Текст книги "Дублет из коллекции Бонвивана"

Автор книги: Александр Ольбик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– А ты куда7

– Я должен утрясти одно свое личное дело.

– С Танькой, что ли? Ты лучше о ней не говори, она мне напоминает опера, хотя и очень красивого.

– Пусть тебя это не колышет. Так что давай сначала доедем до мебельного магазина и ты меня там высадишь.

Буквально через пять минут Ройтс припарковался возле двухэтажного, вытянутого вдоль центральной улицы здания, на котором крупно красовалась надпись «Мебельный салон „Дукат“

– Встретимся у тебя в шесть, – Пуглов хлопнул дверцей и, на ходу закуривая, направился в сторону сияющих витрин.

Когда он за прилавком не обнаружил Татьяны, у него судорогой стянуло челюсти. Он почувствовал, как предательски дрожат его руки. Он подошел к другой продавщице и та без слов указала рукой на кабинет директора.

Альфонс подошел к двери и в нерешительности остановился, пытаясь уловить хоть какие-то за ней звуки. Но дверь молчала и это его еще больше раззадоривало. Наконец, не выдержав душевной пытки, он взялся за ручку и силой дернул на себя. Однако дверь не поддалась. Он приложил к двери ухо и отчетливо услышал голос Татьяны. Сжав до боли зубы, Пуглов изо всех сил долбанул ногой по двери. Через несколько мгновений он услышал поворот ключа. Дверь распахнулась и перед ним предстала сытая, с вздернутыми бровями физиономия Налима. За ним, у стола, застыла Татьяна. Она была в фирменной форме и это обстоятельство немного охладило пыл ревнивого Альфонса.

– Какого черта ломитесь? – достаточно грубо вопросил Налим и хотел снова закрыть дверь.

Пуглов взял директора за его бордовый галстук и рывком притянул к себе. В желтых глазах Налима он увидел льдинки страха.

– Я к твоей бабе не лезу, верно? – Пуглов размахнулся и чисто угодил в правую челюсть хозяина кабинета. Отпущенный Пугловым тот упал на ковровую дорожку, закрыв лицо руками.

Татьяна попыталась проскочить мимо, но ухватистые пальцы Альфонса удержали ее.

– Не суетись малышка, – сказал он и только глухой не мог бы расслышать в его голосе угрозы. – Может, ты и мне дашь заодно с ним? – он зырнул в сторону распростертого на полу Налима.

В глазах девушки вспыхнуло не то презрение, не то отвращение и она без замаха влепила Пуглову пощечину.

– Ты, Алик, такой же кобель, как этот, – Авдеева взглянула на пытавшегося подняться Налима. – Но все же тебе спасибо, ты мне помог окончательно избавиться от иллюзий на твой счет.

Татьяна развернулась и бегом направилась через весь зал в сторону раздевалки. И когда Пуглов тоже повернулся, чтобы уйти, его остановил довольно спокойный голос Налима:

– С этой минуты, парень, тебе придется жить с оглядкой. Ты ведь знаешь мои возможности…

Однако Налиму не суждено было закончить свою историческую фразу. Пуглов, по футбольному, щечкой ботинка, подцепил подбородок Налима и, когда тот вторично опрокинулся на пол, поспешил прочь.

Глава шестая

В течение трех дней все было закончено: деревянный домик Рощинского превратился в неприступную крепость с решетками на окнах. Часто, без особой необходимости, он выходил на крыльцо и каждый раз, когда открывались двери, он чувствовал их стальную неподатливость. В углах комнат и кухни подмигивали красные точки сигнализации – они загорались на каждое, даже самое незначительное, его движение.

Из окна комнаты хорошо была видна собачья будка, возле которой, зевая от нервности, лежал только что привезенный из питомника волк по кличке Форд. Пес в первые дни объявил настоящую голодовку и, когда к нему приближался Рощинский, озверело скалил зубы и норовил дотянуться ими до своего нового хозяина. Однако голод и жажда взяли свое и собака, признав, наконец, власть нового господина, стала откликаться на команды.

Вскоре вокруг конуры была возведена высокая сетчатая загородка, наверху которой зажигался яркий фонарь. Рощинский даже подумывал для отвода глаз устроить в этом сооружении голубятню.

Когда его донимала бессонница, он садился в своем застиранном махровом халате у окна и часами вглядывался в силуэт загородки, чем-то напоминающей сторожевую лагерную вышку. Этот пейзаж его никогда не утомлял. Напротив, в его воображении в такие минуты возникали смутные ассоциации, связанные с тем, что находилось под собачьей будкой.

И не было ночи, чтобы он хоть раз не вставал с кровати и не убеждался, что все в мире по-прежнему непоколебимо и ОНО находится в полной неприкосновенности. И такие бдения стали его привычкой, спасающей, между прочим, от однообразия жизни, но вместе с тем и отнимающей остатки покоя и здоровья. Поэтому, после того как дом его был надежно защищен от посторонних, он решил переместить свои сокровища к себе поближе.

В один из пасмурных вечеров он зашел в загородку с саперной лопаткой, укутанной в старую куртку, и для видимости с кое-каким плотницким инструментом. Перевязав Форда, он с большим трудом сдвинул с места его конуру. Затем стал копать. Легко снял верхний слой земли, под которым обнаружил замету – кусок жести с крестообразной вмятиной. Под железом земля была сухая, с слежавшимися комьями прошлогодних листьев.

Когда сантиметров восемьдесят было пройдено, видимо, от работы внаклонку, вдруг застучало в висках, а ноги сковало холодом. Он перестал работать руками, стараясь избавиться от искрящейся в глазах мишуры, отложил в сторону лопату и стал доставать из кармана брюк тюбик с нитроглицерином. Положив под язык крохотную таблетку, он перевернулся на спину и раскинул в сторону руки.

– Ну, что, Фордик, жить будем? – спросил Рощинский у пса и, поплевав на ладони, взялся за черенок лопаты. Однако, когда он снова наклонился над шурфом, лицо налилось багровой синевой и цветом напоминало перезревшую сливу.

Со стороны, его распластанное на земле туловище напоминало бесформенный обрубок дерева, отростки которого изредка приходили в движение. Пот заливал глаза и от напряжения, в затылке, стучали назойливые отбойные молотки. Но, слава Богу, из земли, наконец, показалась проволочная петля. И Рощинский, чтобы дотянуться до нее, нагнулся еще ниже. Его мясистая влажная ладонь подцепила проволочную петлю и потянула вверх. И когда казалось, что работа уже сделана, пакет вдруг на глазах стал расти, а Рощинский почувствовал себя на дне глубокого колодца, в который падает каменная глыба. И как ни старался он увернуться, камень приближался с неотвратимой неизбежностью…

Пришел он в себя так же внезапно, как и потерял сознание. Приподнял голову, осмотрелся и понял, что с ним произошло. Он попытался освободить руку, но собственное тело гранитной плитой придавило ее к земле.

Когда, наконец, он встал на ноги, нашел в себе силы, чтобы успокоить собаку, лающую на последнем издыхании: «Не все так просто, Фордик…Нас губит земное притяжение…»

Пакет, перетянутый проржавевшей проволокой, и завернутый в куртку, в которой недавно была спрятана лопатка, он положил в кладовку, запрятав в хаотическом нагромождении разноликой рухляди. Для надежности он отвязал Форда и впустил его в кладовку.

Уже было далеко за полночь, когда он приступил к долгожданному свиданию со своими сокровищами. Предвкушая сладостную минуту, он томил себя преднамеренным ожиданием. Несмотря на адское нетерпение, ему хотелось отдалить и растянуть час этой волнующей встречи. Только так, думал он, можно получить полноту наслаждения.

Когда ставни и шторы были плотно закрыты, когда двери с помощью замков-пауков наглухо отгородили его от внешнего мира, он вскрыл пакет и, не спеша, стал извлекать из него драгоценности.

Отдельные броши, золотые цепочки, кольца, различные колье и корпуса от золотых часов он бегло просматривал и без особого интереса отсылал в общую пирамидку, вырастающую в центре стола. Правда, один, весьма скромного вида кулончик, он держал в руках дольше других, пристально рассматривая его через увеличительное стекло. Затем он просмотрел камень на просвет и, не приобщая к золотой кучке, положил кулончик на металлическое основание настольной лампы.

Все богатство он разделил на три части. В первую попадали корпуса от часов, монеты, различный золотой лом, портсигары, колье, зубные коронки, словом, все то, что, по его мнению, не имело большой художественной и ювелирной ценности. Во вторую кучку от отбирал старинные украшения, в основном изящные миниатюрные вещицы, отделанные басмой и бирюзой. Третья часть – бриллианты, которые он высыпал на стол из коричневого замшевого мешочка. Вот это и было его главное достояние.

Рощинский высыпал камни на стол, несколько стекляшек положил на ладонь и стал осторожно раскатывать сверкающие, слегка подграненные градины. И каждой клеткой своего естества он ощущал непреходящую, вечную прохладу камней. Он был их повелителем, некоронованным королем, абсолютная власть которого умещалась в пределах его ладони.

За окном вдруг громко стукнуло. Как будто кто-то с разбега ударился о стену дома. Рощинский напрягся, еще плотнее прижал руку к бриллиантам, словно защищая их от возможной опасности. Выключил лампу. Прислушался, не лает ли Форд. Но нет, все вроде бы тихо. Однако до его слуха вновь донесся какой-то непонятный шорох и Рощинский поднялся со стула.

Сердце натружено заколотилось о ребра. Он подошел к окну, и наклонив к нему голову, внимательно прислушался. Рука механически потянулась к обрезу. Но по мере того как шорохи за стенами дома тускнели, его рука понемногу отстранялась от страшного «франкота».

Стараясь не скрипеть старыми половицами, он вернулся к столу и на ощупь нашел стул. Чтобы не смахнуть в темноте на пол бриллианты, он осторожным движением обеих рук стал искать лампу.

Однако в темноте он себя чувствовал в большей безопасности, а потому не спешил зажигать свет. Он долго сидел без движения, положив указательный палец на кнопку включателя, не решаясь расстаться с обволакивающей все его существо темнотой.

Когда вновь зажегся свет и он увидел разбросанные по столу сокровища, его охватила неожиданная апатия. Он увидел заурядные железки из желтого металла, молчаливые и холодные, как лед, стекляшки, которые еще несколько минут назад так завораживали его своей магнетической властью. Неизвестно по какой причине, по чьему велению его охватило полное разочарование, граничащее с презрением к тому, что находилось на столе. И одним махом он все свое добро смахнул в целлофановый пакет и который небрежно завернул в большой кусок холстины. Сначала он хотел пакет положить в шифоньер, но передумал и, подойдя к кровати, приподнял у изголовья тюфяк и под него спрятал свое сокровище. Но как будто чего-то устыдившись, он снова достал пакет из-под матраца и стал лихорадочно его разпеленовывать. И снова все посыпалось на стол, и он принялся в золотой груде отыскивать бриллиантины и по одной складывать их обратно в замшевый мешочек. И снова пакет с золотом лег под матрац, а бриллианты он отнес на кухню и утопил их в банке с черным перцем.

Утром, наведя в квартире нехитрый марафет, и попив зеленого чайку, он подошел к этажерке, где лежало несколько книг. Он взял ту, которую читал всю жизнь и которая никогда не казалась ему прочитанной до конца. Он лег на диван и зажег бра. Почти с упоением он прочитал заголовок «Воротилы финансового мира» и открыл книгу там, где она сама открылась. Ощущая в пальцах некоторую дрожь, он перевернул страницу и, поправив под головой валик, начал читать: «Один философ заметил, что красота могущественна, а богатство…всемогуще. В течение веков деньги выступали в качестве силы, подпирающей троны императоров, кредитора завоевателей и победоносных армий, спасителя художников, композиторов и титулованных вдов…Деньги, как война и философия, имеют свой собственный тип героев…»

Рощинский упустил момент, когда его сморил сон. Ему приснилось ночное небо, сплошь усеянное быстро перемещающимися по нему гигантскими самолетами. Они летели на огромной высоте и было в них что-то невыразимо зловещее, какой-то предвестник всеобщей гибели.

Проснувшись, он огляделся и его поразила отчужденность всего, что его окружало. Он вытащил из-под матраца пакет с золотом и отнес его в кладовку. Форд прыгнул ему на грудь и едва не сбил с ног…

Глава седьмая

Они собрались на квартире у Ройтса: сам хозяин дома, его сожительница Лелька Волкогонова и Пуглов. Лелька – вульгарно красива, но до тех пор пока, улыбаясь, не открывает рот. Вот тогда верхняя губа ее поднимается, обнажая розовую десну, что и делает Волкогонову по-детски беззащитной.

Ройтс с Пугловым принялись играть в двадцать одно. Альфонсу везло больше и он, чтобы не вспугнуть фортуну, по обыкновению суеверного игрока, убаюкивал бдительность партнера.

– У тебя, Таракаша, есть Лелька, квартира, машина, а у меня одна радость – мани, мани…

Пуглов беззлобно посмеивается над другом, а тот, возбужденный игрой, боялся смотреть в сторону Лельки, ибо не любил в ее глазах быть хоть в чем-то не на высоте.

– Ладно, – отсек улыбку Пуглов, – давайте перейдем к делу. Как тебе этот Симчик? – спросил он у Ройтса.

– Гусь с золотыми лапами, – ответил Ройтс, складывая в колоду карты. – Магазин, правда, у него небольшой и забит всяким барахлом, однако, я не думаю, чтобы та брошка находилась в его магазине…

– А почему ты в этом уверен?

– Потому что я заходил в магазин и у продавщицы поинтересовался – нет ли у них какой-нибудь броши с самоцветом? Мне показали несколько «жуков» и «сиреневых лепестков», но ничего похожего на то, что обрисовал Рощинский…А самое главное, ты знаешь под чьей крышей находится Симчик?

– Тоже мне секрет Полишинеля, – Пуглов взял фужер с коньяком. – Если это не Суслопаров, значит, и ты не Ройтс. Так, что будем делать с Симчиком?

– Расконторим, – спокойно изрек Таракан. – Надо попасть к нему на хату, обычно самое ценное они держат у себя дома.

– А ты узнал, где он живет?

– На Водораздельной, недалеко от бывшего КГБ. Жена и двое пацанов, кстати, близняшек. По утрам все разъезжаются – взрослые на службу, а пацаны с девяти до одиннадцати купаются в бассейне.

– Соседей много?

– На лестничной площадке три квартиры, включая Симчика. Но квартира на пульте, сам Симчик с работы ходит пешком.

Пуглов взглянул на Лельку.

– Придется подключить ее, – Пуглов взглядом указал на Волкогонову.

Она поняла.

– А если этот, ваш ювелир, меня трахнет? А может, я сама ему дам… в виде гуманитарной помощи. Как ты, Игорек, на это смотришь?

– Тоже мне фронтовая давалка, – Ройтс кисло поморщился.

Пуглов засмеялся.

– Да ты его, Леля, не слушай! У него только одно на уме.

– А у тебя как будто не так, – вяло огрызнулся Ройтс.

Альфонс расстелил на столе карту города.

– Леля, подсаживайся ко мне ближе, я тебе покажу точку, где ты нашего клиента встретишь.

– Ты лучше скажи, на какой улице вы эту клоунаду думаете разыграть?

– Вот здесь, – Пуглов авторучкой указал на скрещение двух улиц. – На углу Мирной и Монтажной.

– Я этот район знаю вдоль и поперек. Когда-то работала в гостинице «Виктория», так что говори, я пойму и без твоей карты.

– Как скажешь…Симчика надо перенять возле парикмахерской. Но сделать надо так, чтобы он к тебе подошел сам. Пойдешь медленным, прогулочным шагом и, встретившись с ним глазами, улыбнешься…

– Вот так? – Волкогонова изобразила нечто похожее на улыбку.

– Заткнись! – одернул Лельку Ройтс. – Ты должна посмотреть на него так же, как когда-то пялилась в кабаке на меня. Помнишь, как ты выдрючивалась в своем панбархате?

– Это было давно и не правда, – Лелька глубоко затянулась сигаретой.

Пуглов плеснул себе сухого вина.

– Вы как дебильные дети… Нашли время выяснять отношения. Ты, Леля, делай, что хочешь, но Симчик на тебя должен клюнуть. И на первый же его шаг в твою сторону, ты должна сказать…

– Ты, Алик, объясняешь мне такую элементарщину, будто не я, а ты женщина. Как его заклеить, меня учить не надо, лучше скажи, куда потом с ним топать.

– У тебя будет два варианта. Первый – он приглашает тебя в кафе, второй – после того, как обнюхаетесь, договоритесь о встрече. Скажем, на следующий день, в первой половине дня…

– Допустим, но чтобы я творчески подошла к работе, говорите, для чего он вам нужен?

– Не он нам нужен, а его ключи от квартиры, – не дал Пуглову открыть рот Ройтс.

– Могли бы и без ключа…через балкон.

– Балкон выходит во двор, и на него глядят окна четырнадцати квартир, – уточнил Ройтс.

– Это меняет дело. Не хотелось бы вляпаться с вами в дерьмо, – скривив губы, проговорила Волкогонова.

– Ничего особенного не произойдет, – возразил Пуглов. – Просто ты познакомишься с Симчиком и мы сходим к нему в гости.

– Алик, кончай базар! Нам надо уже быть на месте, через сорок минут Симчик заканчивает работу, – Ройтс поднялся и, подцепив со стола пачку сигарет с зажигалкой, отправился на кухню.

Там он открыл шкафчик и нашел упаковку «севредола». Одну таблетку расколол на две части и вместе с еще одной отправил препарат в рот. Запил стаканом воды…

* * *

…Когда Симчик подходил к своей улице, в машине находился только Пуглов и Ройтс. Лелька, как и договаривались, уже фланировала возле парикмахерской. Игорь, словно завороженный, смотрел то на приближающегося Симчика, то на отдаляющуюся свою подругу.

Лелька была на высоких каблуках, в джинсовом сарафане, соблазнительно облегающем ее красивую фигуру.

Симчик вдруг остановился перед парикмахерской, и Пуглов с Ройтсом увидели, как по ее ступенькам спускается какая-то фигура с замысловатым сооружением на голове. Симчик, при виде это фигуры, на мгновение замешкался, молча взирая на фифу и в этот момент Пуглов дал знать Лельке. Он просигналил и роты ринулись в бой…

После мгновенной растерянности и неловкости, которую Симчику доставил презрительный взгляд выходящей из парикмахерской незнакомки, ему нужна была какая-то компенсация. И таковой стала появившаяся из-за газетного киоска Волкогонова. Увидев ее, ювелир набычил шею и, подобрав на выдохе живот, игриво поинтересовался: где, мол, тут собор парижской Богоматери?

– Так нам же по пути, – мгновенно отреагировала Лелька.

Из «опеля» хорошо были видны немые кадры, героями которых были Симчик и Лелька. Они повернули к кафе «Омега» и вошли в стеклянную дверь.

– Все, с концами, – сквозь зубы процедил Ройтс и сплюнул через форточку. – Давай перекинемся в буру, – предложил он, не отрывая взгляда от кафе.

– В буру еще успеем, а сейчас тихо сидим и культурно отдыхаем.

Через полтора часа Лелька с Симчиком вышли из кафе. На лице у Волкогоновой Ройтс легко прочитал, что проведенное в кафе время не было для нее каторгой.

Симчик держал ее за руку и время от времени подносил руку к своим губам.

Когда он, наконец, после поцелуя в щеку, оставил ее одну, а сам побрел по тенистой аллее в сторону дома, Лелька подошла к машине. Она была заметно навеселе. Ройтс рывком отмахнул дверцу и, схватив ее за руку, стал втаскивать в машину.

– Ну, что, сучка, накокетничалась?

– Всего лишь набралась коньяка. А хотел гусь отделаться вишневым ликером, – усаживаясь ловчее, сказала Лелька. Закурила.

– Ладно, все подробности по дороге, – Пуглов с усмешкой наблюдал за Ройтсом. – Сейчас, Леля, успокойся, соберись с мыслями и скажи главное – состоится ли у вас свидание или у тебя – пролет?

– Еще бы! – Лелька через плечо Игоря пыталась рассмотреть себя в зеркале, чтобы поправить прическу. – Еще бы, Алик! Завтра в десять тридцать на том же месте. Ювелир сказал, что жена и мальчишки будут на даче.

Волкогонова весь путь до дому рассказывала, какой приятный человек этот Симчик.

– Это не вы, мужланы, нальете глаза и – в карты резаться. – И вдруг, отбросив наигранный тон, Лелька сказала: – Судя по всему, завтра он поведет меня к себе на хату. Это, господа, вас устраивает?

– Вполне! – Альфонс повернулся к ней и подмигнул.

– Так что, Игорек, смотри в оба, – Лелька ткнула Ройтса в спину. – Опоздаешь хоть на минуту, за себя не ручаюсь…

– Завтра я тебе дам таблетки, растворишь в минералке, – сказал Пуглов.

– А если он не пьет минералку или не вырубится…

– Ну это уж на твое усмотрение – минералка, квас, тоник или моча Тарзана…

…На следующий день «операция Симчик» началась с заминки. Главное действующее лицо явилось с большим опозданием. Лелька от нервности все время зевала и курила. Ройтс тоже психовал и втихоря кинул в рот розовую таблетку «севредола».

Пуглов, сидевший рядом с Ройтсом, нетерпеливо поглядывал на часы. Ему хотелось набить морду недисциплинированному ювелиру, а самому отвалить в казино.

Однако Симчик оказался молодцом: хоть явился с опозданием, но зато с большим букетом роз. Впрочем, Лелька этого заслуживала…

– Ну, начинается, – простонал Ройтс. – Таких орлов надо выводить дустом.

– Ты, Игорь, напоминаешь мне собаку на сене, – бесхитростно заявила Лелька и принялась подкрашивать губы.

Но Игорь тоже в долгу не остался.

– А ты мне напоминаешь сучку, у которой течет по лыткам.

– Заткнитесь, придурки! – Пуглов открыл с Лелькиной стороны дверцу. – Иди, Леля, и зацепи этого фраера за ширинку.

Лелька, выйдя из машины, поправила на бедрах сарафан и, аппетитно виляя задницей, пошла на свидание.

Вскоре Симчик с Волкогоновой скрылись в дверях «Омеги». Больше часа Ройтс изнывал от нетерпения. Около двенадцати пара, наконец, вышла на улицу и, оживленно переговариваясь и жестикулируя, направилась в сторону дома Симчика. У парадного подъезда они остановились. Ни Пуглов, ни Ройтс не слышали, о чем ювелир говорил со своей новой знакомой. Они видели, как Роман Борисович первым вошел в парадное и лишь через пару минут за ним последовала Лелька.

Позже от нее они узнают, что Симчик взял в залог ее сумочку – на случай, если она захочет крутануть динамо.

Пуглов с Ройтсом зашли в соседний магазинчик, через витрину которого хорошо был виден этаж Симчика. Заранее было условлено: как только ювелир отключится, Лелька откроет окно – путь свободен.

Через несколько минут они вышли на улицу и встали под развесистой липой. Игорь не на шутку разволновался и Пуглов, видя жалкое состояние своего друга, предложил тому сыграть на деньги. Он выгреб из кармана крупную купюру и, зажав ее в руке. Спросил: «Чет-нечет»?

Шли томительные минуты, а окно, на стеклах которого лежала летняя тень от липы, оставалось неподвижным.

– Может, они там действительно трахаются? – вслух подумал Ройтс.

– Не психуй, не смылится, – Альфонс неотрывно смотрел на окна второго этажа.

Но прошло еще несколько минут, прежде чем они услышали легкий скрип открывшейся наверху рамы. Они дружно подняли глаза: наметившаяся в окне щелочка понемногу расширялась. Ройтс рванулся в подъезд первым, однако, его остановил Пуглов: «Пойдем по одному, – сказал он, – и без шума».

Пуглов легким бегом устремился вверх по лестнице. В четвертой квартире дверь была открыта. В нос шибанул сигаретный дым, смешанный с запахами долго непроветриваемого помещения.

Это была трехкомнатная квартира: прямо и слева комнаты, справа – большая кухня. В глаза бросилась газовая плита и над ней, на вытяжке, – ряд разноцветных банок для специй.

Лелька стояла в гостиной – слева от прихожей и, прижав палец к губам, взглядом указывала на спящего в кресле Симчика. Рот его был широко открыт, и при каждом вздохе щеки глубоко западали, обрисовывая плавную линию скул. Рядом с ним, на журнальном столике, стояла пустая бутылка «Рислинга» и полбутылки армянского коньяка.

Шумно в квартиру ввалился Ройтс. Прикрыв за собой дверь, негромко сказал: «Чуть, бля, не нарвался на какую-то старую кошелку…»

Лелька уселась за стол и взяла в руки недопитый фужер с коньяком.

Пуглов, стоя в центре гостиной, давал ценные указания:

– Здесь три комнаты – каждому по одной. Надо осмотреть все ящики и шкатулки.

Дверцы серванта с шумом растворились и на пол посыпались какие-то вещи – это Ройтс приступил к досмотру.

– Я ничего делать не буду, – заявила Лелька, не выпуская из рук фужера.

– Сиди, если тебе так нравится, – Пуглов направился в заднюю комнату, где стояли стеллажи, битком набитые старыми книгами. Но они его не интересовали. Он подошел к трехстворчатому платяному шкафу и распахнул дверцы. Пахнуло духами и нафталином. Он выгреб с полки постельное белье, и оно смятым парашютом легло у его ног. Затем он открыл нижние ящики и стал по очереди их трясти.

Альфонс вернулся в гостиную и подошел к секции. Его окликнул Ройтс. У него в руках была хрустальная конфетница, доверху заполненная ювелирными изделиями.

– Здесь полно всякого дерьма. Но того, что мы ищем, здесь нет, – сказал Ройтс и, подцепив несколько колец и цепочек, положил их себе в карман.

– Ты, Таракаша, случайно, ничего не перепутал? – с усмешкой спросил Пуглов. – По-моему, мы с тобой не в магазине самообслуживания…Ты лучше открой антресоли и пошуруй там…

Вдруг зазвонил телефон. Лелька съехала с лица. Ройтс и тот замер и прикусил ус.

– Не дергайтесь, – сказал Пуглов, – Он сидел на корточках и разглядывал иконы, которые нашел в нижних ящиках секции. Одеяния святых ликов были украшены красными и синими самоцветами.

В какое-то мгновение Симчик чмокнул губами, дернул под столом ногой. Посуда и бутылки с фужерами издали тихий, настороженный звук. Никто из присутствующих не заметил, как глаза Симчика приоткрылись и бессмысленно заметались по лицам людей. Однако, не в силах перебороть дурман, он снова их смежил.

– Ни черта тут нет, – громко сказал Ройтс. – Я думал, что антикварщики живут, как короли.

– Хватит вам! – у Лельки от коньяка речь сбилась на скороговорку. – Мне надоело тут торчать и смотреть на эту спящую рожу.

И вдруг она заметила как Симчик приоткрыл глаза и сквозь туманную пелену увидел чужих людей. Лелька вскочила с кресла и нечаянно задела ногу Симчика. И того, словно подхлестнули каленым железом. Он как-то кособоко вскочил с кресла и, подбежав к Ройтсу, сильно толкнул его в спину. Игорь упал между секцией и радиатором отопления. Больно ударился головой о стену.

Впавший в бешенство хозяин дома подбежал к буфету и, обхватив пальцами узкое горлышко старинной восточной вазы, крикнул:

– Сволота! Грязная дешевка… – он замахнулся на Волкогонову вазой. – Наводчица, блядь…

Пуглов попытался перехватить его руку, но Симчик каким-то чудом увернулся и сам перешел в атаку. Удар вазой пришелся Пуглову по голове. От резкой боли тот зашатался и уже с залитыми кровью глазами, на ощупь, стал искать Симчика. Это походило на игру в жмурки.

Поднявшийся с пола Ройтс ужаснулся разъяренному виду хозяина. Он отчетливо осознал всю безнадежность ситуации.

А Симчик уже прочно взял инициативу в свои руки. Размахивая вазой, как булавой, он двинулся на Ройтса и дважды достал его – первый, скользящий удар, пришелся по голове, второй – в ключицу.

Волкогонова, видя, какой оборот принимают события, взвизгнула:

– Игорь, берегись!

И ее крик как бы привел Ройтса в чувства. Увернувшись от еще одной атаки, он сам размахнулся и сильно ударил кулаком в лицо Романа Борисовича. Тот выронил вазу и на мгновение потерял ориентиры. А Ройтс, полностью придя в себя, подхватил со стола пустую бутылку стал бить ею по голове Симчика. Того повело вбок и он медленно начал оседать, пока окончательно не распластался на полу, между столом и передними ножками тяжелого кресла-дивана. Но, несмотря на поверженность жертвы, Ройтс с лютой гримасой на лице, подошел к лежащему и стал с нещадящей силой лупить того бутылкой.

Таракан входил в раж. Он видел как судорожно дергалась голова Симчика, как на лбу трескалась кожа и все лицо превращалось в сплошное кровавое месиво… В какой-то момент бутылка разбилась и ее осколки со звоном разлетелись по комнате.

Лелька, чтобы заглушить собственный крик, ладонями закрыла рот.

Первым опомнился Ройтс. Он подошел к Пуглову и взял его за локоть.

– Пойдем, Алик, в ванну, тебе нужно умыться….Леля, помоги Алику привести себя в порядок.

– Я не могу! – Волкогонова рыдала, по-прежнему прижав ладони к лицу.

– Игорь, оставь ее в покое, отведи сам меня в ванну.

Квартира, где несколько минут назад царили чистота и устроенность, теперь напоминала поле сражение.

Они сбивчиво, в лихорадочном темпе приводили себя в порядок. Ройтс, сдернув с окна шелковую занавеску, стал складывать в нее все, что цепляло его взгляд. Он выгребал что-то из секции, какие-то женские украшения, женский полушубок, легкий и мягкий как сам соболь, содержимое хрустальной конфетницы тоже бросил в чужое добро, и, схватив вазу, положил ее в общую кучу. Из шифоньера он принес женскую сумочку и ее содержимое высыпал на пол. К его удивлению, в воздухе запорхали долларовые купюры. Их было немало и Ройтс, глядя на этот долларовый дождь, ощущал ни с чем не сравнимое возвращение былой уверенности.

Лелька, плача, сырой тряпкой протирала пол, по которому шрих-пунктирным следом прошли капли крови, край стола и дверцы секции, на которых также лежали пятна крови. Игорь самолично проверил ванную – не осталось ли следов, и, взяв с полки губку тщательно протер все ручки, краны и пол возле самой ванны.

В комнатах, кроме бедлама, висела гнетущая атмосфера страха. Лелька совсем раскисла, и от страха ее пальцы не в силах были справиться с половой тряпкой. Ее тошнило, и сердце готово было выскочить через горло.

Ей стал помогать Ройтс, из головы которого не выходила одна мысль: брать с собой иконы или оставить как было? Когда Волкогонова пошла с тазиком в туалет, чтобы налить воды, Игорь спросил у Пуглова:

– Это добро, – он указал на иконы, – по-моему, надо забирать с собой.

– Перестань, это же улика! Мы должны уйти чистыми и моли Бога, чтобы нам никто не встретился на лестнице.

– Алик, я не согласен! – решительно возразил Ройтс. Все это барахло нужно брать с собой…почти на каждой вещи отпечатки наших пальцев.

Ройтс подошел к секции и вытащил из нее обе иконы и, не глядя на Пуглова, положил их к остальным, уложенным на занавеске, вещам.

– Из-за твоей жадности мы погорим, – сдавая позиции, проговорил Пуглов. От боли у него разламывалась голова. – Черт с тобой, бери, но помни, что ты подписываешь себе приговор – преднамеренное убийство с целью ограбления, а это минимум – восемь, максимум – секир башка… – И Пуглов пальцем провел по горлу.

– Это чистая самооборона, – Ройтс подошел к трюмо и взял с него баллончик дезодоранта. Когда Лелька и Пуглов с узлом уже были в прихожей, он тщательно опылил все углы и квартиры. Это были, по его мнению, профилактические меры против милицейских собак-ищеек. Закончил он в гостиной.

Уходя, Ройтс обернулся. Из-под стола белела рука Симчика. На среднем пальце поблескивал толстый с печаткой перстень. Колебался недолго. Он возвратился к трупу и начал сдергивать кольцо с негнущегося пальца. Однако оно не поддавалось и тогда Таракан, схватив со стола кухонный нож, принялся отпиливать палец. Его тихо окликнул Пуглов. Ройтс еще раз дернул кольцо и почувствовал, как тело Симчика вдруг шевельнулось.