Текст книги "ПРО ЖИЗНЬ СОВСЕМ ХОРОШУЮ"

Автор книги: Александр Силецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

ПРО ЖИЗНЬ СОВСЕМ ХОРОШУЮ

Летун

Ближе к полуночи Цокотухов прыгал вниз с шестнадцатого этажа. Прыгал каждый день, не пропуская. И зимой прыгал, и осенью, и летом, и весной, и по субботам, и по воскресеньям, и когда был один, и когда баба приходила, и в хорошем настроенье, и в дурном, и поужинав, и натощак, и пьяный, и трезвый, и голый, и одетый, и покакав, и не очень, и здоровый, и больной. Вот как накатит что-то эдакое изнутри, так сразу на балкон и – вниз. Очень любил Цокотухов это дело, даже пуще баб, и больше, чем поесть или покакать, или уж – восторг какой! – газетку почитать, особо вслух и по складам.

И вот однажды подловили Цокотухова, когда он на балконе появился, и кричат:

– Ты, мил паршивец, чем тут занимаешься? – Как чем? – вроде и не понимает Цокотухов, сильно удивляясь, а ведь говорят с ним ясно, по-родному, без интеллигентских матюгов, тут и любой дурак поймет, а этот, значит, корчит из себя… – Да вот, – указывают, – что ты тут сигаешь? За каким таким рожном? – А я не сигаю, – отвечает Цокотухов, нехороший, сразу видно, человек, на склоку так и нарывается. – Я, – говорит, – летать учусь.

Все начинают тут смеяться – прямо хохот. Вот и говорят, когда смешное отошло:

– Дурак ты, мил паршивец. Круглый идиот. Да кто ж так учится летать? Ты посмотри, какая высота! Шестнадцатый этаж – убьешься! – Да? – удивляется им Цокотухов. – До чего вы умные. А я-то думал – все равно. Ведь я ж пока учусь. А вот – такая высота…

Назавтра Цокотухов снова прыгнул вниз с шестнадцатого этажа. И ничего – разбился. А предупреждали!..

Анатомия слуха

Вот разбился Цокотухов, и у него прорезался слух.

Стал он слышать все на свете: и как у соседа в животе по пятницам бурчит, и как обсчитывают в Магадане, и как кузнечики зимой стрекочут, и как щебечут птички средь аймака Мандал-Гоби, и как любовники друг другу слова нехорошие, потому как одинаковые, говорят, и много еще всего разного стал слышать, но не в этом дело.

Прорезался у Цокотухова особый слух – музыкальный.

Вот разбился Цокотухов, и враз потянуло его не то на мандолине, не то на рояле, не то на кишках бычачьих играть – спасу нет, как хочется, и слух ведь есть, талант, поди, а ни на чем играть не может – не умеет. Попробовал там, подловчился сям – один хрен, не идет мотив, хоть тресни. Стал печальным Цокотухов – страшно посмотреть. Картинка не для слабонервных.

Тут один умник подвернулся, отставной интеллигент. Вот подвернулся этот умник и душевно говорит:

– Я научу. Ты – что? Ты пальцами тренчишь, а это, знаешь, хлам. Концами много не начешешь. Тут тебе не баба, тут, брат, слух. А слух – чего? Он весь в нутре. В душе сидит. Щебечет и поет. Вот пукнешь – это слух идет, но только грубый. Понимаешь?

Цокотухов очень даже понял и расцвел.

И, чтоб душой играть, и, чтобы слух пошел куда как тонкий, прямо ангельский такой, любезный сердцу каждого, взял Цокотухов в магазине импортный кларнет и прямо у прилавка его съел. И стал душой на нем играть, мотивы так и полились, в натуре – слушать бы и слушать, детям до шестнадцати – как раз. Короче, обалдение и счастье на века.

Тут прибежали отовсюду, стали громко хлопать, удивляться – дескать, надо ж, отыскался самородок, вон какие ходят среди нас! А после – новый умник подвернулся, застарелый друг людей, плешивый монголоид, и бесцеремонно говорит:

– Да как же так? Ты как играешь, помесь чучела с футболом? Ты же съел кларнет! Ты должен архипомереть, а не играть. Тебе ж там все разорвало! – Да? – удивляется ужасно Цокотухов. – А я думал: ежели душой, то все равно, куда засунуть. Лишь бы к ней, к душе, поближе. – Ты анатомию учил? – а это уж другие тоже начинают, от ума большого начинают, у нас самый умный, как известно, образованный народ. – Нет, – отвечает Цокотухов, а в натуре-то играет разные мотивы, сукин сын. – Слух у меня. Ведь я ж пока учусь. А вот – такая анатомия… Не знал.

И он опять им заиграл. И ничего – порвало у него там все, что есть, внутри, кишки наружу. А предупреждали!..

Как в цирке

Вот у Цокотухова все внутри разорвало, и стал он очень сильный.

То есть стало ему казаться, что он очень-очень сильный, ну, такой прямо сильный, что прямо сладу никакого с этой силой нет: вот что хочешь разобьет, что хочешь сдвинет, что хочешь отнесет, поднимет, завернет – в рулончик или в крендель-вензель-сикось-накось, никаких теперь проблем.

Стал Цокотухов самый-самый сильный на Земле, и в Солнечной системе, и в ближайшем рукаве Галактики, и во всей Галактике, и в ближнем сверхскоплении галактик, и в Метагалактике, и во всех вселенных сразу, со всеми их белыми и черными дырами и жуть как высокоразвитыми цивилизациями, которых нет нигде.

Могуч стал Цокотухов – в любом смысле, как ты там ни посмотри.

Вот идет он вечером по улице и видит: строят дом. То есть строить-то, конечно, строят, а ни хрена не строят – кран намертво стоит. Не то заржавел, пока годами тут лежал, не то раскурочили, покуда собирали. И народу нет. Оно понятно: если кран стоит, откуда же народ, народ-то нынче трудовой, ему на технику плевать. Цокотухов очень даже возмутился и стал эти всякие бетонные панели сам наверх таскать, не потому, что сила есть – ума не надо, а потому, что дом решил достроить. Для кого старался – не известно, самому здесь все рано не жить, да ведь ему: что строить, что ломать…

Ну, никаких проблем у человека! Сильный очень. Тут люди, значит, увидали – и бегут. Со всех сторон бегут: и зрители, и те, кто должен строить, и сорок пять дежурных постовых.

Вот прибежали, смотрят, как там Цокотухов наверху шурует, и кричат:

– Эй, ты чего? Не видишь разве – дом шатается, не сделали еще?! – Ага, – согласен Цокотухов, – вот и строю, чтобы не шатался. – Да ты, поди, дурак совсем! – кричат ему со всех сторон. – Куда же ты один? Тут кран не может, а ты – сам… Раздавит! Уходи! – Да? – удивляется могучий Цокотухов, вечная манера у него. – Х-м… Как же так? Таскал, таскал… А вот – раздавит… Не подумал.

Ну, забросил он еще пять-шесть панелей на двенадцатый этаж. И ничего – как муху, раздавило.

А предупреждали!..

Бракорасположенный

Как раздавило Цокотухова, стал он очень влюбчивый.

Всех баб, которых видел, стал любить: и платонически, и в письмах, и на пляже, и в кровати, и в подъезде, и в подземном переходе, и у Мавзолея, и в такси, и в учреждениях, и даже через объявления в газете.

Потрясающе любил.

Тут встретился нечаянно с одной и так уж полюбил, что спасу нет: жениться надо, а то неудобно. Честный был. С мечтами.

Вот приводит Цокотухов в ЗАГС невесту – бабу мощную, веселую: она толкала штангу и бежала по-пластунски марафон, всегда на время или на спор – побеждала. Цокотухов ее просто обожал. Тут увидели все и стали удивляться, головой крутили да невесту щупали с опаской, а потом давай кричать:

– Какая же ты жопа, Цокотухов! Ты кого себе нашел? Она ж тебя заест – вон тумба! И затихнешь навсегда. – Да? – удивляется влюбленный Цокотухов. – Я – то думал: я ее очаровал. Хозяин в доме, мир в семье. Я ведь не пробовал еще… А вот – заест… Чудно! И обженился Цокотухов, пятерых детей завел, собаку и герань на подоконнике, на трех работах день и ночь ишачил, скарб особенный в дому держал.

И ничего – затих, она его заела.

А предупреждали!..

ПРИЛОЖЕНИЕ

Так говорил Цокотухов

Вот затих Цокотухов, заездился – и в момент у него зачесался язык. Спит ли, ест ли, книжку ли читает, вкалывает ли или что еще, а непременно – скажет. И балдеет, сам не свой. Ну, например.

Настало время говорить. Вот так поговорим, потреплемся – времечко-то незаметно и пройдет. Важно хотеть иметь, когда дают…

Одетая женщина может быть и голой, а голая – одетой. Поэтому – какая разница?

Взрослые люди стесняются и потому называют вещи бесстыдными именами. Бедные вещи!..Раздавишь таракана – он и дохнет.

Вожди нужны, чтоб все друг у друга под ногами путались толково.

Учи человека, не учи, а все равно: хоть раз в жизни – да пропоносит.

Тщета – это хорошо. Нацеливает на другое…

Инопланетян – нет! Будь они, сказал бы разве, что их нет?

Есть горы высокие и есть не очень… Вспоминать об этом перед смертью можно. Но зачем?

Пресмыкаться может каждый. Но вот вымереть, как динозавры!..

Малаховка – не Австралия, но туда тоже надо ехать.

Может, какие-то люди и произошли от обезьяны. Но лично у меня папа с мамой всегда были коммунисты.

Если закрыть все электростанции, сколько сэкономим электроэнергии!

Книги дорожают, потому что авторы мельчают. Закон сохраненья справедлив и тут.

О, господи, хорошая могла бы быть страна, не стань она Россией!..

Талант – как клоп: укусит – долго будешь чесаться; раздавишь – такая вонь пойдет!.. Пусть лучше ползает.

Рубль – не деньги. Рубль – это сто маленьких копеек. Говорят, жизнь дорожает. Но что-то никто не отказывает себе в этом дорогом удовольствии!..Онанизм от зубной боли, кажется, не избавляет.

Должен сказать: стесняются, пока одеты. Потом чувствуют себя просто голыми людьми.

Зимой хорошо: и плевок, замерзая, не портит природу!

Дураком быть не стыдно. Стыдно казаться…

Депутат – это петух, который несет золотые яйца.

Все большевики болеют одной неизлечимой болезнью – ленингитом. Открытие, за которое и Нобелевскую не стыдно получить.

В Москве цунами совершенно не бывает. А ведь порт пяти морей!

Стоять в очереди довольно интересно. Ибо вот – парадокс: ты стоишь, а она движется…

Дефлорация девушек сопряжена с известным неудобством – слово трудное, к тому же и не наше.

У всякой демократии есть предел, за которым наступает прославление этой демократии.

Если пришел в оперу, самому петь в зале неприлично. Бывают в жизни озаренья!..

Спортивный век недолог. Вот почему так быстро бегают спортсмены.

Ночь ли, день ли, а жить надо, пока не помрешь.

Самому умное сказать – не сложно. Но услышать от других – проблема.

Всенародные святыни нужно время от времени бережно топтать. Тогда, слегка испачканные, но целые, они обретут ореол нетленных. Говорят, будто нынче каждый четвертый на Земле – китаец. Отчего ж у нас столько лиц кавказской национальности?

Демократия по-русски – это когда ты воруешь, а те, у кого своровал, радуются, что ты их не убил.

Почему китайцы до сих пор не чемпионы мира по футболу? Вероятно, только потому, что их ни разу не напутствовал Патриарх Российский. А ведь мог бы!..

Никто не спорит: Москва город большой. Но что проку от этого городам поменьше?

Молитвой геморрой никак не устранишь. Обидно за молитву.

Да, нам надо всех любить. Но – очень избирательно.

И пигмеи могут всем показывать язык. По-пигмейски…

Так, бывало, говорил в народе Цокотухов, всем подряд надоедая. Исключительно достал людей. А были разные…

И вот однажды захотел опять чего-то там сказать, но в лоб – как дали! Чтобы умного не корчил, а то ведь такое наблюдать – врагу не пожелаешь.

Через месяц только оклемался.

И ничего – всю память начисто отшибло, разучился говорить, хотя и умный. А предупреждали!..

– Це-ка-ту-хоу, – представляется теперь он. А порой и этого не помнит.

И тогда:

– Це-ка, це-ка…

Зацикливает его, значит.

И все понимают: хорошей живет жизнью человек, полезной для людей. И многое прощают, что б он там еще ни говорил. А он и сам не знает, может ли еще…

И – ничего…