Текст книги "Операция 'Ноев ковчег'"

Автор книги: Александр Трапезников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

Генерал не ответил. Он пустыми глазами глядел в висящее на стене зеркало.

5

Различные версии и высказывания по взрывам в Москве

– Правление Ельцина закончилось тем, что терроризм в России стал таким же обыденный явлением, как снег и дождь, как эхо в горах или крик "Ау!" в лесной чаще. Именно так это многие и воспринимают. У нас в Липецке – Бог миловал, ничего подобного нет, хотя Липецк – родина не только первого марксиста Плеханова, но и родина террора. в городском парке до сих пор стоит памятник в честь первых террористов – Желябова, Квятковского, Ширяева и прочих... (Дюкарез, вице-губернатор Липецкой области).

– Осиное гнездо терроризма свито на территории Чечни, это очень опасно. Надо вести более активную борьбу с ними и принимать более серьезные меры защиты. (Сергеенков, губернатор Кировской области).

– Мировой терроризм – это такое зло, которое может появиться в любую минуту и в любом месте (Россель, губернатор Свердловской области).

– Из Москвы надо метлой вымести всех кавказцев, пусть живут и торгуют в своих республиках. (Неизвестным мужчина на улице).

– Терактов не ждем. Наши жители относят себя к мирному и доброму народу единой России, того же желаем и всем. (Бетин, губернатор Тамбовской области).

– Я полностью поддерживаю Путина в наведении жесткого порядка в стране. (Сумин, губернатор Челябинском области).

– Мы ровным счетом ничего не знали о готовящихся взрывах. Если бы получили какую-нибудь информацию, мы бы предупредили власти и общественность. А кто вам сказал, что взрывы – дело рук чеченских боевиков? Это только версия, причем далеко не основная. Подумайте, где мы, а где Чечня? (Костромин, сотрудник ФСБ по Москве и Московской области).

– Президент Ельцин должен отреагировать на теракты наведением порядка в силовом блоке России, поскольку сегодня стало очевидно, то, что ни внешняя разведка, ни разведструктуры других служб не умеют ни адекватно внедряться в террористические организации, ни наносить превентивные удары. И перестать отдавать целые пласты российской хозяйственной жизни кавказцам, господствующим, например, на городских рынках. Покуда они там – в Москве и в стране возможно что угодно. (Венгеровский, депутат Думы).

– Взрывать здания могут не только ваххабиты, но и представители любого другого вероисповедания. Ваххабиты в массе своей вовсе но агрессивны, они такие же мусульмане-суниниты, как многие другие (Имам-хатыб Рамиль Аляутдин).

– Мне уже надоело оправдываться! За эти дни более 400 чеченцев оказались в следственных изоляторах. А там далеко не бандиты. Не дадут нам спокойно жить на нашей территории – захватим центр России! Немцам это не удалось, а чеченцам удастся. И еще: если мы захотим кому-нибудь отомстить, тем же генералам, то сделаем это другим способом. У нас есть адреса, списки... И я горжусь, что слово "чеченец" вызывает панику у россиян и холодный пот у москвичей. Сами нас довели! (Майорбек Вачагаев, представитель Чечни в Москве).

– Я не знаю, кто это взрывает. Чеченцы к этому отношения не имеют. Может быть, спецслужбы Москвы. Вчера Басаев еще раз повторил, что он не взрывал мирных жителей. Чечню опять хотят сделать разменной монетой на выборах, как это было в 1996 году. А чьими руками это делается, для чеченского народа не имеет значения. (Казбек Махашев, вице-президент Чечни).

– Мы этих черных сами ненавидим, будем их давить. И сколько бы они нам денег не совали, добрыми знакомыми не станут, под их управление мы не поедем... А взрывы, эти не забудем и не простим! Что интересного – так за две недели до взрыва из этого дома в Печатниках три кавказские семьи уехало... (Из разговора с "подвыпившим" милиционером).

– Я боюсь, не уходи из дома, мне страшно оставаться одной, я чувствую, что взорвут и наш дом (Разговор в семье).

– Если день траура не станет днем пробуждения национального сознания к Истории, это будет первым из нескончаемой серии дней траура (Дугин, геополитик).

– Мы с мамой выскочили и стали собачку откапывать, ее засыпало, кричу: где Олечка? Где Петя? Тьма, тьма... (Бред больного в больнице).

– И тот и другой взрыв разработан боевиками Хоттаба. Заряд самодельных взрывных устройств состоял из смеси аммиачной селитры, алюминиевой пудры и промежуточного заряда – пластида, а в качестве главных составных частей адских машин использовались электронные часы "Касио" и батарейки "Крона... (Из газет).

– Своими взрывами они разбудили миллионы тех, казалось был ни при чем. И вместе со спящими подняли к свету нашу древнюю дремавшую сущность. Вместо иррациональной паники – метафизический гнев. Развалины взрывов – из них в небо бьет огонь – стали священным местом приобщения к общерусскому духу... Сегодня, среди оставшихся на Каширке растет новый Ермолов. В соседнем доме на Гурьянова смотрит из окон на пепелище юный Воронцов. За своих чеченских выродков ответит весь народ. Перевоспитать щенка шакала нельзя. Еще нигде и никогда теракты не могли стать защитой от стратегических бомбардировщиков. Их там, в Чечне – горстка. Каждый день бомбежек – по тысяче трупов. За год – триста тысяч. Посмотрим, сколько эти "свободолюбивые" выдержат ... ( Газета "Завтра").

– Для олигархов взрывы жилых домов оказались не более чем информационным поводом для очередной атаки на позиции соперничающего клана ... (Аналитический отдел "Русского ордена").

Глава восьмая

1

В Горках-10, на даче у Галовина собрались действующие члены "Черного ордена". Не все здесь были посвящены в тайну операции "Новев ковчег", но речь по большей частью шла именно о взрывах домов в Печатниках и на Каширке. Присутствовали Яков Рудный, Дугин, Мамлеев, сам Галовин, еще какие-то странные, почти инфернальные личности, несколько иностранцев. Приехал инкогнито и генерал Лавр Бордовских. Мамлеев привез с собой Анатолия Киреевского, он сам напросился на встречу. Ему хотелось видеть этих людей, идущих по такому откровенно ложному, языческому пути. По пути дьявола. Ему не требовалось понять их – просто увидеть, может быть, последний раз в жизни. И он не оставил свою шальную мысль – убить одного из главных виновников трагедии – Якова Рудного, этого мастера "новых политических технологий". Сейчас Рудный сидел рядом с ним и что-то объяснял шепотом. Кажется, рассказывал об эзотеризме, которым тут было пропитано все: от черепа на столе хозяина, до размалеванной свастики по стенам. И Киреевский жалел только об одном, что ему так и не удалось завладеть пистолетом Кротова. Он был готов принести себя в жертву, убив хоть одного негодяя.

– Позднесоветское общество проживало вне истории и вне осознания истории, – шептал на ухо Рудный. – В целом все было хорошо, за небольшими деталями, хотя однообразно. Все были уверены, что так будет и дальше. Неопределенно вперед. Это смертно – когда живешь так – как будто ничего нет. Все приблизительно равноценно. Нет дифференциации. У существования отсутствует острый горький вкус. Бытие под подушкой. Сознание под подушкой. Нужен катарсис, нужен взрыв...

Дугин, словно подхватив его мысль, говорил громко, для всех:

– С середины 90-х годов мы оказались в истории. Но это на уровне бытия. На уровне сознания – мы явно отставали. История – есть катастрофа, риск, драма, боль, взрыв, чудовищная неопределенность, вовлеченность в развернувшиеся на вчера еще плоском пространстве непреодолимые лабиринты. Реформаторы и консерваторы – это мертвые в ожидании Страшного суда. А тем временем вокруг и вовне России идет реальная жизнь. Мерно ползет на границы атлантический враг, приходят в движение буйные малые массы периферийных народов, пробудившиеся первыми, и оскаленно кусают нашу дремотную тушу. Мы, господа, движемся во сне, кого-то давим, кого-то по великански отшвыриваем, не замечая, не просыпаясь...

Дугина несло, лицо его было малиновым, воодушевленным. А сидящий рядом с Киреевский Рудный, напротив, необычайно бледным, сосредоточенным, как старческий юноша.

– И вдруг! – возвысил голос "Господин Ду". – Вдруг – взрыв. В самой сердцевине дремотного быта, расслабленного, с вялыми и уютными папой и мамой, бабушкой на балконе – все летит в черную бездну... Теракт. Все поражены случившимся. Но не потому что много жертв, не потому, что дети, не потому, что невинные. И даже не потому, что в Москве. Но потому, – он поднял вверх указательный палец, – что в Печатниках поставили страшную таинственную печать на наше пробуждающееся сознание. И это должно было произойти, должен был случиться шок. История, с которой сшибается моз и есть шок. История – это теракт. Это кровь. Это не сон. Это всегда справедливость и несправедливость, вина и невинность, закономерность и произвол, достоинство и случайность – все ставится под трибунал, под знак вопроса, а суд выносится на краю балкона девятого этажа: столкнут – не столкнут. Это история. Человеческая история. Другой нет.

Рудный наклонился к Киреевскому и шепнул?

– А ведь хорошо говорит, подлец, правда? Киреевский не ответил.

– Русские должны отныне думать, отправляясь от ДОМА в Печатниках, восклицал Дугин. – Так же как послевоенная либеральная интеллигенция принялась думать "от Аушвица"... ДОМ. Это когда в историю вбрасывают наш мозг. Так же, без предупреждения падая в разверзшуюся дымную бездну, приходит острая разящая заря сознания. И оказывается сразу, внезапно, что мы все на войне. Что мы мобилизованы, что линия фронта проходит где-то там, у полудиких черноволосых людей, которых не очень-то и жалко, а прямо по нашей квартире со шторами и занавесками, с итальянским краном в ванной и уютным шаловливым маленьким существом в детской, Мы видели бомбежки Югославии по ТВ. Это не полудикие люди. Не дошло. Мы видели расстрел "Белого Дома"... Маршрут обывателя проходил между ярмаркой на Арбате и Парком Победы на Поклонной. "Ой, смотри, Вань, танк разворачивается, сейчас пальнет!.." Но танк тогда бил не по его сознанию, не по его другу Ване. Били "по политическим".

Хозяин дачи Галовин сидел в каком-то черно-белом балахоне со свастикой и улыбался. Голова его была косо наклонена. Бордовских, напротив, выглядел очень мрачно, Мамлеев, осторожный, с европейской известностью, примостился где-то в углу.

– Что же от нас хотят? – продолжал Дугин. – Чего же таким образом от нас добиваются? Одного. Чтобы мы, проснувшись, поняли. Если мы не разрушим чужой дом, кто-то разрушит наш. Если мы не скажем решительное "нет" врагу, он перережет нам глотку. Во сне, нам и нашим детям. Если мы не возьмем динамит, кто-то положит его нам под дверь. Если на Кавказе враг, то его необходимо уничтожить. Всенародно. Прилюдно. И каждый – каждый – должен омочить палец в его крови! И показать детям – вот труп врага Родины. Если мы не хотим убивать, сражаться и умирать, то надо было сказать ясно: берите все, что хотите, но только нас не трогайте. У нас тихий час. Санитарный день. Но тогда уж и не сетовать на насильственное выселение. Мы в полном сознании капитулировали, и готовы съехать по первому требованию новых владельцев жизни хоть куда. Если откормленная сытая мразь на приемлема, а ее ресторанные наслаждения нам радостны, то надо честно признать, что наши предки были швейцарами.

Кто-то неуверенно зааплодировал словам Дугина. Но тот лишь отмахнулся.

– Осыпавшиеся же после взрывов двух домов трупики – на них закроем глаза, – добавил Дугин. – Должны же господа жизни урегулировать свои зоны влияния? Какая разница, кто будет нами владеть – Делан или Абрам? Не взорвешь – не покушаешь. "Хакамада – баба неглупая", – так рассуждает обыватель краем сознания, прежде чем свалиться вместе с телевизором и детским мишкой в завалы небытия. Что же тогда называть глупостью? Уроды на лживых рыжемордых стендах могут только сниться. Есть план по уничтожению и вашего Дома, – оратор выбросил руку, – и он в действии? История – кровавая и жестокая вещь. Тот, кто не отвоевывает себе земли, границы, берега, озера, хлеб и высоты, изощрённые инструменты и коварные планы – гибнет. Так было и так будет? Полуночное падение из кресла в ад! Дикий будильник звонит! Дом за Дом! Крик за крик!

Дугин и сам кричал, он, очевидно, не мог обойтись без истерики, как и хозяин квартиры. Киреевский хорошо помнил прошлую встречу с Галовиным. Тот орал и заходился точно так же. Здесь они все такие. Ненавистники, русомасоны. Анатолий заметил, как Бордовских тихо встал и направился к двери. У него был серый, землистый цвет лица, в глазах какая-то мука. Иное дело – Рудный. Тот сидел, закинув ногу на ногу и, наклонившись к Киреевскому, отпуска какие-то шутки. По поводу Дома.

– Я хотел вас убить, – произнес Киреевский. – А теперь понял, что стрелял бы в пустоту.

– Что? – переспросил Рудный. Но он все понял. Взгляд не изменился, был все такой же насмешливый и... бездонный.

– Прощайте! – сказал Киреевский.

Рудный неотрывно смотрел ему вслед, словно боялся забыть. Потом наклонился к сидящему по другую сторону Логинову.

– Очень опасный человек, – с нажимом произнес он. Такого не переделаешь. А жаль.

Логинов кивнул. Он понял, что тот хотел сказать.

2

"Умные" головы в Москве-мэровской решали: как поступить с пустым местом в Печатниках? Разбить там мемориальный парк, или по согласованию с Алексием II поставить часовню? А склонялись все же, к другому, самому прибыльному варианту – оставить пока это пространство незастроенным, а там пройдет панихида, протекут два – три – шесть месяцев, всё потихоньку забудется, и начать втихаря строить четыре многоэтажных элитных корпуса. Квартиры опять же пойдут на продажу. Кому? У кого деньги есть, тем же кавказцам. "Градоначальник" и его замы от этой идеи млели. Будет Дом на Костях. Какая разница? Пусть строится на месте братской могилы, там, где и тел-то всех собрать не смогли. Фрагменты одни остались. Кощунственные действия пахана "всея Москвы" никогда не имели предела, но о застройке нового дома в Печатниках еще никто не знал. Денежный интерес и украшательство, забвение жертв и круговая порука, наглая уверенность в собственной безнаказанности и людской беззащитности, подкрепленные хвалебными отзывами некоторых церковных иерархов – сколько еще будут продолжаться эти глумления и издевательства над москвичами?

Рассуждали мэрские чиновники так:

– Что земле пропадать зазря? Да еще со всеми коммуникациями. Земля сегодня дорогая. В том доме жили простые люди, сейчас будут жить богатые. Тут можно столько "квадратов" построить! А часовня – что это такое? Что это люди должны из своих окон ее видеть – вспоминать неприятное? Да и потом, там вроде бы какой-то негр погиб, да еще два-три мусульманина. Что же теперь – и мечеть им еще ставить? Не дождетесь.

Люди никогда не дождутся справедливости на земле.

А пока на том месте, в Печатниках, проходила панихида. Напротив расчищенной и огороженной площадки, где был взорван дом, на маленьком пригорке у развилки дороги был установлен большой крест из дерева. Стоял пасмурный ветреный день, моросил мелкий дождик. Падали редкие снежинки. Несколько машин и автобус стояли у обочины дороги. Толпились люди, человек шестьдесят, полукругом около креста. Слушали службу. У всех скорбные суровые лица. Кто встречал знакомых – разговаривали полушепотом. Свечи горели плохо, часто гасли под налетающим ветром, чьи порывы глушили и слова священника. У многих на глазах слезы. Здесь собрались в основном родственники, знакомые и друзья погибших, особенно тех, кого так и не нашли, тех, для кого общей могилой стала эта небольшая площадка. Стояли тут и Киреевский с Кротовым, держа в руках цветы. Цветов было много у всех. Лежали они и возле креста. А из соседних домов эти цветы смотрелись как капли красной крови на черной израненном земле.

Служба закончилась. Одна из прихожанок пошла по кругу с кружкой для пожертвований. Люди стали неторопливо расходиться. Маленькая сгорбленная старушка деревенского типа, с добрыми улыбчивыми глазами и просветленным взглядом, остановилась возле Киреевского. Она всё еще шептала молитвы и подслеповато щурилась, а левой рукой опиралась на палочку. А потом сказала, обращаясь к Анатолию:

– Твой друг хороший был человек. А конец – мученический, страшный, но скорый – на все Божья Воля. Но о нем не печалься, душа его на небесах.

– Откуда вы знаете? – рассеянно спросил Киреевский.

– Знаю! – ответила она. – Крепиться надо. Времена наступают тяжкие, силы сатанинские особо на Москву ополчились, вместе с чернокнижниками силовые треугольники по столице выстраивают – аварии организуют. Но вы не бойтесь. Только сам помни и всех знающих предупреди – скорость не превышать! И молитесь, молитесь, особо Николаю – новому угоднику Божию! И Сергию Радонежскому, ведь друга твоего Сергеем звали?

– Вы... – начал было Киреевский и умолк. Кротов протянул ей денежку, но она оттолкнула руку.

– Много мне еще дано знать, но не все вам полезно, рассказывать не позволяют...

Тут она вдруг поклонилась Киреевскому, повернулась и пошла прочь. Анатолий и Алексей Алексеевич еще некоторое время постояли в задумчивости. Рядом стояли еще несколько человек.

– Что за бабушка? – спросил Кротов у них.

Никто не знал. Затем Кротов достал из кармана армейскую фляжку, два пластмассовых стаканчика. Разлил водку. Выпили, не чокаясь.

– Будет ему и всем им земля пухом, – сказал Киреевский.

– Поеду домой, – произнес Кротов, поеживаясь. – А ты?

– Пройдусь немного. Хочу побыть один, – ответил Киреевский... Они не знали, что есть еще один человек, который издали за ними наблюдает.

3

Человек этот вернулся к машине, в которой сидел Логинов.

– Он один остался, – сказал "наблюдатель".

– Поехали следом, – кивнул Логинов.

Киреевский, подняв воротник плаща, шел по улице Гурьянова. Дождь все еще моросил, но тучи уже разгладились, даже как-то весело и озорно просверкнуло солнышко. Анатолий вдруг пожалел, что расстался с Кротовым. Алексей Алексеевич тоже одинок, что ему одному дома делать? Наверное, он хотел поговорить с Киреевским, повспоминать о былом... Или просто как следует выпить. Иногда хочется просто напиться, особенно в такие дни. Особо большого греха в том нет, нельзя же всё копить в себе? Можно расслабиться. Все ведь люди, не железные... Анатолий решил, что вернется домой и непременно позвонит Кротову. Может быть, поедет к нему в гости. Работа подождет. У него сейчас на столе лежала неоконченная рукопись, составленная по его лекциям в Российской общественной духовной Академии. Лежали аналитические отчеты для "Русского Ордена". Прогнозы на геополитическую ситуацию в стране, на приближающиеся выборы в Думу. Но все это подождет...

Анатолий стал переходить улицу на перекрестке и не мог углядеть, как выскочивший откуда-то автомобиль, развивая еще большую скорость, несется прямо на него. Он успел только повернуть голову и вскрикнуть, но избежать столкновения уже не мог. Машина врезалась в него, и тело Киреевского, пролетев несколько метров, было выброшено на проезжую часть, под колеса грузовика.

4

Бордовских сидел в своем служебном кабинете, но ничего больше не читал. На столе лежали оперативные сводки, но он смахнул их в выдвинутый ящик стола. Вошел Логинов, принес новые документы, но и их генерал оставил без внимания. Логинов, удивленно посмотрев на него, удалился. Бордовских отвинтил колпачок перьевой ручки, пододвинул к себе лист бумаги и стал писать. Первые фразы давались с трудом, получались путанными. Тогда он зачеркнул написанное, порвал лист бумаги и взял другой. Сосредоточился. На душе было пасмурно, скверно, словно и там шел такой же дождь, как и за окном. Он смотрел в стекло и ничего не видел. Пытался вспомнить лицо жены и детей – и не мог. Всё будто исчезло, пропало, превратилось в пыль. Как те люда, которые тоже растворились в черном дыме, в раскаленном воздухе. Кому и что надо было объяснять? Своему начальству? Он всю жизнь служил честно, его не поймут. Объяснять Рудному? Еще не хватало. Тому всё ни по чем, особенно чужая смерть. Близким? Они давно стали чужими. Он отгородился от них своей работой.

Бордовских засмеялся. И смеялся долго, беззвучно. Потом почувствовал, что не смеется, а плачет. Плачет от жалости к себе, к своей жизни. И тогда он успокоился. Пошел в смежную комнату, где висел его китель, переоделся в форму. Нацепил ордена. Посмотрел на себя в зеркало. Достал из сейфа именной пистолет. Сел в кресло, налил себе в рюмку немного коньяка "Наполеон". Тот самый, который они не так давно пили вместе с Кротовым. Хотел позвонить ему, но передумал. К чему? Все равно он проиграл. Узнает из завтрашних газет... Затем Бордовских передернул затвор пистолета, секунду помедлил, и выстрелил себе в голову.

5

Гавриил Тимофеевич Трубин расхаживал по своей горнице, а в разных ее углах сидели Кротов и двое молодых людей. Печка была жарко натоплена, на столе стоял самовар с чаем, лежали баранки и варенье в "розочках". Один из молодых людей – светловолосый и с небольшой бородкой – смотрел на хозяина задумчивым взглядом; другой выглядел более свободно, глаза его весело поблескивали.

– ... Антихристов много. – Говорил Трубин. – В этом смысле антихрист с маленькой "буквы" – это любой человек, который находится в состоянии активной борьбы с Церковью. А по другому, собственно антихрист – это зеркальное отражение Христа. Вообще, для античной литературы зеркало очень странный предмет, в котором есть что-то такое неправильное. Не нужно и забывать, что приставка анти– в греческом языке означает не только "против", но и "вместо". Антихрист приходит вместо Христа, то есть подменяет собой Христа. И чтобы такая замена могла произойти, он должен быть очень похож на Христа. Здесь тоже есть некоторое зеркальное подобие: мы видим, что у Христа было три с половиной года земной проповеди, земного служения. Точно так же Апокалипсис говорит, что три с половиной года будет длиться земное владычество антихриста. Да, Церковь в эти дни потерпит поражение. Но не проиграет. Потому что придет время, наступит второе пришествие Христа, и спасенные люди увидят новое небо и новую землю... Что же касается Антихриста, то, несомненно, он тоже будет творить "чудеса". У Христа была своя Церковь, свои ученики, – конечно же и у Антихриста нечто такое будет. Христос был универсально открыт – несомненно. Антихрист тоже будет универсально открыт и тоже будет готов вобрать в себя и подчинить своей власти, своему "Евангелию" все культурные, национальные и религиозные традиции. Каждую из них перетолковав по-своему. Подобий очень много. Дело в намерениях. Ради чего Христос отказывается от земной власти? Ради чего антихрист ее берет? Намерения оказываются прямо противоположными.

Он помолчал, остановившись у полки, на которой стояли две фотографии Сергея и Анатолия, с траурными полосками.

– Да, – продолжил он, – Достоевский в легенде о великом инквизиторе привел великолепное истолкование трех искушений Христа; искушение хлебом, искушение властью, искушение чудом. Христос их отверг. Очевидно, антихрист их примет. Он примет власть над человеческими душами через чудеса, власть над человеческими отношениями через принятие рычагов земного управления, власть над телами через контролирование механизмов распределения земных благ. Кстати сказать, это последнее – преувеличенный интерес к сфере распределения – и позволяло Достоевскому подозревать дух антихриста в идеалах социализма. Ну а теперь, – улыбнулся Гавриил Тимофеевич, – давайте помолимся, да будем чай пить. Он посмотрел на молодых людей, потом на Кротова.

– Молитва непростая, – продолжил Трубин. – Ее прислал мне иеросхимонах Ефрем, со Святой горы Афон. Всякий русский человек должен написать ее в своем сердце и повторять в своих ежедневных молитвах после вселенского Символа веры. Это наш, русский Символ веры, который гласит:

"Верую, Господи, в православное царское самодержавие, Духом Святым клятвенно утвержденное на вечные времена освященным Собором и русским народом для мира и благоденствия нашего Отечества и для спасения души, как учили о том же и все святые угодники Божии русские последних веков. Аминь".

Слова эти гулко и торжественно звучали в деревенской горенке, где ярко горели глаза и свечи, а ветер за окном шумел и шумел...

2000 г.