Текст книги "Фантом"

Автор книги: Александр Гребёнкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– Ну, Юрий, здравствуй… Пора, наверное, представиться, – сухим голосом сказал двойник отца. Я Роман Тайн. А точнее – Роман Геннадьевич Шаров. Знаю, ты искал меня. Вот мы и встретились.

Я стоял молча, будто сраженный громом. Глотнул слюну.

– Ну, подойди же, сын, – сказал Роман Тайн и, не дождавшись, сам сделал шаг. В следующий момент морщинистые руки прижали меня к старческой груди.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. ТАЙНА СТАРОГО КРЕСЛА

Мы сидели в беседке, густо увитой лианами девичьего винограда.

Роман Тайн смотрел на меня и, кажется, не мог наглядеться, я же взирал сурово на этого пожилого мужчину, который был моим физическим отцом, но никаких сыновних чувств к нему не испытывал.

– Я рад, что нашел тебя, – сказал Роман. – Теперь моя жизнь обретает смысл, потому, что в ней есть ты.

– Что-то раньше вы об этом не думали, – заметил я с упреком. – Бросили беременную маму и не вспоминали обо мне много лет.

Роман Тайн махнул рукой!

– Согласен. Виноват был. Да ты пойми, время было такое. Мне нужно было скрываться, менять фамилию, биографию. Потом, я ведь имел другую семью. А женат я был удачно, на дочери крупного литературного начальника. Пойми, мог ли я в те годы обнародовать внебрачного ребенка?

– А теперь же почему вспомнили? Зачем? Я взрослый, самостоятельный человек. Все эти годы у меня был отец, настоящий отец, который заботился обо мне. Его я и считаю отцом.

– Да какой он отец? – едва не вскричал Роман Тайн. – Так – пустое место! Я твой настоящий отец!

– Поздно сейчас заявлять об этом. Вы ничего не сделали для меня, вы мне – никто. Абсолютно никто! К тому же вы угрожали моему отцу! Подвели его к сердечному удару!

– Я ему не угрожал! Я написал ему пару писем с требованиями, чтобы он рассказал правду обо мне, направил тебя сюда… А он возьми, да и скончайся! Ну я не думал, что он такой чувствительный… Вот сразу сделал бы, как я просил – был бы жив! И мы бы с тобою раньше встретились!

Я чувствовал, что от гнева краснею.

– Вы убили его! А еще раньше вы подвергли его физическим и нравственным мучениям! По-вашему, это хороший поступок? Не знаю, есть ли этому прощение…

Роман Тайн сник, опустив голову.

– Дожил…. Мой сын, моя родная кровь, упрекает меня…, – горько произнес он.

– Я обвиняю вас…А этот Лягушин и его сподручные? Ваша работа?

Он вскинул седые брови.

– Какой Лягушин? Не знаю такого… От меня ездил только Кромов, мой помощник. Ты его видел, это он тот водитель такси... Когда я узнал, что ты в больнице, то велел заплатить врачам, чтобы получше лечили тебя. А потом просил привезти ко мне. И тут Кромов звонит, говорит, что ты взял билет в наш город. Я думаю – откуда узнал? Он и встретил тебя, под видом таксиста, привез сюда, передал Екатерине…

– Екатерине? Это пожилая женщина, что меня встретила? Ваша жена?

Роман махнул рукой.

– Что ты! Это моя старшая сестра, а значит твоя тетя. С женою я давно в разводе. Дети уже взрослые, имеют свои семьи… Я ведь совсем другой жизнью жил.

Я наклонился к его лицу.

– Послушайте. А как вообще получилось, что у вас появился двойник? Ведь мой отец – точная ваша копия!

Роман Тайн вздохнул.

– О, это долгая история. Она уходит вглубь веков!

– Я готов ее выслушать, коль мы уж встретились…

– Готов? Тогда изволь, слушай!

***

«Предки наши были родом из Польши, которая, как тебе известно, достигла могущества, как Речь Посполитая. Родные мои принадлежали к шляхте, правда особым богатством и знатностью не отличались.

Фамилия наша – Куля ведет свое начало от аналогичного прозвища. Скорее всего, оно происходит от слова kula, которое в польском, чешском, белорусском и украинском языках означает «шар, ядро». Соответственно, Кулей могли прозвать невысокого и полного человека. При этом такое прозвище не считалось уничижительным, так как полнота испокон веков считалась признаком здоровья, достатка и силы.

Но могущество государства не вечно. Внутренние раздоры, упадок экономики в стране привели семью в почти нищенское состояние. Поэтому представители нашего рода вынуждены были служить в войске.

Как ты помнишь из истории, после трех разделов Польши, достаточно большая часть ее территории отошла к Российской империи.

Одного из моих родственников Миколая Кулю угораздило влюбиться в белорусскую дворянку Гелену Скуратович.

Первый раз Миколай увидел пани Гелену на балу. Она стояла рядом со своей матушкой. Гелена – жгучая полногрудая брюнетка, плавно помахивала веером и поблескивала черными очами. Было из-за чего потерять голову!

Миколай познакомился с нею, пригласил на тур вальса. А потом, не удержавшись от охватившей его страсти, написал ей любовное письмо и передал через служанку. В письме было признание в любви и стихи в честь красавицы Гелены.

Гелена ответила взаимностью. Начались записки, тайные встречи, подарки – как обычно, когда охватывает внезапная страстная любовь.

Обо всем этом знали только служанка Гелены и лучший друг Миколая – Збигнев.

Но тут случилась очередная турецкая война, и Миколай был вынужден отправиться в поход.

Гелена поклялась ждать его и быть верной ему.

Спустя два года Миколай, из-за ранения в ногу, оставил армию.

Он очень тосковал по Гелене. Пока лечился в госпитале, пришло от его друга Збишко письмо, в котором, помимо прочего, тот сообщал, что Гелена часто встречается с молодым человеком, который не так давно поселился возле ее поместья.

Миколай помнил, что под Могилевом у Скуратовичей было летнее имение. Его горю не было границ!

Сжигаемый ревностью, Миколай решил все сам разузнать.

Тайно он добрался до имения Скуратовичей и осведомился у слуги, где пани Гелена.

Слуга ответил, что пани пошла прогуляться к монастырю. С бешено стучавшим сердцем Миколай устремился туда же!

Летний вечер был чудесен, но Миколай не замечал этого.

И вот он увидел, как на аллее, среди высоких дубов, виднеются две фигуры.

Его прекрасная Гелена шла, поддерживаемая под руку молодым человеком красивой наружности.

Ненависть ослепила Миколая! Он молниеносно обнажил саблю и с криком бросился на негодяя, посмевшего соблазнять его возлюбленную!

Потрясенная внезапным появлением друга и его грозным видом Гелена лишилась чувств.

Ее спутник успел выхватить свою саблю, но боевой опыт Миколая, его решительность и напор сделали свое дело. Спустя пару минут, его соперник упал на траву с пронзенным сердцем.

Миколай молча смотрел на залитое кровью тело, бывшее на последнем издыхании. На войне он привык к смертям.

Но, постепенно, здравый смысл стал возвращаться к нему.

Он склонился над бедной Геленой и привел ее в чувство.

Увидев бездыханное тело своего спутника, Гелена с криком «мой брат» припала к нему… Брат умер на руках потрясенной сестры!

Миколая охватил ужас. Он стал стучаться в соседние дома, на помощь прибежали люди, но все было напрасно!

Выяснилось, что к Гелене приехал ее родной брат, который долгое время жил в Италии. После этой трагедии Гелена не хотела и слышать о Миколае.

Ему угрожал арест и суд.

Потрясенный совершенным убийством, Миколай решил этой же ночью заглушить свое горе вином.

Но это не помогало.

Тогда он принял решение окончательно уйти из этого мира.

Уже ночь перевалила за половину, когда он, выйдя на большой мост бурной реки, сбросил верхние одежды, оставшись лишь в белой рубахе, одел на шею веревку с тяжелым камнем и подошел к перилам.

И тут небеса смилостивились!

Он услыхал голос. Перед ним, с фонарем в руках, стоял старик, который и остановил отчаянный порыв молодого человека.

Горячо обливаясь слезами, Миколай рассказал случайно встреченному им человеку свою трагедию.

Его горе и отчаяние было настолько неподдельно искренним, что незнакомец пожалел молодого человека.

– Я гляжу, что вы – человек неплохой и искренне раскаиваетесь в своем поступке, – сказал старик.

Оказалось, что этот человек всю жизнь занимался чернокнижием и всегда старался помогать людям.

Он пригласил Миколая в свое жилище, располагавшееся неподалеку в лесу, у скалы, с которой низвергался водопад. Старик дал ему какой-то отвар, и Миколай забылся тяжелым сном.

Наутро чародей показал ему кресло.

– Вот кресло, – сказал он. – Я долго работал над ним и вселил в него энергии, одолевающие самое время. Кресло обладает чудесным свойством. Каждый, кто сядет в него, окажется на день ранее. То есть, вернется во вчерашний день. И, таким образом, сможет исправить ошибку, не допустить наступление трагического проступка.

Огонек радости и надежды загорелся в душе Миколая. Возблагодарил он старика и сел в кресло. И оказался утром прошедшего дня. Вот он только едет к своей ненаглядной Гелене! И помнит все, что произошло!

Вечером прибыл Миколай в имение Скуратовичей. Гелена бросилась на шею возлюбленному – ведь она так его ждала! Тут же она представила своего брата Станислава.

Спустя время была сыграна громкая свадьба. И все это время Миколай помнил о старике и его волшебном кресле.

***

Спустя неделю после свадьбы, Миколай и его слуги верхом прибыли в дом старика и застали его на смертном одре.

Старик узнал Миколая. Какое-то время он молчал, а потом произнес:

– Знаю, зачем ты приехал. Кресло хочешь забрать.

– Я заплачу тебе за него золотом, – сказал Миколай.

– Не нужно мне твое золото… Дней моих уже мало осталось на земле.

Старик задумался. Потом тяжело вздохнул и промолвил:

– Ну, что же…Бери это кресло и пусть оно послужит твоему роду. Но не спеши никому открывать его тайну. Используй его только в случае крайней надобности. Передавай тайну кресла лишь по мужской линии. Например, своему сыну, а твой сын – своему сыну. Женщин в тайну кресла нужно посвящать лишь в крайнем случае. Не злоупотребляй им, не пользуйся слишком часто, ибо кресло утратит свои чудесные возможности. Кроме того, от частого пользования креслом, у человека может сформироваться двойник. Это призрак, похожий как две капли воды. Он очеловечится и останется в настоящем, в то время, как ты унесешься в прошлое. Такого допускать нельзя…

Спустя время старик скончался, а Миколай Куля стал обладателем чудесного кресла!

Конечно, все, что я тебе рассказываю, относится к семейным преданиям.

Все это мне рассказал мой дед, а деду – его отец.

Это кресло долгое время было нашей семейной реликвией и достопримечательностью.

Как – то меня вызвал к себе умирающий дед (его тоже звали Николаем). Умирал он в маленькой комнатушке, бывшей дворницкой. Советская власть уплотнила старика, поселив в его усадьбе семьи рабочих.

Впрочем, Николай глубоким стариком еще не был, было ему около шестидесяти. Но он долго болел и сильно кашлял. Дед ругал своего сына – моего отца Геннадия, сбежавшего после гражданской войны в эмиграцию, бросившего его на произвол судьбы в стране большевиков. При этом он заметил, что тот наотрез отказался пользоваться этим креслом.

Я же прикинул, что оно может пригодиться. Так я стал обладателем этой магической вещи! Дед спустя неделю умер, а я старался, чтобы все забыли о нем, от отца даже отрекся.

Я еще с детства писал туманные стихи о любви, а новая власть, новый строй требовали совсем иных сочинений.

Помимо патриотических высокопарных стихов, воспевающих новую власть и ее героев, я взялся писать стишки для детей и очень в этом преуспел, таким образом, став у истоков детской литературы».

– За ваши стихи о Троцком пострадал мой отец, – сказал я Роману Тайну, строго смотря ему в лицо.

Тот поднял брови, как будто удивился тому факту, что в моем сознании уже давно живут, как вовсе самостоятельные существа – он и его фантом, а потом начал доказывать, что стихотворение было написано еще в то время, когда Троцкий занимал большое место в истории молодого Советского государства, считался героем революции и гражданской войны.

***

Затем Роман Тайн продолжил свой рассказ.

«Что и говорить, молодость я провел бурную, не буду скрывать!

И новым подарком я пользовался щедро.

Теперь стали не нужными переживания, сложные внутренние метания, кризис души. Я оскорблял, я бросал, я соблазнял, я совершал еще массу других грехов, но, если эти проступки могли повредить моей будущей карьере, или в жизни, я садился в кресло и совершал дезертирство, убегая в прошлое.

Ох, обо всех своих грехах даже не хочется вспоминать, настолько это кажется сейчас противным!

Мои хитрые лавирования в жизни, а также удачный брак, позволили избежать ареста во время страшных сталинских «чисток» в конце тридцатых годов. Потом грянула война. На меня, как на работника идеологического фронта, была наложена бронь. На фронт я выезжал крайне редко. Писал очерки о тружениках тыла.

Но любил я тайно другую женщину. Звали ее Верой. Это была твоя мать, Юра. Я хотел уйти от опостылевшей жены к своей возлюбленной Вере, между нами вспыхнула пламенная любовь… Но… начались новые аресты.

В таких условиях мне важнее было оставаться в семье, ведь отец моей жены был крупным начальником. И я, после тяжелого объяснения с Верой и ее отцом (твоим дедушкой), ушел, оставив девушку беременной. Лишь много позднее узнал, что отец Веры скончался от инфаркта.

Тут случилась беда! Внезапно арестовали отца моей жены. И все, что было тщательно выстроено, стало рассыпаться как карточный домик!

Я прекрасно помню тот день – пятое марта пятьдесят первого года, когда на лестнице зазвучали тяжелые шаги.

За мной пришли! Меня обвиняли в антисоветской пропаганде и даже в шпионаже! Начался обыск.

Я понял, что мне пришел конец. Лагеря я не вынесу! И я стал представлять себе, что все это происходит не со мной. Я прикинулся заболевшим, солгал, что мне плохо и попросил разрешения присесть в кресло, то самое, что прикрытое пледом, стояло в углу.

Я максимально сосредоточился и представил вместо себя другого человека, своего двойника. И пока работник госбезопасности ходил на кухню за водой, я погрузился в некое туманное пространство, а очнулся сидящим в пустой комнате. На календаре стояло четвертое марта! Значит удалось!

Но это, конечно же, не означало полного спасения от беды!

Меня могли арестовать… Откуда мне тогда было знать о появлении в физическом мире моего собственного двойника, и что именно его отправят в тюрьму вместо меня?

И я начал лихорадочно собирать вещи.

Впрочем, буду краток, ибо эту трусливую суету мне сейчас неприятно вспоминать.

Короче говоря, мне удалось скрыться. Признаюсь в одном нехорошем поступке – прихватил с собою бриллианты своей жены. И собственные сбережения, конечно! Потом мне это пригодилось.

В первую очередь, под вымышленным именем, я снял комнату в частном секторе – буквально на окраине города, районе, кишащем криминальными элементами. Затем я нанес тайный визит художнику Абраму Альперовичу. Этот малеватель не раз делал иллюстрации к моим произведениям, а также нелегально приторговывал подделкой документов, о чем я знал от верного человека.

За большую сумму Альперович согласился сделать мне новые документы. Пришлось придумать себе фамилию и биографию. Неделю мне довелось не выходить из комнаты. Я боялся, чтобы Альперович не выдал моего местонахождения. Не выдал, слава богу! Времена были уже другие – не тридцатые годы, когда доносительство было привычным. Теперь художник, да еще и еврей по национальности, должен был сто раз подумать, прежде, чем идти в МГБ, ведь был большой риск самому стать объектом разработки.

Я уехал в другой город, устроился там на работу, дал крупную взятку ответственному лицу, и меня прописали.

Сначала снимал комнату, а, со временем, получил квартиру… Стал работать журналистом, о своих прежних произведениях и книгах пришлось забыть!

Через полтора года я поехал на один местечковый писательский съезд. Там, в кулуарах, я разговорился с одним писателем – Русланом Пищенко, который слышал о Романе Шарове, но не знал его в лицо.

Я спросил о судьбе Романа Шарова, уверенный, что сейчас услышу о его внезапном исчезновении.

– Так его же взяли, – ответил мне Пищенко. – И суд был. Ему дали лет восемь-десять!

Я опешил. Переспросил, точная ли это информация? Пищенко, сморкаясь в платок, уверял, что точнее не бывает!

Так я узнал о фантоме! Но, что мог поделать я, живущий под чужой фамилией человек, в то время, как мой «мальчик для битья» влачил жалкое существование в лагере.

Решив, что человек – призрак долго не протянет в нашем мире, я лишь махнул рукой!

А ты знаешь, Юра, я даже не жалею, что сменил биографию в то время! Я стряхнул с себя тот ворох чуши, который когда-то насочинял, в том числе и детские поделки. Как здорово начать жизнь сначала! Забыть о том, с кем жил, кого любил, кого оставил.

Одного я хотел – вернуть часть своего имущества, которое конфисковали.

Я тайно прибыл в городок с красными черепичными крышами и дал крупную взятку одному судебному исполнителю. Этот бедняк был так рад деньгам, что согласился покопаться в документах. Оказывается, заветное кресло, в связи с его древностью, передали в музей редкой мебели, находящийся в одном городке.

Приехав в этот городок, я на вокзале поймал за руку воришку, залезшего в мой карман.

У меня был с собой браунинг. Я заволок мальчишку в уборную и приставил оружие к его виску. Я потребовал, чтобы тот свел меня с криминальными авторитетами, на которых работает. Пообещал большой куш.

На следующий день воришка пришел с неким Михеем – довольно наглым типом, с серебряной серьгой в ухе и золотым зубом во рту. И тут мне пригодились украшения жены.

Я показал только часть дорогого украшения, сообщив, что ее дам, как оплату за работу, а остальное он получит только после операции! А дело -то пустяковое: всего лишь – залезть в местный музей деревянной мебели, который охранялся стариком – сторожем и выкрасть ценное для меня кресло.

Михей что-то заподозрил и сказал, что он обязательно осмотрит это кресло. Видимо он читал Ильфа и Петрова.

Начали искать подходы к сторожу. Сторож Еремеев любил пропустить стопочку – другую. Это нам удалось узнать от одного кореша, по кличке Гаврила. Этот кореш и нагрянул в тот вечер к Еремееву. Тот отнекивался, мол, на службе не пью, но перед бутылкой чистой, как слеза, «Экстры» не устоял!

Когда пьяный сторож крепко уснул, мы, под покровом ночи, забрались в музей. Наши сердца тревожно стучали, когда мы шли по его залам, освещая экспонаты лучом фонарика. Вот оно – мое кресло!

Мы вытянули его наружу, загрузили в багажник автомобиля и увезли на квартиру, которую я снял, по своему обыкновению, на окраине города.

Далее – Михей меня шокировал! Блеснув золотым зубом, нагло ухмыляясь, он вынул нож, попробовал лезвие, и стал распарывать обшивку кресла, потом открутил ножки. И, конечно же, ничего не нашел!

Он был разочарован, тут же стал требовать ценности! Его подельник Гаврила, подойдя незаметно сзади, охватил мое горло тонкой веревкой, грозясь задушить, если я не передам им золото и бриллианты.

Пришлось для вида согласиться. Я попросил, чтобы меня отпустили. Из-под отставших обоев вынул большую коробку и открыл ее:

– Нате, получите, – крикнул я нарочито громко и небрежно, и бросил грабителям кулон.

Они наклонились, их глаза жадно засверкали, а я достал браунинг, лежавший в коробке.

Два выстрела – и оба разбойника отправились на тот свет.

Опасаясь, чтобы в предутреннюю пору меня никто не заметил, я замотал тела в мешковину, и по очереди сбросил их в колодец.

Уехал я из города на нанятом частном автомобиле. В качестве багажа у меня было тщательно упакованное старое кресло.

По возвращении я отремонтировал кресло, найдя уникального мастера, всю жизнь занимавшегося ремонтом старой мебели.

Но тут меня постигло разочарование! Старое кресло, созданное еще в XVIII веке, во второй половине XX века утратило свои качества. То ли оттого, что подверглось такому насилию, то ли истощило свой запас энергии…

Постепенно я делал карьеру в местных издательствах. У меня было бойкое перо, мои статьи, заметки стали очень популярны. Так я постепенно перешел работать в журнал «Огни», где стал главным редактором, каковым и являюсь по сей день. Под именем Роман Тайн я издавал стихи, рассказы, повести… Может приходилось читать?

Жена моя Оксана со временем вынуждена была «развестись» с Романом Шаровым – «врагом народа».

Таким образом я был свободен. Кроме того, был другим человеком! Мне удалось удачно и выгодно жениться на другой женщине.

Но… рок шел за мной по пятам. В этом браке у меня так и не было детей. В тоже время я навел справки о Вере. Оказалось – она замужем за каким-то Романом Шаровым.

Крайне удивленный я выправил отпуск и приехал в ваш город. День мне понадобился, чтобы через адресное бюро установить местожительство Романа Шарова и выследить вас».

***

«Было воскресенье, весна, ослепительные вспышки природы, а на моей душе было грустно.

Я видел вас, как вы шли от подъезда к троллейбусной остановке, как мне показалось тогда, счастливые. Мой двойник выглядел совсем ничего даже, да и Верочка была еще в расцвете красоты, а рядом шел, а потом пустился в вприпрыжку, мальчик в свитерке, белых брючках и пилотке. Я понял, что это и есть мой сын, то есть ты, и мне стало плохо, горечь от потери охватила меня. Я ведь мог жить сейчас совсем другой жизнью! Ты был так похож на меня! Впрочем, вспомнив об аресте, стал думать, что может оно и к лучшему, ведь годы заключения я точно не выдержал бы…

Я прятался за киоском, следя, потом взошел на заднюю площадку троллейбуса, сел, надвинув низко шляпу, и, прикрывшись газетой, наблюдая за вами. Вы ехали, говоря мало, смотрели в окна, и казались стопроцентной советской семьей! Но как же я вам завидовал!

Потом в парке я наблюдал за вами. Вы пили лимонад, бывали на аттракционах.

На мгновение взгляд Веры выхватил меня из толпы отдыхающих горожан, она даже застыла, но я тут же повернулся и ушел восвояси.

Я вернулся к своей жизни, считая, что ты и Вера потеряны для меня навсегда.

Но шли годы, и мне очень хотелось встретиться с тобой, чтобы ты узнал своего настоящего отца. Но между нами стоял Он, этот фантом, призрак, пустое место. И я решил написать ему уничижительное письмо.

Я размазал его этим письмом. Моя цель была добиться того, чтобы он ушел, исчез, но перед этим во всем признался Вере и тебе. Но случилась страшная трагедия. Умерла моя любимая Вера!

И тогда я еще написал ему письма с требованиями. Но ответа не получил».

От этих слов Романа Тайна я побелел, моя рука до боли сжимала спинку стула.

– Мерзавец, негодяй, ты погубил моего отца! И в этом тебе нет прощения!

Роман покрылся розовыми пятнами:

– Но, Юра, сынок, я же твой отец. А он ведь никто…

Он не договорил, потому, что я схватил его за грудки и потряс. Он оказался легкий, как будто пустой внутри, мне казалось, что я смогу поднять этого человека и швырнуть его оземь так, что мозги разлетятся вокруг.

Я приподнял его за воротник, сдавил горло, и увидел в его глазах слезы отчаяния. Тогда я швырнул его назад в ненужное кресло и, взяв свои вещи, вышел из дома.

– Сынок! Юра! Куда же ты? Вернись! Прости меня, … – это были последние его слова, которые мне довелось услышать.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. ЧТО ХРАНИЛА КНИЖНАЯ ОБЛОЖКА

Я ехал в поезде домой и не мог избавиться от какого-то омерзительного чувства. Постепенно буря эмоций затихла, и я спокойно обдумал одиссею Романа Тайна, во многом тоже горестную, и понял, какой это несчастный и слабый человек, обрекший себя на страдания.

События последних суток настолько измотали меня эмоционально и физически, что я, приехав домой, проспал несколько часов, не среагировав на даже телефонные звонки, и лишь верный друг будильник заставил меня подскочить на постели.

Был понедельник, шесть утра. Надо было собираться на работу.

Улица как будто окунулась в раннюю осень: было ветрено и прохладно. Озябшее солнце блистало соломенными лучами. Самолетами и бабочками летели первые коричневатые, немного скукоженные, листочки.

Я жалел, что вчера сонным не смог подняться, чтобы ответить на звонок. Вероятно, звонила Наташа, и это сейчас меня волновало.

Весь день, сваривая детали в дымном цехе, я размышлял, и в голове моей проносились подробности рассказа Романа Тайна…

В конце смены, освеженный душем, переодетый, я в толпе рабочих прошел вахту и поспешил к ближайшему телефону – автомату с намерением позвонить Наташе. Как назло, за стеклом будки уже стоял рабочий. Нервно постучав двухкопеечной монеткой по стеклу, я отошел и тут же был окликнут Никодимычем.

Седоголовый и приземистый, он подходил важно, как и подобает олимпийскому богу и предложил по пивку. Я отказался.

Тогда он, подправив пышные усы, сказал:

– Тогда пойдем присядем. Есть разговор.

Мы сели в небольшом скверике у фонтана, недалеко от завода. Гуляли голуби.

Никодимыч спокойно открыл сумку и, достав книгу, завернутую в обложку из газеты, протянул мне.

Я открыл книгу и увидел название. Это был редкий сборник Вениамина Каверина «Мастера и подмастерья» изданный артелью писателей «Круг» в 1923 году. Да ведь это издание, подаренное моему отцу Данчевым! Вот почему его не было на полке!

– Почитать брали? – спросил я.

– Нее, – протянул седоусый толстяк. – Твой батя мне дал. Просил, вдруг что с ним случится, передать тебе эту книженцию, но не раньше, чем пройдет двадцать дней... Вот я, значит, и отдаю.

– Вот так неожиданность! – говорю я. – Получается, он предчувствовал, что с ним что-то случится?

Никодимыч поднял вверх пушистые седые брови.

– Да он вообще странноватым был в последнее время… Действительно, как будто чувствовал…. Наверное, потому и попросил. Но, странное распоряжение…. Зачем эту книгу нужно тебе передавать через двадцать дней? Что в ней такого? Ну, он просил – я исполнил.

Никодимыч кашлянул, извлек из котомки початую бутылку и складной пластмассовый стакан.

– Ну, что помянем...

После того, как я кивнул, не желая огорчать печального олимпийца, тут же, волшебным образом, этот бог с пшеничными усами, извлек из недр металлического судка два кусочка хлеба с салом.

Мы жевали хлеб с салом и смотрели, как голуби поклевывают крошки.

Никодимыч говорил, причмокивая:

– Я тут рассказики некоторые из книжки прочитал. Надо сказать – удивительные рассказики. Непривычные. Помню один – «Столяры» называется. Про то, как столяр сына себе из дерева соорудил, а потом какой-то колдун в это деревянное чучело мозг вставил. Занимательная сказка! У меня дед тоже столяром был. Так он все сына, то есть моего отца, пытался к делу приучить! А все не выходило. Отец –то мой в город подался, на завод, значит. Работал токарем, и я потом пошел к нему учеником. Вот значит, как оно в жизни – то бывает. А твой отец все истории необычные, сказочные собирал. «Готика» – говорил… Да еще на юг в последнее время начал ездить…

– На юг? – спросил я удивленно. – А я ничего не знал.

– Так он у меня деньги одалживал. Говорит, поеду на пару деньков, дела кой-какие надо уладить. А потом отдал…

Никодимыч еще долго рассуждал в общем, а толком – ни о чем, поэтому я, воспользовавшись первой же паузой, поблагодарив седоусого бога, пошел домой, раздумывая по пути над новыми загадками.

Дома, немного отдохнув, собрался было звонить Наташе, но потом все же вновь взял книгу Каверина и пролистал ее. Почему отец отдал ее Никодимычу с просьбой передать мне? Что это – одна из его странностей, которых у него было достаточно? Или он чего – то, или кого-то опасался? Кого? Лягушина и его подручных? Романа Тайна? Но что в этой книге такого необычного?

Я еще раз пролистал сборник Каверина. Ничего особенного. Книга как книга, правда, редкая, а потому ценная. Закладка заложена на предпоследнем рассказе «Пурпурный палимпсест». А я ведь так и не прочел эту книгу! Что за странное название?

Я углубился в рассказ. Вот оно в чем дело. Палимпсест – так в древности и в раннем средневековье называли рукопись, написанная на пергаменте по смытому или счищенному первичному тексту. Иногда бывает, что сквозь новый текст палимпсеста проступает прежний текст. В рассказе чувствовалась своеобразная неуловимая философия, скользящая между строк мудрость, так называемое «двойное дно». Такие произведения не прочитываются сразу, бегло и с налету, а требуют возвращения, второй пристальной читки. Только так, слоем за слоем, можно добраться до истины, вскрыть скорлупу твердого ореха, чтобы добраться до золотого ядра.

В ночном лесу сталкиваются две повозки – ученого Вурста (мечтающего о переплетном деле) и переплетчика Кранцера (мечтающего о научной деятельности). Пока ругающиеся кучера ремонтировали поломки, пассажиры разговорились. А затем в темноте перепутали повозки и поэтому умчались туда, откуда ехали. Мало обратили внимания лишь на то, что в свете луны мелькнула чья-то тень и «чей-то плащ, как крылья, закружился в воздухе».

По ходу дальнейших событий можно догадаться, что это волшебник Гаусс и его колдовство помогло героям поменяться местами в жизни.

Вурст стал с удовольствием заниматься переплетным делом, а Кранцер поселился в каморке ученого. В дальнейшем Гаусс является к Вурсту и просит произвести перевод редкого пергамента – палимпсеста, у которого под новым текстом, есть и старая запись, раскрывающая тайну того, что случилось когда-то в древности на Востоке…

Закончив читать, я откинулся на валик дивана.

Ну и что? Что это дает? Рассказ, конечно, очень интересный, но он ничего не подсказал… Хотя… отец любил разбрасывать разные загадки. Палимпсест – это новая оболочка, но имеющая под собою нечто другое, тайное, первозданное, скрытое.

Я осмотрел внимательно книгу. Эта странная газетная обложка. Так обычно делают, чтобы не испортить оригинальную обложку. Ну, да. Отец давал книгу в руки токарю Никодимычу, книга редкая, он боялся, чтобы тот не испачкал ее, вот и завернул.

Но, сейчас – то она уже не нужна! Я решительно снял обложку. Вот он – оригинальный рисунок обложки художника Г.Васильева, созданный художником в далеком 1923 году!

Я осмотрел ненужную теперь газетную обложку, на ощупь – достаточно плотную. Развернул ее. Здесь было несколько маленьких листов, исписанных мелким почерком. Вот оно – окончание послания отца!

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. ОКОНЧАНИЕ ИСПОВЕДИ ОТЦА

Я давно размышлял о том, как выполнить обещание, данное Щедрову в лагере. Напомню, что во время нашего лесного похода, он просил меня найти его рукописи, спрятанные в городе Еловске, на монастырском кладбище. Но я все откладывал поездку, дожидаясь более благоприятных времен и удобного случая. И эти времена наступили.

Либерализация, «оттепель» в стране, вернули народу тысячи имен, несправедливо втоптанных в грязь.

Сначала о Щедрове написали в «Правде», как о видном ученом и литераторе.

Затем вышла монография, принадлежавшая перу Сергея Вишневского, тоже бывшего политзаключенного. Имя Щедрова появилось даже в вузовских учебниках. И я решил, что лучшего времени для исполнения задуманного плана мне не найти.