Текст книги "Эпоха перемен (рассказ свидетеля Великого Распада)"

Автор книги: Александр Вегнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Глава 5. Секретарь парткома

Итак, летом 1980 года я приехал в Макушино. Почему в Макушино – не знаю, так получилось. Мне хотелось в Сибирь, в самую кондовую русскую глубинку. Главврачом тогда был Лошадкин. Ему только что исполнилось тридцать два года, у него не было ещё язвы, он не принимал пищу ни тридцать два, ни пятьдесят девять раз в сутки и не был Героем Социалистического Труда. И, самое главное: звали его тогда по-другому: не Марком Владленовичем, а Марксом Владиленовичем.

Маркс Владиленович принял меня неприветливо – он был отчего-то не в духе.

–Хирург? Ну, нужны хирурги. Нате вам ключ от двадцать девятого кабинета и скажите Фаине Ивановне, что она поступает в ваше распоряжение. Как хирургическая сестра, разумеется.

Что-то в голове у меня кувыркнулось, бог знает почему, я представил себе толстую старуху со злым лицом, седыми патлами, выпуклыми, словно сливы, глазами, с папиросою во рту. Я отправился искать её, чтобы сообщить, что она поступает в моё полное распоряжение, разумеется, как хирургическая сестра. Едва я открыл двадцать девятый кабинет, как тотчас в него вошла женщина в белом халате, как две капли воды похожая на только что сложившийся в моей голове портрет.

–Вы Фаина Ивановна? – спросил я, совершенно уверенный в своей правоте, но она оборвала меня.

–Я Сара Абрамовна Каценфройнд, а Фаина Ивановна в реанимации. Как реанимационная сестра, разумеется. А вы из райкома?

–Нет, я назначен в ваше учреждение хирургом, – сказал я, отметив про себя, что моё ясновидение начало давать сбои.

–А! Ну-ну, – и она, достав пальцами с жёлтыми выпуклыми ногтями папиросу из пачки «Севера», задымила. – Идите, идите, – сказала она, увидев мою заминку, – я ничего не украду.

–Я не сомневаюсь, что вы ничего не украдёте, но…

–Впрочем, я хотела с вами посоветоваться. У меня в детском отделении подростки мужского и женского пола бегают друг к другу в палаты. Чтобы чего не вышло, я решила перевести их на постельный режим.

–О! – искренне удивился я.

–А чтобы режим соблюдался, я хотела бы снять со всех трусы. Как вы думаете, это можно?

–С точки зрения прав человека – едва ли.

–Вы думаете? Гм… Когда я была в Евпатории главным врачом санатория, я со всего корпуса снимала трусы. Кстати, вы бывали в Евпатории?

–Увы, кроме Средней Азии, нигде не был: Душанбе, Самарканд, Джетисай, Гулистан, Янгиер – слышали?

Она пропустила мой ответ и вопрос мимо ушей.

–Ах, Евпатория, Евпатория – голубая страна, обсыпанная ракушкой, песком и извёсткой. Там так медленно по небу едет луна, поскрипывая колёсами, как крымский татарин с повозкой…55
  Сара Абрамовна на свой лад читает поэму Есенина «Емельян Пугачёв»


[Закрыть] Кстати, вы слышали о судьбе крымских татар?

–Да я и сам в некотором роде крымский татарин.

–Да ну! А как ваша фамилия?

Я назвал. Она некоторое время тупо смотрела на меня своими сливовыми глазами. Наконец, до неё дошло:

–А, в этом смысле! Ну, идите, идите к своей Фаине Ивановне. Вам повезло – идеальная операционная сестра. И человек хороший. Я её искренне люблю, но предостерегаю вас: она секретарь больничного парткома, при ней – ни слова о политике, и ни в коем случае не говорите, что вы диссидент.

–Помилуйте, да разве я сказал вам, что я диссидент?

–Зачем же говорить – это и так видно.

Я засмеялся:

–Уверяю вас, почтенная Сара Абрамовна, вы сильно ошиблись: я не люблю диссидентов, ибо предвижу результаты их деятельности.

–Какие результаты?

–Плачевные, – ответил я, закрывая за ней дверь двадцать девятого кабинета. – Так где, вы говорите, реанимационное отделение?

–На втором этаже, прямо против лестничной клетки. Будьте осторожны, наша техничка Вера Степановна только что вымыла лестницу – не убейтесь.

Я пошёл по указанному адресу. В реанимационной палате над постелью больного склонились двое в белых халатах – мужчина и женщина. Я спросил разрешения войти и отрекомендовался.

–Главный анестезиолог Михаил Ивáнов сын Похлёбкин, – подал мне руку мужчина.

Я немного стушевался от такого представления, но быстро овладел собой:

–А вы, если не ошибаюсь, Фаина Ивановна? – обратился я к женщине.

Она повернулась и посмотрела на меня. У неё были большие ярко-синие глаза.

–Маркс Владиленович сказал, что вы будете моей хирургической сестрой. Приказ он подпишет сегодня же.

–Хорошо, – сказала она просто. И голос её мне сразу понравился.

Ей было сорок три года, но кожа её была гладкой и упругой, как у ребёнка. Я вгляделся в её внутренние органы и невольно воскликнул про себя: «Вот это да!» – они были здоровыми и чистыми, как у восемнадцатилетней девушки.

Она лишь на мгновение отвлеклась на меня, и маленькими, проворными пальчиками ввела больному иглу в вену. Я увидел, что она профессионал высочайшей квалификации. Больной даже не вздрогнул. Впрочем, он был без сознания.

–Что с ним, – спросил я.

–Рак печени в четвёртой стадии. Вчера привезли из онкоцентра – диагноз полностью подтвердился. Отослали к нам умирать. Думаю, не больше трёх дней ему осталось, – сказал Похлёбкин. Фаина Ивановна отошла и встала за спинку кровати, на глаза её навернулись слёзы. «Вид страданий не очерствил её сердца», – отметил я про себя.

–Это редактор нашей районной газеты Аркадий Самсонович Фрукт, – сказал анестезиолог.

–Он очень, очень добрый человек, – всхлипнула Фаина Ивановна, – у него трое маленьких детей, – слёзы из её глаз чистыми струйками побежали по круглому лицу.

Такое искреннее, неподдельное горе произвело на меня самое сильное впечатление. Я взглянул на больного.

Выглядел он неважно: как говорится, краше в гроб кладут. Но что-то в его облике диссонировало со словом рак.

– Позвольте, – сказал я и, подойдя к постели умирающего, приподнял его рубашку.

Я увидел сильно увеличенную печень, но никакой опухоли не было. Не был больной и алкоголиком. Цирроз, но не алкогольный. Так что же? Какая удача, не может быть!

Описание этой болезни я встречал всего два раза в жизни – первый раз в древнем индийском манускрипте, второй раз о подобном случае мне рассказали местные жители в Коканде. Их рассказы, как легенда, передавались из уст в уста в течение веков и обросли всякими фантастическими подробностями. Суть их в том, что много, много лет назад в Коканде жил судья – или кадий – по имени Абдурахман. Судил он вкривь и вкось, и за мзду мог выдать воробья за слиток золота, а ишака за пять пудов серебра. Впрочем, эту легенду можно встретить в повести нашего замечательного писателя Леонида Соловьёва о Ходже Насреддине. Так вот, оказалось, что ложь в огромных количествах сама по себе является ядом. Кадий Абдурахман настолько отравил себя ложью, что его перекосило, он окривел на один глаз, и, в конце концов, пожелтел, как лимон, а ладони у него стали ярко красными, как у шимпанзе. Все признаки алкогольного цирроза! Но он был правоверный мусульманин и не знал даже запаха алкоголя. Наконец, когда вопрос уже встал о жизни и смерти, он бросил свою судейскую практику и выздоровел! Легенды говорят, что он прожил ещё тридцать лет и не только избавился от цирроза, но выправился, прозрел на слепой глаз, женился и произвёл на свет трёх сыновей!

– Тут какая-то ошибка! – сказал я, радуясь, что смогу утешить милую Фаину Ивановну, – У него нет рака! У него цирроз печени, а это, согласитесь, не одно и то же.

– А как вы определили, что у него нет рака? – недоверчиво посмотрел на меня Похлёбкин.

–По многим признакам, – ответил я уклончиво.

–Но в онкологической больнице подтвердили диагноз…

–Забудьте, что подтвердили в онкологической больнице. У него цирроз и, причём, очень редкая форма цирроза. – Я поймал на себе взгляд чудесных глаз Фаины Ивановны. И недоверие, и робкая надежда читались в них. – Я гарантирую выздоровление этого больного! Требуется совсем немного – он должен перестать лгать, – тут я осёкся. Кажется, я забылся, и меня занесло.

–С чего вы взяли, что Аркадий Самсонович лгун? – сурово спросила Фаина Ивановна, и глаза её потемнели, как Чёрное море. – Вы в первый раз его видите.

–Я не хотел никого обидеть. Я хотел сказать, оставьте его в покое, и я вам гарантирую, что через три дня он будет есть манную кашку.

–А я вам гарантирую, что через три дня мы будем его хоронить, – мрачно сказал Михаил Иванович.

–Через три дня мы будем хоронить совсем другого человека, – возразил я.

Глава 6. Сара Абрамовна и её «политбюро»

Вечером ко мне домой зашла Сара Абрамовна:

–Что вы им наговорили, я же предупреждала вас: не показывайте, что вы диссидент. Они обрядили вас чуть не в убийцы. Кому вы напророчили скорую погибель?

Пришлось кое-что пересказать неотвязчивой старухе. Рассказ мой произвёл на неё неожиданное впечатление.

–Герберт Герхардович! – возопила она в совершенном восторге, удивительно чётко и правильно произнося моё имя (Бог весть, откуда она его узнала) – Не знаю, как вы поставили этот диагноз, но, клянусь, он полностью соответствует действительности. Этот Фрукт… Вы ведь знаете выражение «Ну и Фрукт!». Оно вошло в русский язык отсюда – из Макушино. Невозможно читать статьи этого Фрукта в районной газете, чтобы не воскликнуть: «Ну и Фрукт!». Вы знаете, его откопал в соседнем Макушинском ОПХ Владилен Лошадкин, когда его назначили первым секретарём. С ним приехал и его папаша – престарелый Потап Иванович, которого он тут же поставил заведовать торговлей.

Фрукт стал главным редактором районной газеты и пошёл писать статьи, что Потап Иванович старейший член партии, организатор Советской власти в Сибири. Старик сам в это поверил и придумал от себя, будто в декабре 1923 года он лично встречался с Лениным, тот дал ему мешок ёлочных игрушек и со словами: «Поезжай, Потап, порадуй сибирских детишек», проводил до калитки горкинской усадьбы. С тех пор старик регулярно выступает со своими воспоминаниями в школах, а Фрукт каждый год печатает эту ахинею в газете.

Сара Абрамовна разошлась. Она оседлала своего любимого конька и погнала по дороге обличительства.

Вскоре я узнал, что никто из жителей не называет районную газету «Макушинские зори» иначе чем «брехаловка». Прежде она называлась «Степная правда». Но однажды надо было срочно выдать номер с отчётом о пленуме райкома. Из названия выпали три буквы, и весь тираж вышел под названием «Степная вда». Понятно, газета с таким названием не имела морального права освещать такое важное событие, как пленум райкома. Тираж был уничтожен, номер перепечатали, Фрукт самолично набрал название и намазал его краской. Но и в следующем тираже значилась проклятая «Степная вда». Фрукт кинулся к наборному ящику. Литеры трёх букв исчезли из названия будто их и не было. Невозможно описать его отчаяния! Он приварил буквы сваркой – всё нормально! Стоят как гранит! Начинают печатать – они словно испаряются. Газету печатали всю ночь, извели трёхмесячный запас бумаги, и только в шесть часов утра, наборщик по фамилии Цинцинатов (благодаря этому подвигу имя его осталось в Макушинской истории) предложил: «Давайте переименуем газету». Набрали название «Макушинские зори» – после бессонной ночи ничего лучшего на ум не пришло. Название встало на положенном месте, будто всегда стояло. С тех пор и пошли «Макушинские зори».

Мне некогда было слушать разоблачения Сары Абрамовны. Надо было как-то обустроиться в квартире, которую предоставил мне Лошадкин: помыть пол, разложить вещи, застелить кровать, чтобы переночевать по-человечески. К тому же хотелось есть. Я стал досадовать на старушку и искать предлог, чтобы выпроводить её вон. Повода не было. Помощь пришла, откуда не ждал. Из кухни прибежала мышь и, нисколько нас не стесняясь, по-хозяйски стала что-то искать.

–Как, у вас мыши!? – Сара Абрамовна удивлённо оборотила на меня свои сливовые глаза.

–Что вас удивляет? Я только приехал и не успел завести кота.

–Тогда пойдёмте.

Недоумевая, вышел я вслед за ней и обомлел. Прямо перед моим крыльцом в три ряда сидело десятка полтора котов. Впереди восседал, очень важный кот с чёрными пятнами над прищуренными глазками. Кого-то он мне напоминал.

–Это Брежнев, – сказала Сара Абрамовна, – не правда ли, удачная кличка? А это Суслов, – она указала на худого котика с острой мордочкой, какого-то блёклого цвета, которому и названия подобрать невозможно, – А вот это Горбачёв. Видите, какие у него пятнышки на голове? Он, правда ещё не член, но обязательно будет. В общем всё Политбюро. Я вам, пожалуй, оставлю Суслова. Он мне не нужен, да и никому не нужен, а вам сгодится – он хоть и старый, но мышеловный.

–Это всё ваши? – спросил я потрясённо.

–Оправдываю фамилию66
  Каценфройнд – друг кошек (нем)


[Закрыть], – и она повернулась, чтобы идти, но вдруг опять обратилась ко мне, – А хоронить-то кого будем?

–Да это я так брякнул, не подумав – не придавайте значения.

–Уклончивый вы – толкачом вас в ступе нельзя поймать, – сказала она и, наконец, ушла со всеми своими кошками. А Суслов остался у меня ловить мышей.

Утром, с папиросой «Севера» зашла Сара Абрамовна:

– Ну как мой котик?

– Шестнадцать штук поймал. Разложил в шахматном порядке по всей кухне.

– Я же вам говорила, что он мышеловный.

– Ну а вы ввели постельный режим? – у меня в голосе против воли проскочила насмешливая нотка.

Старушка обмякла. Вопрос обидел её. Она втянула в себя столько дыму, что некоторое время дымилась сама. Дым выходил у неё изо рта, носа, ушей, из глаз. Даже из-под белого колпака и халата поползли струйки. Я вскочил и схватился за графин с водой, чтобы залить её… К счастью, она справилась сама. Вытолкнула из себя серо-голубые клубы с такой силой, что полминуты в кабинете ничего не было видно.

– Я понимаю, что выгляжу глупо. Вы можете даже принимать меня за сумасшедшую. Хорошо, я откроюсь вам, ибо знаю, что вам можно доверять…. Я их ужасно боюсь….

– Кого?

– Детей! Знаете, они меня когда-нибудь убьют.

– Да что вы, Сара Абрамовна!

– Да, да, да! Когда я родилась, раввин предсказал, что меня убьёт ребёнок. А раввин никогда не ошибается! Никогда!

– Зачем же вы пошли в педиатры?!

– Я хотела идти на терапевтический. Но там конкурс был 60 человек на место. А на педиатрическом был недобор. Я пошла к равви, и он сказал: «От судьбы нельзя уйти. Ты можешь стать хоть электриком, а тебя всё равно убьёт ребёнок».

– Во всяком случае, в ближайшие 10 лет вам ничего не грозит. Я ведь тоже в некотором роде предсказатель.

– Да, я знаю. За тем и шла, чтобы сказать вам…

Но закончить она не успела. Вбежала сияющая Фаина Ивановна:

– Аркадию Самсоновичу стало лучше! Он попросил манной каши и съел полтарелки!

– Завтра он съест больше, – сказал я.

– Скажите, а как вы так правильно предсказали? Вы что, ясновидящий?

– Я предсказал неправильно. Я предсказал, что он попросит кашки только на третий день.

Глава 7. Похороны ветерана и спасение Фрукта

А на третий день умер дедушка Лошадкина – девяностопятилетний Потап Иванович. По совместительству Потап Иванович был отцом Владилена Потаповича Лошадкина – первого секретаря Макушинского райкома партии. Гроб с телом покойного был установлен в районном Доме культуры. «Три дня не иссякал поток макушинцев, желающих проститься со своим знаменитым земляком», – писала газета «Макушинские зори».

Больница практически не работала. Обе машины «Скорой помощи» были задействованы на похоронах: одна развозила гостей, прибывших из соседних районов и Областного центра, на другой заместитель Лошадкина Лужников был откомандирован в Город за мраморным памятником.

И вот 17 июля 1980 года Потап Иванович отправился в свой последний путь. Огромная толпа сопровождала его под жарким июльским солнцем. Всё свободное пространство кладбища заполнилось народом. Впереди у свежевырытой могилы стояли родственники покойного: его сын Владилен Потапович – первый секретарь райкома КПСС с женой, внук Маркс Владиленович – главный врач районной больницы, всё районное начальство, областное начальство и начальство из всех тридцати районов области. Мы врачи, тоже оказались в первом ряду.

Траурный митинг открыл инструктор обкома партии, сказав все полагающиеся к данному случаю слова. Затем на трибуну, наспех, но аккуратно сколоченную чуть в стороне от могилы, поднялась Фаина Ивановна.

– Товарищи! Сегодня мы провожаем в последний путь выдающегося человека. Потап Иванович Лошадкин относится к той когорте легендарных людей, которые устанавливали Советскую власть в Сибири, отстаивали её в Гражданскую и Великую Отечественную войну, а затем всю жизнь трудились, не жалея сил и времени, для повышения благосостояния нашего народа.

Потап Иванович родился 19 ноября 1885 года в одной из глухих деревень Иркутской губернии. С самых ранних пор он проникся сочувствием к страданиям народа. В 1903 году вступил в нашу коммунистическую партию. В 1905 году участвовал в первой русской революции. Он руководил восстанием пролетариата и крестьянства в Иркутской и Томской губерниях. После поражения революции скрывался от царских ищеек, не раз арестовывался и ссылался в Сибирь. После победы Великой Октябрьской социалистической революции был избран членом Томского исполкома Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. В жуткие годы колчаковского террора руководил партизанскими отрядами в Сибири. В 1920 году вновь избирается в различные органы Советской власти нашего края. А в 1923 году крестьяне послали его ходоком к Владимиру Ильичу Ленину. Потап Иванович шесть раз встречался с Лениным. Владимир Ильич обсуждал с ним планы строительства социализма в СССР. После последней встречи, накануне нового 1924 года, Ленин вручил Потапу Ивановичу подарки для сибирских детей и сказал: «Борись за наше дело, Потап, всю жизнь борись». И эти слова Владимира Ильича стали для Потапа Ивановича путеводной звездой. Куда бы ни посылала его партия, всюду он отдавал нашему народу все свои силы, весь жар мужественного сердца. В наш район Потап Иванович приехал в 1965 году. Несмотря на свой преклонный возраст, он работал на самых ответственных хозяйственных постах и ушёл на заслуженный отдых только пять лет назад. Товарищи! Сохраним же навсегда светлую память о Потапе Ивановиче!

Фаина Ивановна сошла с трибуны и очутилась рядом со мной.

–Как я выступила, – спросила она. – Я отвёл глаза и ничего не ответил.

После похорон мы вместе вернулись в больницу.

–Вы не пойдёте на поминки? – спросила она.

–Мне надо посмотреть своих больных. А вы?

–А я дежурю в реанимации.

–А-а. Как чувствует себя Аркадий Самсонович?

–Он давно в общей палате. Сегодня съел на завтрак пять тарелок манной каши. Завтра его выпишут.

С папиросой во рту, в облаках дыма шла навстречу Сара Абрамовна. Её рабочий день кончился, она шла, наслаждаясь свободой и напевая: «Тум бала, тум бала, тум балалайке».

–Сара Абрамовна! Вы почему не были на похоронах? – строго спросила Фаина Ивановна.

–Я могу иметь своих прав человека? Я могу не ходить туда, куда не хочу? – волнуясь, Сара Абрамовна всегда переходила на свой собственный диалект.

–Все хотят, одна вы не хотите. Я чувствую ваши антисоветские настроения! Мне придётся поставить о вас вопрос на парткоме. Вас ведь и из Крыма выгнали за это!

–Никто меня не выгонял, я сама уехала. Да! Я всю жизнь боролась за права крымских татар, и за это меня преследовали! Меня не выгнали. Я уехала, чтобы меня не арестовали. Но придёт время, и я получу по заслугам! А у вас спросят – и у вас, и у вас, – она указала на меня, – спросят, что вы делали, когда травили Сахарова и Солженицына?!

–Я работал, – ответил я скромно.

–А мы у вас уже завтра спросим. Я завтра же соберу партком.

–Не надо этого делать. Сара Абрамовна действительно имеет право не ходить туда, куда не хочет.

–Да, я не хочу слушать тех глупостей, которых написал вам ваш Фрукт.

–Как! – воскликнул я в ужасе, обращаясь к Фаине Ивановне, – сегодняшнюю речь написал вам Аркадий Самсонович!?

–Да, а что? – ответила она упавшим голосом.

–Быстро к нему!

Аркадий Самсонович лежал в палате один. Он был жёлт как лимон. Глаза, щёки и виски ввалились как у ракового больного перед кончиной. Его колотила крупная дрожь, от которой скрипела кровать и звенели стёкла в рамах. Изо рта вырывалось вибрирующее мычание, жёлтая пена пузырилась на усах и бороде.

–Быстро в реанимацию! – рявкнул я и, так как ждать санитаров с носилками было уже некогда, подхватил Фрукта с кровати и помчался с ним на второй этаж.

Рядом со мной с фантастической синхронностью бежала Фаина Ивановна, неся перед собой длинные ноги больного. В одну минуту подключили мы Фрукта к системе искусственного дыхания. Фаина Ивановна автоматическими движениями одновременно вставила иглы двух капельниц в вены рук. Когда, наконец живительный физраствор полился в измученный ядами организм Аркадия Самсоновича, Фаина Ивановна пришла в себя:

–Что это было? – спросила она потрясённо.

–Я же вам говорил, что ему нельзя… работать!

–Так ведь он и не работал, только речь мне написал… Он умрёт?

–Ещё раз он, пожалуй, выкарабкается. Но на этот раз не скоро.

Фаина Ивановна не стала откладывать дела в долгий ящик и в тот же вечер пошла к дежурившему Лошадкину, чтобы договориться о времени проведения заседания парткома. Повестку она сформулировала так: «О возмутительном антисоветском поведении врача-педиатра Сары Абрамовны Каценфройнд». Но Лошадкин настоятельно рекомендовал ей не проводить никакого заседания и оставить Сару Абрамовну в покое. В результате старушка со сливовыми глазами ещё на год осталась в Макушино вместе со своим Политбюро.