Текст книги "Тем временем где-то"

Автор книги: Александр Силецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Силецкий Александр
Тем временем где-то

Силецкий Александр Валентинович

Тем временем где-то...

Был у Феди Дядькина свой принцип: писать день и ночь картины и ничем другим не заниматься. Иной раз дело доходило до абсурда – в доме не было ни маковой росинки, все зарастало паутиной, покрывалось пылью но Федя Дядькин упрямо сидел за мольбертом и ничего знать не желал. Даже пыль с холста не удосуживался сдуть – так и писал, мешая краски с пылью. Что за картины у него получались, никто не знал. Покупать их нигде не покупали, а в дом к себе Федя Дядькин никого не пускал. Были у него когда-то любовницы, да, отощав, сбежали одна за другой. Были у него когда-то друзья, да, устав от Фединых причуд, забросили его совсем. И остался Федя Дядькин один-одинешенек. Служить он, естественно, нигде не служил, на что питался-одевался неизвестно. С виду он был ну совершеннейший скелет, в самый раз идти на огород пугалом работать. Как уже говорилось, ни единой картины продать он не мог, но – вот ведь странность! – от этого лишь еще крепче утверждался в мысли, что надобно писать и день, и ночь и более ничем не заниматься. Жил он в коммунальной квартире в маленькой комнатушке, мебели вовсе не имел, поскольку все давно уже продал, и одежды не имел никакой, если не считать старых-престарых вельветовых штанов, про которые сам же – себе самому – с усмешкой говорил: "Моя рабочая вельветошь". С соседями он не знался, и те его никогда в глаза не видывали, что, впрочем, и не мудрено: квартира была громадная, и вечно темных путаных коридоров в ней было столько, что, вытяни их все в одну прямую линию, случился бы, как пить дать, километр. Может быть, Федя Дядькин и выглядывал порой из своей комнатенки, но, когда с ним такое случалось, соседи и под страхом смертной казни не смогли бы рассказать. Короче, жил Федя Дядькин – и словно не жил. Картины же, однако, писал. Всегда на чем попало. А поскольку материалов под рукой было немного, изобрел он своеобразнейшую манеру письма, а именно: делал картины одну на другой, оставляя видным у каждой лишь крошечный, самый важный кусок, да и то, если правду сказать, по куску этому разобрать ничего было нельзя, так как помимо манеры была у Феди Дядькина идея – создать огромный вернисаж своих картин, единым махом прописав их все, а для того подобрал он и форму, которую прозвал "Вернисаж за углом". Ничего, значит, толком не видно, но все при этом есть, и самая задача состояла в том, чтобы случайный зритель, глянь он на картину, ясно ощущал бы, что за поворотом, и подсознательно угадывал бы красоту и содержание всех тех картин, которых нет. Вернее, они есть, но – за углом. Попробуй загляни! Вот над чем бился Федя Дядькин денно и нощно, протирая свои последние штаны. Одного он точно не знал: сколько будет картин на вернисаже – восемь тысяч или миллион. Всматриваясь в свою работу, он пытался почувствовать – сколько, но не мог. Это его раздражало – нельзя же, чтобы там, за углом, оставались пустоты. Или, напротив, одна картина налезала на другую. Все должно быть идеально. "Я добьюсь!" – сказал себе упрямо Федя Дядькин. И потерял сознание. Очнувшись, он понял, что это – от голода. Сходить бы в магазин... Но денег нет. А в долг никто не даст – знают, что вернуть он не сумеет никогда. Никогда... Эх, продать бы хоть одну картину! Впрочем, одну – невозможно. Ведь все они – на едином холсте... Так что если продавать, то – разом. А где же сыщется подобный покупатель?! "Вот и влип", – сказал себе Федя Дядькин и, от слабости ничего уже не соображая, пошел вон из комнаты. Но дверь открыть не смог. Тогда он уселся на пол и заплакал. А проплакавшись, принялся мечтать. Вот он сворачивает за угол и попадает в зал с картинами. Конец зала теряется вдали, и потолка не видно, и народу вокруг полным-полно. Все ходят и восхищаются. Что ни картина – то шедевр. – Скажите, любезный, сколько вы за ту вон картину просите? – интересуется вдруг один из посетителей. – Н-не знаю, – лепечет Федя Дядькин, – не оценивал. – Ну, нате вам за нее помидор. Очень полезный овощ. – Вот спасибо! – Маэстро, маэстро, а я вам бутерброд с колбасой за ту картину, что слева, пожалую. Ешьте на здоровье! – Ой, вы так добры!.. – Ну, а что до меня, так я готов вам новые штаны отдать. Только уступите мне этот портрет. – Да забирайте, ради бога! И каждый подходит и что-то дает взамен картины, которую тотчас снимает со стены и уносит с собою. Зал пустеет. Федя Дядькин богатеет. С места не сходя, как говорят. И тут его сражает неожиданная мысль. – Стойте! – кричит он. – Как же так? Вы растащите всю мою галерею! А что же останется мне? Ведь тогда не будет вернисажа за углом, и это обернется так, как будто я вообще ничего не написал! Я так не согласен. Нет уж, лучше забирайте-ка назад ваши подарки Но только не тащите все подряд! Однако никто его не слушает. И наконец во всей галерее, в самом укромном ее закоулке, остается висеть лишь одна картина. Она так далеко, что Федя не может ее разглядеть, а что это за картина, он уже не помнит... Странные видения оборвались так же внезапно, как и начались. Федя по-прежнему сидел на полу возле двери. У окна стоял мольберт с натянутым холстом, никаких подношений не было, а в дверь кто-то настойчиво и громко стучал. – Да-да, заходите, – слабым голосом произнес Федя Дядькин. – Но... она не отворяется. Дверь, однако, распахнулась, и на пороге возник мужчина в плаще "болонья" без рукавов и меховой шапке на голове. Это само по себе было довольно странно. Но еще удивительнее было то, что гость в одной руке держал большой, весь в лейблах, мешок, а в другой – зубастую пилу. И еще у него было какое-то непонятное лицо... – Да, – сказал гость, – нелегко было вас найти. Да вы меня не бойтесь! добавил он, заметив, что Федя Дядькин с опаской косится на него. – Я ведь пришел по делу. – – По какому? – спросил Федя, и не думая вставать с полу. – Да насчет вашей картины. – Этой? – кивнул Федя в сторону холста. – Нет. Той, которая на вернисаже, за углом. Она последняя, в самом конце. – Господь с вами! – пролепетал с ужасом Федя Дядькин. – Мне ж это все привиделось. Нет никакого вернисажа! – А это? – указал незваный гость на холст. – Это, спрашивается, что такое? – Вернисаж, – признался Федя. – Но туда нельзя войти. Я всю торговлю только вообразил. И то, что там осталась одна последняя картина, тоже вообразил. Я есть хочу, – пожаловался он. – Вот и размечтался. – Покормим, – согласился гость. – А насчет картины мне лучше знать. Конечно, вернисаж целехонек стоит, куда ж он денется! Но мне нужна одна картина. Та! Внезапная злость накатила на Федю Дядькина и заставила привстать на колени. – Нет, – сказал он решительно, – ни за что! Та картина не продается! Любую другую – пожалуйста. И вообще, кто вы такой, что так бесцеремонно врываетесь в мою мастерскую? Диктуете мне!.. Я соседей позову. – Соседи не услышат, – махнул рукою гость. – А вот упрямитесь вы – зря. Я вас за нее, можно сказать, озолочу. – Не надо, – гордо сказал Федя Дядькин. – Я, конечно, не помню, что там нарисовано, но мне это дорого и свято. – Эх, вы, – усмехнулся гость. – Художник, называется!.. Хотите, подскажу? Там висит ваш автопортрет, "Автопортрет из-за угла". Припоминаете? – Н-ну... предположим. – Так это не только ваш автопортрет, но, смею доложить, и мой. Понятно? – Как это? – не понял Федя Дядькин. От голода его снова начало мутить. – А очень просто. Я – это вы... Да-да, милейший! Только вы – творец, а я жилец. В творчестве-то вы лицо имеете, а в жизни. Отдайте мне его, и я вас накормлю... Обую, одену, верну любовниц и друзей. – Но тогда я потеряю свое лицо! – воскликнул Федя, ужасаясь. – Зато я его обрету. И смогу достойно пожить наконец. Соображаете? Ведь мы же более чем братья, я от вас далеко не уйду. И вам, глядишь, тоже что-нибудь перепадет... Ну, как творцу... Разве плохо? – Это все очень странно, – начал Федя Дядькин – и даже нелепо. Вы мне предлагаете сделку... Зачем? – О вас забочусь, глупое создание! На вас же страшно посмотреть! – Возможно, – согласился Федя Дядькин, – но я знал, на что иду. Между прочим, даже если я соглашусь, как вы достанете автопортрет? Для этого нужно попасть на вернисаж... – О таких пустяках не волнуйтесь. Я-то знаю – как... А потом я вас приодену, и мы сходим вместе в ресторан. А вечером вам позвонит Катюша помните Катюшу? – она непременно захочет сегодня же вам позвонить... Вы уже отвыкли от нормальной жизни, приятель. Сколько можно терзать себя? Пора, пора!... От сильнейшей боли в желудке все перед глазами Феди Дядькина пошло кругами. – Нет. Не надо. Не хочу, – еле выдавил он из себя. Но гость не слушал его. Он приблизился к мольберту, встал перед холстом, ухватившись за его края обеими руками, как-то странно изогнулся, весь напружинился и вдруг... пропал. Федя с ужасом осознал, что ненавистный визитер вошел в ЕГО картину! Собрав остаток сил, Федя на подгибающихся ногах добрался до мольберта. Он видел, вернее, чувствовал, и это чувство придавало его зрению отчаянную остроту – да-да, он видел, как гость шагает неспеша по галерее, не замечая на стенах прекраснейших работ, идет, нацелившись в самый конец, туда, где висит заветное, святое... Федя видел, как его враг срывает картину со стены, обламывает раму, а холстом обматывает голову, и холст прирастает к нему, становясь отныне частью его плоти, зримой оболочкой навсегда... Федя жутко закричал и зверем заметался у мольберта, не зная, как остановить неумолимое движение гостя к выходу с вернисажа. В последнее мгновение догадка призрачно осветила его угасающее сознание, и тогда он схватил с полу кисть, макнул в банку с краской и бросился на холст, чтобы замазать, уничтожить потаенный выход с вернисажа за углом... И еще, точно этот порыв растянулся, вбирая в себя все побочные микросекунды, на долгое-долгое время, он успел подумать, даже чуточку посожалев: "Да нет же, что я делаю! Он все равно успел надеть... Теперь-то что?..". Через два дня ЖЭК, призвав общественность, похоронил художника Федю Дядькина. На взятые в кассе взаимопомощи двести пятьдесят рублей купили клин земли на кладбище, а после похорон устроили тихие поминки. Добрых слов никто не говорил. Плохих – тоже. Просто помянули. Когда пришли убирать Федину комнату, в ней не нашли ничего. Только у окна стоял мольберт с продранным посередине чистым холстом. Его сняли и вместе с подрамником выбросили на помойку.