Текст книги "Право на месть(Инквизитор-2,Последняя жертва)"

Автор книги: Александр Мазин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава седьмая

– Ну как? – спросил Вадим.– Пригодился адрес?

Они шли по Пятнадцатой линии в сторону Невы.

– Я съездил,– сказал Андрей.– Но это оказалась пустышка.

– В каком смысле?

– Бомбу бросили не они.

– Да? – Вадим остановился, разминая в пальцах папиросу.– Вы уверены?

– А что? – заинтересовался Андрей.

Его собеседник ответил не сразу, некоторое время он смотрел, как переходит через улицу стайка детишек. Их воспитательница, массивная женщина средних лет, перегородила улицу – руки крестом – наподобие живого распятия.

– Удивительно,– произнес Вадим.– Из этих вот славных существ вырастают такие, как мы. Пойдемте, Андрей.

– Так что вас смутило в этом адресе? – еще раз спросил Ласковин.

– Смутило? Нет. Меня смущает только глупость моего начальства. Организация, зарегистрированная по этому адресу, нам известна. Больше того, их пытались раскручивать по делу Пашерова, а это дело и ваше с легкой руки прессы увязаны в общий узел.

«И не только – прессы»,– подумал Андрей, но вслух этого не сказал.

– Мне, однако, это кажется сомнительным,– продолжал между тем Вадим.– Пашеров – да, возможно, но вы… грубая работа. Пете чертовски не повезло. Если бы тот мудак не воткнулся сзади…

Вадим бросил папиросу в урну и выщелкнул из пачки другую.

– А по делу Пашерова их могут взять? – спросил Ласковин.

– Сомнительно. Формально это не преступная группировка. Да и не только формально. Политическая партия с мощной поддержкой во многих слоях. Вы, вероятно, общались с «активным звеном»?

– Вероятно,– согласился Ласковин, вспомнив «военизированных».

– Это лишь часть айсберга. Но конфликт их с Пашеровым и теми, кто его поддерживал,– очевиден. Они эксплуатировали одни и те же лозунги. Но как человек компетентный, я не стал бы объединять эти два преступления. Хотя, согласен, обставить все таким образом очень, очень неглупо. Если виновные разместились достаточно высоко, никто не заинтересован в их наказании. А когда крупная рыба рвет сеть, целый косяк карасей тоже может удрать. Все не так просто.

«Ты и сам непрост»,– подумал Андрей. Вадим сейчас и одеждой, и речью мало походил на начальника смены с завода «Электроприбор». Скорее, на преподавателя каких-нибудь курсов.

– …Петино невезение,– продолжал говорить Вадим.– Когда три года назад его отставили от дел, вполне мог бы начать собственное. Опыт был, мы помогли бы. По-товарищески. Но он предпочел жить скромно. Когда Петя определился шофером к Потмакову, я решил: старик обрел тихую гавань… – Вадим вздохнул.– Трудно стало работать,– не к месту сказал он.– Ни средств, ни людей…

Ласковин сделал вид, что не понял намека. Если это был намек.

– Вадим,– проговорил он.– А есть ли еще подозреваемые? Вы ведь мне так и не ответили!

– Подозреваемых – море. Первый вопрос, который я задаю себе, сталкиваясь с преступлением: кому это выгодно?

И оказывается, любое убийство выгодно слишком многим.

Например, рассматривается возможное участие агентства недвижимости «Триплекс». Они пытались прибрать тот пустырь, на котором сейчас строится приют. Или – чеченские боевики. Я бы на вашем месте, Андрей, попробовал зайти с другой стороны,– предложил Вадим.– И мы, и милиция исходим из предпосылки, что объектом покушения был Потмаков. А если убийца имел в виду вас? Может быть?

– Может,– согласился Ласковин.

– В таком случае проработайте этот вариант. Своих врагов вы знаете?

– Некоторых. А насколько можно рассчитывать на официальное расследование?

– Милиция будет землю рыть. Пока не утихнет шумиха. Это то, чего хотят власти. Но рыть будут – так,– он показал ладонью на уровне пояса,– и не глубже. Не рассчитывайте, что убийца будет найден. А если и найден – что это действительно убийца.

– А как насчет агентства? – спросил Ласковин.– Может, мне с ними… поговорить.

– Не тратьте время. Для агентства это – копеечное дело. Киллер стоит дороже. Прозондируйте по собственной линии и держите со мной связь. А теперь – прошу прощения. Время.

– Вернемся обратно,– предложил Андрей.– Я вас подвезу.

– Не стоит, до встречи, Андрей.

Ласковин несколько секунд смотрел на удаляющуюся спину в черном осеннем пальто. Вот человек, общаясь с которым, Андрей чувствовал себя словно за толстым стеклом.

К Зимородинскому Андрей приехал под самый конец тренировки. У него было два дела. Первое – взглянуть, как продвигаются его протеже, а второе – договориться о встрече со Славой тет-а-тет. Андрей уже решил, какого рода помощь ему потребуется, и надеялся, что Зимородинский ему не откажет. Хотя, как знать. Тем, что относилось к тайным аспектам мастерства, Слава делился скупо.

Когда Андрей вошел в зал, Зимородинский остановил тренировку и заставил учеников поклониться. Надо сказать, Ласковина здесь знали. Хотя многие – заочно.

К истории своей школы Зимородинский относился серьезно. А история школы – это ученики, которые достигли определенных высот искусства. В раздевалке одна стена была сплошь увешана фотографиями: Шиляй, Крупицкий, Арсюха Стужин, Ростик Саэтдинов, Пашка Важнов. Призеры, чемпионы, победители. «Об учителе – по ученикам!» – говаривал Слава. Как правило, в оправдание, почему сам никогда ни в каких соревнованиях не участвовал. Он – сэнсэй, а двукратный чемпион России Крупицкий – его ученик. Впрочем, кое-кто полагал: выступи Зимородинский на чемпионате – и не быть Крупицкому чемпионом, потому что весовая категория у них – одна.

Ласковин лавров не стяжал, но среди прочих и его фотографий хватало. Потому-то и принимался «молодыми» с почтением.

С максимальной торжественностью Зимородинский сообщил: «Недавно у нас был праздник. Еще один ученик нашей школы получил первый дан. Вот он перед вами, новый сэнсэй и мастер».

Группа, как и положено, отреагировала боевым кличем, с воздыманием сжатого кулака. Еще один ритуал Зимородинского. Не важно, что он сам присвоил Андрею этот самый черный пояс. Важен – факт. Успех Ласковина – успех распоследнего новичка, принятого неделю назад. И новичок этот, скорее всего, будет продвигаться не менее успешно. Иначе Вячеслав Михайлович порекомендовал бы кандидату другого учителя.

Федя и Юра светились от удовольствия. Как же: они лично знакомы с мастером! И еще один праздник: оба сегодня в первый раз допущены к кумитэ. Ласковину ясно было: это – аванс. Так сказать, сувенир для новоиспеченного мастера. И поставил Зимородинский обоих против опытных ребят, «желтых поясов», работавших корректно и вместе с тем давших «молодым» показать себя. Первое кумитэ – ого! Тут нужен успех.

Работали оба неплохо: реально, относительно чисто. Базовая техника, правда, превалировала. Но о Юре можно было сразу сказать: способный парень. Ухитрился даже вазари заработать на обводящем сюто. Ударчик, конечно, слабенький вышел, не вдруг и заметишь, но движение было начато эффектно и замаскировано как надо. Зимородинский начинающих такому не учил. Должно быть, у старших насмотрелся.

– Двадцать отжиманий на кулаках, двадцать – на пальцах, тридцать складываний и тридцать приседаний с май-гери,– распорядился Зимородинский и, указав одному из старших учеников: проконтролировать, подошел к Андрею.

– Надо бы тебе официальную квалификацию устроить,– предложил он.– Я Гурвина попрошу. Или Пака. Обставим торжественно…

– Слава,– сказал Ласковин.– Некогда в игрушки играть. Мне нужна твоя помощь, Слава!

– Какая? – спросил сэнсэй, разминая пальцы. На Ласковина он не смотрел.

– Сить, хать… – хлопая в ладоши, считал поставленный надзирать ученик.– Ку…

Андрей облизнул вдруг пересохшие губы:

– Научи меня убивать.

– Не понял,– произнес Зимородинский, все еще глядя в зал.

– Я должен научиться убивать,– повторил Андрей.– И ты меня научишь.

Это была уже не просьба – требование.

– В смысле? – Зимородинский прекрасно понимал, о чем говорит его ученик. Но еще не настало время ответа.

– Разве в слове «убивать» – несколько смыслов? – спросил Ласковин.

Зимородинский покачал головой.

– Ты можешь сломать кость. Или свернуть шею,– сказал он.– Или пробить череп. Ты можешь задушить или проткнуть горло. Все это приведет к смерти. Ты можешь убивать руками, или нунчаку, или из пистолета, который таскаешь под мышкой,– он усмехнулся.– О чем ты просишь?

– Я прошу… – Андрей говорил медленно, подыскивая слова,– я говорю об умении убивать, не ломая костей, не кулаком и не пулей. Ты знаешь, о чем я!

– А ты знаешь?

Андрей пожал плечами:

– Думаю, что нет.

– Но просишь?

– Ты знаешь! – твердо ответил Ласковин.

– Я должен подумать,– произнес Зимородинский.– Можешь сказать, что тебя надоумило?

– Считай, что было озарение,– ответил Андрей.

– Хорошо,– сказал Вячеслав Михайлович.– Приезжай сюда сегодня в одиннадцать вечера. Я дам ответ.

«И было ко мне слово Господне: сын человеческий! Были две женщины, дочери одной матери, и блудили они в Египте, блудили в своей молодости; там измяты груди их, и там растлили девственные сосцы их. Имена им: большой – Огола, а сестре ее – Оголива. И были они Моими, и рождали сыновей и дочерей; и именовались: Огола – Самариею, Оголива – Иерусалимом. И стала Огола блудить от Меня и пристрастилась к своим любовникам, к Ассириянам, к соседям своим, одевающимся в ткани яхонтового цвета, к областеначальникам и градоправителям, ко всем красивым юношам, всадникам, ездящим на конях; и расточала блудодеяния свои со всеми отборными из сынов Ассура, и оскверняла себя всеми идолами тех, к кому ни пристращалась; не переставала блудить и с Египтянами, потому что они с нею спали в молодости ее, и растлевали девственные сосцы ее, и изливали на нее похоть свою. За то Я и отдал ее в руки любовников ее, в руки сынов Ассура, к которым она пристрастилась. Они открыли наготу ее, взяли сыновей ее и дочерей ее, а ее убили мечом. И она сделалась позором между женщинами, когда совершили над нею казнь.

Сестра же ее, Оголива, видела это и еще развращеннее была в любви своей, и блужение ее превзошло блужение сестры ее».

Иезекииль, гл. 23, ст. 1 – 11. 

– Какой гость! – проговорил Смушко, откладывая Библию.– Милости просим!

Отец Егорий, открывший глаза, когда его староста прекратил чтение, медленно качнул головой.

– Здравствуй,– сказал он.

– Здравствуйте, отец Егорий,– ответил Андрей.– Вот проведать вас решил. Извините, что так поздно…

– Да уж не рано,– проговорил Потмаков.– Второй час ночи. Но мы, как видишь, не спим, бодрствуем.

– Кушать хочешь? – спросил Смушко.– Супчик есть постный, огурчики. Поешь?

– Поем,– согласился Андрей.

Последний раз он ел восемь часов назад.

Смушко направился на кухню, и Андрей вышел вместе с ним. Ему почему-то трудно было оставаться наедине с отцом Егорием.

– Что не спите так поздно, Григорий Степанович? – спросил Андрей.

То, что бодрствует Потмаков,– обычное дело, но Смушко, заботясь о здоровье, старался ложиться раньше полуночи.

– Из-за него,– ответил староста, понизив голос, словно Игорь Саввович мог его услышать через две двери.– Видения у него… страшные. Боюсь я.

– И что он видит? – так же, почти шепотом, спросил Андрей.

– Не говорит,– огорченно проговорил Смушко.– На, возьми свой суп! – сказал он, вынимая тарелку из микроволновой печи.– И пойдем туда. Не хочу его одного оставлять… Как бы нам не потерять его, Андрюша! – прошептал с печалью и тревогой.

– Может – врача? – предложил Ласковин.

– Какое там! Он ведь и сам, можно сказать, доктор. Не согласится. Нет, постой еще минутку! Я думаю, тебе нужно к нам переехать! Поддержишь его!

– Не похоже, что он мне рад,– сказал Андрей.

– Неважно!

– Я подумаю,– проговорил Ласковин.– Может быть, вы и правы.

Спустя час, когда Андрей уходил, он все еще не был уверен, что посещение его порадовало Потмакова. Если да, то отец Егорий никак этого не показал.

Видя, насколько истончилось лицо иеромонаха, он понимал тревогу Смушко.

Если бы Андрей мог надеяться, что, будь он рядом, это поможет отцу Егорию, то немедленно оставил бы свое дело и переселился к нему вместе с Наташей. Но надежда на это была слабая.

Состояние Потмакова здорово испортило Ласковину настроение. Даже то, что Зимородинский принял его просьбу и сказал «да», не облегчало его мыслей. К Наташе он вернулся мрачный и злой. К счастью, девушка уже давно спала, и Ласковин не заразил ее своим состоянием.

К утру тяжесть ушла. Ласковина ждала работа, а жизнь кажется легче, когда светит солнце и птичий звон врывается через открытую форточку.

«Доброе утро! – мысленно поприветствовал Андрей Наташину прабабушку.– Кажется, я опять проспал до обеда?»

Глава восьмая

У мальчика были разные глаза. Когда на них падал свет лампы, они становились матовыми. Матово-голубым и матово-желтым. Вернее, золотистым. Как сплав золота и серебра.

«Кажется, он называется – электрон? – подумал отец Егорий.– Или нет?»

– Что мне сказать, чтобы тебя утешить? – спросил мальчик.

Сегодня он не был похож на ангелочка. Детское личико портил большой крючковатый клюв. Как у совы.

Когда мальчик говорил, клюв открывался и закрывался. Только к речи это не имело отношения.

Отец Егорий лежал на кровати, накрывшись по горло одеялом. Белый круг света упирался в книжную полку. На полке и сидел мальчик. Отец Егорий забеспокоился: крючки не выдержат – полка упадет на пол. Страх: если это случится, значит, мальчик действительно существует.

– Я тебя люблю,– сказал мальчик и потер ладошку о ладошку.

На руках его – детские рукавички, красные, с меховой опушкой.

На руках? Если там – руки.

– Скоро, скоро,– говорил мальчик,– мы снова будем вместе. И нам будет легко. А сейчас нам трудно. Потому что ты – слишком большой. А скоро станешь маленьким. Вот таким!

Мальчик показал, разведя ладошки.

Отец Егорий помалкивал.

– Нет, ты меня не любишь! – обиженно сказал мальчик.– Может, тебе он не нравится? – дотронулся до широкого, изогнутого книзу клюва.– Не нравится? Хочешь, я уберу?

И провел рукавичкой по лицу.

Клюв исчез. На детском личике зияла влажная воспаленная рана. Будто кто-то клещами вырвал ребенку нос и верхнюю губу.

Отец Егорий отвернулся.

– Ах прости,– извинился мальчик.– Больше не буду. Посмотри на меня! Ну пожалуйста!

Отец Егорий послушался. Знал: так или иначе он заставит смотреть.

Личико ангелочка теперь ничто не уродовало. Так было еще страшней.

«Что он задумал?» – насторожился отец Егорий.

Мальчик испытующе глядел на него. Матовые глаза казались незрячими.

«Холодно»,– подумал отец Егорий.

– Замерз? – обрадованно спросил мальчик.– Ты замерз? Хочешь, погреемся?

Он ловко соскочил на пол.

Лампа у изголовья, раструб на гибкой опоре, сама повернулась вслед за ним. Как пиявка.

– Костер? – предложил мальчик.

Он выхватил с полки толстую книгу и начал проворно выдирать из нее листы. Вырвет, сомнет, бросит. Рукавички, с виду неуклюжие, нисколько ему не мешали.

– А помнишь,– говорил мальчик,– тебе было шесть, и мы сбежали из дому. И жгли ночью костер у залива. Большой костер, помнишь? Здорово, да?

Мальчик сбросил рукавичку. Отец Егорий не успел увидеть, что под ней. Рука оказалась за пределами светового круга. Зато он услышал, как чиркнула спичка.

– Не надо! – не выдержал отец Егорий.

«Нельзя возражать! Нельзя! Ни спорить, ни возражать… Только хуже будет».

– Почему? – с невинным удивлением спросил мальчик.– Сейчас будет тепло. Мы согреемся. Ты и я. А потом все кончится. Разве ты не хочешь, чтобы все кончилось?

– Не хочу! (Молчи! Молчи!) Нет, хочу, но не так, чтобы…

– Не бойся, Горша! – нежно произнес мальчик.– Доверься мне, и будет хорошо. Смотри, как красиво!

Бумажный костер пылал. Запах дыма щекотал ноздри отца Егория.

Свет пламени озарил мальчика целиком: детская фигурка, сидящая на полу с поджатыми ногами.

– Ты же любишь свет? – произнес мальчик.– Будет много света. Ты сам станешь светом. Подумай, как хорошо!

Рукавички снова были на нем.

«Что там, под ними?» – с болезненным любопытством думал отец Егорий.

Костер разгорался все ярче. Мальчик быстро подкидывал в него бумагу – так и мелькали красные рукавички.

К запаху дыма прибавился смрад горящей краски – занялся пол. Лак на изножье кровати пошел пузырями. Но отец Егорий под толстым одеялом еще не чувствовал жара.

«Я сгорю,– равнодушно подумал он.– Прости меня, Господи».

– Мы сгорим,– уточнил мальчик.

Электрический свет лампы потерялся в пляске пламени. Огонь поднимался над головой сидящей на полу фигурки.

– Мы сгорим. Ты. Я. Он.

«Боже! – ужаснулся отец Егорий.– Я забыл!»

Мальчик лукаво улыбался. Он-то помнил!

– Пожар! – надсаживаясь, закричал отец Егорий.– Пожар!

Мальчик радостно захлопал в ладоши.

– Пожар, пожар! – поддержал он писклявым голосом.– Горим! Ура!

Отец Егорий осекся.

– Да,– сказал мальчик с нежной улыбкой.– Никто, никто нас не слышит!

– Ты меня обманываешь,– хрипло (в горле першило от гари) проговорил отец Егорий.– Это все – не настоящее, да?

– Конечно! – веселым голоском отозвался мальчик.

Вскочив, он высоко подпрыгнул, с невероятной ловкостью ухватил с полки разом целую кипу книг и швырнул их в огонь. Вверх взметнулись искры. В воздухе закружились черные хлопья пепла.

Отец Егорий приподнялся и упал обратно на постель, задыхаясь. Он закашлялся. По лицу его обильно струился пот.

Синие огоньки весело побежали по изножью кровати.

– Свет! – воскликнул мальчик, взмахнув руками.– Мы все станем светом! Ура!

Григорий Степанович проснулся от визгливого собачьего воя.

– Что, что, что? – забормотал он, вскакивая, почти ничего не соображая: спал ведь не больше двух часов.

– Брейк, молчать! Брейк! – закричал внизу, под окном, охранник.– Ко мне! Рядом!

Смушко ожесточенно потер затекшее лицо, встал, оперся коленом на подоконник, выглянул в форточку.

Осатаневший черный пес раз за разом кидался на стену дома. Прыгал чуть не на два метра, царапая когтями новую вагонку.

– Что это он? – крикнул Смушко.

– Сбесился! – сердито ответили снизу.– Псих! Брейк, мать твою! Молчать! Фу!

Смушко закрыл форточку, плюхнулся на кровать. Уже проваливаясь в сон, подумал:

«Дымом, что ли, пахнет? Быть не может. Сигнализация…»

Ржавое пламя взметывалось вполовину окна. Но мальчик сидел буквально в шаге от него, словно бы не чувствуя. Отец Егорий дышал ртом, с хрипом, с бульканьем в бронхах. Голова раскалывалась от боли, большие руки беспомощно подергивались, в глазах стало черно… а спасительное забвение все не приходило.

– Никогда,– сквозь гул (пламени?) донеслось до отца Егория.– Теперь уже никогда…

И низкий гнусавый рев большой трубы.

Кто-то с силой колотил внизу в дверь.

– О Господи!

Григорий Степанович второй раз с неимоверным трудом выкарабкивался из сна.

– Что там стряслось?

Дым! Пахло дымом!

Сон Григория Степановича сгинул бесследно. Смушко вскочил… слишком резко. Ухнуло в затылке, потемнело в глазах.

«Тише, тише, тише»,– нашептывал он сам себе, пережидая.

Запах дыма. Очень сильный запах.

Во входную дверь перестали стучать.

Григорий Степанович поглядел на потолок, на круглую решеточку противопожарного датчика. Чертова техника!

Как был, в трусах и в майке, босиком, он вышел в коридор. Здесь запах гари был намного сильней.

– Господи Иисусе! – прошептал Григорий Степанович, чувствуя, как холодеет внутри.– Батюшка!

Он неуклюже побежал по коридору к комнате отца Егория.

– Батюшка!

Струйки дыма сочились из-под двери.

– Отец Егорий!

Смушко толкнул дверь – заперто!

Не раздумывая, он ударил в нее всем весом. Шурупы задвижки вывернулись из косяка, и дверь распахнулась. Григорий Степанович с ужасом уставился на пылающий прямо на полу костер.

Из коридора в комнату проник свежий воздух. Пламя радостно вспыхнуло, охватило деревянную спинку кровати, прыгнуло на одеяло.

Отец Егорий лежал вытянувшись, запрокинув голову, нижняя, заросшая бородой челюсть его дергалась, словно он силился еще шире открыть рот…

Дальше Григорий Степанович действовал автоматически.

В трех метрах по коридору на стене висел огнетушитель. Красный круглый баллон с серым раструбом. Смушко выскочил из комнаты, схватил его, и через мгновение шипящая струя ударила в занявшуюся постель.

Еще через минуту все было кончено. Пламя угасло. Только пятно электрического света пронзало темноту, упираясь в дымящуюся черную пропалину.

Григорий Степанович швырнул опустевший баллон в окно и под звон падающего стекла тяжело осел на пол, прижав руки к груди, чтобы унять режущую боль.

Внизу с грохотом рухнула входная дверь.

Охранник, сопровождаемый лающими псами, взбежал вверх по лестнице.

– «Скорую»! – выдохнул Смушко.– Быстрей!

Охранник ринулся вниз, к телефону.

Брейк, встав мощными лапами на постель, поскуливая, вылизывал черным языком окостеневшее лицо отца Егория.

«Скорая» приехала слишком поздно.