Текст книги "Кристмас"

Автор книги: Александр Варго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Я был слишком потрясен сообщением про участкового, и на последние слова бабки не обратил внимания.

* * *

То время, когда в доме находилась Пелагея Герасимовна, было, пожалуй, самым счастливым за весь период жизни в Чертовке. Днем я был с рабочими, а вечерами мы сидели все вместе и пили чай с пирожками, которые замечательно пекла бабушка. Дом вел себя тихо, если не считать периодического шороха откуда-то снизу.

Как-то раз приехал Аникеев, без формы, и я, вспомнив о молодом лейтенанте, настоящем участковом, сообразил, почему. Бывший майор по-прежнему играл свою роль, мне было неловко, но я относился к нему как к больному человеку и старался подыгрывать.

– Наступит время, поедешь к знахарке нашей, – сказала мне однажды Пелагея. – Но ты ей особо не доверяй.

Я не придал этому абсолютно никакого значения. Наши дела шли как нельзя лучше, в семье царили мир и согласие, и думать про каких-то знахарок не хотелось.

Однажды вечером я, как всегда, разбирал архив Аникеева. Мои уже давно спали. Вдруг в комнату неслышно проскользнула старушка. Я сдержано улыбнулся – чего еще ей надо, на ночь-то глядя?

Увидев разложенные на столе документы, Пелагея Герасимовна озабоченно покачала головой:

– Никак не уймешься, Борис. Думала, ты меня послушаешь.

– А что такое? – спросил я, с трудом преодолевая желание накричать на нее.

Вместо ответа старушка встала у окна, скрестив на груди свои старческие, темные с выступившими венами руки.

Я терпеливо ждал, понимая, что сейчас снова буду вынужден слушать всякую ахинею насчет темной силы.

– Ты знаешь, что здесь было в 48-м году? – услышал я ее тихий голос.

– Нет, – подумав, ответил я. Действительно, в документах, который оставил у меня бывший участковый, о событиях 48-го года ничего не упоминалось.

– Вымерла вся деревня-то, сынок, – так же тихо сказала Пелагея Герасимовна.

– То есть? – удивился я.

– Чудом я одна осталась, – словно не слыша меня, произнесла старушка. – Да и то, потому что меня в Алексеевку к крестной возили, ботиночки новые справить. Под Новый год, значит, это было, как сейчас помню.

Она повернулась, и я был поражен, увидев, сколько невыносимой боли было в ее черных, глубоких глазах.

– Вы надолго здесь? – спросила она хрипло, взглядом скользнув по настенному календарю.

Я пожал плечами:

– Как здоровье своих поправлю, так и съеду. А что?

– Каждые шестьдесят лет под Новый год сюда беда приходит, – прошептала Пелагея Герасимовна. – Воистину, самое настоящее Зло. Старики говорили, Идолом Смерти его кличут. Полакомится свежей кровушкой, и снова в спячку, на следующие шестьдесят лет. Вот чего бояться надо. А то, что тебе Аникеев нарассказывал, – брехня одна. Послушай меня.

– Знаете что… – начал говорить я, но Пелагея меня перебила:

– Дослушай! Не тебя, дочку твою жаль, женушку, понял? Раз у самого голова что чурбак, так зачем за собой семью в могилу ведешь?

Я произвел в голове нехитрые исчисления. По логике старушки следовало, что «конец света» наступит в 2008 году.

– Бабуль, восемь лет еще до Армагеддона, – попытался я все превратить в шутку.

– Запомни мои слова, – сказала устало бабушка. Она стряхнула с передника невидимые соринки и направилась к двери. – Гиблое это место. И не надо ждать восемь лет, уезжайте сейчас.

Она вышла, тихонько прикрыв за собой дверь, а я еще долго сидел в неподвижности. Идол Смерти? Это что-то новое…

* * *

В этот день Пелагея Герасимовна проснулась еще затемно. Неясное предчувствие переполняло ее. Интуиция, присущая всем пожилым людям, заставила ее пойти в баню. Вернувшись, старушка переоделась во все чистое, помолилась, проверила, висит ли на груди крестик, достала из чистой тряпочки бумажную иконку с Божьей Матерью и пришпилила ее к груди.

В доме еще спали. Она хотела подняться на второй этаж и посмотреть на девочку. Но только Пелагея Герасимовна подошла к лестнице, темнота обхватила ее, закружила и поволокла. Она услышала, как стукнула крышка подвала, и вместе с темнотой полетела вниз. Захрустели хрупкие шейные позвонки, голова неестественно вывернулась, и вновь наступила тишина. Был слышен лишь какой-то непонятный шорох.

* * *

У нас случилась беда. Старушка, ставшая, по сути, новым членом нашей семьи и к которой мы все так привыкли, упала в подвал и сломала себе шею. Самое странное во всем этом было то, что она, словно предчувствуя это, ни свет ни заря помылась в бане и надела чистую, заранее припасенную одежду. Кроме того, оставалось загадкой: зачем она полезла в подвал? Кладбища поблизости здесь не было, и мы, заказав гроб и ритуальные принадлежности, повезли хоронить ее за Алексеевку. Трясясь рядом с гробом в «уазике»-«буханке», я вспомнил ее слова насчет похорон и дома, выбрасывающего лишних жителей. Теперь, когда ее слова приобрели особый смысл, на мои глаза навернулись слезы. ОНА ЗНАЛА, ЧТО ЕЕ ЖДЕТ ЗДЕСЬ СКОРАЯ СМЕРТЬ, НО ПОЕХАЛА ВМЕСТЕ СО МНОЙ.

Впоследствии я обнаружил в подвале старое, практически рассыпающееся в руках письмо барина, которое косвенно подтверждало историю, которую поведала мне покойная старушка, но… Об этом я пока ничего говорить не буду.

Я порывался сообщить о своих догадках Лене, но каждый раз меня в последний момент что-то останавливало. Возможно, я подсознательно боялся того, что моя жена немедленно уедет из этого дома, а я… Хотел ли я этого? Не знаю.

Вернувшись с похорон, мы с Леной и бывшим участковым помянули покойную. Информацию про Аникеева я жене пока не сообщил, и она искренне считала его действующим сотрудником милиции.

Вскоре после этого наша спокойная и размеренная жизнь понеслась под откос.

Деревня Чертовка, Воронежская область, «Алексеевский хутор», бывший участковый инспектор милиции, майор в отставке Аникеев Андрей Андреевич,

26 декабря 2008 г.

В небе, подернутом полупрозрачной пеленой, шла ожесточенная схватка между сворой голодных грязно-серых облаков и луной. Облака с остервенением пытались разорвать вечную странницу на части, и она, сопротивляясь, судорожно вспыхивала и гасла. Наконец луне удалось вырваться, она стряхнула с себя остатки цепляющегося мрака и засияла во всем величии своей гордой холодной красотой.

Я наблюдаю за этой грандиозной ночной схваткой и перевожу взгляд на громаду двухэтажного дома. Сизый полупрозрачный дым поднимается ввысь, к далеким мерцающим звездам, словно приколотым к бархатному небосводу. Все говорит о том, что дело идет к морозу.

Где-то слышится далекий вой.

На втором этаже дома, в мансарде, одиноким желтым пятном светилось окно, неряшливо занавешенное шторой. Оттуда доносится стон. От этого никуда не уйти. Этот заколдованный дом порой словно специально делает нас такими, какими мы были раньше. И тогда те, в кого мы превратились, начинают вспоминать о своих семьях, о прежней жизни. И у меня есть крохотное укромное место, где хранится кое-что сокровенное, но я запер это место на замок, а ключ выбросил. Сейчас осталась игра, только игра, и ничего более.

Это место играет людьми и ставит свои спектакли. Скоро сюда снова приедут, и дом, как всегда, отправит ко мне свою посланницу, являющуюся частью его самого. Когда в доме поселятся гости, дом превратит меня в простодушного сельского мужичка. Скоро это начнется.

А сейчас я лежу в темной комнате и не могу уснуть, потому что знаю – сейчас придет ОНА. Вот уже слышны маленькие шажки, по комнате прошелся легкий ветерок, нежный, как прикосновение материнских губ. В комнату входит девочка в белом платьице, садится на кровать и скрещивает ручки на груди. Даже в полумраке видно, как печален взгляд ее широко открытых глаз. Кто же ты, таинственная гостья, которую я вижу уже давно? Плод моего больного воображения? Или ты действительно здесь живешь и тебе просто скучно и страшно?

Девочка вздыхает и говорит укоризненным тихим голосом, словно угадав мои мысли:

«Ты же знаешь, что я здесь уже давно живу. Просто редко выхожу гулять. Сегодня один из таких дней, вернее ночей, когда хочется пройтись по дому».

Она вдруг смеется серебристым голоском и просит меня:

«Погуляй, пожалуйста, со мной. Проводи меня ТУДА».

Я осторожно беру ее за невесомую ладошку, боясь причинить боль, и мы выходим в коридор. Луна нарисовала на полу синие полосы, мы ступаем туда, и маленькая гостья, искупавшись в полуночном свете, начинает источать слабое сияние. Мы подходим к железной двери, но крошечное создание, проходящее сквозь стены, в эту комнату попасть не может.

«Какой ОН упрямый. Мне пора отдыхать», – говорит девочка и пристально смотрит на меня своими бездонными черными глазами. – «Ты пригласил тех, кого я просила?»

Я только киваю головой.

«Ко мне опять скоро приедут друзья. Они обязательно должны здесь отдохнуть», – слова еще звучат в ушах, но девочки уже не видно.

Обессиленный, прохожу в комнату и падаю на кровать, которая отзывается жалобным стоном.

День проходит в незаметной суете, и уже начинает смеркаться, когда слышится рокот мотора. Для здешних мест это редкость. Во всей округе лишь в нашем доме теплится жизнь. Серой тенью мелькнул крупный волк, блеснув желтыми глазами. Щенком подобранный мной в лесу, он живет здесь уже пятый год, и мы понимаем друг друга без всяких слов. На всякий случай, подходя к калитке, передергиваю затвор ружья двенадцатого калибра. Кто-то трогает меня сзади за руку, я оборачиваюсь и вижу свою Маленькую Принцессу в неизменном белом платьице. Ее золотистые волосы распущены, на губах еле уловимая улыбка.

«Ты простудишься!» – говорю я, присаживаясь на корточки и гладя ее по волосам. Она отрицательно покачивает головой, затем кивает в сторону калитки:

«Они приехали. Помнишь, я тебе говорила, что жду гостей? Так вот они! Прими их, Андрей, размести, это – наши ЖЕЛАННЫЕ гости», – крошечное создание излучает радость.

Наверное, Маленькая Принцесса все-таки существует только в моем выдуманном мире… Надо смотреть правде в глаза: я – сумасшедший. Может ли считаться безумным тот, кто осознает свое безумие? Я задавал этот вопрос докторам, уже выписываясь из больницы. Неужели психиатрическая больница – удел всех, живущих здесь? И мог ли Борис убить всю свою семью? МОГ ЛИ Я УБИТЬ СВОИХ РОДНЫХ? КТО ЕЩЕ МОГ СДЕЛАТЬ ЭТО? Что с нами сделал этот дом и это место?

Лечащий психиатр говорил мне, что даже у него случаются видения, и это вполне нормально. Происходит взаимопроникновение врача и пациента. Глядя на меня пронзительными глазами, заведующий отделением говорил:

«Чтобы вылечить шизофреника, надо проникнуть в его внутренний мир, и это не проходит бесследно ни для одной из участвующих в процессе сторон. Грань между патологией и нормой весьма условна и размыта. У вас обязательно будут обострения с сопутствующими симптомами: слуховыми и зрительными галлюцинациями. Причем галлюцинация – это то, что вы действительно видите».

И он привел классический пример из психиатрической практики, описанный в научной литературе. Одна больная все время видела слева от себя черта. Ее заставляли смотреть на него через увеличительное стекло, через призму и показывать врачам то место, где находится нечистый. Черт подчинялся законам оптики. Следовательно, женщина его ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВИДЕЛА. И я вот сейчас ВИЖУ, как Маленькая Принцесса повела волка к дому, и он покорно идет, а ее волосы, светящиеся в лунном свете, треплет холодный ветер.

Снаружи стучат. Открываю калитку. Вот они – люди того мира, к которому и я когда-то принадлежал. И какой из этих миров выдуманный, мой или их, – не скажет никто! На лицах гостей растерянность. Ах да! Опускаю ружье и приветливо улыбаюсь:

– Извините, места тут глухие. Мы вас давно ждем!

(Я же обещал Принцессе!)

Деревня Чертовка, «Алексеевский хутор», Воронежская область,

вечер 26 декабря 2008 г.

Молодые люди несмело прошли в дом. Впереди шел Аникеев, показывая, где какая комната располагается.

– Куда ты нас привез? – вполголоса спросила Марина у Бояринова. – Черте что.

– Отвянь, – раздраженно ответил ей Виктор, поднимаясь по ступенькам за усатым мужчиной, который представился Андреем Андреевичем. – Все равно в городе хуже, – словно оправдываясь, добавил директор.

– Да уж, – буркнула секретарь, понимая, что спорить с Бояриновым бесполезно.

– Господа, да это самый натуральный дом с привидениями! – воскликнул Александр, театрально воздев руки. Женя выдавила из себя напряженную улыбку, а Аникеев повернулся и внимательно посмотрел на Севастьянова. Никто не обратил внимания на этот тяжелый, испытующий взгляд.

– Располагайтесь, – коротко сказал Андрей Андреевич. – Отдыхайте, а завтра утром я вам покажу окрестности.

Он уже повернулся, чтобы уйти, как у Ксении неожиданно вырвалось:

– Постойте… Скажите, а кто здесь еще живет?

Аникеев замер и глухо ответил, не поворачивая головы:

– Больше никто. Вы – первые гости в этом году. И, наверное, последние.

– В смысле, в этом году? – усмехнулся Сергей, но Аникеев уже спускался вниз по скрипучим ступенькам.

– Офигеть, – подвел итог Александр, когда снаружи хлопнула дверь. Он посмотрел на Виктора, который снова напустил на себя пренебрежительно-высокомерный вид, с которым он привык командовать у себя в офисе.

– Это называется деревенская экзотика?

– А мне здесь нравится, – внезапно сказал Макс, плюхаясь на старый диван. Поморщился, увидев поднявшиеся облачка пыли.

– Слушайте, а мы не умрем тут со скуки до Нового года? – спросила Женя, выглядывая в окно. Кроме кружащихся хлопьев снега, она ничего не смогла разглядеть. – Целых четыре дня еще торчать!

– Зато будет что вспомнить, – авторитетно заявил Александр и выудил из пакета опорожненную наполовину бутылку коньяка. Подмигнул Бояринову, и директор заметно оживился:

– Ну-ка, Маришка, собери-ка нам закуску! Так сказать, перед сном, чтобы кровушку по сосудам разогнать…

Девушка бросила на Севастьянова испепеляющий взгляд, но парень сделал вид, что он адресован не ему.

Снизу послышался едва слышный шорох, словно закопошилось какое-то крупное насекомое, но никто этого не услышал.

Деревня Чертовка, «Алексеевский хутор»,

Воронежская область, Максим Фирсов,

ночь с 26 на 27 декабря 2008 г.

Не знаю, какая сила нас сюда привела, но ощущение такое, словно я попал на самый край земли, на какой-то далекий остров, затерявшийся в туманных северных морях. Этот странный здоровенный мужик, с седыми усами, оказывается, бывший участковый. Он сам сказал, да и я вспомнил, что он был тогда среди других милиционеров. Что он сейчас здесь делает?

Темные потрескавшиеся стены, старая мебель, клочья паутины на запыленных абажурах светильников… Как этот дом нашел наш начальник? Решил, наверное, пошутить над нами, извращенец хренов! Но мне сдается, он и сам не ожидал здесь такое увидеть: лицо у него какое-то растерянное было. А душа-то у меня успокоилась! Впервые за все это время.

Торжественный ужин в честь приезда напоминает поминки. Кажется, в тот день где-то здесь стояла елка. Господи! Да вон она, в темном углу, с облетевшими иголками, поблескивает игрушками. Но прошло столько лет! ЕЕ ЧТО, НИКТО С ТЕХ ПОР НЕ УБИРАЛ?!

Да нет, этого просто не может быть. Просто… просто тут, наверное, еще кто-то отмечал Новый год. Вот и все объяснение.

Участковый расселил нас по комнатам. Смешно, но я заранее знаю, какая мне достанется. Скрипит лестница, ругаясь, что ее разбудили посреди ночи. Второй этаж – направо, и передо мной распахнулась дверь комнаты ТОЙ ДЕВОЧКИ. Сердце словно стиснула костлявая рука, и я стиснул зубы, чтобы не закричать. Передо мной был тот самый шкаф, где я просидел столько времени.

Андрей Андреевич желает мне спокойной ночи и уходит. Лестница опять ворчит и постепенно затихает. Запираю дверь изнутри, тушу свет и, не раздеваясь, ложусь на кровать. Спать не хочется. Встаю, подхожу к окну. Во дворе промелькнула какая-то тень. По-моему, какая-то крупная собака.

Поднимаю глаза и смотрю на крупинки звезд, переливающиеся разноцветными огнями. Наверное, так же смотрела на небо и та девочка, мечтая о новогодних чудесах. Опять ложусь и смотрю в потолок, на голубые квадраты, нарисованные луной. В соседнюю комнату поселили Петрову. Она тоже не спит, и мне слышно, как Ксения ворочается и кашляет.

Тишина. Она постепенно наполняет роковую комнату неземным звоном. Я явственно ощущаю, как вибрирует воздух, из последних сил сопротивляясь звенящей пустоте. Что-то прошелестело, как будто пролетела большая невидимая бабочка. Меня бросило в пот.

Шкаф! Там кто-то есть! Весь превращаюсь в слух и приподнимаюсь на локтях. Если мне не изменяет зрение, дверка чуть-чуть приоткрылась. Чувствую, что мой мочевой пузырь готов избавиться от лишней жидкости. А может, мне показалось? Затаил дыхание, боюсь шевельнуться. Тишину нарушает только стук моего собственного сердца. Возник еще какой-то звук – тихий, невнятный, идущий словно из-под земли. Готов поставить свою годовую зарплату, что это стон! Словно сам дом, жалуясь на одиночество, старость и усталость, издает эти унылые и протяжные звуки.

Неожиданно дверка шкафа, скрипнув, приоткрылась еще больше и вдруг со стуком захлопнулась. Сердце рванулось куда-то к глотке, и в тот же момент я почувствовал чье-то прикосновение. Волосы на голове медленно зашевелились, руки заледенели. С виска медленно скатилась капелька пота. Шея онемела, и я страшным усилием воли начинаю поворачиваться всем телом, еле сдерживая рвущийся из груди крик. Вижу ЕЕ, и ужас раздирает меня на части, я кричу изо всех сил, но горло перехватывает, и наружу вырывается лишь судорожное сдавленное хрипенье. Боже, ОНА смеется, просто заливается! И это немного приводит меня в себя.

– Максим, неужели я такая страшная? Ты не наделал случайно в штаны? – Голос девочки звучит как серебряный колокольчик, но черные пустые глаза смотрят куда-то сквозь меня.

– Ты умерла, – мой каркающий шепот, кажется, принадлежит другому человеку.

– Как же я могу с тобой разговаривать, если я умерла? – ОНА приближается, и я тону в ее глазах. – Потрогай меня.

Она нежно берет мою руку и прикасается ею к своей щеке. Безбрежный холод заползает в меня, как толстая змея.

– Я знаю, ты мне снишься, – приходит неожиданно на ум. Она слышит мое мысленное обращение и счастливо улыбается:

– Нет, это не сон, – Девочка не произносит ни слова, но я ее тоже слышу. – Нам не нужно говорить, чтобы слышать друг друга, Максим, – звучит у меня в голове.

ОНА приглашает пройтись, я поднимаюсь с кровати и, как зомби, покорно иду следом за НЕЙ. С этой минуты нас связывает невидимая нить.

Деревня Чертовка, Воронежская область, «Алексеевский хутор»,

осень 2000 г. – декабрь 2000 г.,

Борис

До поры до времени дела с сельским хозяйством у нас шли хорошо – нам удалось собрать неплохой урожай подсолнечника. Часть мы сдали перекупщикам, часть – на маслозавод, в обмен на масло, которое также удалось реализовать по выгодной цене.

Разбирая подвал, я находил множество старых предметов: репродукции картин, позеленевшие подсвечники, громоздкие облезлые чемоданы и много чего еще. В груде мусора я нашел даже старую инвалидную коляску. Вспомнилась статья, где описывался седой инвалид, жуткий сон (а сон ли это был?!)

Мне стало не по себе. Я сел в коляску, и словно ток прошел по всему моему телу. Я вытащил ее из подвала и, дурачась, стал раскатывать на ней по всему дому. Елена укоризненно покачала головой и сделала мне какое-то замечание. Неожиданно для себя и особенно для нее я ответил грубостью.

Я не хотел признаваться себе, но что-то надломилось в наших отношениях. Совершенно без каких-либо явных причин меня стали раздражать те единственные люди, которых я так любил, – жена и дочка. Мне не нравилась еда, которую готовила Лена, меня бесил их смех. У меня вызывала отвращение их манера одеваться, и меня просто выводила из себя необходимость вставать рано утром и отвозить нашу девочку на занятия в Алексеевку. А уж забирать потом обратно и подавно!

Я сидел за своей книгой, а жена «осмеливалась» отрывать меня от любимого занятия, предлагая погулять. Хотя мне было ясно, что бедная больная женщина сильно скучает в этой деревне без города, без подруг, без любимой работы. Она всем пожертвовала ради здоровья Верочки. Я же свое плохое настроение срывал на супруге.

Спустя какое-то время после смерти Пелагеи в доме периодически стали происходить какие-то странные вещи, на которые мы старались не обращать внимания, но которые действовали на нервы. Жена всегда старалась поддерживать в доме чистоту, но зеркало в прихожей неизменно было покрыто слоем пыли. Периодически на нем появлялись странные слова, а несколько раз мне даже казалось, что кто-то корчит рожи из глубины зеркальной поверхности.

Однажды к нам пришел молодой участковый, и Елена узнала, что Аникеев не милиционер, а самозванец, у которого не все в порядке с головой. Она высказала ему все в первый же вечер, когда он к нам пожаловал. С окаменевшим лицом Аникеев развернулся и ушел, хлопнув дверью. Я был страшно зол, устроил Лене скандал и полез в подвал разбирать любимый мусор. Это место стало моим любимым в доме.

Аникеев к нам больше не заходил, и мне не с кем было поговорить о Чертовке. Я винил в этом жену, ее бестактность. Еще один конфликт случился из-за папки с архивом бывшего участкового. Елена посмотрела эти материалы и заявила мне, что это подделка. Статьи якобы отпечатаны на принтере и особым образом искусственно состарены. Попытку разрушить то, во что я верил, на что ссылался в своей книге, я простить не мог и после бурного выяснения отношений стал спать отдельно от жены, в другой комнате.

Работники еще помогали нам по хозяйству, но, когда выпал первый снежок, сказали, что в Чертовке работать больше не будут.

Я продолжал изучать архивы, оставленные мне бывшим участковым. Особое внимание привлекла история про сгоревшую избу, которая, кстати, находилась неподалеку от нашего дома. Якобы там жила потомственная колдунья, державшая в страхе все местное население. Она оживляла мертвецов и с их помощью расправлялась с неугодными ей людьми. В конце концов одна женщина, у которой погибли муж и сын, а затем и постоялец из города, подожгла дом старухи. И было это как раз под Новый год. Бушевавший огонь внезапно погас, а тела ведьмы на пожарище не обнаружили. Она словно испарилась. После этого часть людей ушла в Алексеевку. А те, кто остался, – пропали. Исчезли, как дым. С тех пор дома так и стоят пустые. Лишь через какое-то время я вспомнил слова бабки Пелагеи об Идоле Смерти. Странно, что в записях Аникеева ни слова об этом.

В двадцатых числах декабря жители Алексеевки теперь кропят избы святой водой и стараются до православного Рождества – 7 января – из дома без нужды не выходить. Весь этот рассказ был основан на записях Аникеева, и я впоследствии опять вспомнил Пелагею Герасимовну, которая считала источником всех легенд пресловутого Андрея Андреевича.

Кстати, мужики мне попросту сказали, что здесь в декабре каждого года пропадают люди. Их старательно ищут, но ничего не находят, кроме косвенных признаков их гибели: пятен крови, одежды, личных вещей. Отпечатков пальцев предполагаемых похитителей или убийц также не обнаруживают.

Как-то я наткнулся на документ, где Аникеевым были скрупулезно перечислены происшествия. Я обратил внимание на факты последних лет:

«Декабрь 1995 года. Найдена автомашина «Нива» ВАЗ 2121 белого цвета, регистрационный номер… с разбитым лобовым стеклом. В салоне обнаружены следы крови. Рядом с автомобилем найдено охотничье ружье «ИЖ-27Е», 12 калибра, с разбитым прикладом. Пропали без вести жители Воронежа: хозяин автомашины Беляковский С.Е. и его друг Калинин В.А…»

«Декабрь 1996 года. Пропали без вести жители Воронежа Исаева И.А., Крапивин О.Е., приехавшие в гости к жителю д. Алексеевка Крапивину Е.В. В 5 км к югу от д. Алексеевка найдена разорванная перчатка, принадлежащая Крапивину О.Е., со следами крови…»

«Декабрь 1997 года. Обнаружен труп лесника местного леспромхоза Сидорова П.П. с множественными колото-резаными ранами тела…»

Как-то не густо в этом году. Пропавших без вести нет. Стоп! Как нет? Вспоминаю статью в газете, которую мне дала Пелагея Герасимовна. Именно тогда пропала семья участкового. Странно. Может быть, ему было неловко писать про своих родных?

Так… 98-й год, 99-й…

ЧТО?!!!

«Декабрь 2000 года. Без вести исчезли жители Воронежа… На месте происшествия, в дер. Чертовка, обнаружена первая фаланга указательного пальца правой руки… Следы крови… Убиты в своем доме… Арбузовы…»

Меня как будто оглушило. Я несколько раз перечитал статью, чувствуя, как меня охватывает паника. Мало того, что этот бывший участковый предсказывает исчезновение каких-то городских ребят, он еще пишет и про убийство моей жены и дочки! Мне эту папку Аникеев дал ранней весной, а сейчас только осень. Странно, что я не видел этот листок раньше. Нет, он точно чокнутый! А я с женой из-за него ругался!

Смотрю – а там и другие года прописаны, вплоть до две тысячи восьмого включительно! Ай да участковый! Лечили его лечили, – да не долечили!

После всего этого страшно заболела голова, и надо было как-то развеяться. Уже стемнело. Жена с дочкой читали вслух какую-то книгу. Мне стало стыдно за постоянную грубость, и сердце сжало, словно клещами. Я тихонько оделся и вышел. Узкий серп месяца повис над лесом, вплотную подступившим к нашему забору. Было немного не по себе, когда мертвые избы, припорошенные инеем, будто окружили меня на тихой безлюдной улице. Сгоревшая изба стояла, спрятавшись в небольшой низине. Черные бревенчатые стены, пара стропил, оставшихся от крыши, печная труба еле виднелись в ночном полумраке. Хотя ветра не было, полуоторванные ставни на пустой впадине окна заворочались с тихим скрежетом. По спине забегали мурашки, и вдруг впереди отчетливо послышался тихий смех. Я попятился – смех раздался сзади, рванулся вбок и окунулся в эти странные шелестящие звуки. Не помня себя от страха, я мчался бегом от дома ведьмы. Смех кружился вокруг меня и слышался то тут, то там. Загнанным зверем я влетел домой, запер входную дверь, обессиленно сполз по косяку на пол и… перекрестился. Это я-то, атеист и скептик!

Ночью мне вновь приснился кошмар. Вокруг гудел огонь, со звоном лопались стекла. По избе, как загнанная волчица, металась безобразная старуха. Густой дым, как туман, стелился по комнате. С грохотом упала горящая балка. Рот страшной женщины растянулся в беззвучном мучительном крике, обнажая корявые желтые зубы, похожие на клыки. Она тщетно била табуреткой то в дверь, то в ставни. От дикого жара на старухе начала обугливаться кожа, седая пакля волос задымилась, сворачиваясь. Она упала, задыхаясь, и из последних сил попыталась открыть крышку подпола, но обрушившаяся крыша, выбив сноп искр, похоронила под собой хозяйку избы.

Я проснулся, а эта картинка все стояла у меня перед глазами.

* * *

С этого момента в моем кабинете стало твориться необъяснимое: книги сами падали с полок, а возле стола всегда стояла инвалидная коляска. Я прятал ее в подвал, а утром она вновь красовалась на прежнем месте. Я даже заподозрил в этих проделках жену, но Лена со слезами клялась, что ей даже притрагиваться страшно к коляске.

Мужики из Алексеевки, когда мы беседовали о странных событиях вокруг, упомянули вскользь местную знахарку, которая посоветовала колхозникам в свое время уехать из Чертовки.

Я решил съездить в соседнюю деревню. По дороге я вспомнил слова покойной Пелагеи Герасимовны о моем предстоящем визите к знахарке, и у меня вновь защемило сердце.

Древняя бабка, со смуглым морщинистым лицом, казалось, ждала моего визита и ничуть не удивилась, когда я переступил порог ее маленькой покосившейся избенки.

– Здравствуй, Борис! – Ее черные глаза блестели из-под кустистых бровей удивительно живо и пронзительно. – Проходи, не стесняйся.

«Откуда она знает мое имя?» – промелькнула мысль, и я себе тут же ответил: «Рабочие наверняка обо мне рассказали».

– Здравствуй, бабушка! – ответил я, приветливо, с интересом глядя на нее. Старуха как старуха: шерстяная кофта грубой вязки, вытертая кроличья безрукавка, на голове – аккуратно завязанный черный платок.

– Видно, ведьма уже знаки шлет, раз ко мне пожаловал, – произнесла бабка, с видимым усилием встала с табуретки и заковыляла к старому буфету. Я не успел удивиться, а знахарка уже продолжала: – И не в ней одной дело. Барин-то наш, который тут жил, тебя сюда специально заманил. Они с ведьмой заодно. Много тебя горя ждет и испытаний, а деваться уже некуда! В омут ты уже прыгнул, главное теперь – постараться выплыть. И уехать сейчас вам уже не дадут. Куда ни поедете – в Чертовку попадете. Леший – мастак кружить, а уж ведьма… Тут с ней никто не сравнится! Можете попробовать: все равно ничего не получится!

Старуха зажгла толстую свечу, и только сейчас я заметил, что на противоположной стене висит старинное пыльное зеркало в темной резной раме. Бабка начала вглядываться в зеркальную поверхность буфета, мятой тряпочкой вытирая пыль. Я встал и хотел подойти к знахарке, но она остановила меня, подняв вверх указательный палец правой руки, длинный и тонкий, с желтым, загнувшимся ногтем:

– Не подходи! Нельзя простому человеку в это зеркало смотреться! Душу может затянуть!

Бабка наклонилась к самому зеркалу и всматривалась в него то одним глазом, то другим. Потом повернулась ко мне:

– Думаешь, все расскажу, что видела? Если расскажу, то так оно и будет. А если нет, то может еще и поживешь! У тебя в подвале, возле стенки, дверка железная, потайная, в погреб ведущая. Там крест висит тройной, возьми его. Все, иди домой, устала я! – Ее молодые глаза с каждой секундой старели, их затягивала какая-то мутная пленка, и знахарка в своей безрукавке теперь напоминала старую-престарую черепаху.

Я вышел от старухи с тяжелым предчувствием. Какая-то часть меня все еще отказывалась верить во всю эту мистику. Но душу уже начал сжимать сладковатый холодок неизбежности.

Бабка не ошиблась насчет дверцы, но я никак не мог туда попасть. Видимого замка не было, но открыть ее не удавалось. Я сходил за ломиком-«фомкой», попытался отжать упрямую дверь, но безрезультатно. Пока я стоял, тяжело дыша и вытирая со лба едкий пот, раздался звук, от которого у меня подкосились ноги, – там, за дверью, кто-то скребся. Первобытный страх овладел всем моим существом, и я выскочил из подвала как ужаленный. Елена, узнав про погреб, пришла в ужас. Молодой участковый, вызванный мной, никакой потайной дверцы не обнаружил. В итоге был сделан единогласный вывод – у меня разыгралось (разумеется, из-за чтения архивов) воображение.

Решение уехать отсюда крепло с каждым днем. На дворе стоял декабрь. Фермерский кредит мы почти погасили, странные события заставили забросить книгу о культах и обрядах.