чему-нибудь тяжёлому и столкнули бы в реку. На корм сомам.

Когда представил себе жирных сомов, их белое мясо, понял, что хотел есть. Меня в подвале не кормили и не поили, и меня мутило от выпитого кофе. Обычно я кофе не пил никогда. Но ведь я оказался совершенно безоружным, даже ремня с пряжкой на мне не было – всё начисто отобрали, когда сажали в подвал. Не мог же я отказаться от чашки и блюдечка. Внутренне я чувствовал себя превосходно, голод не мешал. Жестом отчаянья я опустил ладонь на лицо, неловко поставив локоть на фарфоровое блюдце, которое, тихо хрупнув, треснуло пополам. Нарочито дрожащей рукой я потрогал осколки, нащупал острый край.

– Извините, – сказал я очень, очень усталым голосом. Но враг не заметил моей фразы.

Возникала необходимость, чтобы мой противник на той стороне стола показал мне свою шею, хоть немного, он держал голову опущенной слишком низко. Не раздумывая, левой рукой я высоко, как только мог, поднял вверх пустую кофейную чашку. Этот, на другой стороне стола, сразу напрягся и взглянул на чашку в моей левой руке, его холёная клешня инстинктивно дёрнулась к пистолету. Он лишь чуть-чуть приподнял подбородок, но мне этого хватило. В то же мгновение правой рукой я метнул половинку блюдечка. Осколок полетел, как белая хищная рыбка, бросившаяся на добычу из засады, и глубоко вошёл острым кончиком в горло моего врага, разорвала трахею, вены и артерию. Никогда не умел бросать ножи, чтобы втыкались, а теперь сумел точно вонзить фарфоровый осколок, но почему-то не удивился себе. Я совершенно перестал удивляться. Особенно себе. Враг булькнул кровью, тихонько прохрипел пару секунд и умер. Погасла его последняя мыслишка: «Как же так…» Его безупречно белоснежная рубашка сразу же превратилась в красную и мокрую. Сырая алость быстро и неестественно расползалась на белом. И снова меня, как и два дня назад, странно взбодрил запах и вид крови моего врага.

Я бесшумно уложил труп на пол. Пистолет убитого сам лёг в мою ладонь. Оружие, по всему видно, любит живых хозяев. Глушитель лежал у трупа в боковом кармане мокрого пиджака, у такого не могло не быть глушителя к пистолету. Я накручивал скользкими пальцами металлический цилиндрик на ствол и говорил мертвецу:

– Да, вот так. Только без обид. Ладно? Я только что извинился за твою безвременную уродскую смерть. Такое случается с шакалами, если они тявкаю, на кого не следует, – я разговаривал, нёс чушь только для того, чтобы те, за дверью, слышали чьи-то голоса в кабинете и не волновались. Глушитель долго не хотел вставляться в резьбу. Мой опыт общения с огнестрельным оружием был всё-таки крайне не богат. Через полминуты, всё же подготовив пистолет, я вытер скользкие пальцы о занавеску. На занавеске остался изящный узор следов крови, напоминавший иероглифы.

Я недолго постоял у двери, слушая звуки и мысли, и определил, что за дверью находятся три человеческих мозга. Потом я выпал спиной вперёд из двери кабинета в коридор. Пока падал, выстрелил два раза почти наугад, и продолжал стрелять лёжа на спине – убил всех трёх врагов в коридоре. Никто из них толком не успел даже дёрнуться. Снова меня недооценили. Хроническая смертельная болезнь.

Пришлось втащить мёртвые тела в кабинет из коридора. И хорошо, что никто не увидел, как уже немолодой солидный мужчина напрягаясь волочит кровящихся покойников за ноги, а потом затирает пол от крови кусками сухой одежды тех же покойников. Во-первых, это определённо смотрелось нелепо, я наверняка выглядел глупо, а потому чувствовал бы себя очень неловко, если бы меня увидели. А во-вторых, обнаружение меня в этаком положении скорей всего приводило к ненужной суете с перестрелкой и непредсказуемым результатом.

Однако всё прошло гладко – простое везение. Или непростое. На моей одежде почти не оказалось капель крови, и я сумел благополучно выйти из здания, махнул в окошко охраннику каким-то удостоверением, которое я забрал у одного из убитых. А на улице как-то неожиданно легко поймалось такси, которое я поменял в центре города на другое. Я ушёл от врагов, но ощущения победы не возникло – что-то лишь начиналось.

Но в кабинете с четырьмя трупами я всё же оставил записку: «Забудьте про меня и деньги, а я больше никого из вас не убью». Написал кровавым пальцем на белой стене. В самом деле, почему бы им было про меня не забыть – миллион в евро не слишком крупная сумма для очень солидной компании в большом городе.