Текст книги "Черный Гетман"

Автор книги: Александр Трубников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

День за днем странные разбойники двигались к неведомой цели по безлюдным лесным дорогам, обходя селения и высылая вперед летучие дозоры. По словам Шпилера шли они вторую неделю и, вроде бы на юг, в сторону степей. Приметив встречных, кто бы те ни были, в бой не лезли, прятались в чаще. Всего вернее – торопились на условленную встречу с татарами, чтобы продать ясырь. Об ольгердовом существовании словно позабыли, но он не обольщался на этот счет – не тот был человек главарь, чтобы запамятовать о своем предложении.

Наконец этот час наступил. Отряд двигался всю ночь, под утро стали на привал. Не успели Ольгерд со Шпилером сгрызть розданные на завтрак сухари и запить их водой, как к ним подошел Щемила. Выглядел подручный главаря празднично. На плечах у него алел красный короткий плащ, делавший хозяина еще больше похожим на палача, а на боку поигрывала чеканкой и каменьями отобранная у Ольгерда воеводская сабля. Посмотрел на пленных своим мясницким взглядом, корявя слова произнес:

– Тавайте-ка оба к костру.

– Нашто? – не желая безропотно подчинятся, сквозь зубы протянул Ольгерд.

– Ништо! – передразнил тот. – Тепе время дафали думат? Тафали. Тепер, конетц концоф, пора свой слофо сказат.

Щемила развернулся и пошел, огибая кусты, со спрятанными на день телегами. Опираясь на подставленное Шпилером плечо Ольгерд поковылял вслед за ним…

На тесной поляне, окруженной узловатыми приземистыми дубами, незнамо как выросшими посреди соснового бора, у кострища, сложенного из бездымного лиственного сухостоя, назревало необычное. Под деревьями выстроились конно-оружные разбойники. Напротив них гурьбился пеший полон. Заморенные многодневным маршем селяне напоминали стадо приведенных на бойню овец.

Не успел Ольгерд дохромать до середины поляны, как вперед выехал главарь. Словно полководец перед боем, он проскакал вдоль разбойничьего строя, остановился перед полоном, окинул вконец перепуганных людей долгим брезгливым взглядом. Заговорил.

– Ну что, волчья сыть. Прозвище мое уже все знают? Вижу что нет. Ну так вот. Душегубцем меня кличут. Тому, от кого я это услышу, конечно не жить. Однако ведать о этом имени моем все должны. Чтобы бояться и глупостей не творить. Уяснили?

Полон безмолвствовал.

– Фас спросили, уроты! – квакнул Щемила, оглаживая нагайкой конский круп.

Ответом ему был нестройный испуганный хор:

– Уяснили, вельможный пан!

Главарь недовольно поморщился и кивнул. Ольгерд изо всех сил напрягал память. То, что он уже видел этого человека, сомнений не вызывало. Только вот где и когда? Впрочем, это можно было выяснить и потом. Сейчас нужно было не оплошать, ведь от того, какой ответ он даст Душегубцу, зависела жизнь. Дать согласие решил почти сразу, но в разбойники он идти не хотел. Рассчитывал потянуть время, вылечиться, а как только сможет сесть в седло, дождаться оказии и уйти.

– Сегодня мы будем разделяться, – продолжал тем временем Душегубец. – Я пойду с ребятами в свой острог – отдыхать, да к следующему походу готовиться. Вы же, – он ткнул нагайкой в толпу, – к моим друзьям-татарам. На истамбульской верфи заложены новые большие галеры, и в Кафе за гребцов дают хорошую цену. Однако у некоторых из вас есть шанс послужить под моим началом. Вот ты! – он указал на всколоченного мужичонку, в котором Ольгерд с трудом признал давешнего разбойника. – Мне донесли, что в бойцы просишься?

– Как есть прошусь, пан Димирий, – закивал, тряся нечесаной, бородой разбойник.

– Чем на жизнь промышлял? Нам ведь гречкосеи без надобности.

– С путников в лесу брал мзду за проезд вместе с робятами.

– Лихоимствовал, значит?

– Ну можно и так сказать, пан Димитрий

– Саблей, копьем владеешь?

– Не обучены мы, ясновельможный пан. Все больше ножом…

– И скольких же ты "ножом"? – передразнивая испуганно-заплетающуюся речь разбойника спросил Душегубец.

– Та покамест никого, – смутился разбойник. – Так, разве что попугать…

– А у меня служить, стало быть хочешь? – голос Душегубца зазвучал вкрадчиво, почти ласково.

– В том готов крест целовать, ваше ясновельможество, – не замечая подвоха отвечал разбойник, подпустив в голос столько искренности, что даже Витебский настоятель, славящийся своей непреклонностью к прегрешениям вверенной паствы, немедленно отпустил бы ему все грехи.

– Вот и славно, – голос Душегубца чуть не сочился елеем. – Только крест-то мне целовать без надобности. У нас ведь другая клятва в ходу. Кровавая. А подойди-ка сюда, родимый…

Разбойник, еще ничего не понимая, сделал несколько шагов. Душегубец вытянул короткий нож, небрежно швырнул в траву. Вновь обернулся к полону, указал на дрожащего крестьянина:

– Вот этого. Он последние два дня на обе ноги спотыкается, с собой тащить-только время зря тратить.

Из строя выехали двое разбойников. Оттерли от толпы выбранную главарем жертву, подогнали к костру, сами стали осторонь, следя чтоб не пустился наутек.

– Ну? – почти ласково поинтересовался Душегубец.

– Чего яновельможный пан желает? – пролепетал разбойник. Судя по всему, он уже догадался, какое ему предстоит испытание, а дурачком прикидывался больше по холопской привычке.

– Подними нож, пореши эту падаль, – терпеливо, словно учитель, повторяющий бестолковому школяру урок, произнес Душегубец. – Как закопаешь его – пойдешь для начала в обоз возницей. Откажешься, или кишка тонка – вернешься обратно в ясырь. Нам ведь чистоплюи не нужны.

По лицу разбойника пробежала недолгая тень сомнения. Он пустыми глазами поглядел на обреченного крестьянина, поднял глаза на Душегубца, коротко забито кивнул и пал на колени, рыская руками в траве. Отыскал нож, выставил его перед собой и пошел, раскачиваясь, вперед. Крестьянин, осознав свою участь, обреченно завыл, попробовал отскочить в сторону, но удерживаемый путами нелепо упал. Вжался в землю лицом, зарыдал, сотрясая плечами. Бандиты загоготали.

Разбойник не соврал – к смертоубийству привычки не имел. Однако старался, как мог. Подскочил, резким движением перевернул мужика, сел жертве на грудь, не давая вырваться, прижмурившись, сунул нож под ребро. Попал, к счастью ловко – крестьянин оборвал крик, охнул, выгнулся, чуть посучил ногами и затих. Полон замер, оцепенев от страха. Над поляной поплыла нехорошая тишина. Шевеля макушки деревьев, прошумел ветерок. Конь Душегубца переступил на месте и уронил в траву несколько яблок. Разбойник поднялся на ноги, вырвал пучок травы, хозяйственно вытер лезвие и протянул нож Душегубцу.

– Ну что же, испытание ты прошел, – кивнул тот, небрежно принимая оружие. – Теперь тащи этого в овраг, землей там прикинь, чтоб не нашли случайно и возвращайся. Скоро в путь.

Разбойник обрадованно кивнул, вцепился в ноги убитого, поволок по траве, оставляя след. Душегубец, мигом потеряв интерес к происходящему, тронул поводья, направляя коня в сторону Ольгерда. Подъехал, улыбнулся. Молча вытянул нож и кинул его в траву.

Молчал и Ольгерд.

– Сам выберешь или помочь?

– Выбирать не из чего, – спокойно ответил Ольгерд

– Что так? Боишься оплошать?

– Я воин, а не палач. На безоружных руку не подниму.

Строй разбойников отозвался угрюмым роптанием. Шпилер тихо охнул и зашептал что-то, очень напоминающее молитву.

Главарь взмахом руки оборвал разговоры. Немного подумал, снова нахмурился. Объявил решение:

– Ну что же. Ты слово сказал. Кровью не повязанный, ты мне без надобности. Ясырь из раненого тоже никакой, только припас на тебя тратить.

– Утафить? – спокойно, будто речь идет о чем-то обыденном, поинтересовался Щемила.

– А зачем? – махнул рукой главарь. – Тут на три дня пути в окрест ни единого селения. Он к завтрему и сам собой сдохнет…

Строй разбойников рассыпался, и на поляне началась суета.

Через полчаса, выстроив пленных и поменяв тягловых лошадей, разбойники продолжили путь. Ольгерд, позабытый всеми, сидел, опершись спиной о ствол необъятного дуба. Обернулись к нему напоследок только двое. Принятый в банду разбойник – с откровенным страхом, да Шпилер, словно прося прощения за то, что ничем не может помочь. Первого Ольгерд не удостоил внимания, второму ободряюще кивнул.

Поляна опустела. Стих за деревьями гул копыт, чуть погодя растворился в шуме листвы и скрип тележных колес.

* * *

Привыкая к одиночеству, он примерно с час посидел под деревом. Самого по себе леса Ольгерд особо не боялся. Ольгов, в котором он родился и вырос, окружали точно такие же чащи и перелески. Будь под рукой завалящая пищаль, не о чем было бы беспокоиться вовсе, но разбойники, уезжая, не оставили даже деревянной ложки-баклуши. Душегубец не зря свое прозвище заслужил – запретив добивать раненого, знал на что обрекает его, бросив в лесу. Не отпускающая боль в простреленной ноге держала страшнее любого плена и делала Ольгерда легкой добычей для хищного зверья.

Дело тем временем шло к полудню. Солнце выглянуло из-за веток, ударило в глаза. Ольгерд подвинулся, прячась в тень, краем глаза углядел, как что-то блеснуло в траве. В его положении и полушка-клад. Собрался с силами, терпя боль, захромал по поляне. Разглядев, улыбнулся с облегчением. Не оставил его Господь своей милостью, дал надежду уцелеть. Под желтыми цветочками медуницы валялся позабытый главарем нож.

Заостренный кусок кованого железа в руках человека умудренного будет пострашнее рысьих когтей, кабаньих клыков да медвежьих зубов. Потому что заменяет и то и другое и третье. Повертев головой по сторонам, Ольгерд выбрал молодое деревце с развилкой на конце, добрался до него, срезал, обрубил лишние ветки, подогнал по длине. Получился вполне удобный костыль, с помощью которого можно было передвигаться без упора на больную ногу. Попробовал ходить – под мышкой давило. Ольгерд отрезал подол у рубахи, намотал на рогатину. Навалился всем телом, сделал шаг-другой. Хмыкнул довольно – без упора на раненую ногу, хоть и черепашьим шагом, но можно было двигаться вперед. Не день и не два, пусть неделя – но выйдет если не на тропу, так к реке, что приведет его к людям. За пропитание не боялся – в лесу с голоду и слепой не помрет.

Вторым делом, чуть отдохнув, вырезал и заточил две крепкие дубовые остроги. Теперь, случись по пути речушка, можно и рыбы набить. Огнем бы еще разжиться и совсем хорошо. Но разбойники, взяв в плен, отобрали все что было при нем – в том числе и надежное походное кресало.

Уголек бы завалящий, подумал он, разглядывая чернеющее посреди поляны кострище, которое осторожные тати, уезжая, залили водой. Хотя, с чем черт не шутит… Ольгерд опустился на колени и начал ковырять ножом мокрые угольки. Расчистив площадку, те угли что посуше да покрупнее, разложил на солнышке. Пристроился сбоку, тихонько подул, подождал, подул еще. На двух угольках посерели пепельные бока, а по кромке засветило желто-красным. Подкинул сухой травы, снова подул. Над травой закурилась тонкая струйка дыма и через некоторое время заплясал огненный язычок. Огонь – это и тепло и свет, и защита от зверья. Но главное – горячая пища.

Оставив ненадолго бесценный костерок, Ольгерд привыкая заодно к костылю, допрыгал до деревьев, осмотрел стволы, нашел на одном нарост, ковырнул ножом, срезал, заглянул вовнутрь, довольно кивнул. Гриб-трутовик будет тлеть, сохраняя огонь, два а то и три дня, имея его при себе за огонь можно не опасаться. Кряхтя, обошел вкруг поляны, выдернул из мха с десяток белых грибов, вернулся к огню, поджарил на прутиках, пообедал. На сладкое обобрал примеченный еще с утра ежевичник и отправился в путь.

О месте своего нахождения Ольгерд не имел ни малейшего представления, потому решил двигаться по следу разбойничьего отряда. Не будут же они, в самом деле, до белых мух по лесам кружить, да от людей хорониться, рано или поздно выйдут в обитаемые места.

Шел, точнее скакал с длинными передыхами до самого заката. Как только солнышко собралось на покой, сделал шалашик из еловых ветвей, развел костер, поужинал снова грибами и ягодами. Уснул сразу же, как коснулся головой пахучего елового ложа. Снов не видел. Проснулся после рассвета. Нашел росистую ложбинку, кое-как утолил жажду, продолжил путь.

Вроде бы шел сторожко, высматривая на деревьях следы от когтей, каким лесные хозяева метят свои угодья, но зверя все-таки проглядел. Вынырнув словно из-под земли, перед ним, загораживая проход меж двух сосновых стволов, расставив широкие лапы, возник волк. И не просто волк, а умудренный жизнью матерый волчище. Волк глядел на Ольгерда. Ольгерд в ответ, разглядывал возможного противника. А посмотреть было на что. Густой, словно зимний, черный вверху мех. Крепко сбитое тулово, широкая грудь, пальцы на комлистых лапах плотно сжаты. Лобастая голова с маленькими ушами и темными полосами вокруг белых щек. Хвост недлинный, в меру пушистый. В отличие от собачьего, волчий хвост не виляет и не топорщится, а потому намерений зверя не выдает. Пойди его пойми, чего задумал – то ли кинется, метя в горло, то ли, не желая рисковать, уступит дорогу и в один прыжок исчезнет в чаще…

Испуга особого Ольгерд не испытал. Волки в эту сытную пору в стаи не сбиваются. Делают это лишь зимой, когда голодно. Сейчас на дворе сентябрь, в лесу мелкой дичи с избытком, зачем ему человек? Но показать зверю зубы следовало в любом случае. Он медленно поднял и выставил вперед острогу. Волк в ответ прищурился, вздыбил загривок, но с места не сдвинулся ни на шаг. Ольгерд, набычился, сам сделал шаг вперед. Волк густо взлаял, словно пытаясь что-то сказать. В ответ ему из глубины леса донеслось разноголосое тявканье и подскуливание. Ольгерд вздохул облегченно и опустил острогу.

Теперь понятно в чем дело. Волки не охотятся близ своего семейного гнезда. Он собственными глазами несколько раз наблюдал на охотах, как серые полугодки мирно играют вместе с молодыми косулями. Но потомство свое лесные разбойники защищают отчаянно и жестоко, так что теперь нужно было дать понять главе семейства, что он не собирается обидеть щенков.

Ольгерд свернул с пути и двинулся в обход по широкой дуге. Волк постоял еще немного, словно убеждаясь в том, что от его единственного врага – человека не нужно ждать подвоха, и растворился меж деревьев так же неуловимо, как и возник.

Желая уйти как можно дальше от волчьего логова, Ольгерд двигался без привала до вторых звезд. Устал несказанно, разбередил больную ногу, но на земле ночевать не рискнул. К счастью, на пути подвернулся раскидистый дуб с низкими ветками. Забрался кое-как, выбрал место, устроился на ночлег.

Когда проснулся, подивился, как не грохнулся вниз. Тело ныло от неудобной позы, нога разболелась пуще прежнего. Сперва решил устроиться на долгий дневной отдых, но передумал. Похоже, что от раны началась горячка, а потому нужно идти, пока есть силы. Иначе погибель верная.

Шел долго, все медленнее и медленнее. Вначале от рощи к роще, позже от дерева к дереву. Не хотелось уже ни есть ни пить. Боль от ноги разбежалась по всему телу, а к вечеру его начал колотить озноб. Ночь хотел опять провести на дереве но и тут удача повернулась к нему спиной – пошел чистый, почти без подлеска сосняк, где нижние ветки начинались выше его роста.

На рассвете охвативший его морок ненадолго отступил. Но только для того, чтобы показать всю тщету дальнейших усилий. На толстом сосновом стволе, вершках в десяти от земли он разглядел ободранный участок. На следах процарапанных мощными когтями, застыли капли золотистой стволы. Такими метами волки отмечают свои охотничьи угодья.

Зверя, вынырнувшего из чащи он уже ждал. Поглядев серому в глаза, прочитал себе приговор. На самом-то деле волки больше не охотники, а падальщики. Главная для них добыча – больная дичь. То, что хромающий человек – не жилец, волку стало ясно гораздо раньше, чем понял это сам Ольгерд. Несмотря на паморочное состояние, а может, именно благодаря ему, он читал волчьи мысли, словно с листа. Хозяин здешних чащ соблюл лесной закон, дождался пока Ольгерд не удалится от гнезда и не выйдет в охотничьи угодья, и теперь намеревался идти до конца. Но еще Ольгерд понял, что серый, явно умудренный жизнью и знающий что почем, все же не собирался за здорово живешь нападать на бредущего человека. Понимая, что он жив, пока стоит на ногах, Ольгерд собрал остатки сил и двинулся вперед.

Сколько продолжалась эта тягучая погоня он не знал. Волк следовал шагах в десяти, иногда ненадолго исчезал, но неизменно возвращался. Пару раз забегал вперед, заглядывал в глаза, словно оценивал – можно уже напасть или стоит повременить.

В какой-то миг, когда в голове снова ненадолго прояснилось, Ольгерду показалось, что деревья стали расти реже. Он обернулся. Волк, уже ничего не опасаясь, шел за ним в двух шагах. Ольгерд из последних сил ругнулся, переставил костыль, двинулся дальше, думая лишь об одном – не упасть. Но с каждым шагом удерживать собственное тело становилось все труднее и труднее. Наконец, сбившись с шага, он сделал упор на больную ногу и охнул от боли.

Все понявший волк, всерьез готовясь к завершению загона, обежал вокруг, и перегородил дорогу. Теряя сознание, Ольгерд глянул серому прямо в глаза. В выражении изготовившегося к броску хищника не было привычного хитровато-простецкого прищура. Он смотрел на добычу хмуро, оценивающе, видя в ней уже не живое существо, а набивающее брюхо горячее мясо. И это выражение было точь-в-точь таким, каким смотрел на Ольгерда главарь – Душегубец. По спине у Ольгерда пробежал мороз. Он вспомнил наконец, где видел раньше этого человека и он на время позабыл про боль и усталость.

По глазам полоснула вспышкой череда оживших воспоминаний. Тяжелые ворота отцовского городца словно сносит половодьем, и внутрь врывается озверевшая конно-пешая лава. Со всех сторон грохочут пищали. От факелов, заброшенных на крышу дома, вверх вздымается дымный столб.

Он, мальчишка, приехавший к родителям на лето из монастыря, где обучался чтению и письму, прячется в заросшем лебедой узком простенке меж баней и сараем. Неравный суетливый и заполошный бой мелькает перед ним криками и беготней. Он не сразу понимает, что валяющиеся то здесь то там бесформенные кули – это убитые люди.

Бой закончен, победители весело переговариваются друг с дружкой. Окровавленного отца подводят под руки к лошади. В седле – Душегубец, только моложе и злее, чем тот, с которым Ольгерд расстался несколько дней назад. Смотрит, ухмыляется. Бросает коротко:

– Удавить.

Дальше прикушенная губа, вкус крови, тело отца, извивающееся в приметанной к воротам петле. Мать, бросившаяся на обидчиков с охотничьим ножом. Выстрел и расплывающееся на сарафане пятно…

Покидая разоренный горящий двор, главарь оглядывается и смотрит прямо туда, где прячется Ольгерд. До смерти испуганный мальчик вжимается в лебеду, но не может сдержаться и поднимает глаз, перехватывая точно такой же взгляд, каким смотрит на него сейчас волк.

Волк отворачивается, недовольно рычит. Он удивлен и растерян. Потому что во взгляде у Ольгерда нет больше готовности умереть. Ольгерд знает, что должен выжить любой ценой. Для того, чтобы найти погубителя и отплатить ему кровь за кровь, смерть за смерть.

Ольгерд глубоко дышит, чтобы набраться сил и движется прямо на волка. Тот ворчит, еще не решив, уступать ли дорогу. Но здоровая нога цепляется за спрятавшийся в траве корень. Пытаясь удержаться на ногах, Ольгерд переступает. В ногу снова стреляет, теперь уже острой и нетерпимой болью. Он опускается на здоровое колено, одновременно с этим читая в глазах у волка принятое решение. Ощущая лицом движение воздуха от распластавшегося в прыжке зверя, Ольгерд, почти не надеясь на спасение, выставил перед собой сжатую в руке острогу.

Волк, налетев плечом на заточенный конец, взвизгнул и отскочил. Сверкнул желтыми глазами, поднял верхнюю губу, показал клыки, припал на передние лапы и снова мягко, по-кошачьи прыгнул, метя прямо в горло.

В ноздри резко ударило мокрой псиной. Ольгерд, оттолкнувшись сдвинулся в сторону, но от удара уйти не смог. Острые зубы впились в предплечье. Волк рванул клок мяса, отпрыгнул. Боль была такая, что мир съежился до одних лишь желтых, осатаневших от крови звериных глаз.

Волк, прихрамывая, шаг-за шагом, подбирался к нему полукругом, готовясь к третьему прыжку, который теперь уж точно обещал стать последним. Ольгерд лежал, намертво сжав в руке последнюю свою надежду – найденный на поляне нож.

Потом случилось чудо. Зверь, напрягшийся уже для броска, прислушался вдруг к чему-то, рассержено заворчал, развернулся и, не оглядываясь, шустро запетлял меж деревьев. Едва серый хвост растворился в чаще, до Ольгерда донеслись неразборчивые голоса. Он смог, теряя сознание, разглядеть приближающиеся фигуры, но разобрать кто это – друзья или враги уже не сумел.

Над ним склонились, потом его, кажется, куда-то несли, но отличить где явь, где болезненный морок он уже не сумел. Деревья выстроились в две стены, кроны их соединились аркой и теперь перед ним тянулся длинный шепчущий тоннель, в дальнем конце которого, пробиваясь лучами сквозь ветки, бил яркий свет

Прошел может миг, а может вечность, в которые он чуть не зримо ощущал себя в самой близости от смертельной черты. Очнувшись на короткое время, увидел, что над ним склонился прекрасный ангел. "Стало быть, все-таки в рай" – разрешил он для себя давно назревший вопрос. И погрузился в черноту.