Текст книги "Стравинский"

Автор книги: Александр Строганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Давай выпьем.

Выпивают.

Сергей Романович морщится, потирает виски, – Вот зачем они ходят?

– Так за стихами, сам сказал.

– Я, Тамерлан, стихов не пишу.

– А кто пишет?

– Не знаю. Никто. Стихи сами по себе… Но я их слышу… Может, Бродский успокоиться не может?

– Кто это?

– Один человек. Жертва.

– Сейчас слышишь?

– Что?

– Стихов.

– Сейчас не слышу.

– Поправил здоровье, вот и не слышишь. Послушай Тамерлана, брат. И постарайся поверить, мна… Будешь слушать?

– Буду.

– Нет никого, мна.

– Нет?

– Нет…

– Может быть…

– Никто к тебе в четверг не ходит.

– Может быть… Наверное, ты прав… Да мне всё равно, я, Тамерлан, за Алешеньку боюсь.

– Нет Алешеньки.

– Сбежал?

– Нет, и не было.

– И куда его черти понесли?

– Нет Алешеньки. И не было никогда, мна… Тебе врача надо, брат. Тамерлана слушай. Никого не слушай, а Тамерлана слушай. Иди к врачу, брат. Завтра. Иначе, мна, сдохнешь.

– В добрый путь… Зачем так сказал?

– Сам сдохнешь или Тамерлан тебя зарежет.

– Зачем так сказал?

– Люблю тебя, брат. У Тамерлана кроме тебя никого нет, мна.

Выпивают.

Стравинский улыбается, – А и впрямь.

– Что?

– Вот, вот, вот…

– Что?

– Полегчало, как будто полегчало. Тепло… Еще полчаса – и совершенно здоров… Люблю эти полчаса… Теперь пусть ходят, пусть хоть каждый день ходят. Все равно, не открою им больше. Не стану открывать и всё. И врача не нужно… Если хочешь, буду молчать. Ничего рассказывать не буду. Это не сложно, я люблю молчать. Я и с ними молчу, только они мысли мои читать умеют. Все равно, что разговор получается. А вот с улицы не прочтут. Стены толстые… Пусть приходят, стоят, ждут… Я научусь не думать о них. Не волноваться научусь. Я сумею… никакого врача не нужно.

– Нет никого, мна. Они все в твоей башке. Веришь?

– И ты?

– Ай-ай, совсем крыша поехала. Зачем так пьешь? Тамерлан умеет, а ты не умеешь. Тебе, брат, больше нельзя. Совсем. Зачем так пьешь?

– Ну, хорошо, открою тебе, Тамерлан, одну тайну. Может, и не стоило, да уж решил… Наверное, нужно это знать… А, может быть, и нет… Вообще об этом все знают, только думают – шутка, присказка, – переходит на шепот, – Небо, Тамерлан, на землю падает. На самом деле. За день пятнадцать – двадцать километров… Укрываться нужно, Тамерлан. Укрытие искать… Пятнадцать – двадцать километров. Для неба огромная скорость.

– И что будет?

– Странна муки всякие покажи мя.

– Не понимаю, что сказал, но, чувствую, правильно сказал. Всем сердцем.

Эх, Тамерлан!

Как-то спросил его, – Ты зачем здесь, Тамерлан? Сам по себе, вижу, терпишь, душа далеко. Зачем?

– Ожидаю.

– А чего ожидаешь?

– Проясниться должно, мна. Пока только мясные помои.

– Что, мясные помои?

– Неприятно.

– Ну, предположим, прояснится, а дальше что?

– Пока знать не дано, мна. Подсказка будет.

– Кто же тебе подскажет?

– Может, Тамерлан сам себе и подскажет.

– А дальше-то что?

– Тишина, чистота. Тамерлан давно готов, уже давно готов, мна… Тамерлану кого-нибудь одного не жаль. Себя не жаль, никого. Вот тебя, разве что. Немного. Жалеть, любить потом будем. Потом – сколько угодно. А пока рано. Молчок. Тамерлан услышал, понял. Готов.

– Готов к чему, Тамерлан?

– Все равно.

– Чистоту любишь?

– Всем сердцем.

11. Смирение. Весна

– Что и требовалось доказать, – ворчит Диттер, пальцами протирая очки перед тем, как отправиться в путь.

– Вы что-то сказали? – отозвался Насонов.

В душе профессора забрезжила совсем, было, погасшая надежда на дискуссию, – Я отчего-то был уверен, что Стравинский нас не впустит. Черт с ним. Прогулялись, и то.

– Да, развеялись немного.

– А вот, кстати, давно хотел вас спросить… Дмитрий Борисович? Не ошибаюсь?

– Можно запросто Дмитрий.

– Нет, зачем же? солидные люди…

– Ох, уж мне эта солидность. Я, как-то, знаете, все к юношеству тянусь. У меня студенты. Я со студентами дружу, – подмигивает Диттеру. – Средь них барышни хорошенькие встречаются. Для любования, разумеется, не больше. Но кровь все еще волнуется.

– Гиблое дело.

– Будет вам.

– А я вас уверяю. Имел горький опыт. Ожог на всю жизнь… Было время, и я преподавал. И у меня тоже были прехорошенькие студентки… Вообще я любоваться не склонен. Обыкновенно пребываю в своих мыслях. Мне даже по этому поводу часто выговаривают. Когда на улице не замечу, не поздороваюсь. И на лекциях аудитории не вижу. Увлекаюсь. Случается, уже и слушатели разойдутся, а я все в волнении пребываю, остановиться не могу. Случалось, уж и в институте никого нет, свет погашен, а я все начитываю. Бывало, уборщица подкрадется тихонько да где-нибудь позади шваброй об пол со всей силой, тут я прерываюсь, а ей смешно. Но я не сержусь. Они знают, что я не сержусь, потому позволяют себе такое… Позволяли. Теперь-то я уже в схиме, как говорится, пребываю. Затворничаю, стало быть. И, доложу вам, с огромным удовольствием. Время экономлю. Многое обдумать нужно. Еще с юности запланировал. А когда на людях – сконцентрироваться трудно. Записки составляю. Дневник удается вести почти каждый день. Живу один. Крайне доволен одиночеством. Всегда стремился к одиночеству. Вероятно, по этой причине, женат был четыре раза. До вас, конечно, далеко, но все же… Так вот, женат был четырежды, и всякий раз скоропостижно вдовел. Абсолютный рекорд моей семейной жизни – три года. Вторая жена через три месяца покончила с собой. Меланхолия… Аннушка, третья – через полгода. Анну приступы меланхолии тоже терзали, но рук на себя не накладывала. Что-то с почками. С Катериной три года прожили. Уж Катерина-то, казалось бы, цветущая женщина, кровь с молоком. Вдруг как-то скрючилась, почернела в одночасье. Как будто свет в комнате выключили. По какой причине? Не знаю… Может быть, и стоило врачу показать, но у нас как-то не принято было. А что врачи понимают? Нам кажется, что мы способны влиять на жизнь и смерть. Думаем, стоит диагноз поставить, руку к пульсу приложить, проявить заботу, внимание, глядишь, болезнь и отступит. Как бы ни так. Болезнь, смерть – понятия трансцендентные. И относится к ним надобно не рукотворно, но философски, умозрительно. Вот скажите, только честно, разве походы к врачам хотя бы раз привели нас к ожидаемому результату? В данном случае ожидаемым результатом, на мой взгляд, является вечная, ну или очень долгая жизнь. Много встречали вы двухсотлетних, да что там, хотя бы ста двадцатилетних старичков? Тех, что нам Павлов Иван Петрович обещал?.. Да, продлить агонию можно, этому мы как раз научились, только выкроенное таким образом время занимают мученические страдания самого бедняги, а также его близких и дальних… Я и сам к докторам не хожу. А если, случается, заболею, как в песне поется, к врачам не обращаюсь. Готовлю чистое белье, выходной костюм, ложусь и жду. Смирение… Смирение – великая вещь! Смирный человек всякую опасность гасит в зародыше. Почему говорят, гордыня – главный грех? Смирение – вот главное слово, постулат и девиз. Я смирение прочувствовал, принял, сумел полюбить грядущую смерть. Полюби свою смерть всем сердцем, скажи это громко, с чувством – и болезнь отступает. И, доложу вам, очень скоро. Уже к вечеру. Я таким образом и рак победил, и туберкулез, и проказу. Чистое белье, коечка, покой… Произнеси громко – люблю тебя! Люблю и жду! Всё… Хорошо бы, наверное, при этом свечи зажечь, но лично я, боюсь сгореть к чертовой матери. Забудешься – тут тебе и пожар. Дом сгорит – не важно, а вот тело – не приведи Господи! Тело жечь нельзя… Тела и фотографии. Ни в коем случае. Да что я вам объясняю, вы же анатом, сами знаете… Особых грехов за мной не водится. Единственное, вредности многовато. Но это только так говорится, вредность. На самом деле – азарт. Спорить люблю до сумасшествия. По любому поводу. Но не по причине гордыни. То есть, я спором не одержим, как некоторые, знаете, готовы в драку лезть. Поспорили и поспорили, и пусть их. Поспорили – и забыл тотчас. И в споре я покоен. Всегда невозмутим. Не так просто хранить голову в холоде. Не всякому удается. Притом секрет невозмутимости до изумления прост. Вы должны всегда, подчеркиваю, всегда, быть уверенным, что правы. А окружающие, следовательно, нет. Сомнений, терзаний быть не должно. И не будет, когда вы подразумеваете, что окружающие непременно хотят причинить вам зло. Вольно или невольно – не важно. Так следует думать. Даже если это не так. На Высшем суде разберутся. При таком подходе вы гарантированно защищены на все сто. Стрессы отменяются… Кстати – это относится и к семейной жизни. Когда жена просит тебя, уговаривает, высказывает суждения, призывает их разделить, да еще проявить при этом инициативу – не перечь. А про себя, помни, все ее движения, умозаключения и призывы – яд. Ты яд ее в ротик положи, во рту потоми, сощурься, будто удовольствие испытываешь, а отвернется, сплюнь… Брак – смертельная охота. Скандалы, ссоры, истерики – ловушки. Потерял бдительность, угодил в яму – тебе конец. И не заметишь, как будешь испит до дна… Женщины в среднем живут на двадцать лет дольше мужчин. Так вот эти двадцать лет они забирают у нас… А противостоять следует вот как. Держите наготове следующие фразы – хорошо, душенька, как скажешь, душенька. Делайте все, что велела хозяйка, но поступайте по-своему. Про себя помните – вы правы. Всегда. Во всём. Хорошо, например, когда она просит вас о чем-то, ненавязчиво предложить отвлеченную тему. Это вызывает растерянность, а лучше – беспокойство. Как следствие охота на какое-то время затихает… Да, но все это срабатывает, покуда ты не влюблен. Если же амур пронзил тебя – пиши пропало… Вот я и добрался до своей грустной истории… Это случилось вскоре после смерти Варвары, первой моей жены. С Варварой мы года полтора прожили. Инсульт. На ровном месте, во время обсуждения супружеских измен явных и мысленных. Измен и… допустимых способов наказания. Ничего не предвещало. Коротали вечер, гоняли чаи, дискутировали. Кстати, без умысла с моей стороны. Я еще был молод, неопытен. Я и теперь молод, но тогда был совершенным ребенком. Сорок с небольшим, – смеется. – Я жить не тороплюсь… Одним словом, Варвара скончалась. Каким-то образом студенты мои узнали, что я овдовел. И вот одна, хорошенькая, как вы это называете, барышня вызвалась помогать мне по хозяйству. Запросто так подошла и говорит, – А хотите я буду иногда приходить к вам и помогать по хозяйству?.. Я прямо опешил. Дело в том, что я давно выделял ее, наблюдал… как вы это называете, любовался… Вообще я любоваться не склонен. Обыкновенно пребываю в своих мыслях. Впрочем, я вам уже докладывал. А в то время, грешен, подчас любовался. Надеждой. Ее Наденькой звали. Любовался, но никаких планов, упаси Бог, не строил. Никаких порочных мыслей… Точнее так. Мысли порочные возникали, но я их гнал, и успешно. И вдруг она сама подходит ко мне, смотрит прямо в глаза и заявляет, – А хотите я буду иногда приходить к вам и помогать по хозяйству?.. Зачем я согласился?.. Да вот из-за порочных мыслей и согласился. Мне, в силу порочности на тот момент, показалось, что ее к порочному, как мне показалось, предложению побудили ее собственные, как мне виделось, порочные мысли. То есть я, конечно, был испуган, шокирован, умом настроен на отказ, однако же сказал, – Что ж, буду только рад… Не своим голосом сказал… Показалось, как будто это не я, а кто-то другой сказал… Кто-то другой, еще более порочный, чем я на тот момент… Ну, что? Дело сделано. Она предложила, как сейчас помню, впервые прийти ко мне в субботу. А разговор у нас состоялся в среду. Следовательно, ее визита я ждал… трое суток без малого. Оказывается, когда таким образом ждешь, страсть как раз и расцветает. В эти три дня сладострастие буквально разъело мою душу. Чудовищные картины греха рисовало мое воображение. В пятницу я уже был готов мыть Наденьке ноги и пить ту воду. Простите за натурализм. Я вознесся до небес, кажется, даже стал выше ростом. Еще бы, Наденька выбрала не ровню, а человека, хоть и молодого, но вдвое старше. Это же не просто так. На то причины должны иметься. Да, думалось, я себя явно недооценивал, в черном теле столько лет держал, ходил как-то боком, заискивал, мечтать себе запрещал, похвалу отвергал, ну, и так далее… Ну, что же? Вот и суббота. Я – при параде. Лучший костюм. Зонт. Настоящие джентльмены никогда не расстаются с зонтом. Я сперва подражал, потом привык… Сколько насмешек выдержал? Не счесть… Итак. Представьте себе. Зонт. Цветы. Шампанское. Считаю минуты. Наконец, звонок в дверь. Трепещу. Сердце выскакивает из сердечной сумки. Открываю. Стоит моя Наденька. Улыбается. В плащике. Вода стекает, на улице дождь. Дождь изумительно подходил ей. Как всякому бутону… Внезапно, вижу, улыбка сходит с ее лица. Она делается бледной как пергамент. Спрашиваю, – Что с вами, Наденька?.. Проходит в комнату, оседает на стул, молчит, вот-вот чувств лишится… Про себя рассуждаю, – Очевидно, что-то потрясло несчастную, и она лишилась дара речи. А, может статься, вожделение ее достигло таких пределов, что уже и пошевелиться, бедненькая, не может. Спрашиваю вновь, – Да что с вами, Наденька? Отвечает, – Не ожидали? – Чего же? – Не ожидали, что я и впрямь приду вам на помощь? Соратницей приду, другом? – Да как же, я ждал вас. – А в каком качестве вы меня ждали? – Ничего не понимаю. – Как вы смели так нарядиться, да еще и зонт взять? Вы рассчитывали принять в своем доме развратную особу, готовую на всё? Нацелились реализовать постыдные желания, притом немедленно? Не умеете сдержать в себе зверя? Какие фантазии бродили в вашей голове? отвечайте немедленно!.. Вы и представить себе не можете, какой ужас охватил меня. Я был раздавлен, попран, унижен! Наденька же продолжала, – Я видела в вас своего духовного наставника. О, как я обожала ваши лекции! Мне представлялось, что мы с вами подружимся, будем пить чай, что вы вечерами будете читать мне свои дневники, показывать семейный альбом. Я, в свою очередь, поведала бы вам свои девичьи мечты, научила бы макраме. Вместе мы придумывали бы мне будущего мужа, и у нас ничего не получалось бы, потому что каждого жениха я невольно сравнивала бы с вами, и всякий раз убеждалась бы, что вы лучший. В конце концов, я бы смирилась с вашей старостью, и с тем, что вы порой пускаете ветры, даже на лекциях, и, взяв с вас слово никогда не касаться меня, однажды согласилась бы… на брак с вами. Если, конечно, вам интересно знать, я и свадебное платье купила. И фату. И корону. Но вы поспешили сбросить маску и разрушили меня. Вы убили меня, профессор Диттер! Ну, что же, профессор Диттер, жребий брошен. Пути назад нет!.. С этими словами она сбросила плащ, оставшись ослепительно голой. То есть под плащом у нее ничего не было. Голубушка легла на академический диван, сложила руки крестообразно, закрыла глаза и молвила, – Что же, возьмите меня, если такова ваша воля. Сопротивляться ударам судьбы я не умею в силу молодости и девственности. Однако знайте, завтра же я пойду в милицию, и подам заявление о том, что вы надо мной надругались… Я, низкий человек, в ответ принимаюсь лгать, – Наденька, и в мыслях не было… Отвечает, – Не важно. После того, что вы увидели меня всю, уже не имеет значения. Даже если вы не тронете меня, я все равно отправлюсь в милицию и подам заявление о том, что вы надо мной надругались… Перечу, – Так не будет же оснований, доказательств, вас поднимут на смех… И здесь меня ждал самый сокрушительный непоправимый удар. Моя Наденька вскочила, вспыхнула, полные чаши слез, – Что?!.. Я не верю, повторите!.. Что вы сказали?!. Вы так мелочны?!. Так мелочны и мелки?!. Да вы – фарисей!.. О, какая ошибка! После такой ошибки дальнейшая жизнь бессмысленна… И, после гулкой паузы, уже едва слышно, – Если не трудно, последняя просьба, пожалуйста, передайте моим близким, чтобы они похоронили меня в том подвенечном платье… Всё. Она растянулась без чувств. Уже некрасиво, без позы, руки плетьми, голова запрокинута. Апофеоз… И ни слова больше. Ни слова, ни движения. Где-нибудь через час, может быть, два я попытался позвать ее. Тишина. Присмотрелся. Дыхания нет. Умерла… Что делать? Трусость, подлость, предательство, все смешалось во мне. Я не вызвал скорую, не вызвал милицию. Бежал к своему старинному товарищу. Все рассказал. Так и так. Выпили… Крепко выпили. Отправились ко мне – Наденьки не было… Всё… Понимаете, я не ожидал, был застигнут врасплох. Я же имел в виду, что вот я еще так молод, значит она – совсем младенец. И вдруг такое, такая силища, напор! Сокрушительная точность! Они рождаются с этим, понимаете?.. Сильнее, много сильнее нас, кто бы что ни говорил… Оправиться после этой чудовищной истории я уже не смог. Доживаю свой век по инерции, без страсти, но и без особой радости. Точно в вакууме… Так внезапное пылкое чувство погубило две жизни… К тому времени лекции мои на курсе, что посещала Наденька, были закончены. Искать ее я не пытался. Довольно долго испытывал страх. И даже теперь вот, рассказываю вам, а у самого мороз по коже… С тех пор не дает мне покоя вопрос, переадресую его вам – кто она?

Насонов улыбается, – В каком смысле?

– Ну, кто же, кто?

– Как кто? Наденька.

– Это я знаю, но я не знаю кто она, по сути… Хорошо, спрошу иначе. Чего она хотела, как вы думаете?

– Вечной весны.

– Да, пожалуй. Вечная весна. Тоже тема… Старики никому не нужны. Не примером для подражания, не предметом восхищения и благоговения, но обузой, заусенцем, колодой сделались… Уж и лобные места для нас готовы. В духе времени выглядят нарядно, кукольно как детские площадки. С виду катание на карусели, а на деле – колесование… Мешаем… Мешаю, знаю. Но что делать, когда смерть не берет?.. Обратили внимание на веснухинскую лошадку? Сколько в ее глазах страдания! Не зрачки – политическая карта Африки.

– Да, в Африке опять неспокойно.

– Когда же это все закончится?!

– Предположительно в следующий четверг.

12. Пожарные. Нравственность

А вот какой спор вышел у пожарных Фефелова и Сопатова.

Если помните, подле них то и дело крутились бродячие собаки Найда, Козлик и Серый, еще парочка приблудившихся чернявых, имен не знаю. Фефелов собак не терпит, на дух не переносит, а Сопатов, напротив, души в них не чает. Фефелов то и дело пытался собачек отогнать, то зашикает, камнем бросит, то сапогом воздух пнет. Сопатов, напротив, всячески хотел с ними подружиться, и насвистывал, и языком прицокивал, и рукой приманивал. Один раз даже умудрился Найду за ухом почесать.

Вот когда четвержане уже расходиться начали, собачки в первых рядах убежали лакомства искать, между друзьями и вспыхнул спор.

– Животные безнравственны, – неожиданно заявил Фефелов.

Собственно, для Фефелова мысль не новая.

– Напротив, – парировал Сопатов, и собрался было аргументировать свою позицию, но был сбит, как говорится, на лету рефреном, – Животные безнравственны.

– Напротив.

– А я говорю, безнравственны.

– Напротив. Уж если речь зашла о нравственности…

– Безнравственны.

– Напротив.

– Безнравственны.

– Напротив. Вот я приведу вам пример…

– Безнравственны.

– Напротив.

– Безнравственны.

– Напротив.

– Безнравственны.

– Напротив. Вы их не знаете, не желаете узнать…

– Безнравственны. – Напротив. – Безнравственны. – Напротив. – Безнравственны. – Напротив. – Безнравственны. – Напротив. – Безнравственны. – Напротив. – Безнравственны. – Напротив. – Безнравственны. – Напротив. – Безнравственны. – Напротив, напротив, напротив…

С этими словами, не дожидаясь ответа, Сопатов из всей мочи ударил Фефелова кулаком в лоб. Фефелов, как назло оказавшийся в этот раз без каски, рухнул как подкошенный и захныкал.

Сопатов не ожидал такого результата. Бил друга не раз, и сам получал сдачи, но чтобы так вот, навзничь, вдребезги? Парит над распростертым другом. Растерян, чуть не плачет, голос дрожит, – Послушайте, Фефелов, нельзя же так. Таким-то макаром и насмерть убиться можно. Вы что, без каски? Где ваша каска, Фефелов? И зачем вы упали так? Чтобы испугать меня, пристыдить? Я и без вашего не рад. Как только вы обвалились, и во мне всё оборвалось и замерло. Вы же пожарный, где ваша осторожность? Надо как-то осторожнее, что ли? В нашей с вами профессии осторожность превыше всего. Сгореть всегда успеем. Ваши слова, Фефелов. Не помните? Вообще за вами какие-то странности наблюдаются. На пожарах курите. Вот – каску забыли. Знали же, что не удержитесь, непременно задирать меня начнете, а каску дома оставили. Разве не странность?.. Поверьте, и в мыслях не было причинить вам такие разрушения. Оно как-то само получилось… Кстати, я уже и не помню, как получилось. Мне уже кажется, что вы сами по себе упали, Фефелов… Это несправедливо, согласны со мной? По отношению к вам. И ко мне. Но вы сами, падением своим непредвиденным вызвали во мне этот шок и аберрацию. Я же не подлец и не трус. А теперь всё выглядит именно так, будто я подлец и трус. Будто отлыниваю. И чем же, интересно, я заслужил такого отношения вдруг?.. Вы меня много лет знаете. Лучше моего меня знаете. Да если это и не я ударил бы вас, если бы вы сами себя ударили, как и было на самом деле, как мне теперь кажется в свете перенесенного шока, всё равно готов был бы взять вину на себя. Коснись серьезного. А теперь вот, получается, как будто отлыниваю. Отлынивать – не в моем характере, Фефелов. Вы меня много лет знаете. Меня здесь все знают… Однако, если аберрация и провал, лукавить не могу, так прямо и заявляю, у меня провал, следовательно, упали вы сами. Уверен. Сами себя ударили, сами же и упали. Хотя словам своим не верю. Даже ненавидеть себя понемногу начинаю за эти слова… Это еще хорошо, что убеждения мои, кажется, остались нетронутыми. Убеждения для такого человека, как я – это всё. И дом-крепость, и церковная ограда, и голова в кустах, если понадобится. Вот что вы проделали со мной, Фефелов… И не стенайте, мне от этого дурно делается… В любом случае вы сами виноваты. Напрасно затеяли спор. Очень он вам был нужен, этот спор?.. И ведь так всякий раз, Фефелов. Зла на вас не хватает. Вот если бы вы сейчас не пребывали в разобранных чувствах, честное слово, ударил бы вас еще раз. И не важно, в каске вы или без каски. Как показала практика, без каски даже лучше. Все зависит от поставленной задачи. Одна недолга, в пылу дискуссии задачу определить не успеваешь… Отлично знаете, чем все эти споры заканчиваются… А наперед подумайте, как бы вам добрее сделаться, пожарный, все же… Ну же, вставайте. Довольно валяться. Просто несерьезно таким вот образом валятся и стенать. Несерьезно и вредно – пожарный все же. Не просто пожарный – образцово-показательный пожарный. Всем на удивленье. Не стыдно? Честно скажите, не стыдно вам, немолодому уже человеку в таком положении пребывать? Год еще толком не начался… Ну, что же? не хотите, как знаете. Может быть, вам нравится так вот валяться и стенать. Вольному воля.

Сказал и пошел прочь с подчеркнуто прямой спиной и со слезами на глазах.