Текст книги "Погибаю, но не сдаюсь! Разведгруппа принимает неравный бой"
Автор книги: Александр Лысев
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
8
В то утро Марков и его разведчики оказались разбуженными задолго до назначенного срока. Сначала капитану в предрассветной полудреме показалось, что началась гроза. Он услышал раскаты грома, и еще на несколько мгновений провалился в полузабытьи. От сена шел теплый прелый дух. Марков увидел вдруг себя маленьким на речке. Где-то выше на холме, скрытый зарослями малины и облепихи, притулился их большой рубленый дом. Дом отсюда не видно, но он там есть, совершенно точно. От этого становится уютно и спокойно. Марков – маленький мальчик – стоит на мелководье, закатав выше колен домотканые портки. Плечи и спина голые, через одно плечо перекинута лямка штанов. В таком виде Егорка – так всегда называла его мать – ничем не отличался от остальной деревенской ребятни. Вот они бегают вокруг него, друзья-приятели, деревенские мальчишки.
«Гроза, Егорка, гроза!» – кричат мальчишки, и он явственно слышит первый раскат грома. Затем еще и еще. Ребята тормошат его за плечи и отчего-то обращаются сначала по имени-отчеству, а потом и по званию.
– Георгий Владимирыч! Георгий Владимирыч! Товарищ капитан!..
Марков быстро раскрывает глаза – ух, и надо же было так заснуть! Перед ним распоясанная фигура лейтенанта Чередниченко. К всклокоченной шевелюре лейтенанта прилепилась прелая солома.
– Немцы прорвались!
– Да откуда ж, твою в душу мать… – Спросонок опять валится со стога вниз сержант Куценко. На нем нет гимнастерки, только грязная нательная рубаха и галифе. Сержант босой, тесемки внизу одной штанины развязаны.
– Да где ж сапоги, Боже ж мой… – причитает Куценко.
– Слушай! В ружье! – оглушительно вырывается вслух прямо из подсознания Маркова старорежимная команда. От собственного голоса капитан просыпается окончательно.
Первым, подхватив автомат, выкатился наружу ефрейтор Быков. За ним высунулся было Фомичев, но тут же убрался обратно – по сараю хлестанула пулеметная очередь.
– Сюда! – крикнул Паша-Комбайнер, выбив ногами несколько нижних досок в задней стене сарая.
Они вылезли через пролом наружу, лихорадочно огляделись по сторонам. По дороге, проходившей над берегом реки, катились немецкие бронетранспортеры и танки. От них к расположенной чуть в отдалении деревушке сновали по проселкам мотоциклы. Вся армада вражеской техники на ходу поливала округу свинцовым дождем из автоматического оружия. Между боевыми машинами противника отчаянно метались фигурки в коротких шинелях – болгары. Некоторые из них пытались отстреливаться из винтовок, половина уже валялась без движения в дорожной пыли.
– Проспали фрицев, братушки, – растер хлопья сажи по лицу Фомичев.
За их спинами вдруг резко рвануло так, что все без исключения повернули головы назад, забыв на мгновение о движущихся перед ними немцах. Взлетел на воздух первый из выстроенных под горкой в ряд бензозаправщиков автотранспортного полка. Затем подобные взрывы стали следовать с равными промежутками в течение нескольких минут. Все пространство вокруг заволокло жирным черным дымом, а у самой земли вырывались яркие оранжево-синие языки пламени – горел бензин.
– Уходим от реки! – коротко распорядился Марков. – Все здесь?
– Быкова нет, – отозвался Чередниченко.
– И шмотье наше в сарае, – добавил сержант Куценко.
– Да черт с ним!.. – зацыкали на сержанта.
– Ладно, ладно, – поспешно согласился тот.
Короткими перебежками, пока горели бензовозы, добрались до спуска в лощину. Уже хотели укрыться в котловине, когда снизу оттуда послышались звуки перестрелки и стрекот мотоциклетных двигателей. Из клубов дыма навстречу разведчикам выскочили несколько красноармейцев в комбинезонах и с закопченными лицами. Видимо, водители заправщиков. Оружия при них не было. Размахивая руками, ошалелые водилы стали взбираться на склон, с которого только что спустились бойцы Маркова.
– Куда?! Назад! – закричали им. – Там немцы!
Двое даже не обернулись, третий, не останавливаясь, в панике махнул рукой назад:
– Там тоже!
Марков быстро развернул бойцов в цепь. Приготовились открыть огонь, когда вместо немцев на них выскочил распоясанный старший лейтенант, тоже без оружия, зато с двумя вещмешками под мышками. Оба сидора были набиты под завязку.
– Петюня! – опознал старлея Куценко.
Старший лейтенант бросил на сержанта бессмысленный взгляд и попытался проскочить за цепь разведчиков. Марков поймал беглеца за рукав, резко развернул его на сто восемьдесят градусов, рявкнул грозно:
– А ну, стоять!
Один из петюниных вещмешков выпал и покатился под уклон. Вывернувшись из рук Маркова, старший лейтенант дернулся за оброненной поклажей, споткнулся, упал на четвереньки и, не обращая ни на кого внимания, целенаправленно пополз за своим грузом. В этот момент на них выскочил первый мотоцикл. Дружно ударили автоматы разведчиков. Пытаясь маневрировать на высокой скорости, немцы, пыля, описали широкую дугу. Одновременно с этим из коляски застучал вражеский пулемет. Сзади кто-то вскрикнул. Фомичев, вприпрыжку выскочив перед цепью подобно дискоболу, с короткого замаха запустил в немецкий мотоцикл трофейную гранату на длинной ручке и тут же во весь рост распластался на земле, закрыв голову руками. Грохнул взрыв. Бешено взревел совсем рядом двигатель – немецкий водитель выкручивал до предела ручку газа. Но машина уже потеряла равновесие и заваливалась набок. В дыму слева опять застрекотало с характерным звуком – на них надвигались еще мотоциклисты. Снова ударил вражеский пулемет.
– Назад! – прокричал Марков, посылая на звук длинную очередь веером.
– Ходу! Ходу! – прикрывая друг друга огнем, пятились обратно разведчики.
Отступили до гребня холма. Фомичев зашвырнул в облако дыма и пыли еще несколько гранат – на звук. В ответ по ним, так же вслепую, шандарахнули из панцерфауста. Маркова швырнуло на землю. Скрючившись, на чем свет стоит, матерился Паша-Комбайнер, придерживая руками опаленную на боку гимнастерку. Сквозь пальцы Клюева сочилась кровь. Сержант Куценко споткнулся о чье-то тело и, с грохотом уронив автомат, растянулся во весь рост. Тут же вскочил на четвереньки, подхватил оружие, наступил кленом на лицо убитого. На мгновение задержал на нем бегающий взгляд, протянул оторопело:
– Петюня!.. Вот так дела!
Старший лейтенант лежал на боку, поджав под себя один из вещмешков. Второй распороло осколками – из него во все стороны выпирали советские ассигнации. От разорванного бумажного кулька, второпях засунутого в вещмешок, на землю протянулась массивная золотая цепочка. Под ней на пожухлой траве – несколько блестящих желтых колец. Надо полагать, золотых.
– Вот гнида, – ковыляя мимо, бросил взгляд на барахло убитого старлея Паша-Комбайнер. И, уже обращаясь к Куценко, прокричал:
– Цел?
– Ага… – Куценко не мог оторвать глаз от просыпавшегося содержимого вещмешка. Из ступора его вывела только раздавшаяся совсем рядом автоматная очередь. В нескольких десятках метров от них кто-то прогавкал деловитые команды на немецком. Сержант вскочил на ноги, передернул затвор ППШ.
– Валим отсюда! – Клюев уже отчаянно махал ему рукой от гребня холма.
Взяв оружие наперевес, Куценко поспешил следом.
Дорога между рекой и холмами уже опустела. На ней остались убитые – болгары и немцы. Лениво чадил на обочине полугусеничный бронетранспортер с крестами на бортах – один братушки все же подбили. Марков прислушался: справа, куда ушла главная неприятельская колонна, лязгали в отдалении гусеницы. В ту сторону соваться явно не следовало. Слева, у самого берега Дравы, были слышны звуки боя. Прижатые к реке, там отбивались остатки болгарского полка. Надо было спешить на помощь славянам. Тем более что за спиной, скрытые гребнем холма, опять застрекотали мотоциклы. Марков оглядел свое воинство – чумазые, кто в ватниках нараспашку, кто в одних гимнастерках, но с оружием в руках здесь были все, кроме Быкова. Не говоря ни слова, капитан махнул рукой в направлении реки, повесил на шею ППШ и первым трусцой побежал вниз. За ним потянулись остальные.
Метров через пятьсот в придорожных кустах обнаружился немецкий грузовик. От пыльного тракта прямо через бурелом вели к машине две извилистые свежие колеи. Кузов и кабина – в сплошных пулевых пробоинах. Водительская дверь открыта настежь. Вскинув автоматы, Фомичев с Бурцевым стали медленно обходить машину. Вася Бурцев осторожно заглянул в кабину.
– Нечего пялиться. Щас толкать будете, – раздался знакомый голос.
На несколько секунд все опешили. Схватившись рукой за подножку, из-под кабины грузовика вынырнул ефрейтор Быков. Выцветшая пилотка на макушке развернута поперек, голова в запекшейся крови, все лицо в масляных разводах. В руках – разводной шведский ключ.
– Мать моя, это ж наш «Опель»! – захохотал Фомичев, обнажив белые зубы на закопченном лице.
– Севастьян, не узнал своих крестьян! – буркнул ефрейтор и, не давая никому опомниться, деловито распорядился, усаживаясь за руль: – Сзади по бортам становитесь.
Взревел замученный двигатель. Общими усилиями вытолкали окутывавшийся клубами пара грузовик на обочину дороги. Марков, вопреки обыкновению, забрался вместе со всеми в кузов. Отсюда было лучше вести наблюдение. В кузове обнаружились несколько цинков с патронами, гранаты, кое-что из оставленных с вечера личных вещей разведчиков. Радиостанция, к сожалению, оказалась разбита осколками. Потихоньку двинулись вперед. Шум боя за изгибом Дравы то нарастал, то отдалялся. Неожиданно с другого берега раздались протяжные воющие звуки – немцы ударили по болгарам из реактивных минометов прямо через реку. Впереди поднялась стена разрывов. «Опель» между тем полз потихоньку по дороге, поднимая клубы пыли. Изрешеченное пулями лобовое стекло выдавили наружу. Радиатор сильно парил, задние баллоны с шипением травили воздух, машину болтало из стороны в сторону, но Быков, вцепившись в баранку, упорно вел грузовик вперед. Сидевший у заднего борта лейтенант Чередниченко некоторое время всматривался куда-то, а потом вдруг приглушенно засипел:
– На пол! На пол!
– Чего там? – завертел головой Вася Бурцев.
– Убери башку! – хлопнул его по макушке Фомичев, прячась за стенкой борта.
Все уже сидели на корточках, осторожно выглядывая наружу. Пристроившись в хвост к их «Опелю» за ними следом, как ни в чем не бывало ехали немцы на мотоциклах с колясками. Видимо, приняли их за свое подкрепление, спешащее к месту боя с болгарами. Фомичев, отвернув полу ватника, выразительно продемонстрировал Маркову гранату.
«Позже», – одними губами ответил капитан.
Они опоздали. После огневого налета с болгарами на этом берегу было покончено. Взору предстали воронки, раскиданные мешки с песком, неглубокие окопы, несколько развороченных пулеметных гнезд. По захваченным позициям прохаживались немецкие пехотинцы. Зато Марков с удивлением обнаружил совершенно целый мост через Драву.
«Черт знает что, почему славяне не взорвали мост?» – мелькнуло в голове у капитана.
Впрочем, скоро загадка разрешилась. На том берегу был небольшой плацдарм, удерживавшийся болгарами. Оттуда еще раздавались одиночные выстрелы. Здесь же все просто кишело немецкими солдатами. Их «Опель» медленно подползал к переправе. Медлить было нельзя. Еще несколько мгновений – и они будут раскрыты.
– Игнат…
Фомичев сжал в кулаке гранату. Остальные приготовили автоматы. Вытянув руку, от моста к ним подходил немецкий фельдфебель, что-то громко и недовольно выговаривая. Марков не стал разбирать его слова.
– Давай! – кивнул Фомичеву капитан.
В мотоциклистов полетела граната. Сзади громыхнул взрыв.
– Быков, на мост!!! – отчаянно забарабанил по крыше кабины Марков. – Жми на всю железку, родной!
Последние слова капитана потонули в автоматной трескотне – высунувшись над бортами, разведчики поливали все вокруг себя свинцовым дождем. Грузовик, оглушительно заревев, как раненый бык, ринулся на мост. Округлив глаза, отпрянул в сторону немецкий фельдфебель. Быков выжимал все из надрывавшейся машины. Ответный огонь по ним открыли, когда «Опель» уже пролетел середину переправы. Вреда он им не причинил. Выскочив на другой берег, уходя от места завершившегося недавно боя на той стороне, сразу же свернули в первый попавшийся проселок. Быков гнал по извилистой лесной дороге до тех пор, пока баллоны не спустили полностью. Вырулили на полянку. Двигатель заглох, и только из пробитого радиатора со свистом вырывался пар. «Опель» шипел, как маневровый паровоз на сортировочной станции. Все напряженно прислушивались – других звуков не было слышно на всю округу…
Первым вылез из кабины Быков. Обошел машину, утерся снятой с головы пилоткой.
– Укатали сивку, – сам произнес приговор «Опелю». – Амба!
Из кузова на землю стал выбираться личный состав. Надо было думать, как выпутываться из этой передряги…
Они не знали тогда, что ударившая по болгарским союзникам в эти дни группировка немцев ставила своей задачей прорыв в направлении Вены. Не знали, что через несколько дней упорные бои за австрийскую столицу завершатся нашей победой. И немецкие танки и бронетранспортеры с пехотой, после нескольких наших ударов с воздуха, израсходовав горючее и получив известие, что венский гарнизон, на выручку которого они так спешили, капитулировал, вскоре сдадутся сами. Сдадутся организованно, и район по северному берегу реки Дравы, который они вынуждены были покинуть, снова станет подконтрольным советскому командованию. Всего этого они просто не могли знать. Как не могли знать, что до завершения войны осталось каких-нибудь три недели.
Капитан Марков, напоследок усевшись на подножке сослужившего им столь добрую службу «Опеля», вытащил из планшета карту. Карта заканчивалась на другом берегу Дравы, с которого они только что едва унесли ноги. Лейтенант Чередниченко заглянул своему командиру через плечо, увидал, где обрывается карта, и только выразительно присвистнул…
9
К утру стало ясно, что оторваться от преследования не получится. Они двигались всю ночь. Дорогу показывал проводник-серб. Затеряться в горно-лесистой местности при других обстоятельствах не составило бы труда. Но сдерживали мирные жители. Женщины, дети и старики не могли передвигаться быстро. Многие выбились из сил. Плакала маленькая детвора. Ребята постарше держались, но угрюмо смотрели исподлобья и дышали тяжело. Дольше такая гонка по пересеченной местности продолжаться не могла. Фора во времени, которая у них была изначально, развеялась, как дым. На рассвете проводник указал рукой на далекие вершины гор. Там, в дымке тумана, было безопасное убежище. Горы, скорее всего, кишели партизанами. Но в этой местности вряд ли они причинили бы вред своим единоверцам. В любом случае, там для людей был шанс на спасение. Смертельная опасность надвигалась сзади в виде батальона усташей и его разъяренного командира. В том, что хорватский капитан после всего, что с ним проделали, вне себя, сомневаться не приходилось. Преследование он вел грамотно и упорно. Лукин принял решение разделиться. Подполковнику Милову с несколькими бойцами поручалось сопроводить беженцев в горы. Два отделения под командой Лукина должны остаться в качестве заслона. Оставалось выбрать подходящую позицию, завязав бой, отвлечь внимание усташей на себя, чтобы ушли гражданские, а там…
– Не тужите, Алексндр Иванович! Бог даст, свидимся, – подошел к Лукину подполковник Милов.
– Не отлили еще для меня пули, Павел Ефремович, – весело отвечал Лукин. Пожалуй, отвечал даже чересчур весело.
А сам внимательно осматривал в бинокль окрестности в поисках подходящей позиции для заслона.
– Там что? – Опустив наконец бинокль, Лукин повернулся к проводнику.
– То руина, – пожал плечами серб.
Юнкер Милов, сын подполковника Милова, в недавнем прошлом студент Пражского университета, пояснил:
– Это один из феодальных замков, ваше благородие. Был воздвигнут в ХIII веке австрийскими Габсбургами. Во времена очередной борьбы за независимость служил Священной Римской империи опорным пунктом. В этих местах всегда было беспокойно, – чуть улыбнулся молодой человек. – Как правило, подобные укрепления сооружались на перекрестках дорог.
– То верно, верно, – закивал проводник-серб. – Одна дорога туда.
И, подняв указательный палец, повторил со значимостью:
– Одна, одна дорога. Только там дорога…
– Подходяще, – резюмировал Лукин. – Выдвигаемся к замку.
Через час достигли древнего укрепления. Лучшей позиции нельзя было и пожелать. Зубчатые стены замка сохранились вполне прилично. Внутренний дворик представлял собой плоскую террасу. Она шла двумя уступами – верхним и нижним. Уступы были отделены друг от друга каменным забором. Располагаясь на естественной возвышенности, замок позволял контролировать перекресток сразу трех дорог. Стена была воздвигнута полукругом, упираясь сзади в высокие скалы. Тропинка, спускавшаяся со стороны горного массива к замку, была как на ладони и при необходимости прекрасно простреливалась. Сразу было видно – строили с умом. Лукин приказал обследовать постройки и расставил часовых. Беженцев после короткого десятиминутного привала увел по верхней дороге подполковник Милов. Их сопровождали пятеро солдат взвода. Лукин показал подполковнику на карте место встречи, куда планировал прорываться после боя. Нужно было выиграть только время до вечера. Проводник остался при мирных жителях.
– Поторапливайтесь, Павел Ефремович, – пожал руку Милову Лукин. – Отведете людей за перевал и оставайтесь в районе ожидания. Сюда не возвращайтесь, даже если услышите, что нам приходится туго.
При последних словах подполковник пристально посмотрел Лукину в глаза.
– Можем разминуться, – поспешил пояснить Лукин.
– Ваше высокоблагородие… – Рядом с отцом возник юнкер Милов.
Лукин отвернулся и сделал несколько шагов в сторону. Летом 1941 года в охватившем бывшее королевство сербов, хорватов и словенцев хаосе безвластия подполковник Милов потерял жену и двух дочерей. Лукин хорошо помнил замечательную жену подполковника, с самой крымской эвакуации стойко переносившей все тяготы и лишения жизни на чужбине. Всем им тогда пришлось хлебнуть лиха, пока Милов и Лукин в числе многих прочих русских офицеров не поступили в сербскую пограничную стражу. Семья Миловых не унывала, являясь примером для всех остальных – подняли и выучили детей, дочери выросли настоящими барышнями, сын Юра поступил в Пражский университет. И тут такое… Жена и дочери были зверски убиты совсем недалеко от предместий Белграда. Причем так и не удалось выяснить, кем – красными партизанами, четниками, усташами или просто бандитами с большой дороги. На подполковника было тогда страшно смотреть. Как-то, зайдя к Милову, Лукин обнаружил его сидящим в полном одиночестве за столом. На столе лежал заряженный револьвер. Лукин всерьез опасался, что Милов покончит с собой. Но подполковник выбрал другой путь. Осенью старший и младший Миловы в числе первых записались в Русский корпус…
Отец и сын простились быстро.
– Все будет хорошо, Юра… – услышал в отдалении Лукин.
– Да, папа… – донеслось в ответ.
Обернувшись, Лукин застал стоящего по стойке «смирно» юнкера. На Лукина вдруг неожиданно накатили собственные воспоминания. Перед глазами предстала Лиза – такая молодая и счастливая, их свадьба в Новочеркасске, весна 1918 года, надежды на обновленную Россию, в которой все они еще обязательно будут жить. Конечно же, за эту Россию необходимо драться. Но победят только любовь и прощение. Об этом так горячо и проникновенно говорил тогда Жорж, старинный друг и однокашник, дружка на их с Лизой бракосочетании, в то время такой же доблестный дроздовский офицер, как и сам Лукин. Он припомнил вдруг, как они с Жоржем «одевали жениха», то бишь его, Сашку Лукина. Непроизвольная улыбка и сейчас, спустя много-много лет, чуть тронула его губы.
«Ты и впрямь вот в этом собираешься жениться?» – поинтересовался тогда Жорж и критически осмотрел Сашку: полинялая, заштопанная во многих местах гимнастерка неопределенного цвета, к которой черными нитками приметаны офицерские погоны, такие же застиранные штаны, ботинки с обмотками, на голове совершенно потерявшая всякую форму в окопах германской войны фуражка. На левом рукаве выгоревший трехцветный наугольник – шеврон вооруженных сил юга России.
«Никуда не годится…» – покачал головой Жорж.
К вечеру того же дня Жорж разыскал в Новочеркасске старого закройщика-еврея и притащил к нему Сашку. Откуда возник великолепный отрез горохового сукна в аккурат на русский офицерский китель, так и осталось тайной, покрытой мраком.
«Свадебный подарок!» – скромно улыбнулся друг.
Портной замучил Лукина примерками – на неделе заезжали четыре раза. Зато китель вышел на славу и сидел как влитой. В батальоне Лукину «построили» малиновую дроздовскую фуражку и погоны. На городской барахолке были выменяны на продукты синие кавалерийские галифе и роскошные английские ботинки рыжей кожи, с высокой шнуровкой, идеально пришедшиеся Сашке по ноге.
«Вот это совсем другое дело, – удовлетворенно заметил Жорж, оглядев друга в обновках. – Теперь можно и под венец…»
Вспомнился тут же Лукину и совсем маленький Ванечка. Сейчас ему должно быть столько же лет, сколько Юре Милову. Как они там с Лизой? Собственно, Лукин и не мог представить жену и сына другими – последний раз они виделись в Крыму осенью 1920-го. Едва начавший ходить Ванечка энергично бьет ручкой по свисающему кожаному темляку лежащей на лавке отцовской шашки, Лукин весело смеется, а Лиза стоит в дверном проеме и смотрит на них ласково и немного грустно. Они тогда расположились в одном большом хлебосольном доме богатого армянского села. Лукин испросил трехдневный отпуск из полка, чтобы навестить семью. Убедился, что у них все хорошо. Фронт держался крепко. Русская армия генерала Врангеля готовилась зимовать в Крыму, чтобы по весне продолжить наступление с днепровских плацдармов на север. Они с Жоржем тогда видели ситуацию именно так. Успешные для белых октябрьские бои только укрепили в офицерах эту уверенность. Ничто не предвещало разразившейся через пару недель катастрофы. А потом тяжело заболел возвратным тифом Жорж, и Лукин повез его в госпиталь в Севастополь. Накопились обычные рутинные полковые дела, которые поручалось заодно решить в тылу штабс-капитану Лукину. «Поезжайте, батенька, тут у нас тишь, да гладь, да Божья благодать», – сказали тогда Лукину в штабе дивизии, вручая предписание. И вдруг как гром среди ясного неба – красный прорыв. Поспешное возвращение в Дроздовскую дивизию, отступление с тяжелыми боями, эвакуация… Бурлящий водоворот гражданской войны вышвырнул Лукина к побережью Черного моря, минуя то армянское село, где остались его жена и сын. Он готов был тогда грызть зубами и царапать ногтями последнюю полоску родной земли, разрываясь между долгом и семьей. Русский офицер штабс-капитан Лукин не мог дезертировать из полка. Но доблестный Дроздовский полк уже не мог отбить у противника так необходимое мужу и отцу Сашке Лукину село, где осталась его семья. Он был, увы, далеко не одинок в подобном горе! По крымским степям стремительной лавиной растекались массы красной конницы. Близкие остались там, в России, на долгие годы ставшей подсоветской. Живы ли они вообще? Пожалуй, за последние два десятка лет не было дня, чтобы он не винил себя за то, что не смог забрать их с собой. Хотя умом и понимал, что вытащить их тогда, в той обстановке, было выше человеческих сил…
С характерным звуком лязгнуло об амуницию оружию. Закинув на плечо карабин, старший Милов быстро удалялся вверх по дороге. Беженцы успели покрыть по ней приличное расстояние. Это не могло не радовать. Догоняя колонну, подполковник почти бегом завернул за первый поворот. И только тут, убедившись, что его никто не видит, тяжело дыша, расстегнул верхние пуговицы мундира и схватился за сердце. В глазах плыли красные круги. Острая боль пронзила грудь, сдавила цепко и никак не хотела отпускать. Милов пытался вздохнуть, втягивая воздух маленькими глотками. С большим трудом перевел дух. Вот ведь некстати! Приступ был почти такой же, как прошлым летом.
В июне 1944 года группа чинов Русского корпуса была направлена на офицерские курсы в Белград. Бывалым полковникам и капитанам бывшей русской императорской армии, убеленным сединами георгиевским кавалерам, прошедшим горнило мировой и гражданской войн пришлось снова сесть за парты и почувствовать себя кадетами. Да если бы только за парты – на следовавших после лекций полевых занятиях их гоняли почти так, как в летних лагерях под Красным селом. Ничего не поделать – таковы были условия аттестации на немецкий офицерский чин. Выдерживали бешеный темп переподготовки далеко не все. Главным образом у большинства подводило здоровье. Лукин, будучи на десять лет моложе Милова, курс обучения выдержал. А вот подполковник слег в госпиталь с сердечной недостаточностью. С курсов ему пришлось отчислиться. Таких, как Милов, оказалось несколько десятков.
– Да не переживайте, Павел Ефремович, – говорил тогда Лукин, навещая подполковника в госпитале и чуть смущаясь своей формы немецкого лейтенанта. – Нам офицерские погоны Государь вручал. И вам намного раньше, чем мне. Вот это важно, а все остальное – чепуха!
Оттого и вышло, что вакансию командира взвода занял лейтенант немецкой службы Лукин, а Милов вернулся в часть обер-фельдфебелем. На их отношения это никоим образом не повлияло. Друг друга они все равно продолжали воспринимать подполковником и штабс-капитаном – по последнему чину в русской армии. Так уж в корпусе повелось…
Сердце чуть отпустило. Милов попытался осторожно сделать вдох поглубже – удалось. Задышал ровнее, восстанавливая дыхание. Снял фуражку, полил пунцовую лысину водой из фляги. Холодная вода, приятно освежая, полилась за шиворот. Подполковник пристегнул флягу на место и продолжил движение.
А тем временем оставшиеся с Лукиным бойцы взвода лихорадочно готовили свою позицию к бою. Усташи должны были выйти именно сюда. Другой дороги не было. Так утверждал сербский проводник. Лукин напоследок еще раз хорошенько расспросил серба. Ответ однозначный. Если только кому-нибудь из хорватов не взбредет в голову безумная мысль карабкаться по отвесным скалам. Тогда теоретически возможно выйти на верхнюю дорогу. Но для этого надо идеально знать местность. И то в лучшем случае таким способом за это время смогут подняться несколько человек. О технике и тяжелом вооружении говорить не приходилось. Лукин очень надеялся, что с несколькими вражескими стрелками Милов и его солдаты справятся. Он предупредил подполковника, чтобы тот был настороже.
Когда сзади внизу раздались приглушенные звуки боя, Милов с беженцами успели отойти километров на пять. Они спешили, как могли. И все-таки разделявшее их с усташами расстояние подполковник посчитал недостаточным. Беженцы сбили ноги в кровь, закончилась взятая с собой вода, подходили к концу запасы еды. Проводник-серб рассчитывал поздней ночью спуститься за перевал и выйти к большому сербскому селу, расположившемуся на одном из притоков реки Дравы. Тогда можно было считать людей спасенными – туда, в восточные долины фашисты точно не сунутся. Но до села еще надо было добраться. А сейчас люди буквально выбивались из сил. Подгонять никого не приходилось – все понимали, какая опасность им грозит. Но предел физическим возможностям человека все-таки есть. Через час пути Милов вынужден был объявить пятиминутный привал. Беженцы в изнеможении повалились прямо на дорогу. Импровизированный дозор в количестве двух нижних чинов выставили на угрожаемом направлении – в скалистых расщелинах, тянувшихся под дорогой слева. Не прошло и двух минут, когда один из солдат вернулся обратно. Подбежав к Милову, вполголоса доложил – обнаружена вооруженная группа людей в немецкой военной форме. Движется по ущелью наперерез их маршруту. Выйдут сюда минут через пятнадцать-двадцать. За группой установлено наблюдение. Подполковник подозвал оставшихся бойцов. Показал на карте место встречи с основными силами взвода. На всякий случай. В наличии был он сам, два пожилых офицера-марковца, поднявшийся к ним посыльный да дозорный внизу. Все с винтовками и карабинами. У одного из марковцев ручной чехословацкий пулемет «зброевка». Негусто.
– Сколько их?
– Человек десять, ваше благородие, – отрапортовал посыльный.
Милов окликнул проводника-серба:
– Уводите людей.
Тот кивнул и что-то быстро сказал соотечественникам на своем языке. Беженцы с трудом поднимались. Заплакали дети. Милов смотрел, как медленно уходит колонна, и вдруг представил, что в ней идут его жена и дочери. Мгновенно защемило сердце. Он сделал глубокий вдох и накрепко сжал ствол карабина.
– Все за мной!
Осторожно спустились с дороги вниз. Прикрываясь валунами, подобрались к дозорному. Милов некоторое время рассматривал в бинокль цепочку пробиравшихся гуськом по ущелью людей.
– Усташи.
Видимо, кто-то все же надоумил хорватов, как нагнать беглецов. Эти десять человек, по всей вероятности, все утро карабкались по отвесным скалам, чтобы выйти на верхнюю дорогу, минуя позицию Лукина у развалин замка. Тяжелого вооружения при них не было – только винтовки и автоматы. Милов с товарищами сговорились подпустить противника как можно ближе, а затем закидать гранатами и уничтожить огнем стрелкового оружия.
– К бою! – негромко скомандовал подполковник.
Пригибаясь, рассыпались в цепь между камнями и несколькими чахлыми сосенками. По цепи пронеслось летящим полушепотом: «Без команды не стрелять!» Каждый выложил перед собой по нескольку немецких гранат на длинных рукоятках. Неподалеку от Милова невозмутимо устанавливал свой пулемет один из офицеров-марковцев. Резкий профиль, иссушенные черты загорелого лица, обветренного ветрами многих походов. Каска сдвинута далеко на затылок, глаза хищно прищурены, на лоб спадает абсолютно седая прядь волос. На рукаве немецкого мундира совершенно не по уставу вызывающе красовалась витая русская нашивка с Великой войны – за побег из германского плена.
Усташи были уже совсем близко. В звенящей тишине ущелья было слышно, как шуршит галька под подошвами их сапог. Милов выдернул чеку и бросил гранату первым…
Несколько взрывов слились воедино.
– Огонь! – выкрикнул подполковник, прильнул к карабину и нажал на спуск.
Рядом короткими очередями заговорила «зброевка». Гулко забахали винтовочные выстрелы. Отвечать им начали только через минуту, когда рассеялся дым. Пули запели над головами, зацокали по камням. Передернув затвор, Милов осторожно выглянул сбоку из-за камней. Живых усташей осталось всего трое. Наугад отстреливаясь из автоматов, они поспешно отступали назад по ущелью. Упускать их было нельзя. Милов сделал пулеметчику указующий жест в сторону противника. Пулеметчик кивнул и невозмутимо поднялся на одно колено, установив «зброевку» прямо на плоский продолговатый валун. Левый рукав его мундира чуть выше локтя был в клочья разорван пулями. Рукав быстро темнел, намокая прямо на глазах. Вниз на камни, как из мелкого сита, беспрерывной чередой капала темно-бурая кровь. Кровь сочилась и по кисти марковца, пропитывая собой золотистую витую нашивку. Пулеметчик, казалось, ничего не замечал – крепко держал оружие обеими руками и тщательно прицеливался. Раздалась длинная очередь. Ответом ей тут же стал хриплый сдавленный крик, потерявшийся на дне ущелья. Милов перекатился влево, сноровисто выставил перед собой карабин. Поймал на мушку лихорадочно метавшуюся невдалеке растрепанную фигурку. Фигурка споткнулась, с головы ее слетела высокая меховая шапка… Выждав, когда противник поднимется снова, Милов не спеша прицелился и спустил курок. Взмахнув руками, усташ навзничь бухнулся между камней. Оставался, по всей вероятности, последний неприятель. Он засел между камней и отстреливался из автомата короткими очередями. Подполковник с пулеметчиком засекли его позицию. По кивку подполковника снова заработала «зброевка». Наметив валун, до которого следовало перебежать, Милов с карабином наперевес под прикрытием своего пулемета, пригибаясь, кинулся вперед. И тут у него опять схватило сердце. Такой боли не бывало никогда. Казалось, сердце просто рвется на части. Возможно, так оно и было. Весь мир вдруг сузился, превратился в красные и зеленые круги перед глазами. Подполковник замедлил шаг, выпрямился, запрокидывая голову назад. Судорожно раскрыл рот, тщетно пытаясь сделать хоть один вдох. Руки опустились вниз, карабин цокнул прикладом о камни. У Милова хватило сил удержать оружие за цевье. Он сделал еще несколько шагов, успев совершенно отстраненно подумать о себе: «Лучше так, чем на больничной койке». Неожиданно круги перед глазами исчезли. Где-то у слияния вершин гор и неба он отчетливо увидел лица жены и дочек. И смотрел, смотрел на них с удивлением и счастьем во все глаза. Наверное, сердце в груди подполковника и вправду разрывалось. Но прежде, чем это случилось до конца, в него попала выпущенная навстречу из-за камней пуля. Он упал на спину. В широко раскрытых зрачках отражалось весеннее балканское небо…