Текст книги "Правило левой ноги"

Автор книги: Александр Етоев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Глава 7. Петушок

Большая птица непонятного вида летела над вечерней Коломной.

Только опытный глаз орнитолога определил бы в ней не орла, не беркута, а самого обыкновенного петуха, какого встретишь в любом курятнике.

Выглядел петушок ужасно. Вялый гребень, свернутый набекрень, был какой-то весь пожеванный и помятый. Хвост мочалкой мотался по ветру, сморщенные веки набрякли. Посмотри он на себя в зеркало, наверняка бы не узнал в отражении того задорного горластого крикуна, каким был в молодые годы.

Над ним бежали перелетные облака, пахнущие осенью и дождями, но петушок от них держался подальше. Его изношенные, старые кости и без того страдали от ревматизма и всякий раз при перемене погоды ныли и скрипели в суставах.

Внизу тянулись петербургские крыши, обрываясь в ущелья улиц и в бездонные колодцы дворов.

Петушок держал курс на север.

В его цепких когтистых лапах была зажата небольшая труба, украшенная мелкими буковками непонятно на каком языке.

Перемахнув под углом Садовую, петушок чуть изменил направление и летел теперь на северо-запад, в закуток Канонерской улицы, в тихий дворик в самом ее конце.

Здесь в сарайчике за железной дверью он и жил своей петушиной жизнью.

– Кири-ку-ку! – прокричал он хрипло, опускаясь на подпиленный тополек, росший рядом с его жилищем.

Из сарая никто не вышел. Это значило: хозяин отсутствовал.

Петушок устало вздохнул и опять заработал крыльями. Перелетев с тополя на сарай, он привычно нырнул в отдушину, специально проделанную под крышей и прикрытую незаметной тряпочкой.

Оказавшись внутри сарая, сначала он отделался от добычи, добавив ее к куче металла, неряшливо наваленной на полу. Затем сунулся в кормушку в углу, но не нашел там ни единого зернышка.

– Это называется благодарность! – тоскливо пробормотал петух. – Целый день таскаешь цветной металл, надрываешься, губишь свое здоровье, а этот деспот, этот дремучий хам, эта жадная немытая образина даже не почесалась оставить хоть немного еды! Улечу!

Он встопорщил перья и сердито завертелся на месте.

– Лучше буду, как какая-нибудь ворона, побираться по городским помойкам, чем вот так, за дырку от бублика, горбатиться на этого скупердяя!

Петушок со злости взлетел на стенку и ударил клювом по выключателю.

В сарайчике зажглась лампочка. Петушок оглядел жилище, надеясь отыскать среди хлама, в беспорядке лежащего на полу, хоть какую-нибудь завалящую корочку. Но ничего съедобного не увидел. Вокруг лежали дверные ручки, латунные детали водопровода, мохнатые мотки проволоки, клапаны от сливных бачков, бюсты государственных деятелей и прочие предметы из цветного металла, которыми промышлял хозяин.

Птичий взгляд наткнулся на трубочку, последнюю сегодняшнюю добычу.

Медный блеск коротенького цилиндра отразился в петушиных зрачках. Там, на улице, пока он следил за окнами, пока долго и терпеливо ждал, когда мальчишка отлучится из комнаты, пока, рискуя головой и свободой, сигал в форточку, а потом обратно, было некогда рассмотреть как следует украденный из квартиры предмет – слишком нервная была обстановка. Выражаясь на курином жаргоне, надо было не щелкать клювом и делать когти, покуда не замели.

Постепенно птичий взгляд из рассеянного стал сосредоточенным и серьезным.

Петушок приблизился к трубке. Вялый гребень, свернутый набекрень, сделался прямым и упругим. В серой краске его сложенных крылышек засверкали крупицы золота. Хвост из грубой банной мочалки превратился в королевское опахало.

Петушок вдруг ожил, помолодел, скинув, меря петушиными мерками, лет пятнадцать, если не двадцать.

Глава 8. Приключения Пинкертона в России

Мягким кошачьим шагом к городу подступала ночь.

Ее передовые полки без боя одолели окраины и взяли без единого выстрела Рыбацкое и Уткину Заводь. Гражданка, Ржевка, Пороховые вывесили белые флаги. Следом капитулировали Охта – Большая, а за ней Малая, – Полюстрово и Веселый Поселок. Последними сдались Озерки.

Перейдя по мостам Неву, ночь легко захватила центр и взяла под свой незримый контроль вокзалы, телефонные станции, банки, телевышку, аэропорт.

Впрочем, мирные жители Петербурга ничего про это не знали. Город жил своей нервной жизнью и не ведал ни о какой оккупации. В окнах загорались огни. На улицах становилось тише.

Вот и в захолустной Коломне, старом районе города, славящемся близостью к морю и удаленностью от станций метро, вечер перетек в ночь.

Площадь Репина покрылась туманом. Разноцветные квадратики окон, то прикрытые, то неприкрытые занавесками, превратились в разноцветные маяки для летающих инопланетных тарелок.

Здесь оставим описание вечера и заглянем в одно из окон, выходящее не на саму площадь, а в глухой дворовый тупик с непарадной стороны дома.

Заглянуть сюда, оказывается, не просто. Нам для этого придется раздвинуть тяжелое железное жалюзи и отвернуть пуленепробиваемую гардину. Наконец, проделав все это, мы мысленно проникаем внутрь и обнаруживаем себя не где-нибудь, а в кабинете хозяина «Лавки древностей», где недавно уже бывали.

Сам хозяин сидит над книгой.

На столе раскрыт ноутбук. По заснеженному полю экрана, размежеванному сеткой координат, протянулась жирная линия, похожая на раздувшегося удава.

Мягкий свет от лампы под абажуром довершает идиллическую картину.

Пирлипатов отрывает взгляд от страницы и внимательно всматривается в экран.

Проникнем за чугунную оболочку его вместительной черепной коробки, посмотрим, о чем он думает.

«Пять квартир по проспекту Римского-Корсакова и четыре по Мясной улице. Плюс квартира в Дровяном переулке, где жила эта сумасшедшая бабка, – мысленно ведет он подсчет, изучая прожорливого удава на экране своего ноутбука. – Неплохо за четыре-то месяца. Жаль, что не всю жилплощадь приходится оставлять себе, а только тридцать процентов. Душный все-таки человек Хмырько. Хоть и женщина. Нельзя быть такой душной и беспринципной, когда трудишься в районной администрации в отделе по работе с бомжами. Я ей поставляю контингент для работы, увеличиваю поголовье людей без определенного места жительства, голову ломаю, как лучше облапошить бедных стариков и старушек, лишить их жилплощади. А мне за это всего тридцать процентов!»

Мысль сидящего за столом хозяина делается холодной и острой, словно бритва или мартовская сосулька, висящая над головами прохожих.

«Ну, ничего. Скоро все это кончится. Скоро некоторые недоумки узнают, кто на этой земле хозяин. Дайте мне только в руки мою дорогую трубочку, и я переверну мир!»

Улыбка Пирлипатова чуть теплеет.

Хозяин «Лавки древностей» представляет, как в роскошном «кадиллаке» с мигалкой, сопровождаемый эскортом охраны, он подъезжает в один из будущих вечеров к фасаду дома, выходящему на канал. На фасаде мраморная доска:

«В этом доме жил великий русский художник Илья Ефимович Репин. Теперь в нем живет великий русский предприниматель Эрдель Терьерович Пирлипатов».

Доску он заготовил заранее – вот она, стоит у стены, между столиком старинной работы и иконой Севастьяна-краснодеревца. Осталось только прикупить дом.

Тут придется попотеть, потрудиться. Практически все дома в квартале занимает Академия МВД. Только угловая пристройка находится в аренде у частников. Короче, будут большие деньги, будет и «кадиллак» с мигалкой, и пристройка, и доска на фасаде.

А большие деньги будут тогда, когда к нему попадет труба. Вот такая круговая зависимость.

Взгляд Эрделя возвращается к книге.

Но не думайте, будто хозяин «Лавки» такой страстный любитель чтения, что готов ради общения с книгой полуночничать и жертвовать сном. Книга перед ним не простая. Это редкое издание начала прошлого века, вышедшее мизерным тиражом и практически не известное собирателям.

Называется книга «Нат Пинкертон в России: записки американского сыщика».

Чем же привлекла эта книжка внимание столь практичного человека, которым несомненно является Эрдель Терьерович Пирлипатов? И какое она имеет отношение к событиям нашей повести?

Оказывается, самое непосредственное.

Из нее-то, из этой книжки, Пирлипатов в свое время и выяснил историю пропажи трубы и поисков ее таинственных похитителей.

Про то, как труба попала на гранитные берега Невы, в своих записках Нат Пинкертон умалчивает. Единственно, о чем он упоминает, это о том, что поначалу труба хранилась в особом кабинете Кунсткамеры.

Далее, во время очередной ревизии, труба переехала во дворец, в Императорскую коллекцию древностей.

Затем трубочку поместили в закрытый фонд Императорского Эрмитажа, где она соседствовала с такими уникальными экспонатами, как шлем-невидимка князя Александра Невского, который помог ему одержать победу над псами-рыцарями, и глиняный свисток Соловья-разбойника, отшибавший у человека ум.

Отсюда, из закрытого фонда, труба и была похищена несчастливым воскресным утром начала августа 1914 года.

Похитители сработали чисто, не оставив ни следа, ни зацепки, по которым можно было их отыскать.

Лучшие российские сыщики были брошены на раскрытие преступления. Из Москвы приехал Эраст Фандорин, ему в помощь подключили восходящую звезду питерского сыскного ведомства Дмитрия Ивановича Путилина, сына знаменитого Ивана Дмитриевича Путилина, которому в бытность его начальником санкт-петербургской сыскной полиции присвоили титул российского Шерлока Холмса.

В этом месте автор с большой иронией описывает методы и приемы, практикуемые российскими детективами. Он постоянно намекает на то, что в таком забытом богом уголке, как Россия, где едят лаптями, а сморкаются в рукав зипуна, сыщики не то что найти преступника, они не могут даже такой примитивной вещи, как определить по следам зубов на недоеденном бутерброде, какого был едок цвета кожи, то есть негр он был или белый.

Когда русские наконец-то поняли, что своими силами им похитителей не найти, император лично отправляет в Нью-Йорк телеграфное сообщение, в котором просит знаменитого американского сыщика прибыть в Петербург и помочь отыскать преступников.

Уже на третий день по прибытии Пинкертон выходит на след. А на утро пятого дня преступников под белые ручки доставляют в полицейское управление.

Негодяями, похитившими трубу, оказались подданный Германской империи Гюнтер фон Грабке, бельгиец инженер Грубульон и некто господин Пустобрехов, карточный шулер и проходимец. Действовали они искусно, используя изобретательский дар вышеназванного бельгийского инженера.

Дело в том, что заезжий изобретатель разработал и начертил на бумаге миниатюрную подводную лодку с бесшумным электрическим двигателем. Бельгиец за неимением средств не мог построить аппарат сам, поэтому поневоле и обратился за помощью к Пустобрехову, знакомство с которым завел случайно на ужине в ресторане «Вена». Пустобрехов на предложение согласился, мгновенно оценив выгоды, которые он может извлечь, используя подводную лодку в своих преступных проектах и махинациях. Деньги он одолжил у немца, давшего ему их охотно, поскольку этот самый фон Грабке имел и свои частные виды на изобретение простодушного Грубульона.

Позже выяснилось, уже на следствии, что фон Грабке был никакой не виноторговец, поставлявший для Императорского двора рейнские отборные вина, он был профессиональный разведчик, по заданию германского штаба направленный в столицу Российской империи для выполнения особой секретной миссии.

Нетрудно догадаться, что это была за миссия. Ну конечно похищение трубы. Накануне инцидента в Сараево и непременного вступления России в грядущую мировую бойню кронпринц Фридрих Вильгельм рассчитывал таким коварным ударом выбить почву из-под ног российского императора и ослабить русский боевой дух.

Политике в записках американца практически не уделяется места. То есть уделяется ровно столько, чтобы прояснить некоторые детали дела.

А детали эти такие.

Похищение эрмитажной реликвии было подано германским агентом как самое обычное ограбление, совершенное лишь с целью наживы. Оно стояло в ряду других, не столь ярких, но не менее дерзких, все попытки раскрыть которые не привели ни к каким успехам.

Это подрыв днища английского парохода «Йорик», ожидавшего с крупной партией ювелирных изделий своей очереди на разгрузке в устье Невы, и пропажа из трюма всего товара.

Это похищение с целью выкупа молодой княжны Беломлинской, имевшее большой резонанс в аристократических салонах столицы.

И так далее.

Но самый знаменательный факт, почерпнутый хозяином «Лавки древностей» из чтения «Записок» американца, вовсе не в детальных подробностях раскрытия им «глухого» дела.

Трубочка, заветная трубочка, о которой так мечтал Пирлипатов, оказывается, найдена не была!

Дело в том, что, узнав о подводной лодке и о месте, где в строго определенный час она будет проплывать по Фонтанке, полицейские, руководимые Пинкертоном, перекрыли русло реки специальной железной сеткой. Сеть должна была задержать корабль, и в момент, когда он будет временно остановлен, на дно спустится водолаз с гранатой и повредит аппарат с преступниками, чтобы им не удалось скрыться.

Но случился непредвиденный казус.

Пиротехник не рассчитал заряд. Сила взрыва оказалась чуть больше, чем предусматривал изначальный план. Лодка лопнула, как пустая бочка, и все ее разнообразные потроха оказались на дне Фонтанки.

Преступники от взрыва не пострадали. А вот предмет кропотливых поисков, ради которых императорская казна не поскупилась на такие расходы, исчез бесследно, будто его и не было.

Произошел инцидент со взрывом в районе Египетского моста.

В дальнейших поисках пропавшего саквояжа Пинкертон не участвовал. Он свою часть работы, как говорится, выполнил, а остальное, милостивые господа, в условия контракта не входит. В «Записках» он отмечает лишь то, что специальная водолазная рота прочесывала всю акваторию между Египетским и Английским мостами, но поиски не разрешились ничем.

Перечень дальнейших событий, связанных с поисками трубы, американец дает по слухам и искаженным расстоянием отголоскам, долетавшим из далекой России до его нью-йоркской конторы. Поиски, похоже, не прекращались, но велись не планомерно и массово, а скорее, имели характер отдельных показательных акций – чтобы император не думал, что дело положено под сукно. Затем были война, революция, свержение самодержавного строя, и память о раритете стерлась, как запись на ленте магнитофона.

Пирлипатов перечитывает «Записки», наверное, уже тысячный раз.

Особенно ему нравиться место, где великий американский сыщик удивляется причудам царя: из-за какого-то оптического прибора, пусть он и особой древности, наносить собственному бюджету такой чувствительный и глупый урон.

Причин, кроме азиатского самодурства, Пинкертон в таком поступке не видит.

В этом месте Эрдель Терьерович ухмыляется.

Он-то знает, какой причиной руководствовался бывший монарх. Это знание получено Пирлипатовым из редчайшей старинной рукописи, обнаруженной им случайно в одной из скупленных за бесценок комнат.

Там есть все про тайны трубы. Про все ее волшебные свойства. Про саквояж из кожи звездной птицы Орнитоптерикса, который защищает трубу практически от любых напастей. Про звезду в созвездии Ориона и единственную ее планету с немереными, сказочными богатствами.

– Там в лесах растут денежные деревья, – думает Пирлипатов вслух, – а горы там из золота и брильянтов.

И про жителей, которые ее населяют.

– Это надо же какое канальство! Там живут тыквоголовые рохли, для которых не в деньгах счастье!

И про то, как туда попасть.

Оказывается, нужно лишь пожелать, и ты уже стоишь на опушке дремучего инопланетного леса, где на деревьях вместо листьев банкноты, а за спиной у тебя горы из золота и отборных драгоценных камней. Набиваешь рюкзак деньгами, чемоданы – золотом и брильянтами, затем наводишь трубу на Землю, и – здрасьте – ты снова дома.

– Кстати, очень хороший способ уходить от руки закона, – продолжает рассуждать Пирлипатов. – Навел трубочку на какое-нибудь Малое Магелланово Облако, пальцем щелкнул – тебя и нету!

Единственное туманное место в рукописи, которое Пирлипатов не понимает, это фраза про какое-то «правило», называемое совсем по-дурацки: «правило левой ноги».

Дойдя мысленно до этого «правила», Пирлипатов прикусывает губу. Его голову прожигает мысль.

«Мальчишка! – Щеки его бледнеют. – Он же тоже может сунуть глаз в окуляр и направить трубу на небо. А вдруг…»

Эрдель Терьерович хватает мобильник и принимается вызывать по очереди своих пущенных по следу помощников.

Глава 9. Саквояж

Когда родители вернулись из Филармонии, Андрюша Пряников уже крепко спал. Голова его лежала на подоконнике, и на нее из открытой форточки глядело пятнышко полночной луны. Спал он не раздетый и в тапочках, сидя на неудобном стуле и тихонько посапывая в рукав. За спиной его стонал телевизор – там какие-то громилы из сериала мутузили друг друга электродрелью.

Одно то, что их двенадцатилетнее чадо не торчит, как зомби, у телевизора, а, заснув в нечеловеческой позе, мерзнет под распахнутой форточкой, сильно маму с папой насторожило.

Особенно Андрюшину маму. Она с тревогой посмотрела на папу, вспомнив их сегодняшний разговор.

– Вот, – сказала она отцу, показывая на спящего сына. – С этого все и начинается. Сначала им интересно, чем занимаются по ночам соседи. Потом они собираются в дурные компании и на улице пристают к прохожим.

– Не вижу никакой связи, – сказал ей Андрюшин папа. – И вообще наш сын не такой.

– Не такой. Пока, в отличие от некоторых присутствующих здесь пап, некоторые присутствующие здесь мамы ведут с ним воспитательную работу, – сказала мама.

– Как тебе сегодня концерт? – Папа попытался переключиться на менее взрывоопасную тему. – По-моему в партии Мефистофеля Галузин слегка дал маху.

– Пока некоторые присутствующие здесь папы строят из себя знатоков оперного пения, некоторые присутствующие здесь мамы думают, как лучше раздеть ребенка и перенести его на диван.

Раздеть Андрюшу и перенести его на диван оказалось проще простого. Как большая заводная игрушка, Андрюша Пряников, поддерживаемый родителями, сам доплелся до разобранного диванчика, сам разделся и улегся под одеяло.

Папа вспомнил про удивительную трубу, поискал ее тут и там в комнате, чтоб еще раз взглянуть на небо, но нигде почему-то не обнаружил.

Зато вдруг наткнулся на саквояж, на который раньше не обратил внимания. Папа взял саквояж в руки и внимательно его осмотрел.

Вещь была старинной работы, но выглядел саквояж как новенький. Мягкая добротная кожа какого-то экзотического животного обтягивала его каркас, и не было на ней ни морщинки, ни стертого, побитого уголка, ни прочих отметин времени.

Удобная латунная рукоятка и встроенный механизм замка особенно восхитили папу. Все же он был пожарным, об этом мы уже говорили, то есть вооруженным технически, хоть и не чуждым гуманитарной сферы.

От опытного глаза специалиста не укрылась и маленькая эмблемка на внутренней пластине замка: вписанный аккуратно в круг чуть заметный отпечаток ступни.

Когда он ее рассматривал, проворный световой паучок пробежался по папиному лицу, но папа ничего не заметил.

«Масоны», – подумал папа и тут же позабыл про эмблему.

Внутри саквояж был пуст, но папу это нисколько не удивило.

Удивило его другое: какой она была, пустота!

Бархатная материя ночи на внутренней поверхности саквояжа чуть-чуть щекотала пальцы, когда они приближались к ней. Свет лампы, попадая туда, полностью поглощался бархатом, и папины прищуренные глаза, сколько ни старались вглядеться, так ничего и не разглядели. Пустота была какой-то космической, и, зажгись сейчас в саквояже звезды, папа только бы кивнул головой и принялся вспоминать названия всех этих небесных созданий.

Из ванной вернулась мама.

– Интересно, – спросила она, ничуть не удивившись вещице, – насколько долго нашему юному Мефистофелю прослужит этот очень даже симпатичный портфельчик?

Папа пожал плечами и поставил саквояж на стеллаж.

«Ладно, – подумал папа. – Утро вечера мудренее».

И отправился вслед за мамой на боковую.

Глава 10. Визит сантехника

Раньше всех под балтийским небом просыпаются портовые краны. Они тянут свои длинные шеи и высматривают в дымке рассвета еще сонные солнечные лучи. Жизнь их медленна, работа почетна. Они стражи городских рубежей, они слушают голос моря, предупреждая о разбойных набегах неуемных варяжских волн.

Вслед за ними просыпаются птицы, окунаются в воздушное серебро и приветствуют счастливыми криками возрожденную после ночи жизнь.

Птицы будят ленивых дворников и украдкой наблюдают с карнизов, как те курят свои ранние сигареты и выкашливают остатки ночи.

Кто в Коломне остается без сна, это сердце ее, Фонтанка.

Она душа этой портовой окраины, ее муза, защитница и хранительница. Протекая ночным дозором вдоль холодных гранитных стен, она всюду должна поспеть – здесь утешить, там обнадежить, дать совет или отвести удар.

Лишь зимой, с декабря по март, она уходит на заслуженный отдых – и то, если не помешают оттепели. Но и там, под ледяным одеялом, она тревожно вслушивается сквозь сон в шаги и шепоты, в молчание и разговоры.

Утро для папы Андрюши Пряникова началось с беседы по телефону.

Хмурый папа сидел в прихожей возле столика с общественным аппаратом, одной рукой теребя халат, другой удерживая у сонного уха ледяную телефонную трубку. Звонил папин приятель Зайцев, как и папа, работавший в Эрмитаже, правда, не по пожарной части, а сотрудником отдела Востока.

– Послушай, – спросил приятель у сонного Андрюшиного отца, – какой сегодня у нас год, день недели, месяц, время суток и час?

Андрюшин папа честно ему ответил.

Только вы, читатель, не удивляйтесь такому странному вопросу приятеля. Как и многие сотрудники Эрмитажа, коллега папы по музейной работе страдал жестоким профессиональным недугом – порою начисто забывал события ближайших дней, часов и минут, зато отчетливо помнил вещи, удаленные в глубины истории.

Слово за слово, и папа, разговорившись, рассказал приятелю о трубе, которую вчера его сын выловил случайно в Фонтанке.

Приятель три секунды молчал, потом присвистнул и спросил, заикаясь:

– Т-труба не д-длинная, с-сантиметров т-тридцать? – Он справился с охватившим его волнением и продолжил уже нормальным голосом: – И легкая, будто внутри один воздух? Медная, инвентарный номер четырнадцать дробь пятнадцать?

– Номера вроде не было, – сказал удивленный папа. – Было что-то, кажется, иероглифы. А все остальное сходится.

– Она! – воскликнул папин приятель. – Похищена из фонда в одна тысяча девятьсот четырнадцатом году и считается утраченной безвозвратно! Ты уж это… в смысле, того… – осторожно добавил он. – Храни трубочку как зеницу ока. А в понедельник приноси ее в Эрмитаж. Это же событие века!

– Будь спокоен! – ответил папа. – Слово старого эрмитажника! У меня, как за железной стеной.

Когда папа вернулся в комнату, Андрюша Пряников был уже на ногах.

– Где труба? – спросил папа сына.

– Нету, – грустно сказал Андрюша и, сбиваясь, рассказал отцу о пропаже.

– Вот так здрасьте! – У папы поникли плечи. – Держать в руках похищенный экспонат и упустить его, как какую-нибудь плотвичку! Что я теперь скажу на работе Зайцеву?

В прихожей пролепетал звонок.

Папа походкой приговоренного вышел в коридор открывать. Через минуту он вернулся обратно в компании с насупленным человеком в болотных сапогах с отворотами и в вязаном головном уборе. По особому тончайшему аромату, исходившему от раннего визитера, очень трудно было не догадаться, что папа привел сантехника.

– Заливаем? – сказал сантехник и желтым пальцем показал вниз.

Папа пожал плечами. Ему было все равно. Случись сейчас хоть пожар, он вот так же, как на вопрос сантехника, ответил бы пожатием плеч и равнодушным, непонимающим взглядом.

Так жестоко подействовало на папу печальное сообщение сына.

Сантехник с суровым видом прошлепал к радиатору отопления. Взгляд его хмурых глаз внимательно ощупывал помещение. Наткнувшись на задумчивого Андрюшу, в зрачке его сработала диафрагма, и мгновенный фотопортрет шестиклассника сейчас же отпечатался в голове.

Сравнив фотопортрет с образцом, сантехник буркнул себе под нос: «Он». И, постучав для виду по радиатору, быстрым шагом покинул комнату.