Текст книги "Старец Григорий Распутин и его поклонницы"

Автор книги: Александр Пругавин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

III
МИСТИК ИЛИ ЭРОТОМАН?

Прошла неделя. Заехав как-то ко мне г-жа Гончарова рассказала о том, что произошло за это время. Оказалось, что в течение этой недели она два или три раза побывала у «пророка».

– Хотя в последний раз, – говорила она, – я очень решительно заявила о своем желании непременно продолжать знакомство с Распутиным, тем не менее я не спешила воспользоваться его приглашением посетить его. Претило как-то. Воспоминание о его попытках "гладить", "массажировать", нащупывать корсет каждый раз во мне поднимало такое острое чувство возмущения и негодования, что я решительно не в силах была заставить себя снова поехать к нему…

Как-то рано утром я была еще в постели, когда горничная вошла и сказала, что меня зовут к телефону.

Было всего около восьми часов утра. Я удивилась, кто так рано мог звонить ко мне.

Беру трубку и слышу глухой мужской голос:

– Это ты, Ксения?

Удивленная, я спрашиваю, кто у телефона? Тот же глухой голос продолжал:

– Что же ты, душка, не приходишь ко мне?

Слово "душка" ударило, ошеломило меня, я чуть удержалась на ногах. Хотела бросить трубку, но в тот же миг вдруг догадалась, что это говорит Распутин.

– Я соскучился о тебе, – продолжал тот же глухой голос – Отчего ты так долго не была у меня?

Я не была у него ровно три дня. Это показалось ему слишком "долго".

– Приходи, я буду тебя ждать.

– У вас кто-нибудь есть? – спросила я, не зная, что сказать.

– Есть кое-кто… Не много.

Затем, очевидно, сосчитывает своих посетителей и говорит:

– Пятеро.

Я сказала ему, что собираюсь посетить его на этих днях.

Распутин начал усиленно просить, чтобы я приехала к нему в тот же день. Я пообещала.

В этот раз мне удалось довольно долго говорить с ним, хотя по временам нашу беседу и прерывали доклады прислуги о приезде тех или иных посетителей и вызовы его к телефону. Хотя я и старалась наводить разговор на интересующие меня темы, но это не особенно удавалось мне, так как "пророк", видимо, предпочитал говорить о том, что занимало его лично.

Я должна сказать, что эта беседа сильно разочаровала меня в Распутине, так как он не обнаружил в ней ни особого ума, ни чуткости, ни начитанности в Священном Писании, ни энтузиазма и пафоса, которыми обыкновенно говорят искренно верующие люди, мистики, проповедники религиозных идей, которые им дороги и святы.

Точно так же и в споре со мной "пророк" не обнаружил никакой находчивости. Иногда он пытался ссылаться на Евангелие, но при этом ни одного текста не мог привести как следует: все ошибался, путал, передавая слова писания крайне неточно, с явным искажением смысла. Я должна была то и дело поправлять его. В споре он был очень сдержан, – настолько, что мне все время казалось, что он чего-то недоговаривает, о чем-то намеренно умалчивает, что-то скрывает.

На мои расспросы он между прочим сказал мне, что 30 лет ходит по земле, ищет Бога.

– Ну, и что же, нашли? – спросила я.

– Нашел… Бог в духе.

– В каком духе? Что это значит?

– Это тайна.

Вообще он любит ссылаться на тайну. Во время нашей беседы разговор, между прочим, не раз касался любви.

– Любовь – одна хмара, – говорил "старец". – Только та любовь хороша, когда ты любишь и своей любовью человека к истине приводишь.

– А что такое истина по-вашему? – спросила я.

– Истина – в тайне, – загадочно отвечал "пророк". "Играет словами или скрытничает", – подумалось мне.

– А ты в любовь веришь? – спросил Распутин.

– Конечно, верю, но ведь разные люди различно понимают любовь, и у разных людей она проявляется различно. Ведь и вы говорите, что одна любовь – хмара, а другая – истинная.

Но, "пророк", по-видимому, совсем не давал себе труда вникать в мои слова, не обращал никакого внимания на мои замечания и оговорки; он продолжал твердить свое:

– В любовь надо верить: весь мир в любви… Без любви ничего не уделаешь… Вот я тебя шибко полюбил… Во как! Ты теперь во мне, в моей душе сидишь… А ты меня не хочешь любить.

– Я не знаю, о какой любви вы говорите. Если вы говорите о той любви, которая выражается в ваших ласках, то она мне совсем не нужна. И ваши ласки мне не нужны… Слышите вы?

– Ты все о теле думаешь, – возражал Распутин. – А тело – преграда для души. Нужно о душе заботу иметь, а мы все больше о теле думаем, – опять наставническим тоном произнес он.

Подумав немного, он продолжал:

– В моих ласках – большая тайна… Мужчины всегда думают только о себе и о своем теле. А я только вполовину и для духа… Я даю людям такое большое счастье, но ты сама не хочешь этого… Пока ты не захочешь, я ничего не могу сделать для тебя.

"Пророк" говорил это со значительным видом, но для меня смысл его слов был темен и непонятен. При этом мне вспоминались те женщины из низов и верхов нашего общества, – поденщицы, крестьянки, графини, княгини, фрейлины, – которые слепо идут за этим темным человеком, которые считают его святым, пророком, живым Богом.

– Чем он покорил их? Что они нашли в нем? – с изумлением спрашивала Ксения Владимировна, пожимая плечами.

– Вам нужно поближе познакомиться с последовательницами "пророка", – сказал я, – поближе сойтись с ними, – только тогда вы можете уяснить себе природу и характер их увлечения, их психологию.

– Я непременно сделаю это при первой возможности, – заметила г-жа Гончарова.

– Замечаете ли вы в Распутине способность к гипнозу? – спросил я свою собеседницу.

– Лично я не испытываю ни малейшего влияния "пророка" на мою волю. Между тем в моей жизни приходилось обращаться к гипнотизерам и в Москве, и в Петрограде, и тогда я довольно легко поддавалась влиянию гипноза.

Другой вопрос, который меня сильно интересовал; был вопрос об источниках существования Распутина, о его экономическом и материальном положении. Как известно, "пророк" не сеет, не жнет, но в житницу собирает. И собирает, можно сказать, чрезвычайно успешно.

Хозяйства он не ведет, никаким производительным трудом не занимается, никакого заработка, никакой службы у него нет. И тем не менее благосостояние его быстро растет, достаток и средства увеличиваются чуть ли не с каждым днем. Его дом в селе Покровском – полная чаша; комнаты устланы дорогими, прекрасными коврами; много ценных вещей… Откуда эти средства? Каким путем они притекают к нему?.. Говорят, все это – подарки высокопоставленных особ. Правда ли это?

Я полюбопытствовал узнать от Ксении Владимировны, не просил ли ее о чем-нибудь Распутин.

Нет, оказывается, не просил.

– Только раз как-то он сказал мне: "Вышей мне рубашку. Мне хочется иметь рубашку, вышитую твоими руками". Я ответила, что очень плохо вышиваю. Он сказал:

– Ничего, от тебя всякая будет хороша.

– А как держал себя "пророк" с вами во время последних свиданий? – спросил я.

– Несмотря на то, что наш разговор имел все время характер деловой беседы, "старец" от времени до времени все-таки возобновлял свои попытки "погладить" и "помассажировать" мои плечи и грудь, но, наученная опытом, я в тот же момент, при первых движениях его руки, давала ему быстрый и резкий отпор, после чего он съеживался, а в его глазах загорались злые огоньки.

В эти минуты я не раз отчетливо слышала, как он скрипел зубами.

– Вообще его обращение, его "ласки" возмущают меня. Они противны и непереносимы для меня. Но он явно не считается с моим негодованием, игнорирует его. В последний раз, – это было вчера, – когда я приехала к нему по его просьбе, он, видимо, был очень рад моему появлению. Но тотчас же после того, как я поздоровалась с ним, он вдруг выпалил:

– Поцелуй меня!

– Вы с ума сошли? С какой стати? Как вы смеете это говорить мне!

А он, как ни в чем не бывало, продолжает:

– Постой, постой… Ишь ты какая… Ну, ладно, коли ты не хочешь меня поцеловать, то давай я тебя поцелую. И наклоняется, чтобы поцеловать меня, тянется к губам. Я, конечно, отстраняюсь от него, но он все-таки успевает, хотя вскользь, прикоснуться своими губами к моему лицу… Отвращение!..

– По-видимому, Распутин не на шутку увлечен вами, – сказал я.

– Со своей стороны я ничего для этого не сделала и всего менее этого желаю.

– Конечно, это произошло помимо вашего желания… Помните, Тургенев говорил, что никто не увлекается так быстро, как бесстрастные люди… Вам предстоит нелегкий труд разобраться в этом диком конгломерате мистицизма, эротомании и политики, распутать этот клубок религиозных порывов и половых, сексуальных эмоций, переплетающихся с реакционными вожделениями и заданиями.

– Вчера, – говорила г-жа Гончарова, – он два раза сказал мне: "Полюбилась ты мне шибко…"

– Я сухо отвечала ему, что не понимаю его любви, не понимаю того влияния, какое он оказывает на людей, особенно на женщин, не понимаю, что находят в нем его почитательницы, которых я считаю психически больными и о которых я от души сожалею. Он выслушал меня и затем сказал:

– Все поймешь, Ксения, все тебе объясню… только приди ко мне ночью.

Я не верила своим ушам. Едва сдерживая себя, я сурово и строго спросила его:

– Вы, кажется, бредите?.. Что такое вы говорите? Как ночью?..

– Ну, вечерком, попозднее… так часиков в одиннадцать, – говорил Распутин. – А то днем-то все народ – мешают… не дают поговорить, в телефон звонят.

– Вы говорите вздор. В одиннадцать часов меня и родные не пустят.

– Ну, ладно, в десять, приходи в десять, только не раньше. Я буду ждать тебя в субботу, послезавтра, стало быть. Только смотри – беспременно приезжай.

Тогда я сказала, что я постараюсь приехать, если не встретится каких-нибудь препятствий.

Ксения Владимировна замолчала.

– Ну, и как же вы решаете теперь, – спросил я после некоторой паузы г-жу Гончарову, – поедите или не поедете завтра к "пророку"?

– Решила ехать, – сказала она. Я вопросительно поглядел на нее.

– Во-первых, мне не хочется, чтобы он подумал, что я боюсь его. Даже в физическом смысле он представляется мне ничтожным человеком: небольшого роста, развинченный какой-то. А, во-вторых, мое любопытство затронуто в высшей степени. Быть может, и в самом деле завтра мне удастся раскрыть ту тайну, которой этот загадочный субъект обязан своим влиянием. Физического насилия с его стороны я не опасаюсь уже по одному тому, что чувствую себя слишком сильной… Да, да, не удивляйтесь; я долго занималась гимнастикой и спортом, систематически развивала свои мускулы и потому совершенно уверена в том, что даже при столкновении с ним победа будет на моей стороне. Наконец, я могу взять с собой револьвер.

А я прекрасно стреляю.

Конечно, все это показалось мне чересчур наивным и фантастичным. Я начал зло подтрунивать над отважной спортсменкой и над ее воинственными планами, убеждая ее отказаться от рискованного посещения.

К удивлению моему, г-жа Гончарова упорно отстаивала свое решение ехать к Распутину завтра вечером. На этом мы и расстались. Это было в пятницу на масленице.

На другой день около полудня Ксения Владимировна телефонировала мне: "Мой план потерпел крушение, и я снова принуждена обратиться к вам с большой просьбой. Мне необходимо видеть вас. Могу ли я сегодня застать вас около двух часов?"

Я отвечал, что буду ждать ее.

Приехав ко мне, г-жа Гончарова сообщила, что ее брат и belle Soeuz решительно воспротивились тому, чтобы она отправилась одна к Распутину вечером.

– Так поздно… одна… это совершенно невозможно, – говорили они. – "Старец" может услать свою прислугу и, таким образом, ты чуть не ночью очутишься с ним с глазу на глаз в пустой квартире. Это недопустимо, это немыслимо, особенно при его странностях, при его неумении держать себя корректно, – и т. д.

– Конечно, в душе я не могла не сознавать, что они в значительной степени были правы. Разумеется, я совсем не желаю идти на какую-нибудь грубую, безобразную сцену. И это заставило меня согласиться с моими родными.

Однако в то же время мне отнюдь не хотелось отказаться от мысли посетить "старца", не хотелось уклониться от его настойчивого приглашения, так как я надеюсь, что это свидание может много уяснить мне из того, что остается для меня загадкой.

– Тогда я вспомнила о вас, – продолжала г-жа Гончарова, – и высказала свое предположение, что, быть может, вы не откажетесь сопровождать меня сегодня к "пророку". Мои родные сейчас же ухватились за эту мысль. Таким образом, вопрос о том, поеду я сегодня к Распутину или нет, всецело зависит от вас. Конечно, вы очень обязали бы меня, если бы согласились вместе со мной поехать вечером к "пророку".

– Вы даете мне очень редкий случай понаблюдать знаменитого "прозорливца" при весьма необычной, почти интимной обстановке. Понятно, что я с удовольствием готов воспользоваться вашим предложением, – отвечал я.

– Значит, едем! – с видимым удовольствием сказала моя собеседница.

Вечером, без четверти десять, мы сели на извозчика. Ксения Владимировна сообщила мне, что час назад Распутин по телефону снова ей напомнил, что он ждет ее, и просил не опоздать.

– Воображаю, какую физиономию скроит "отец Григорий", когда увидит, что вы не одна! – говорю я своей спутнице.

Ксения Владимировна весело смеется, прикрывая лицо большой модной муфтой.

– Он не простит вам такого коварства, – продолжаю я. – Вообще, нужно признаться, что на этот раз у нас с вами очень мало шансов рассчитывать на любезный прием со стороны "пророка". Особенно у меня.

– Вы правы. Но тем интереснее ваше положение как наблюдателя и исследователя.

Подъезжая к Английскому проспекту, я спросил г-жу Гончарову:

– А что вы скажете, если "старец" по своей прозорливости сразу разгадает наш заговор? Согласитесь, что для этого не потребуется особенно большой проницательности.

– Не верю я в его прозорливость! – сказала моя спутница, сходя с извозчика и направляясь в ярко освещенный подъезд.

Дом, в котором жил тогда "пророк", был новый, благоустроенный, в "декадентском", или, точнее, в новоскандинавском стиле. Швейцар суетливо усаживает нас в комфортабельный лифт.

Едва успела Ксения Владимировна прикоснуться к электрической кнопке звонка, как дверь уже открылась. Открыл сам "старец". Очевидно, заслышав поднимающийся лифт, он ждал в передней, около самой двери.

Первой вошла г-жа Гончарова, за ней – я. Я видел, как лицо "пророка" при моем появлении вдруг потемнело, и он молча отступил на несколько шагов в глубь передней – большой комнаты, освещенной электричеством.

Он был в поддевке тонкого сукна и лакированных высоких сапогах.

Ксения Владимировна с непринужденностью светской дамы начала говорить о том, что ее родные не хотели отпустить ее одну в такое позднее время и просили меня сопровождать ее.

Распутин, заметно насупившись, – хмурый, мрачный и неподвижный, – продолжал молчать, глядя исподлобья то на меня, то на мою спутницу. От этого упорного молчания мне становилось неловко, хотя в душе я чуть удерживался от смеха. В то же время Ксения Владимировна, видимо, не чувствовала ни малейшего смущения, быстро раздеваясь и оправляя свою прическу.

Наконец "о. Григорий" собрался с духом; очевидно, поняв, что дальнейшее молчание невозможно, он открыл дверь с левой стороны от входа и глухо и отрывисто проговорил:

– Прошу покорно!

Это было сказано холодным, сухим, официальным тоном, в котором нетрудно было уловить ноты плохо скрытого раздражения.

Мы входим в комнату продолговатой формы, посередине которой стоял большой стол, уставленный роскошными корзинами чудных живых цветов. В воздухе пахло ландышами, которых тут было особенно много. Приятно дышать ароматом ландышей в феврале месяце.

Кроме цветов, на столе стояли: вазы с фруктами, кондитерский торт, банка с вареньем и бутылка вина, завернутая в тонкую, цветную бумагу, очевидно, только что принесенная из магазина.

"Цветы, фрукты и вино! – невольно подумалось мне. – Обстановка точь-в-точь как у Мопассана, когда он описывал интимные свидания своих пылких героев и героинь".

Но что я вижу?.. Распутин, как только вошел в комнату, тотчас же направился к столу и, стараясь это сделать незаметно для нас, взял бутылку, завернутую в тонкую розовую бумагу, и вышел в соседнюю комнату. Через минуту он вернулся к нам уже без бутылки.

Очевидно, вино теперь было уже не нужно и его необходимо было припрятать.

Я видел, как моя спутница кусала себе губы, чтобы не расхохотаться.

Выражение лица Распутина, темного и волосатого, с широкими чувственными губами, по-прежнему было сдержанное и недовольное.

Но о вечере, проведенном нами у "пророка", – в следующей главе.

IV
ВЕЧЕР У РАСПУТИНА

– Да у вас здесь целый цветник! – воскликнула Ксения Владимировна, подходя к стоявшему посредине комнаты длинному столу, на котором были расставлены корзины с цветами. – Какая прелесть!.. Какие чудные цветы у вас, Григорий Ефимович, – восторгалась она, любуясь благоухавшими ландышами, розами, гиацинтами и вдыхая их аромат.

– Мм… да… ничего цветочки, – мямлил "старец", подвигаясь вслед за гостьей. Он по-прежнему держался очень сдержанно и, видимо, продолжая дуться. Больше молчал, ограничиваясь краткими репликами на вопросы Ксении Владимировны.

Раза два, под какими-то предлогами он выходил даже из комнаты, оставляя нас одних. Возвращаясь, он подозрительно взглядывал то на Ксению Владимировну, то на меня и продолжал хмуриться.

– Вы, должно быть, очень любите цветы? – говорила Ксения Владимировна.

– Хто? Я-то?.. Не!.. Ни к чему, – равнодушным тоном сказал Григорий Ефимович.

– Как?! Неужели не любите? – удивилась молодая дама.

"Старец" покрутил головой.

– Не!.. Сирень, ту люблю, а энтих цветочков… не обожаю.

– Не обожаете? – тоном, не лишенным лукавства, переспрашивала Ксения Владимировна. – Но в таком случае как же вам не совестно тратить столько денег на цветы? Ведь это же стоит больших денег.

Распутин вдруг осклабился. На сумрачном лице появилась усмешка, и он, ухмыляясь, проговорил:

– Да нешто я их покупал?! – И затем явно презрительным тоном добавил: – Была нужда!..

– А-а-а, так это вам дарят ваши поклонницы! – воскликнула с невинным видом Ксения Владимировна. – Да?.. Ну какой же вы счастливый, Григорий Ефимович.

Распутин расстегнул свою поддевку, оправил бывшую на нем синюю шелковую рубаху и заложил руки за пояс.

– Если я иногда завидую богатым, то только потому, что они имеют возможность всегда иметь живые цветы, – сказала Ксения Владимировна, обращаясь ко мне.

Вдруг она воскликнула:

– Нет, нет, вы подойдите сюда! Вы посмотрите, что это за роскошь!

Посредине стола стояла огромная, роскошная корзина, наполненная чудными белыми, алыми, пунцовыми розами, сверкавшими свежестью своих лепестков и распространявшими в воздухе тонкий аромат.

Ксения Владимировна с восхищением, почти с экстазом любовалась цветами.

– "Как хороши, как свежи были розы!" – вдруг мечтательно продекламировала она. – Но ведь это же безумно дорого!.. Григорий Ефимович! Нескромный вопрос: кто подарил вам эти розы?

– Z прислала, – проговорил Распутин, почесывая живот.

Он назвал одну очень высокопоставленную особу – настолько высокопоставленную, что, услышав ее имя, Ксения Владимировна вдруг прикусила язычок и умолкла на несколько минут.[5]5
  Распутин сказал: «Царица прислала».


[Закрыть]

 С краю стола, где я сидел, лежала пачка писем и пакетов, адресованных на имя Григория Ефимовича Распутина. Я спросил, что это за письма.

– А это сегодня с почтой пришли, – сказал "пророк". – Ко мне много приходит писем и пакетов. От разных лиц. Со всей России присылают… Сегодня еще немного, – продолжал он, беря письма и пересчитывая их. – Всего пять. Вчера больше было.

– Давайте, я прочту вам письма, – предложила Ксения Владимировна.,

– Ну, что же, почитай, потрудись, – сказал Григорий Ефимович, передавая ей один из пакетов.

– Я буду вашим секретарем, – продолжала Ксения Владимировна. – Хотите?

В ее тоне вдруг послышались какие-то новые, заигрывающие нотки, точно она была не прочь пококетничать с "прозорливцем".

Распутин что-то невнятно пробормотал о том, что хорошо бы иметь такую "секретаршу". Он сел на кушетку, около Ксении Владимировны, и приготовился слушать.

Началось чтение.

Писал волостной писарь одной из губерний западной Сибири. Витиевато, канцелярским слогом расписывал он о том, как много трудов положил на пользу службы и как всегда из всех сил старался угодить начальству. Однако, несмотря на это, благодаря проискам каких-то недоброжелателей, неожиданно был уволен от должности без всякой причины и вины со своей стороны. И вот он с большой семьей остался без всяких средств, терпит страшную нужду, голод и холод и потому обращается к высокоуважаемому Григорию Ефимовичу с нижайшей просьбой похлопотать за него перед сильными людьми, которые могли бы предоставить ему должность волостного писаря, хотя бы в другой губернии.

– Что вы сделаете с этим прошением? – спросила Ксения Владимировна.

"Старец" глубокомысленно помолчал, подвигал губами, а затем в свою очередь предложил вопрос:

– Это кому следует? К Кулакову,[6]6
  Министр внутренних дел Н. А. Маклаков.


[Закрыть] што ли?

– Да, это в его ведомстве.

– Стало быть, надо послать Кулакову… Он сделает! – уверенно проговорил "пророк". – Хороший человек… Беспременно исполнит… Ну, теперь почитай исшо это прошение.

Ксения Владимировна опять начала читать, а Распутин уставил свой тяжелый, неподвижный взгляд на чтицу. Но мне казалось, что он не столько слушал свою "секретаршу", сколько рассматривал ее открытую шею, ее бюст, ее руки – очень красивой формы, открытые до локтя.

На этот раз писал начальник станции одной из южных железных дорог. Многословно излагал он всю свою служебную карьеру "с маленьких должностей" на каком-то захолустном полустанке в степи. Постепенно достиг "высокой" должности начальника на крупной торговой станции. Был совершенно счастлив и доволен своей судьбой и службой, как вдруг – крах, и он остается без места, выброшен на улицу. Просит и молит Григория Ефимовича оказать ему милость и посодействовать в назначении на новую должность.

– А это к кому? – опять спросил Распутин, адресуясь к Ксении Владимировне.

Она назвала фамилию лица, стоявшего во главе железнодорожного ведомства.[7]7
  Министр путей сообщения Рухлов.


[Закрыть]

 Так… так… знаю, я ему много посылал этих самых прошениев: Сначала он исполнял, как и следует быть, с охотой, ну, а теперь – не того…

– Что же? Отказывается?

– Ну, нет, не то штоб отказывается, но только не по-прежнему. Недавно я ему одиннадцать прошениев послал, а он из них всего только шесть исполнил.

– Ну, что же, – заметила Ксения Владимировна, – шесть из одиннадцати. Ведь это же очень хорошо.

– Чего тут хорошего, – с хмурым, недовольным видом буркнул Распутин. – Нет, не буду я посылать ему…

Он взял прошение, разорвал его и бросил в камин.

Третье прошение было от какой-то купеческой вдовы, которая слезно жаловалась на свою судьбу, так как после смерти мужа дела пришли в полное расстройство; не зная, как выйти из тяжкого положения, она умоляет "пророка" помолиться за нее и помочь ей "сколько возможно".

– Отложи, – внушительно сказал "старец", обращаясь к Ксении Владимировне, и, подавая ей другое письмо, прибавил: – На-ка, почитай энто письмо.

Торговец лесом с Волги сообщал об упадке торговли и о пожаре, который уничтожил его дом со всем двором и имуществом. Просил о помощи.

– Ну-ка, исшо, – сказал отец Григорий, подавая Ксении Владимировне последнее письмо.

В нем петроградская "трезвенница", последовательница "братца Иоанна Чурикова", содержательница меблированных комнат, просила Распутина похлопотать и посодействовать, чтобы были разрешены собрания и проповеди братца, неправильно запрещенные по проискам мессионеров.

В письме много говорилось об огромных связях и влиянии "прозорливца" в высоких кругах и выражалась уверенность, что если он только захочет, то все будет сделано согласно его желанию.

– Надо бы помочь, – сказал Распутин, – я энту женщину знаю. Да и братца знаю.

Подумав несколько минут, он встал, вышел в другую комнату, принес оттуда чернильницу и перо и начал что-то писать на прошении "трезвенницы".

В корявых пальцах неловко торчало перо. Старательно выводя какие-то каракули, "старец" все время сопел.

Закончив писание, он передал прошение Ксении Владимировне, заметив:

– Надо бы припечатать. Завтра энта женщина придет за ответом, я ей отдам пакет, а она отнесет его к Данскому.

– К Данскому, помощнику С.

Старец назвал немецкую фамилию лица, стоявшего тогда во главе духовного управления.[8]8
  Обер-прокурор св. синода В. К. Саблер.


[Закрыть]

 – Боже мой, но ведь он же обидится на вас! – воскликнула Ксения Владимировна. – Что вы тут написали!

Она передала мне прошение, на полях которого крупными каракулями красовалась резолюция:

"Петруся зделай етим людям што можна.

 Григорий".

– Кто такой этот Петруся? – спросил я у Распутина. – А Петр Степаныч… Петр Степаныч Данской…[9]9
  Помощник обер-прокурора синода Петр Степанович Даманский.


[Закрыть]

И ты это напрасно, – сказал "пророк", обращаясь к Ксении Владимировне, – ничаво он не обидится… Не впервой.

– Однако как-никак он все-таки сановник… Если не ошибаюсь, тайный советник… на правах товарища министра, – говорила деловым тоном Ксения Владимировна.

– Пущай его!.. Для кого – советник, а для меня – Петруся.

Ксения Владимировна, пожав плечами, начала заклеивать конверт с прошением "трезвенницы".

– Ну, спасибо, – сказал Григорий Ефимович, – завтра отдам ей, когда она придет… Ко мне много народу ходит. Каждый день. Приходи как-нибудь поутру, часов в девять – увидишь, сколько у меня всякого народа бывает, – сказал Распутин Ксении Владимировне.

– Кто же больше всего обращается к вам? – спросил я.

– Разные.. И серый народ, и из чистой публики… Много духовных обращается.

– Священники? – спросил я.

– Да, и священники, и монашествующие… и синодские… всякого сословия.

– А духовных вы куда же направляете?

– Как куда? – переспросил "отец Григорий". – Да тоже к разным лицам, глядя по делу… Больше к Петрусе, – он завсегда сделает, что нужно… Услужливый на редкость…

В течение вечера Ксения Владимировна несколько раз пыталась завести разговор на тему о причинах влияния "старца" вообще и в особенности его успеха у женщин. Нужно отдать ей справедливость, она делала это очень тонко, искусно, дипломатически. Однако "пророк" не поддавался на удочку. Он явно не желал касаться этих вопросов; в его глазах загорались какие-то беспокойные огоньки, он хмурился и подозрительно посматривал то на свою собеседницу, то на меня. Очевидно, он не находил удобным вести разговор на эти темы в присутствии третьего лица.

Со своей стороны он поинтересовался узнать, как я прихожусь Ксении Владимировне.

– Он мой дядя, – выпалила она, смотря на "прозорливца" невинными глазами.

Думаю, что "пророк" не поверил этому, хотя он и не подал никакого вида, а только спросил, с чьей стороны я прихожусь дядей.

– Со стороны матери, – импровизировала Ксения Владимировна.

– А кто твой отец? – полюбопытствовал Григорий Ефимович.

– Генерал, – с гордым видом бросила Ксения Владимировна.

Распутин все еще сохранял сумрачный, нахохленный вид, говорил мало и сдержанно, но взгляд его все чаще и чаще останавливался на его молодой собеседнице. Все время, пока Ксения Владимировна читала письма, он не спускал с нее глаз.

"Уж не гипнотизирует ли он ее?" – думалось мне.

Ксения Владимировна, сидя на маленькой кушетке, как-то лукаво и в то же время иронически посматривала на "пророка".

Вдруг я вижу, как она быстрым, привычным жестом вынимает из волос гребенки и шпильки, делает легкое движение головой, и в тот же момент волна темно-русых волос рассыпалась по ее плечам и спине. Из рамки густых пышных волос выглянуло оживленное, раскрасневшееся лицо с тонкими, красивыми чертами.

Я с большим недоумением посмотрел на нее, не понимая, зачем это она делает, к чему эта игра.

В глазах Распутина забегали зеленые, хищные огоньки сладострастника. Он вышел в соседнюю комнату, оставил там поддевку и вернулся в одной синей рубахе, подпоясанной красным шнуром с кистями. Поместившись на маленьком диване, рядом с Ксенией Владимировной, он вдруг сделал попытку погладить ее плечи.

Она быстро уклонилась и поспешила подальше отодвинуться от него.

– Ишь ты, какая… колючая, – сказал "отец Григорий" недовольным тоном.

Ксения Владимировна начала поспешно приводить в порядок свои волосы.

– Право, колючая… Я впервой такую вижу… тысячи знал разных барынь, а такой еще не видал.

– Неужели не видали? – задорно переспросила Ксения Владимировна, заканчивая свою куафюру.

– Вот перед Истинным – не видал такой… А ты напрасно серчаешь: я завсегда одинаков – как без дяди, так и при дяде, – почему-то подчеркнул он.

С этого момента Григорий Ефимович заметно стал оживленнее.

– Будемте чай пить! – предложил он, обращаясь к нам, и, видя, что мы не отказывались, вышел из столовой, чтобы сделать распоряжение.

Вскоре появился самовар и чайные приборы. Подавала какая-то пожилая женщина с бледным, выцветшим лицом.

Мы заняли места в конце стола, около самовара. Распутин придвинул белый картон с тортом и вазы с вареньем.

Варенье оказалось превосходным, из южных фруктов: тут были ренклоды, персики, абрикосы.

"Дары поклонниц", – подумалось мне.

"Старец" отрезал несколько кусков торта и предложил нам "попробовать".

Торт "прозорливца" оказался, прямо сказать, восхитительным: он так и таял во рту. Заинтересовавшись этим, я захотел узнать, из какой кондитерской вышел этот необыкновенный торт-шедевр. Но на картоне, в которой был заключен торт, не оказалось никаких следов, которые указывали бы на фирму. Очевидно, это тоже был подарок какой-нибудь высокой почитательницы Распутина – быть может, той же самой, которая прислала розы.

– Кушайте! – сказал нам "старец", а сам придвинул к себе большой пакет из желтой бумаги и вынул оттуда несколько баранок, какие продаются на всех базарах, во всех мелочных и овощных лавках.

Сначала этот жест мне понравился; понравилось, что "пророк" до сих пор сохранил крестьянские вкусы и предпочитает деревенские баранки столичному кондитерскому торту. Но вскоре мне пришлось убедиться, что все это делалось неспроста, а с явной демонстративной целью, с желанием подчеркнуть верность демократическим вкусам и привычкам.

Потом я узнал, что эта манера возведена Распутиным в систему и что в высоких кругах это обстоятельство немало способствовало его популярности. Вот, дескать, человек, который, несмотря на все соблазны, тем не менее все-таки остается настоящим крестьянином, мужиком, настоящим представителем народа.

Я должен, однако, прибавить, что "прозорливец", сколько мне известно, никогда не отказывается вкусно и сытно поесть и попить, но только при условии, чтобы это было не на виду у тех особ, которые ему покровительствуют.

Зазвенел телефон. Распутин подошел к аппарату, взял трубку и начал слушать.

Меня немало удивила поза, которую при этом он принял. Одну ногу он поставил на стул, стоящий у аппарата, левой рукой держал трубку, а правой подбоченился. Мне казалось, что он пытался подражать кому-нибудь из своих аристократических знакомых и явно желал быть галантным. Разумеется, у него это выходило до последней степени смешно и каррикатурно.