Текст книги "Эскизы (сборник)"

Автор книги: Александр Тавер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Александр Тавер
Эскизы. Сборник

Замёрзшие

– Я что, сошёл с ума?

– Нет, – отозвался незваный гость раздражённым фальцетом. – Тебе не показалось. Какой-то крылатый мужик в чёрном балахоне действительно шарится в твоём холодильнике прямо с утра.

– А ты…

– Да, ангел смерти, – не меняя тона, пискнул он и углубился в созерцание извлечённой из холодильника банки рыбных консервов. – Хмм… Здесь явно делать нечего.

Его красивое лицо приняло выражение одновременно скорбное и брезгливое. Он водворил банку на место и с явным отвращением вытянул двумя пальцами очередную упаковку.

– А…

– Нет, не за тобой, – отрезал ангел. – Ещё дурацкие вопросы есть?

От сердца немного отлегло.

– Ты голодный, да? Ты мясо не ешь? – смелея, спросил я.

Вопросы застали ангела врасплох. Вздрогнув от неожиданности, он выронил ветчину, которую нацелился было вернуть на полку, и впервые посмотрел на меня. Лицо его выражало замешательство и в то же время решимость стойко перенести общение с этим идиотом.

– Там где-то… йогурт стоял… – пролепетал я, – ещё свежий.

Не найдя что ответить, он лишь сокрушённо покачал головой и снова нырнул в холодильник. Пока я соображал, что делать дальше, доносившиеся до меня шуршание и хруст упаковок прервались металлическим лязгом.

– Вот оно! – торжественно провозгласил ангел и извлек изгвазданную потёками супа кастрюлю.

– Э… ты осторожнее. Оно, кажись, давно испортилось.

– Испортилось… – передразнил он, заглядывая под крышку. – Месяц назад ты поленился мыть кастрюлю и сунул её в холодильник. А о том, что в ней поселилось, ты подумал? Не все виды плесени устойчивы к холоду!

Он водрузил кастрюлю на стол и проделал над ней пассы, словно сгребая нечто невидимое в кучку, после чего зачерпнул его двумя руками как песок. Бережно прижав к груди сложенные ковшиком ладони с добычей, он некоторое время с укоризной смотрел на меня, после чего плавно расточился в воздухе.

Душа музыканта

– Послушай. Я назвал это “Песня искушения”.

Гитарист поднял голову и посмотрел на застывшую над перекрёстком луну. Закрыл глаза. Искусные пальцы скользнули по струнам, и нежнейшая мелодия заструилась в ночь. Она ласкала слух, манила, исподволь просачиваясь в душу и щекоча в глубине её нечто забытое, заброшенное, отчего хотелось не то воспарить к небесам, не то разрыдаться.

Мироздание тихо распалось на две неравные части – Вселенную и место, где звучала мелодия. Тому, кто по счастливой случайности оказался во второй, хотелось восторженно броситься к ногам гитариста и пообещать исполнить любое его желание, лишь бы музыка не умолкала, продлевая существование этого прекрасного маленького мирка.

Сколько это длилось? Минуту? Пять? Смолкли сверчки. Несколько пролетавших мимо ночных птиц сбились с курса и остались бесшумно кружить неподалеку.

Потом наступила тишина. Вселенная ревниво вернулась обратно на перекрёсток, преследуя затихающие звуки. Музыкант посидел ещё немного не шевелясь и вдруг взорвался движением, вскочил во весь рост, развернувшись к темному силуэту в полудюжине шагов от него.

– Ну, как тебе?

– Великолепно!

– Так, значит, теперь ты готов купить мою душу?

– Нет!

Гитарист сделал глубокий вдох и со свистом выдохнул сквозь сжатые зубы. Он поколебался ещё мгновение и вдруг заорал так, что кружившие над перекрёстком птицы испуганно шарахнулись в разные стороны и исчезли в ночи:

– Да пошёл ты со своим договором! Фиг тебе душа и фиг тебе подпись! Ты целый год мне голову морочил. Я тебе полста мелодий принес, а ты всё торгуешься! Считай, что я передумал.

– Дело твоё, – буркнули из темноты. – Изменишь решение – приходи.

– Удачи, – прошептала темнота в спину уходящему музыканту.

Стефан желал удачи вполне искренне. Парень был талантлив неимоверно, однако наотрез отказывался это замечать. Их первая встреча состоялась год назад. Один, наслушавшись суеверных баек, явился в полночь на перекресток, чтобы отдать душу Сатане в обмен на музыкальный талант, второй поджидал неосторожного путника, чтобы обчистить его карманы. Стефан тоже был знаком с легендой, и шутки ради решил подыграть. Пусть ныне спившийся, в своё время он был недурным актером, а история показалась ему забавной.

Парень играл отвратительно, но старался изо всех сил. Когда “Сатана” отказался совершить сделку под предлогом негодности товара, тот пообещал явиться на следующей неделе и переубедить его. У него, разумеется, ничего не вышло, но он упорно возвращался каждую полночь с пятницы на субботу, принося новые композиции. Из паршивых его произведения сделались сносными, потом талантливыми и, наконец, гениальными.

Стефан стал с нетерпением ждать каждой следующей попытки. Даже пить случайно бросил. Сначала перестал принимать за день до встречи, чтобы случайно ее не пропустить. Потом как-то незаметно привык обходиться без горькой.

Парень проявил завидное упрямство. Его хватило на год с небольшим. За это время талант его расцвел и окреп, но он так и не заметил этого.

– Сколько усилий нужно приложить, чтобы пустить пыль в глаза Сатане? – бормотал Стефан, направляясь к себе в берлогу. – Ровно столько же, сколько нужно, чтобы добиться всего самому. Остается только надеяться, что однажды ты и сам это поймешь. А я… Пожалуй, сегодня я всё-таки напьюсь.

Юбилей негодяя

День рождения подходил к концу. Следуя давней традиции, Мэт уединился с последним из участников торжества у себя в кабинете.

Сигара, коньяк и задушевная беседа – что может быть лучшим завершением столь важного события, как день рождения? Особенно если это юбилей.

Гость от сигары отказался, но к коньяку проявил живейший интерес. Мэт понимающе кивнул: он хорошо помнил себя в этом возрасте. Курить он начал после тридцати.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать.

– Надо же… А мне уже семьдесят. Представляешь?

Его собеседник мыслил совсем другими категориями. Он пожал плечами и нетерпеливо потянулся к стопке:

– Твое здоровье! … У-ух… Хорош! Ну-ка, ну-ка…

Он повернул бутылку этикеткой к себе, присмотрелся и восторженно воззрился на Мэта.

– Ну, старик… Если ты можешь позволить себе такое, то с деньгами у тебя и впрямь полный порядок. Пожалуй, даже избыток.

– Закусывай давай, ценитель, – усмехнулся Мэт.

Но тот лишь беспечно отмахнулся:

– Да всё равно уже. Сегодня определённо твой день, так что щадить печень бессмысленно. Скажи лучше, ты и впрямь тот самый Мэт Первый?

– Тот самый.

– Получается, ты пережил ровно пятьдесят вот таких дней рождения. Силён!

– Стимул, дружище, – сказал Мэт, заново наполняя стопки. – Все дело в стимуле! Ты ведь ещё толком не знаешь, каково это – ежегодно держать ответ перед самим собой. Вести обратный отсчет до дня рождения, который ты сам превратил в судилище. И судей с каждым разом всё больше…

– По-моему, это была гениальная идея. Посмотри, что вышло: год за годом ты становился всё влиятельнее, богаче, умнее. Ты решаешь судьбы целых государств, а твои изобретения перевернули мир…

Увидев выражение лица Мэта, он осекся и уже тише, без воодушевления спросил:

– Что-то пошло не так, да?

Мэт ещё какое-то время мрачно смотрел на него, потом со вздохом произнес:

– Давай лучше выпьем.

* * *

Пятьдесят два года назад он, будучи амбициозным юным дарованием, замыслил весьма рискованный, но многообещающий проект. Полтора года молодой человек покупал, выменивал, а зачастую просто воровал детали. Потом добавил от себя пару-тройку полезных модулей, и в результате обзавёлся единственной в своем роде нелегальной установкой для клонирования.

Двадцатилетний Мэт был осторожен и рассудителен. Он не желал ни огласки, ни ученых степеней, ни признания. Он желал денег и власти. Размениваться по мелочам было не в его характере, поэтому Мэт сразу решил стать самым богатым и влиятельным человеком в мире. Прекрасно понимая, что на это понадобится много лет, он хотел твёрдых гарантий того, что не отклонится от выбранного курса.

Так родился обычай снимать с себя копию на следующий день после дня рождения. Через год на основе электронных копий создавались клоны – по одному за каждый прожитый год – и собирались сначала на какой-нибудь вилле, подальше от глаз, а позже, когда у Мэта завёлся дворец – в банкетной зале.

Остаться должен был только самый лучший. Тот, кто, по общему мнению, превосходил остальных во всём. Отсев шёл весьма разнообразно. Были тут и дебаты, после которых проигравший уничтожался, и импровизированные судилища, и откровенные убийства. Результат же разнообразием не баловал: всякий раз выживал именно он, Мэт Первый.

Предполагалось, что необходимость держать ответ перед самим собой и желание выжить не дадут Мэту сбиться с выбранного курса. Какое-то время идея действительно казалась ему гениальной…

– Цена, парень! Ты даже представить не можешь, как я за это расплачиваюсь. Ты хоть знаешь, каково это – прожить полвека в страхе перед самим собой? И ещё…

Мэт сделал паузу, чтобы проглотить коньяк, и продолжил, уже тише, почти шёпотом:

– Я убивал себя больше тысячи двухсот раз. В половине случаев – собственноручно.

– Ну да, – понимающе кивнул молодой Мэт. – Прекратить всю эту канитель с ежегодными оживлениями ты тоже не мог, поскольку это равносильно признанию поражения. Не тот характер. Я всё правильно рассчитал.

– Ну и мерзавец же ты, дружище, – грустно усмехнулся Мэт.

– Ты тоже. И ещё ты молодчина. Всё сделал в точности, как я мечтал. Мне остаётся только признать свое поражение и…

– Погоди. У меня есть идея получше. Я, видишь ли, выдохся от этой гонки окончательно. Следующего года в прежнем темпе мне не выдержать хотя бы потому, что мне всё это осточертело. Я уже давно подумывал о том, что пришло время передать все эти богатства и всё прочее какому-нибудь себе, да помоложе.

– То есть, мне? – юный Мэт почти совладал с голосом, однако восторженные нотки всё-таки прорвались. – Ты серьёзно?

– Подумай сам: что может быть лучше, чем мои возможности в сочетании с твоими свежими силами и ясной головой? Да ещё и столь эффективный механизм контроля! За следующие полвека ты вполне сможешь стать повелителем всего мира. Сколь бы пафосно это ни звучало, при таких стартовых условиях вполне реализуемо… В чём дело?

– Я… Я уже принял яд, старина, – виновато потупившись, произнес младший.

– И я, – Мэт побледнел и медленно опустился в кресло. стимул, дружище! Правильно подобранный стимул – и вот, готова ещё одна вещица, которая сделает мир лучше, а меня богаче и уважаемей.

Их взгляды встретились. Спокойные, без тени паники взгляды. Они умели принимать решения, не тратя времени на лишние эмоции.

– Какой яд? И где ты его успел добыть?

Младший кивнул на стеклянный шкафчик с препаратами, после чего достал из кармана пузырёк и продемонстрировал этикетку.

– Дрянь дело, – резюмировал Мэт. – Противоядие неизвестно. У тебя ещё около трех часов.

Младший уставился на него и вопросительно приподнял бровь.

– Я буду в сознании ещё сорок пять минут. Для противоядия слишком поздно: часть повреждений уже необратима. Наш единственный шанс – это лаборатория. Ты ещё можешь придумать способ нейтрализовать эту дрянь. Гений ты или нет?

– Гений, – кисло улыбнулся Мэт-младший. – Пошли.

– Пошли. Я помогу, сколько смогу. Есть у меня там одна штуковина, уже несколько лет всё никак не соберусь до ума довести. Может, ты успеешь.

* * *

– Получилось! Теперь я не только сказочно богат, но и жив, – воскликнул Мэт-младший спустя два часа и сорок семь минут.

Увы, некому было разделить его восторг. Мэт Первый безжизненно обмяк в кресле. Ещё час назад у него прощупывался слабенький пульс, но не более того. С тех пор Мэт-младший его состоянием не интересовался: было некогда.

– Фильтр для крови. Убирает всё лишнее, подмешивает нужное, обновляет. Чуть ли не омолаживает.

– Надеюсь, что и омолаживает тоже. Не откажусь, – хихикнул за спиной Мэт Первый. – Всё-таки я… мы гении. И

– Кажется, я начинаю догадываться, как ты пережил пятьдесят Дней Рождения, – усмехнулся младший, оборачиваясь.

– Правильно догадываешься. Мой способ стар, как демократические выборы. Выигрывает не достойнейший, а тот, кто лучше умеет выигрывать.

– Ну и мерзавец же ты, старина.

– Спасибо. Ты тоже, – сказал Мэт и выстрелил.

Криминисцениум

– Простите, у вас не найдётся пары монет взаймы? Мне только на автобус. Я ехал на ограбление, но потерял кошелёк.

Прохожий неодобрительно уставился на Никки, и тот почувствовал, как сердце проваливается в пятки. “Влип. Сейчас настучит”

– Нет, правда, мистер! Пожалуйста, назовите свой адрес, и сегодня же вечером я вам их верну, – зачастил он.

Взгляд мужчины, наконец, смягчился:

– Пойдём, подвезу. Мне как раз по пути.

Рассыпаясь в благодарностях, Никки устремился за своим спасителем. Покажись прохожему, что это попрошайничество или завуалированное вымогательство – до ближайшего полицейского сканера пара минут ходьбы. Состав преступления – вот он, в памяти, и любой судья за такое впаяет по полной.

– Я Эд, – сказал мужчина, когда они сели в машину, и помолчав, спросил: – Что, совсем худо?

– Говорю же: потерял последнее.

Никки не взял бы на себя риск просить взаймы на улице, если бы здоровье позволяло добраться до места самостоятельно, однако перспектива два-три часа идти с астмой вдоль дороги пугала его куда больше.

– И что, ни друзей, ни родных, чтобы помочь?

– Сирота, – впервые за все время разговора солгал Никки.

– Бросал бы ты это дело, – покачал головой водитель. – Видно же, что уже до ручки дошёл.

Никки не ответил. Нет смысла объясняться перед первым встречным. Он бросал несколько раз, но больше, чем на пару месяцев, его не хватало.

– Приехали, – машина остановилась перед входом в городской криминисцениум. – Доброй охоты!

– Спасибо, Эд…

* * *

Перед входом в криминисцениум опять толпились и шумели какие-то люди. Никки уже почти прошёл мимо них, когда дорогу ему заступила дама в плаще… То есть уже не в плаще, а не то голая, не то в одном белье. Он привычно обогнул её, не всматриваясь и не вчитываясь в то, что там было на ней написано фосфоресцирующей краской.

Поняв, что эпатаж не удался, тётка извлекла откуда-то хлыст и принялась добросовестно себя бичевать с криками “Свободу!”, “Позор мясникам!” и прочими подобными же лозунгами. В толпе зааплодировали. Никки обозвал её дурой и открыл дверь криминисцениума.

Дежурный на входе приветливо кивнул и покосился на сканер, после чего кивнул ещё раз: проходи.

– Эй, Ник! – крикнул он вслед. – Тебя опять облили краской. Вся спина красная.

– Вот стерва! – Никки завертелся перед мутным зеркалом в холле, пытаясь оценить ущерб.

– Да шучу я, шучу, – добродушно захохотал дежурный. – На прошлой неделе тут пара придурков развлекалась с краской, но их уже повязали за преднамеренный материальный ущерб. Увидишь – привет передавай.

Никки в двух словах объяснил ему, что думает о подобных шутках и направился к арсеналу. Выбрал пистолет.

– А ты сегодня серьезно настроен! – хмыкнул дежурный.

– Чтоб десять раз не ходить…

– Ну, удачи. Она тебе понадобится.

Никки пожал плечами и шагнул в лабиринт полутемных коридоров, залов и закоулков.

* * *

Почти у самого входа валялся пьяный. Никки перешагнул его, даже не поинтересовавшись содержимым карманов. С падалью пусть разбираются слабаки, а его эти гроши не интересуют. Дальше.

Лишь когда навстречу стали попадаться сравнительно хорошо одетые типы, Никки приступил к делу. Обобрал двоих. Потом еще одного. Уже не гроши, но ещё не деньги. Он углублялся в каменный лабиринт, отслеживая степень опасности по номерам домов.

Ближе к концу сороковых номеров навстречу попался некто рослый и смуглый, с толстенной золотой цепью на шее, пальцы в перстнях, на перстнях – камни. На поясе – ножны с каким-то жутким тесаком.

– Стоять! – негромко, но отчетливо произнёс Никки, наводя пистолет. – Золото, бумажник, часы выложи на землю и вали отсюда.

Вместо ответа клон без разбега прыгнул в его сторону. Нож непостижимым образом успел оказаться в его руке. Никки выстрелил.

Закончив собирать добычу, он не удержался и дал поверженному противнику пинка: золото теперь было перемазано кровью, а царапина от ножа противно саднила.

* * *

Остаток ночи он провел, курсируя между сороковыми и пятидесятыми номерами. Разобрался ещё с двумя, одного подстрелил, поучаствовал в паре избиений и групповом изнасиловании, сбыл добычу скупщику и даже успел слегка набраться в автоматическом баре.

Около шести утра он, пошатываясь, выбрел к выходу. Пьяный мужик лежал там же, где и раньше. Мертвый, что ли? Никки стало любопытно. Тщательно прицелившись, он пнул лежащего в район печени. Тот застонал.

– Живой, значит, – удовлетворенно констатировал Никки и вышел в комнату с арсеналом.

– Стой, где стоишь, парень, – сказал дежурный, едва приметив его в дверях. – Надо убедиться, что тебя не переклинило. Слишком уж резво ты сегодня погулял.

Никки заволновался. Переклинило – значит увлекся и перестал различать границы дозволенного. В этом случае его нельзя выпускать в город, к людям, пока не придет в себя. Это с клонами можно делать что угодно, а начни он так вести себя с людьми – мигом снова окажется в криминисцениуме, но уже не в качестве охотника.

Есть такое специальное отделение, для блатных. Туда направляют всех осуждённых, служить добычей для тех, кому воровской кодекс позволяет работать только “по живому мясу”. Оттуда не возвращаются, а обрабатывают там долго, вдумчиво, со знанием дела. И даже по окончании процесса клоны осуждённых продолжают приносить пользу в роли добычи в общественном криминисцениуме.

* * *

Все сложилось почти случайно, после того, как законодатели додумались расставить жирные точки в ряде острейших социальных вопросов. Клон не является полноценным человеческим существом. У кого есть потребность в преступлении – пусть реализует её на бесправных болванах. За преступления против людей – радикально жестокое наказание. Существующий криминалитет неисправим, но его можно употребить на пользу общества как фактор устрашения.

Изменения эти случились не одновременно, но вместе они привели к вырождению пенитенциарной системы в сеть поддерживаемых государством криминисцениумов. Производство клонов и “заправка” их деньгами оказались намного дешевле охраняемых тюрем, а количество преступлений людей против людей снизилось до нечувствительного уровня.

Не все были довольны новой реальностью. Кому-то не нравилась жестокость приговоров, кого-то волновали этические вопросы и то, что преступления де-факто поощрялись государством, многих пугало воздействие такой системы на общественное сознание. Больше всего надрывались защитники прав клонов, но даже на них, по большому счету, всем было плевать.

– Ты в порядке, Ник, – заявил дежурный, выключая сканер. – Добро пожаловать в мир людей. И не пропивай всё сразу.

– Да уж постараюсь.

* * *

Мысль срезать путь через переулок оказалась крайне неудачной. Его ждали четверо.

– Стоять! – Он узнал в говорившей давешнюю истеричку с хлыстом. Только на сей раз в руках у нее был пистолет. – Подготовьте его.

Кто-то подошел к Никки сзади и повесил на шею табличку. Скосив глаза вниз, он прочитал: “Я больше не обижаю клонов”. Пару раз сверкнула фотовспышка.

– Движение «За Этичное Обращение С Клонами» приговорило тебя к ликвидации. Ребята, приступайте.

Переезд

– Поверить не могу, Шон! Ты пошёл к этому шарлатану и обсуждал с ним настолько интимные вещи! То, что касается лишь тебя и меня!

– Но у нас проблемы, Кен, не правда ли? С тобой разговаривать уже бесполезно. Мне просто больше не к кому было обратиться за помощью…

– …и в результате он убедил тебя расстаться со мной!

– Сам виноват. Ты всё чаще навязываешь мне свои решения, большинство из которых совершенно неадекватны. Ты стал слишком самостоятельным и неконтролируемым. Проблемы на работе и в отношениях со всеми подряд – всё из-за твоих выходок. Чёрт побери, воровать деньги у друзей в их присутствии – это было последней каплей!

– Теперь ты ненавидишь меня, да? А помнишь, как все начиналось? Ты был забит, несчастен и абсолютно никому не нужен. Ты страдал от одиночества и мечтал, чтобы у тебя был хоть кто-нибудь. Помнишь, как ты радовался, когда в твоей жизни появился я? И вот, спустя тридцать лет, ты выбрасываешь меня без сожаления, словно какой-нибудь дырявый носок!

– Не пытайся давить на жалость, Кен. Ты очень постарался, чтобы последние из этих тридцати лет были ужасны.

– Ну… прости. Я вижу, ты уже все решил. Раз уже ничего не изменить, то хотя бы помоги мне с переездом.

– С переездом? Конечно! Что нужно делать?

* * *

Сегодня доктор Берг засиделся в кабинете допоздна. Он перечитывал историю болезни, точнее, подшитую к ней рукопись Шона. С тщательностью, доступной лишь настоящим безумцам, тот выписал мельчайшие черты воображаемого друга – привычки, предпочтения, манеру разговаривать и одеваться. Несмотря на перегруженность деталями, читалось легко.

“…в последнее время он стал проявлять излишнюю самостоятельность…”. – Интересно…

– Как говаривал один наш общий знакомый, самое страшное, что ты можешь услышать от зубного врача, это: “Боже мой! Какой интересный случай!”. Я помню эту историю. После того визита к дантисту он неделю мог питаться только протертыми огурцами.

– Кен? Как ты…

– Я переселился к вам, доктор. До последнего момента не верил, что получится, но вы теперь знаете обо мне всё. Плюс упомянутая излишняя самостоятельность. Теперь я могу существовать в вашем сознании.

– Абсурд…

– Факт. И случай поистине интересный. Как вы думаете, можно ли считать меня представителем новой формы, пусть даже паразитической, но разумной жизни? Ведь я, наверное, даже размножаться могу. Представьте, вы делаете доклад обо мне на каком-нибудь симпозиуме. Или книгу издаете. Люди читают, и я…

– Книгу? Я тебе сейчас покажу книгу, – сварливо скрежетнул женский голос. – Он – мой. Убирайся отсюда!

– Воображаемый друг у психиатра. Вот это номер… – пробормотал Кен.

Вместо ответа ассистентка доктора взвизгнула и влепила Кену затрещину, после чего накинулсь, явно с целью что-нибудь выцарапать.

– Мэдж? Ты тоже? – прошептал доктор. – Господи…

– Помогите! У меня шизофрения! Две!