Текст книги "Сказки моей жизни"

Автор книги: Александр Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Двое суток мы шли прямо на север.

Все время дул сильный восточный ветер, по океану ходили волны, высокие, как горы. Волны клали нашего «Малыгина» набок, перекатывались через его палубы; брызги воды летели через трубу и мачты. Ветер пронзительно свистал в вантах. Нигде на палубах не было видно ни одного человека. Все прятались по своим каютам. Только на высоком капитанском мостике все время маячила фигура вахтенного штурмана, закутанного с головы до ног в брезентовый плащ.

К завтраку, обеду и ужину почти никто из членов экспедиции не выходил. Все страдали морской болезнью. Я все время лежал в своей каюте. Моя койка качалась так, что я сползал по ней то головой вниз, то ногами вниз. Двери, переборки, потолок – все скрипело и стонало. Наверху, в кают-компании, гремела посуда в буфете. Волны хлестали в иллюминатор; на минуту в каюте становилось темно, зеленая вода проползала по толстому стеклу. И тогда сердце замирало от ужаса: сейчас, вот сейчас мы опрокинемся! Но нет! Неуклонно и властно работали машины. «Малыгин» несся вперед, на север, к цели, как будто ему нипочем были буря и волны. Порой закрадывалась мысль: «Если его так треплет буря, то где же ему справиться с вечными льдами?»

На вторые сутки я стал привыкать к качке. Цепляясь за поручни, я выходил на верхнюю палубу. Океан был страшен. Волны длиной в целый километр и вышиной метров в двадцать катились на нас с востока. «Малыгин» то поднимался на гребень, то проваливался в тартарары.

Откуда-то появились чайки. Они стаей летели за ледоколом, пытались сесть на качающиеся мачты и пронзительно кричали. Иногда они принимались петь хором: «И-и-и! И-и-и!» Будто подслушали они эту песню у северной свирепой бури. Песня хватала за сердце. А волны все шли, шли, сотни и тысячи, все с белыми страшными гребнями. Наш «Малыгин» казался малой щепкой перед ними.

И «Малыгин» победил. Этот маленький корабль оказался сказочным богатырем. Он пронес нас благополучно через бурливый Северный океан. К концу третьих суток ветер стал падать, волны начали смиряться. Облака рассеялись, и мы увидели солнце. В воздухе сразу захолодало. Все ожили, вылезли из своих кают бледные, измученные вконец.

Была полночь, но солнце высоко стояло на небе, как под Москвой, оно стоит часа в четыре в летний вечер. Чайки и кайры спали прямо на воде, подвернув головы под крыло. Волны мягко качали их.

Скоро мы увидели вдали серебряную полоску, – она сверкала под солнцем. Это была кромка пловучих полярных льдов. Все высыпали на палубу– матросы, кочегары, машинисты, штурманы, члены экспедиции. Всем было интересно посмотреть на, полярный лед. С каждой минутой кромка приближалась. Весь океан впереди постепенно закрывался белыми сверкающими льдами. Тысячи отдельных льдинок плавали в воде перед кромкой. Льдинки были похожи на лебедей. И не только нам напоминали они этих чудесных птиц. Четыре века тому назад путешественник Баренц, увидав впервые кромку полярных льдов на этом же приблизительно месте, записал в своем дневнике: «Мы видим вдали бесчисленные стада лебедей».

Вот они, льдины, плывут уже мимо нас.

И тут мы увидели, как быстро идет наш «Малыгин». Льдины почти пролетали по волнам. Изъеденные морской водой, они были самой странной формы. И некоторые в самом деле были похожи на птиц.

Не прошло и двадцати минут – льдины заняли сплошной массой все пространство перед ледоколом. Кое-где на льдинах лежали тюлени, – они казались совсем черными. Тысячи чаек и кайр носились надо льдами. «Малыгин» вошел во льды, почти не уменьшая хода. Точно сказочный богатырь, он отбрасывал их со своего пути направо, налево. Льдины крошились, погружались в воду, снова выныривали уже за кормой.

Вдали замаячило желтоватое пятнышко. Над пятнышком вились стаей чайки. То шел по льдам белый медведь. Он тревожно оглядывался на корабль: что за чудовище ползет по льдам? Ползет, скрежещет, а хвост длинный, черный, уходит в самое небо. Медведь пустился убегать со всех ног. Но бежал он как раз по тому же направлению, как шел ледокол. И ледокол скоро настиг медведя. Наши охотники уже приготовили винтовки, чтобы стрелять в него. Но медведь что-то сообразил, повернул в сторону и пустился прочь от корабля.

Теперь уже не было видно воды: ледокол шел через сплошной лед.

С каждой минутой льдины становились больше. Уже попадались льдины в целый километр длиной.

«Малыгин» с трудом пробивался через них. Наконец льдины стали так велики и толсты, что ледокол принужден был искать прохода между ними. Он шел то вправо, то влево, отыскивая удобные разводья. Сплошные ледяные поля уже были толщиной в полтора метра и длиной километров десять. С грохотом и пыхтением ледокол пролезал между ними. Наконец лед остановил «Малыгина». Большой горой он нагромоздился перед его носом и бортами, и сколько ледокол ни напирал, он не мог пробиться вперед. Тогда «Малыгин» дал задний ход и с разбега ударил лед с сокрушающей силой. Лед поддался. «Малыгин» опять некоторое время шел безостановочно.

Потом опять встретили большое ледяное поле. «Малыгин» отступал, бросался на него в атаку… Удары его были так сильны, что весь ледокол сотрясался от киля до верхушек мачт.

Это была замечательная борьба.

Так двое суток продвигались мы через льды к северу. Все-таки лед победил. Он сжал «Малыгина» плотно со всех сторон, словно заковал его тяжелыми ледяными цепями. Пришлось ждать, когда подуют ветры и хотя немного разредят льдины. Через сутки лед разредился, и «Малыгин» опять двинулся к северу.

Шесть суток продвигались мы льдами к острову Надежда.

Ни один корабль в это время года не бывал здесь. Кругом нас расстилалась сверкающая ледяная пустыня. В пустыне бродили только белые медведи да порой на льду чернели тюлени. Когда корабль останавливался, белые медведи лезли прямо на борт. Они никогда не видели ни человека, ни корабля. Они здесь самые сильные; они шли, куда хотели. И вот вырастала перед ними какая-то черная скала – корабль. Они смело шли на нее, но появлялись маленькие букашки – люди, раздавался гром выстрелов, что-то хлестало по могучим медвежьим бокам, и медведь, чувствуя нестерпимую боль, пускался в бегство.

Тридцать три дня мы плавали во льдах. Сперва отыскивали итальянцев, а когда их спас «Красин», мы искали пропавшего путешественника Амундсена. Солнце все время не заходило над нами.

Долгие часы я проводил на палубе, наблюдая, как борется «Малыгин» со льдом. И в эти часы я много, много раз вспоминал бабушкину сказку о волшебном корабле.

ПЕРО ЖАР-ПТИЦЫ

… Развернул Иван тряпицу, в тряпице что-то блеснуло, и вдруг весь двор осветился ярким светом, стало как днем, при солнышке.

– Что это у тебя, Иван? – с испугом спросили братья.

– Это перо жар-птицы.

Бабушкина сказка

Город наш маленький. Если событие какое, то все тотчас о нем узнают по всему городу, из конца в конец.

Однажды мой отец пришел с работы и говорит:

– На масленке у Малинычева какой-то свет чудной строят. Повернешь этакую штуку, свет и засветится.

– А керосин куда наливают? – спросила мама.

– Совсем без керосину. Сам по себе горит.

Это было удивительно. Вечером я сказал об этом ребятам, и мы тотчас порешили сбегать к масленке Малинычева посмотреть, правда, ли там такой свет. Масленка от нас далеко – за кузницами, за водокачкой. Большая, вся белая, она раскинулась над ручьем. На всех окнах виднелись сетки из проволоки; окна от этого казались сумеречными.

Над крышей масленки, высоко в небо, протянулась тонкая железная труба с колпаком, и вечерами всегда из трубы сыпались искры. Если глянуть в окна, увидишь черных, закопченных людей, колеса с зубцами, печи. Вечерами там горели обыкновенные керосиновые лампы, как и у нас дома.

И в тот вечер мы смотрели масленку со всех сторон; лампы старые, ни одной новой, а уж о диковинных лампах и помину нет. Но по двору зачем-то наставили высоких столбов и проволоку протянули от одного столба к другому. Мы посмотрели через раскрытые ворота во двор, на столбы на эти. У ворот сидел старик-сторож.

– Дедушка, скоро новый огонь зажгут?

Старик засмеялся.

– А вам это зачем? Ишь какие прыткие! Зажгут скоро. Приходите через неделю – увидите. Вот и столбы поставили. И здесь вот лампа будет.

Он показал на резную перекладину ворот, где торчал крюк.

– А керосин куда наливают?

– Без керосину. Огонь по проволоке побежит. Видите вот проволоку? Так вот по ней от машины огонь и побежит. И-и, премудрость…

В эту неделю мы раза три ходили к масленке. И днем ходили. Мы видели, как по столбам лазили рабочие, что-то делали. Уже белые металлические абажуры появились на столбах и какие-то стеклянные пузыри в виде груш. И на крюке над воротами тоже виднелся белый абажур и стеклянный пузырь. В городе говорили: «У Малинычева пробовали электричество. Скоро зажгут».

Мы не видели, как пробовали свет. Прибежали вечером, а электричество уже горит: в стеклянном пузырьке огненная изогнутая проволочка блестела ярко и светло; от нее было светлее, чем от керосиновой лампы. На столбах по всему двору тоже горели новые, невиданные лампочки, похожие на груши. А глянешь в окна масленки, там на шнурах висят такие же лампочки, и во всей масленке стало светлее, чем было прежде.

Толпа народа стояла перед воротами, перед окнами, смотрела, ахала от удивления. Приезжали купцы смотреть. Мы видели, как сам Малинычев водил их по масленке, показывая и новые лампочки и машину, от которой идет свет. Старик-сторож говорил толпе:

– Не то удивления достойно, что лампа сейчас горит, а то, как зажигали ее. Ну скажи, пожалуйста, в один момент все лампы загорелись по всему двору. Вот мигнуть не успел – ан все горят. Премудрость! – И, почему-то понизив голос, добавил: – И дешевле керосину. Право. Сам хозяин говорит, дешевле.

– Да оно и правильно. Купец свое разве упустит? Им подавай, чтобы дешево было.

– В один момент везде свет.

На другой день засветло мы были у масленки. Нам хотелось посмотреть, как это в один момент засветятся все лампы. И не только нам хотелось посмотреть, но и взрослым. Большая толпа уже собралась у ворот. Стало смеркаться. Вдруг все окна масленки осветились разом: загорелись новые лампочки.

Все напряженно, не спуская глаз, смотрели на лампочку, что была над воротами. Вот свет вспыхнул, засветился ровно, ярко и над воротами и по всему двору. Толпа ахнула и заговорила возбужденно:

– И не мигнул! Гляди, и не мигнул!

– Раздувать не надо. Сразу.

В этот вечер к Малинычеву опять приезжали гости смотреть электричество. Мы видели – нарядной толпой гости вышли на крыльцо. Электричество много раз тушили и зажигали снова. Это было чудесное, невиданное зрелище. Как перо жар-птицы: «Развернул Иван тряпицу, в тряпице что-то блеснуло, и вдруг весь двор ярко осветился…»

Так я впервые увидел это чудо.

Много лет спустя, живя в большом городе, я любил, когда на улицах разом зажигались сотни уличных огромных фонарей. Вот сумерки, полутьма. Дома стоят серые, в полутьме угрюмые. И в момент вспыхнут сотни белых чудесных солнц, повиснут гирляндами вдоль улиц и зальют все кругом ярким светом. Фасады домов повеселеют, лица людей станут ясными, будто весь мир разом приукрасится.

Я приду к себе в комнату – лампочка маленькая на столе. Поверну выключатель, и у меня светло, как днем.

Перо волшебной жар-птицы теперь у меня на столе.

МОЙ ДВОРЕЦ

…Стоит дворец среди двора. Двор изукрашен кустами да деревьями, дорожки по нему построены торные. На дверях во дворе расписаны птицы-голуби, а везде по хоромам на потолках цацы заморские. По углам во дворце в хрустальных вазах лежат перья жар-птицы, от перьев ярь-свет идет, и ночами во дворце светло, как днем…

Бабушкина сказка

В детстве мне случалось бывать в глухих деревнях: под Саратовом. Я помню низенькие избы с черными от копоти стенами и потолком, помню широкие печи без труб. По утрам, когда затапливали печь, дым валил прямо в избу, густо умещался сперва под потолком, потом спускался ниже, до стола и лавок. Мы, ребята, ложились на пол, чтобы не задохнуться. Дым ел глаза, и мы, смеясь, плакали. А женщины метались в дыму, как страшные видения.

Время от времени дверь в избу отворяли. Тогда холодный воздух клубами врывался в избу, а дым выходил наружу. Когда становилось легко дышать и воздух очищался, дверь снова затворяли, и изба опять наполнялась дымом.

Помню, у всех болели головы, першило в горле, слезились глаза. Весь день в избе стоял запах дыма и угара.

О-о, какая была мука!

Но в этих избах уже была керосиновая лампочка-коптюлька. Маленькая, с резким запахом керосина, но все же лампочка. Лучины я не помню.

Теперь на улицах иногда поют песенку:

 
Горит в избе лучинушка,
трещит в дому сосновая.
Сидит, прядет хозяюшка,
как ноченька суровая.
 

А кто это знает, как «горит в избе лучинушка»? Вот мне отец рассказывал, как жили при лучине.

– Бывало, пойдем в лес, выберем сухую сосну, напилим плах, нащиплем лучин гору целую. Как вечер – зажигаем лучину, вставляем в светец, она и горит. Дым от нее, искры, а свет такой неверный. Минуту прогорит, глядь, надо вставлять другую лучину. Так бесперечь и меняем. Искры и угольки падают в ушат с водой, что как раз под светцом. А чуть не доглядишь – пожар. Беда была с этой лучиной!

И в таких избах – закопченных, с лучиной – немудрено, что люди мечтали о дворцах, где ярь-свет идет от пера жар-птицы.

И я мечтал в детстве увидеть такой дворец.

Уже взрослым я попал в столицу. Каменные мостовые, каменные многоэтажные дома, бульвары и площади с фонтанами, трамваи, фонари, похожие на солнце, – они показались мне сказкой.

Я жил на шестом этаже в маленькой, скромной комнате. Но эта скромная комната была именно той сказочной комнатой, о которой я мечтал в детстве. Вечерами стоило мне повернуть выключатель, и моя комната заливалась ярким электрическим светом. Ни дыма, ни угара, ни запаха.

Как далеко это от лучины!

Если мне бывало холодно, я повертывал краник у труб под окном, и моя комната наполнялась ровным теплом. У нас на кухне кран, в котором сколько угодно воды, светлой, холодной. Можно умываться, купаться…

Стоит зажечь спичку, и на газовой плите – маленькой и чистенькой – закипит чайник, будет вариться обед.

Я выйду на лестницу. Красивая каюта подъемной машины (лифта) стоит у дверей. Я сажусь в каюту, спускаюсь вниз – с шестого этажа на землю. А назад лифт опять незаметно меня доставит.

Старинная сказка так просто пришла в мою жизнь. Вот на моих глазах – от дымной избы к комнате с электрическим светом, центральным отоплением, водопроводом. лифтом.

Тем, кто привык, трудно поверить, что все это сказка былых времен.

ЖИВЫЕ ТЕНИ

…Побежал Иван за людьми да конями, хочет-хочет их поймать, руки протянет, вот берет будто, а под руками ничего нет. Видят глаза, да руки бессильны…

Бабушкина сказка

Мы, ребята, толпой возвращались из школы. На заборе мы увидели большую розовую афишу, на которой было крупно напечатано:

В ВОСКРЕСЕНЬЕ В 4 ЧАСА ВЕЧЕРА, В АЛЕКСАНДРОВСКОМ УЧИЛИЩЕ ИМЕЕТ БЫТЬ НАРОДНОЕ ЧТЕНИЕ С ВОЛШЕБНЫМ

ФОНАРЕМ.

О народных чтениях мы, ребята, слыхали, и нас не интересовали эти чтения нисколько. Но вот эта фраза– «чтение с волшебным фонарем» – нас повергла в изумление.

Мы все были охотники до волшебных сказок и до волшебств разных и тотчас порешили пойти на чтение, тем более, что в конце афиши мы прочли:

«ВХОД БЕСПЛАТНЫЙ».

В воскресенье мы отправились в училище целой толпой. Чтение было назначено в самом большом классе – первом. На скамьях густо сидел народ. В углу на подставках было натянуто широкое полотно, а позади него виднелась темная металлическая коробка с медным колпаком. Это и был волшебный фонарь. Пришли два учителя. Один начал читать о войне 1812 года, а другой завозился возле фонаря. Вдруг мы увидели яркий светящийся круг на полотне. Круг дрогнул, что-то мелькнуло, и вмиг на полотне появился генерал Кутузов в блестящем мундире с орденами. Потом Кутузова сменил другой генерал, потом мы увидели Москву, пожар Москвы, партизан…

Эти картины – яркие, огромные, появляющиеся будто по мановению волшебника, – в самом деле нам казались волшебными. Мы были от них в восторге. И не только мы, но и взрослые. Возвращаясь с чтения, я слышал, как все удивлялись, недоумевали, пытались догадаться, как устроена эта замечательная штука.

Года через четыре, как-то летом, в нашем городе появились на заборах пестрые афиши:

ТАКОГО-ТО ЧИСЛА, ВЕЧЕРОМ, В 8 ЧАСОВ, В ГОРОДСКОМ САДУ БУДУТ ПРЕДСТАВЛЕНЫ КИНЕМАТОГРАФИЧЕСКИЕ ЖИВЫЕ КАРТИНЫ. ПОЧТЕННЕЙШАЯ ПУБЛИКА УВИДИТ ДВИЖЕНИЕ МОРСКИХ ВОЛН И МОРСКИХ КОРАБЛЕЙ, ВСЕМИРНЫЕ БАЛЕТНЫЕ ПЛЯСКИ, А ТАКЖЕ КОМИЧЕСКУЮ КАРТИНУ ИЗ ЖИЗНИ КАТОЛИЧЕСКИХ МОНАХОВ.

«Плата за вход в сад—10 копеек».

Я думаю, в этот вечер в городском саду было полгорода. На широкой площадке среди сада народ стоял плечом к плечу, а ребята гроздьями висели на деревьях, на заборах. Когда стемнело, на полотне, что прибито было на столбах на площадке, вдруг запрыгали, затанцевали веселые фигуры. Толпа ахнула от удивления и восторга. Фигуры двигались, смеялись, танцевали, как настоящие люди.

Потом – море, волны, корабли… Никто, вероятно, из зрителей не видал прежде ни моря, ни кораблей, потому что от нашего города до моря тысячи верст, и вот теперь все перед ним: волны плещутся, высоко вверх брызги летят… Я помню, как толпа оглушительно завывала «ура».

А теперь… попробовали бы теперь в кинематографе, таком привычном для всех, крикнуть «ура»? И кому придет в голову крикнуть «ура»? И кто теперь думает, что кинематограф – сказка о живых тенях?

Минуло немного лет – и кинематограф пришел уже в каждый город, в каждое село и почти на каждую фабрику. Кто теперь не бывал в кинематографе? Все бывали, от мала до велика, все видели его чудесные картинки. Вместо бедненького волшебного фонарика с деревянным неподвижным Кутузовым и непылающим пожаром Москвы, мы видим живых людей, пожары, полные пылающего огня, видим движение судов и машин, видим жизнь далеких стран. Мы, наконец, порой присутствуем при исторических событиях.

В 1905 году я жил в маленьком приволжском городке, где родился, и, кроме нашего губернского города Саратова, я не видел никаких городов. Только понаслышке да по книжкам я знал, что есть Москва, Петербург, есть моря и океаны.

В 1905 году в стране началась революция. Каждый город встревожился, насторожился. В каждом городе пошло глухое брожение. И наш город не отставал от других: волновались рабочие цементных заводов, шумела молодежь. У нас, юнцов, были свои кружки, мы много читали, спорили. Мы знали, что делается в столицах и в крупных городах, мы слышали о баррикадных боях, о забастовках рабочих. Помню, однажды летом мой товарищ, ученик реального училища, прибежал ко мне взволнованный; глаза у него были круглые, как копейки.

– Смотри, что делается! – с восторгом крикнул он и сунул мне измятый газетный лист. – Читай вот здесь!

Я прочел маленькую заметку строк в пять: на Черном море поднял восстание броненосец «Потемкин»…

Нам было тогда по шестнадцати лет. Мы готовились к настоящим боям, мы горели нетерпением, мы жадно ловили каждую весть о революции. И вот весть – радостная, как гром летом в бездождье.

Изумленными глазами мы смотрели друг на друга; мы смеялись от восторга. Вечером в городском саду, где мы постоянно собирались, у нас были большие разговоры об этом событии.

– Броненосец «Потемкин» восстал!

Помню, кто-то сказал:

– А хорошо бы побывать теперь там.

Другие рассмеялись:

– Как побывать? Птицей, что ли, полетишь?

– Хоть бы одним глазком посмотреть!

Мы жадно ловили потом каждую газетную заметку и всякий слух о «Потемкине». Газеты писали об этом скупо; мы знали, что им запрещено писать, и воображением дополняли скудные вести. Нам казалось: вот теперь действительно началась революция, вот-вот она докатится и до нашего города.

И так хотелось всем нам побывать там, на Черном море, посмотреть… и не только посмотреть. Броненосец нам казался грозной крепостью, плавающей по морю, а матросы – богатырями.

Прошло двадцать с лишком лет. Как-то я развернул газету, смотрю – большое объявление: в кинематографе идет картина «Броненосец Потемкин».

Неужели тот? Да, тот: восстание в 1905 году. Вечером я был в кинематографе. И я увидел воочию и героический броненосец, и героев-матросов, и море, и Одессу – всю ту картину, что мне воображалась когда-то. Все жило, как настоящее.

– Хоть бы одним глазком глянуть, – мечтал когда-то мои товарищ.

Его мечта сбылась: не одним глазком, а обоими глазами смотри…