Текст книги "Над волнами Балтики"

Автор книги: Александр Пресняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Разомкнувшись, самолеты устремились в атаку. Перед глазами гвардейцев мелькают снаряды и пули. Но транспорты уже в перекрестиях прицелов. Бомбы, сорвавшись с держателей, валятся вниз, ударяются о поверхность воды, рикошетом взвиваются вверх, будто стремятся догнать самолеты. Взрывом одной ФАБ-500 сносит трубу и надстройку на концевом транспорте. Из чрева огромного судна вверх вырываются языки пламени. Две пятисотки одновременно врезаются в борт головному и разрывают его пополам. Третий транспорт от взрыва бомбы, сброшенной лейтенантом Сенюгиным, осел на корму.

Проскочив сквозь конвой, экипажи сближаются, собираются в группу. В наушниках слышится голос Баженова:

– Как же теперь мы докладывать будем? Один утонул, а два еще держатся. Но и для них поминание уже уготовано.

– Так и доложим, – возбужденно смеется Николенко. – Один на шесть тысяч под воду пустили. А два по пять тысяч всерьез повредили. Видишь, сверху наши разведчики ходят? Они зафиксируют их погружение.

– В гидросистеме давление ноль, – тревожным голосом сообщает Разбежкин.

– Нашел чем хвалиться. Приготовься к посадке на пузо, – ободряет его Баженов. – Как у других получается, наверное, не раз наблюдал. Затянись ремнями покрепче. Штука не очень приятная, но для нас не смертельная.

"7 сентября. Дневным экипажам приходится туго. Они с трудом пробиваются через зенитный огонь у линии фронта. Ночники воюют успешнее. Почти каждую ночь один или два экипажа топят фашистские транспорты.

Одержали очередную победу Иван Шаманов со штурманом Михаилом Лориным. Они обнаружили и потопили вражеский транспорт водоизмещением шесть тысяч тонн".

"13 сентября. На бреющем линия фронта стала непроходимой, особенно для истребителей. Торпедоносцы в полете могут снижаться до минимальных пределов, пролетать по низинам оврагов, проноситься между деревьями. А на "яках" так летать трудно, мотор расположен впереди летчика и мешает ему наблюдать за землей. И получается, что торпедоносцы промчатся, фашистских зенитчиков всполошат, а следом летят истребители, и высота у них двадцать пять тридцать метров. Тут зенитчики их и сбивают. Оставшись без истребителей, ударная группа не может прорваться к конвою и возвращается.

Сегодня нам было поручено изменить эту тактику, отработать один из новых приемов..."

После взлета группа собралась над аэродромом. У меня в правом пеленге экипажи старшего лейтенанта Васильева и лейтенанта Пискунова, в левом лейтенантов Разбежкина и Сенюгина. Задача у нас необычная: сначала пробиться за облака, над ними пройти через линию фронта, в море снова выйти под облачность и нанести удар по конвою.

На первый взгляд все выглядит просто: взял и пробил облака вверх и вниз. Для меня одного это сделать нетрудно. Но, к сожалению, я не один. Слева и справа четыре "бостона", а сзади двенадцать Як-9. Семнадцать машин армада! Попробуй проткни восьмибалльную облачность...

Высоту набираю над летным полем. Глаза непрерывно следят за самым большим окном в облаках. Чувствую, что за нашим маневром внимательно наблюдают с земли, смотрят и ждут, что получится из этого первого опыта. Наверно, там очень волнуются, так как знают, что из летчиков группы лишь трое могут летать в облаках, а остальные четырнадцать по приборам летать не умеют.

На КП меня вызвали неожиданно. Задачу поставил командир дивизии полковник Курочкин. Объяснив, что и как нужно сделать, он устало сказал:

– Знаю, ты хочешь мне возразить. Скажешь, что это невыполнимо. Вспомни, сколько за эту войну мы решали невыполнимых задач? К сожалению, и эта не будет последней. Облака не сплошные. Нижняя кромка выше тысячи метров. Пробивайся в окно, проведи в него группу. Задачу выполни обязательно.

Высота перевалила за тысячу шестьсот метров. Облака нависают над головой. В них впереди появляется длинная узкая щель. Ее я приметил еще перед взлетом.

Даю команду сомкнуться как можно плотнее и начинаю энергичный набор высоты. Щель извивается. Пилотировать трудно. Выполнив очередной доворот, почти упираюсь в белую стену. Это граница окна. До верхней кромки облачной ваты еще не менее сотни метров. Неужели не перетянем?

– Внимание! Впереди облака. Если зацепим, то только верхнюю кромку. Всем прижаться ко мне, сохранять свое положение по летящему впереди самолету. Кто оторвется, смотрите на авиагоризонт. (Авиагоризонт – прибор, показывающий положение самолета в пространстве при отсутствии видимости естественного горизонта.) Удержите машину от кренов на двадцать секунд.

Нос самолета врезается в сероватую массу. В кабине сразу темнеет. Глаза устремляются на приборы. Машину немного подбалтывает, но я должен держать ее точно в режиме. Над головой промелькнули голубые просветы. Еще секунда, и перед взором появляется волнистое белоснежное поле.

Оглянувшись, вижу один "Бостон" и один истребитель. Значит, пробились вверх лишь Васильев и Бурунов. Остальные над облаками не появляются. Над нами светит лучистое солнце. Видимость изумительная. Каждую темную точку можно заметить за несколько километров. Развернувшись на запад, даю команду по радио:

– Всем лететь в направлении фронта самостоятельно. Облака пробивать одиночными самолетами в окна. Сбор группы над верхней кромкой.

Минуты тянутся медленно. В эфире молчание. На запросы самолеты не отвечают.

– Правый мотор начал греться, дает перебои, – раздается в наушниках голос Васильева.

Отвечаю автоматически, не вдумываясь в слова:

– Возвращайся на базу. Мотор не насилуй. Лучше выключи сразу. Машина отлично идет на одном.

Снижаясь, машина Васильева скрывается в облаках. Мы остаемся вдвоем с Буруновым.

– Что будем делать? – говорит он невесело. – Облака впереди без просветов. Ребятишки сквозь них не пролезут.

– Пройдем минут десять. Если никто не появится – вернемся домой...

– Ну и цирк вы устроили! – хмурится инженер эскадрильи Лебедев, помогая стянуть парашютные лямки. – Скрылись вы в облаках. Мы уже успокоились. Вдруг бомбы летят – пятисотки на голову падают. Попадали мы с перепугу, а они за леском разорвались. Только на ноги поднялись, глядим, истребители из облаков друг за другом выскакивают. Кто штопорит, кто пикирует, кто спиралью вращается. Землю увидит, встряхнется как стриж и – стрелой на посадку.

Положив парашют, Лебедев достает папиросы.

– Ты закури, пока начальство не появилось. Рассердился полковник...

– А дальше что было?

– Дальше опять чуть со страху не умерли. Насчитали мы одиннадцать стрижей, а уж следом и наши как утюги падать начали. Вращались они солидно, не торопясь. И выводили не сразу, а над самой землей. Высота их от смерти спасла. Сейчас все машины уже на стоянках. Будет нам с ними мороки...

На рулежной дорожке зафыркал "виллис".

– Ну, развалил свою группу?! – сердито выкрикнул полковник Курочкин. Не нравится новая тактика – действуй по-старому. Бери двух "топмачтовиков" и бреющим по тому же маршруту прорвись. На подготовку к полету – тридцать минут.

Развернувшись, "виллис" обдал нас бензиновой гарью.

– Рассердился комдив, – прошептал сочувственно Лебедев. – Да ты не горюй.

...Огромное поле изрыто воронками, перепахано глубокими бороздами. Куда ни посмотришь – виднеются танки в самоходные пушки. Здесь их десятки. Обгорелые чудища замерли в самых различных позах, наклонив, словно хоботы, стволы искривленных орудий.

– Ух и побоище было! – удивленно проговорил Иванов. – Погляди, командир, как те два на таране сцепились. Даже башни удара не выдержали.

Впереди показался курящийся дымом лесок. В кустарнике замелькали ячейки позиций, солдаты, машины, орудия. Перед глазами взметнулась стена из сверкающих точек и дымных комочков. По фюзеляжу и крыльям глухой барабанной дробью застучали осколки и пули.

– На машине Сачко дымится мотор! – хрипло выкрикивает старший сержант Васильев. – У нас пробит фюзеляжный бак. Бензин вытекает на пол кабины, говорит он спокойнее.

"Пробит фюзеляжный бак! В нем основные запасы бензина. До цели уже не дотянем. Нужно вернуться. И как можно быстрей".

Палец давит на кнопку радиопередатчика:

– Всем возвращаться! Истребителям прикрыть отстающих.

Теперь – полный газ. Разворачиваю машину и лечу две минуты вдоль фронта. Скорость растет. Стрелка бензиномера почти зримо катится влево, регистрирует сильную утечку бензина. Под самолетом мелькают деревья. Теперь еще разворот. Курс – девяносто градусов. Опять мелькают снаряды и пули... Кажется, фронт уже позади.

– Вырвались целыми. Как с бензином? – Голос у Иванова немножечко вздрагивает.

– Попробуем дотянуть. Минут на двадцать с гарантией. Лишь бы на форсаже моторы не отказали.

После посадки сразу же выключаю оба мотора и, используя инерцию самолета, выкатываюсь с бетонной дорожки на грунт. Из фюзеляжа и крыльев бензин вытекает как кровь – красноватыми струйками. Через минуту вокруг машины образуется пахучее озеро.

Еще один самолет на высоте двести метров пролетает над стартом и, чуть накренившись, выполняет мелкий вираж.

– Похоже, что Скрябин резвится, – уверенно говорит Иванов. – Звук у моторов нормальный, а с посадкой не очень торопится. Наверное, шасси повреждены.

Над лесом появляется третий "Бостон" со следом густого черного дыма. Над ним барражируют шесть истребителей. Выпустив шасси, он с ходу идет на посадку. Нам уже видно, что винт на правом моторе стоит неподвижно.

– Это Сачко. Опять досталось Иосифу, – с сожалением говорит Николай. Глядите, и Скрябин заходит за ним. Нормально колесики выпустил.

Приземлившись, обе машины становятся недалеко от моей. Вид у них страшный. В обшивке зияют рваные дыры. На черном от копоти самолете Сачко обтекатель мотора разбит прямым попаданием. На самолете Скрябина сорван руль поворота, отбита половина руля глубины.

– Ты чего не садился, пижон? – спросил его Иванов, обнимая за плечи.

– Сачко дожидался, – устало вымолвил Скрябин, стирая ладонью капельки пота со лба. – Моя машина хоть плохо, но управлялась. Моторы нормально работали. Горючего много. А у него с мотором неладно. Того и глядя загорится. Думаю, сяду, подломятся шасси, загорожу ему полосу. Куда он, бедняга, приткнется?..

Из леса на полосу выскочил "виллис" и, развернувшись, направился к нам.

– Куда вы?! Сгорите! – вскрикивает Васильев, бросаясь наперерез.

Осторожно объехав красноватое озеро, полковник Курочкин выпрыгивает из кабины.

– Разделали вас под орех, – прищурился он, поглядев на машины. Значит, опять не пробились к конвою. А он, наверное, к Либаве подходит, новые силы фашистам подбросит. Плохо у нас получается, братцы. Неужто мы ничего не придумаем?..

– Придется усилить ночные удары, – сказал подошедший подполковник Борзов. – Интенсивность дневных перевозок у фашистов значительно снизилась. А ночью мы топим их еще мало. Нужно активизировать минные постановки и максимально использовать лунные ночи для крейсерства. Этим мы заставим противника вернуться к дневным перевозкам, а имеющееся время используем для отработки новых вариантов прорыва.

– Пока согласимся, – махнул рукой Курочкин. – Но только пока. Луна не надежный союзник. Через неделю, максимум полторы, она светить перестанет. К этому времени мы должны найти способ прорываться к противнику днем.

"18 сентября. Вчерашней ночью добился успеха наш командир подполковник Борзов. Вместе со штурманом майором Котовым они обнаружили в потопили крупный вражеский транспорт".

"21 сентября. Фашисты в панике бегут из Эстонии. Развивая успешное наступление, войска Ленинградского фронта вышли на ближние подступы к Таллину. Пятью экипажами мы срочно перелетели на аэродром Клопицы для нанесения ударов по удирающим из Таллина транспортам".

"23 сентября. От волнения не нахожу себе места. Упустили такую цель! На рассвете мы обнаружили крупный транспорт противника. Двухтрубный гигант шел в составе конвоя из трех транспортов и пяти кораблей охранения. Заметив конвой, мы ушли в темноту и оттуда детально разведали обстановку. Этот транспорт был самым крупным. Из пяти кораблей охранения три располагались неподалеку от него.

– Здорово фрицы его охраняют! – заключил Иванов. – Если утопим, их всех перевешают. Рискнем, командир? Цель-то уж больно заманчива.

И мы, как говорится, рискнули. На сближении фашисты нас даже не видели. Ни один пулемет не стрельнул. Торпеду бросили с дистанции шестьсот метров, с небольшим упреждением. И пошла она точно на транспорт. А дальше случилось невероятное. Заметили фашисты всплеск от торпеды и открыли по самолету ураганный огонь. Второпях они целились плохо, и трассы пролетали далеко в стороне. Перескочили мы через транспорт и увидели, что один из сторожевых кораблей полным ходом идет на торпеду и стреляет по ее следу из автоматов. А транспорт поплыл невредимым. И мы ничего не могли ему сделать".

"26 сентября. В течение нескольких суток войска Ленинградского фронта совместно с моряками Балтийского флота очистили от фашистов западное побережье Эстонии от Таллина до Виртсу, захватили морские базы и порты, и мы вернулись к себе.

Улетая, на высоте двести метров приблизились к ленинградским окраинам. День был на редкость погожим. Осеннее солнце ярко освещало проспекты и площади, скверы и парки огромного города. По улицам проносились трамваи, автобусы, автомашины. Там и сям дымились трубы заводов. Потоки людей сновали по тротуарам, заполняли аллеи. А над Невой величаво возвышался Исаакий, подпирая закрашенным сферическим куполом синее небо.

– Ух красотища какая! – восхищенно проговорил Иванов. – Смотришь, и даже не верится, что здесь умирали от голода люди, а фашисты их круглые сутки из пушек расстреливали. Исчезла блокада, как сон, как кошмар, но народ ее никогда не забудет".

"27 сентября. Преследуя отступающих, войска Ленинградского фронта полностью заняли восточное побережье Рижского залива, можно сказать, прорубили для нас окно в Балтику. Теперь нам не обязательно прорываться через линию фронта на участке от Добеле до Расейняя, подвергаясь опасности быть уничтоженными, даже не долетев до балтийского берега. После вылета тридцать минут полета на север – и мы в Рижском заливе. А там – лети куда хочешь..."

"5 октября. Мощным ударом в направлении от Шяуляя на Плунге войска 1-го Прибалтийского фронта смяли противостоящего противника и начали быстрое продвижение на запад, к побережью Балтийского моря.

Полк летает почти непрерывно и днем и ночью. Каждые сутки мы топим не менее двух транспортов".

"9 октября. Ночью летали на крейсерство. Задание выполнено успешно..."

Погода над сушей была неважной: моросил мелкий дождичек, сквозь толстые облака луна не просвечивала. К концу первого часа полета Иванов вдруг сказал:

– Может, вернемся? Хоть разок отоспимся к утру.

В такую погоду мы все равно ничего не отыщем. Только ночь проболтаемся без толку.

Не высказав возражений, я решил пролетать еще полчаса и, если погода не станет лучше, прекратить бесполезную трату сил и ресурса.

Минут через двадцать дождь прекратился, в облаках появились просветы.

– Погодка-то вроде налаживается, – ожил мой штурман. – Хороши бы мы были, если б вернулись. И как у меня язык повернулся такое советовать!..

В стороне показался ущербленный лик луны. Казалось, это не диск, а лицо человека с компрессной повязкой на раздутой от боли щеке.

Снизившись до трехсот метров, летим над районом поиска. Искрятся на лунной дорожке волнистое море. Играет в воде золотистыми бликами. Вдали показался какой-то предмет. Длинным темным штрихом он впечатался в бисерно-медное поле. Может, корабль? А может, что-то другое?.. Секунда, другая – и штрих пропадает в неверном искрящемся свете. Очередная шутка луны, не осветившей обратный скат высокого водного гребня.

Полет уже длится два с половиной часа. Нам скоро пора возвращаться. Тело устало от непрерывного напряжения. В горле першит от сухости. В мозгу закипает обидная мысль: "Кажется, ничего не найдем. Обратно пройдем ближе к шведскому берегу".

– Командир, посмотри, что-то справа чернеет, – вялым голосом говорит Иванов.

Я тоже заметил в волнах черноту, но боюсь обознаться. Если мы оба видим, значит, нужно проверить.

Довернув, сближаемся по касательной. Чернота становится явственней, четче.

– Можно ложиться на боевой, командир. Это транспорт! – кричит Николай. – Курсом на север. Ход – узлов восемь.

Дистанция – километр. Теперь на фоне лунной дорожки контуры транспорта обрисовываются как на экране кино. Он однотрубный, на пять тысяч тонн. В воде сидит низко, значит, загружен.

Слева из темноты вылетают цветастые трассы. Это стреляет невидимый нам корабль охранения. Мелькая перед глазами, снаряды проносятся выше и ниже кабаны, ударяются в воду, высекая жемчужные брызги.

Дистанция – восемьсот. С транспорта в лоб ударяют огнем автоматы. Стрелки нас не видят и бьют наугад, осыпая пространство радужными искрами.

– Ну, молитесь, собаки, – говорит Иванов. – Бросил! – кричит он неистово.

– Торпеда пошла! Вижу след, – отвечает Васильев. Энергично хватаю штурвал на себя. Провалившись под самолет, контуры транспорта исчезают из виду. Крутым разворотом выхожу из створа луны. Сторожевик нас теряет из виду и прекращает стрельбу.

– Взрыв! Наверное, одновременно с торпедой взорвались котлы! – кричит возбужденно Васильев.

Над водой в лунном свете вздымается облако пара. Транспорт еще на плаву, но корма почти полностью скрылась под волнами.

– Покрутись, командир, в стороне, – просительно говорит Иванов. Хочется досмотреть, как он сгинет из глаз окончательно.

"14 октября. Наши войска вышли на побережье Балтийского моря, очистив от фашистов огромный район между Либавой и Мемелем. В Курляндии оказалась отрезанной крупная группировка противника. На прибрежных аэродромах уже находятся наши штурмовики, истребители и разведчики. Вместе с ними мы должны заблокировать с моря окруженную группировку.

Здравствуй, родная Балтика! Мы снова вернулись на твои берега".

"20 октября. Спать почти не приходится. Днем водим группы, а ночью летаем на крейсерство. Однако усталости нет. Наоборот, все воюют с подъемом, с задором, чувствуя близость полной победы.

Территория нашей Родины почти полностью очищена от врага. На западе мы подошли к границам Восточной Пруссии. Уже завтра наши войска будут громить фашистов в их логове, перебросят пожар войны на их землю. И мы готовы летать без сна и отдыха, лишь бы быстрее исполнилась наша мечта.

Сводки Советского информбюро каждый день сообщают о крупных победах балтийских летчиков. Мы будем бить врага на Балтике, пока не перетопим фашистов всех до единого".

"23 октября. Прощайте, боевые друзья! Уезжаю от вас не по собственной воле и буду стремиться снова вернуться..."

Было обидно. Всю ночь пролетали в дожде, в облаках. Домой пробирались буквально на животе, чуть не цепляя за верхушки деревьев. И ничего не нашли. Измученный до предела, я отказался от завтрака и сразу лег спать.

Проснулся внезапно, с каким-то тревожным предчувствием близкой беды. Дождь уже кончился. Через окно мне в лицо светило яркое солнце. Спать не хотелось. Стрелка ходиков подползала к восьми часам.

Одновременно появилось и чувство голода. Сразу вспомнил, что после полета ничего не ел. Тут же возникла мысль: "А может, позавтракать, пока официантки не разбежались?"

В комнату тихо вошел дневальный.

– Не спите?

– Как видишь.

– Я вас будить собирался. Командир полка вызывает. Приказали поднять.

– Тогда буди Иванова.

– Остальных велели не трогать.

Одеваясь, я ощущал неприятный, тревожный озноб. "Почему вызывают меня одного? Если на вылет, то всех бы подняли. Значит, что-то случилось? Нужно быстрей собираться".

...На КП было тихо. Видимо, первая группа уже улетела. Подполковник Борзов одиноко сидел в своей маленькой комнате. Увидев меня, оторвал от ладоней усталую голову. От постоянной бессонницы глаза у него раскраснелись, под ними темнели мешки.

– Наверное, клянешь и меня, и моих прародителей? Дескать, нет в нем человечности. Днем и ночью гоняет и в хвост и в гриву. Даже поспать не дает. А я вот решил хоть разочек порадовать. Собирайся быстрей и лети в ВВС. Тебя в учебный полк назначают.

– В учебный? А как же война? – спросил я растерянно.

– Ишь ты! – засмеялся Иван Иванович. – Думаешь, тут без тебя не сумеем с фашистами справиться? На шутку не обижайся, – проговорил он участливо. Твое волнение я понимаю. Но так нужно. Наша победа не за горами. Ее уже видно. И хочется хоть под конец этой страшной войны сократить потери людей, особенно по неумению, по недоученности. Тебя посылают учить молодежь, в кратчайшие сроки передать ей свой опыт. Научить людей бить врагов – задача очень почетная. На эту работу рекомендовал тебя я. Знаю, доверие однополчан оправдаешь. А теперь собирайся быстрее. Штаб ВВС уже в Таллине. Самолет улетает в двенадцать ноль-ноль. Это приказ, и никто его не отменит.

"1 ноября. Третий раз за свою короткую жизнь я попадаю в этот небольшой город. Сюда приехал после училища, перед финской кампанией. Здесь воевал в начале Великой Отечественной. И теперь, перед самым ее окончанием, очутился в нем снова.

В полку меня приняли хорошо. Командир подполковник Борис Михайлович Левин и начальник штаба майор Александр Кузьмич Журавлев сразу ввели в курс событий.

Три эскадрильи почти ежемесячно принимают из летных училищ и отправляют на фронт свыше сотни пилотов, штурманов, воздушных стрелков и радистов. В полк прибывают выпускники, а уезжают обученные бойцы. Они еще не дрались с настоящим врагом, не нюхали пороха в шквале смертельной атаки, но здесь их навыки отшлифовали, отработали с ними приемы и способы боя, атаки, удара, которые применяют наши лучшие летчики.

У меня в эскадрилье двадцать машин, из них десять пикирующих бомбардировщиков Пе-2 и десять "бостонов" в варианте торпедоносцев. Летчиков-пикировщиков обучают мой заместитель капитан Быкорез и командир звена старший лейтенант Сохиев. С торпедоносцами занимается командир звена старший лейтенант Большаков.

Сегодня закончил знакомство с новым хозяйством и завтра начну свой первый рабочий день, день учителя летчиков – торпедоносцев и пикировщиков".

"3 ноября. Из кабины не вылезаю с рассвета и до темна. Выполняю показные полеты, контролирую качество отработки маневра, проверяю технику пилотирования по приборам в закрытой кабине. Летчики летают старательно, стремятся усвоить и отработать до тонкости каждый новый прием, перенять и запомнить все детали его выполнения. От непрерывного напряжения устаю до изнеможения, до умственной одури. После разбора полетов в ужина падаю на скрипучую койку и засыпаю.

Сегодня услышал по радио приятную новость. Информбюро сообщило: "Экипаж самолета под командованием подполковника Борзова потопил в Балтийском море транспорт противника".

Прослушал я сводку, и стало так радостно, будто сам в той атаке участвовал.

После разбора полетов задержал своих летчиков и рассказал им про полк, про товарищей, про боевые традиции".

"20 ноября. Наконец-то пришло письмо из полка:

"Дорогой командир! Всем коллективом благодарим за поздравления с 27-й годовщиной Великого Октября и сердечные пожелания дальнейших успехов в борьбе с фашистской нечистью.

Мы рады, что вместе с письмом получили твой адрес и сможем теперь вести переписку. А новостей у нас много, но сейчас мы спешим поделиться самой последней, наиболее приятной и радостной – тебя наградили четвертым, а меня третьим орденом Красного Знамени. Мы шлем тебе свои поздравления!

Еще сообщаем, что в нашей полковой семье Героев имеется солидное прибавление. Летчику Михаилу Шишкову, штурманам Ивану Бабанову и Михаилу Лорину присвоили звание Героя Советского Союза.

(Лично я очень рад за Мишу Шишкова. Он действительно молодец! В последнем полете досталось нам здорово, и Михаил покорил меня своей выдержкой, волей и смелостью.)

...Всем коллективом тебя обнимаем! Твой Н. Иванов.

6.Х1 44 г.".

Да, в том полете экипажу Шишкова пришлось нелегко. Выполняя свободный поиск, они обнаружили три транспорта в охранении трех сторожевых кораблей.

Из транспортов наиболее крупным был головной. Его решили атаковать. Но и противник заметил их заблаговременно. Уже при сближении он открыл ураганный огонь На пути самолета сплетались сверкающей сетью пулеметные и автоматные трассы. Один за другим врезались в обшивку машины осколки зенитных снарядов. Наконец подошли на дистанцию залпа. Иванов нажимает на кнопку электросбрасывателя. Но торпеда не отделяется. Она как ненужный балласт продолжает висеть на держателе около фюзеляжа. Проскочив рядом с транспортом, Шишков с маневром уходит от цели. Его лицо покрывается потом. В душе кипит ярость. Ведь только сейчас они рисковали собственной жизнью, а этот смертельный риск оказался бесплодным, и противник уйдет без возмездия...

– Атакуем конвой еще раз, – принимает решение Шишков. – Целимся по головному. Сброс аварийный. Попробуем снова прорваться сквозь зубы черта.

Отойдя за пределы видимости, он развернул машину и, маскируясь низкими облаками, начал сближение. Конвой появился опять в поле зрения. Он приближается. Нужно снижаться к воде. Оторвавшись от облаков, Михаил переводит машину в крутое планирование. Напряжение в экипаже достигает предела...

– Почему они не стреляют? Ведь видят же нас! Наверняка уже видят! воскликнул воздушный стрелок Китаев.

– Может, пакость какую придумали, а может, пока и не видят, – деловито ответил Шишков. – Спокойно. Подходим к дистанции сброса. Машина в режиме. Иванов, не зевай...

Противник, наверно, не ожидал такой дерзкой настойчивости и беспредельной отваги. Он, видимо, не предполагал, что советские летчики, только сейчас испытавшие напряжение бесцельной торпедной атаки, смогут повторно подвергнуть себя безумному риску сближения под интенсивным огнем шести кораблей. Поэтому внезапное появление экипажа Шишкова явилось для фашистов неожиданностью. Они открыли огонь лишь тогда, когда, сбросив торпеду, экипаж выходил из атаки...

Это была девятая победа старшего лейтенанта Михаила Шишкова.

"15 декабря. На днях проводил на фронт своих первых выпускников. Вместе с молодыми летчиками-пикировщиками уехал и наш командир звена старший лейтенант Харитон Сохиев.

Харитон – прирожденный бомбардировщик, с особым, присущим только ему летным почерком. На самолете Пе-2 он пикирует по-орлиному лихо, стремительно выводит машину у самой земли, моментально скрываясь из глаз за границами полигона.

– Убьешься ты, Харитон, – неоднократно журил его подполковник Левин, строго глядя в глаза красавцу нилоту. – Секунду промедлишь – и щепок не соберем...

– Умелый маневр на войне – это жизнь пикировщика, – с горячностью горца защищался Сохиев. – Прицелиться должен точнее, чем опытный ювелир, без малейшей ошибочки. А сбросил бомбы – немедленно исчезай с горизонта, как молния. Иначе собьют, прошьют автоматами, как на швейной машинке.

Долго писал Харитон рапорты с просьбой о разрешении вернуться на фронт, в родную семью гвардейцев-бомбардировщиков. И настоял на своем...

А у меня не выходит. Левин лишь хмурится и твердит: "И не суйся. Не отпущу. Здесь тоже боевая задача решается".

Однако, как бы я ни был загружен, мысли мои все равно в Паневежисе, в родном гвардейском полку. В его рядах сражаются боевые друзья и товарищи. Только там мое настоящее место".

"1 января 1945 года. Вот он и начался, еще один военный год. Наша армия изгнала врагов из Болгарии, Венгрии и Румынии, вывела из войны Финляндию, вступила на территорию Польши, вышла к границам Австрии и Чехословакии, ворвалась на землю Восточной Пруссии. Советские войска устремились к центральным районам Германии, в самое логово фашистского зверя. Победа близка. Теперь даже наши враги понимают, что клика Гитлера довела их до катастрофы, до позорного поражения..."

Тот год мы встречали в приподнятом настроении. В столовой на праздничный ужин собрались все офицеры. В центре зала красовалась пышная елка. Официантки и девушки из санчасти оплели ее ветви цветными гирляндами из бумаги, украсили картонными фигурками. Патефон гремел не смолкая...

– Давай погрустим немножко, Сашок! – предложил неожиданно штурман полка капитан Константин Виноградов. Оглянувшись на веселящуюся молодежь, он потихоньку запел:

Бьется в тесной печурке огонь.

На поленьях смола, как слеза.

И поет мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза...

Землянка... Она в трех километрах отсюда, по ту сторону Волхова. Вместе со штурманом Шереметом, воздушным стрелком Ускребковым и техником Владимировым мы отрыли ее в тяжелые августовские дни сорок первого. В том же году, тридцать первого декабря, Петр Голенков, Диомид Кистяев и я возвратились в нее из вражьего тыла. Тогда тоже была новогодняя ночь, и в нашей землянке собрались прекрасные парни – летчики, штурманы, техники. Помнится, пели и про землянку, только слова у той песни были иные:

Огонек времянки,

Пару сухарей,

Много ли в землянке

Нужно для друзей...

Где они сейчас, эти славные парни?!

Вчера на лыжах ходил в наш овражек, рядом с деревней Юшки. Землянки осыпались, обветшали. В них пахнет сыростью. Разлетелись по свету хозяева летчики сорок первой отдельной. Многие не дожили до этого победного года погибли в неравных схватках с фашистами...

Прищурив глаза, Костя нежно выводит густым баритоном:

Ты теперь далеко-далеко.

Между нами снега и снега.

До тебя мне дойти не легко,

А до смерти – четыре шага...

Четыре шага... Смерть – это миг. На войне она непрерывно смотрит солдату в глаза, все время витает над его головою. И может быть, только шаг, только вздох отделяют его от гибели. Потому и тоскует он, глядя на огонек, вспоминая глаза и улыбку любимой...

Шурочка! Вчера получил твое поздравление и фотокарточку. Они лежат в кителе, в нагрудном кармане. Между нами действительно километры снегов. Ты и совсем далеко, и здесь, рядом, у самого сердца.

– Ну чего размечтался? Погрустили – и хватит, – улыбается Виноградов.

– Размечтался?.. Видишь мундштук? Мне его в новогоднюю ночь подарили. В Ленинграде, под сорок третий – блокадный. Полковник Преображенский один подарок на два экипажа вручил, и мы его поделили. Бунимович кисет себе взял, а я – мундштучок. Храню как реликвию, как талисман. Тогда я, конечно, не думал, что доживу до победного. Счастливым он оказался.

– Загадывать рано, – хмурится Костя. – До победы дожить еще нужно.

– Теперь доживу. Доживу обязательно. Только бы Левин упрямиться перестал и обратно в гвардию отпустил...

"19 марта. Снова весточка из полка. Молодцы ребятишки! Не забывают.

"Дорогой командир!

Извини за молчание. Очень мало свободного времени, поэтому я как можно короче проинформирую о новостях.

Во-первых, от нас уехал гвардии подполковник Борзов. Его перевели с повышением.